Текст книги "Рождение мыши"
Автор книги: Юрий Домбровский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)
– Александра Владимировна меня игнорирует полностью, – говорит он, сдержанно улыбаясь. – Так вот разрешите отрекомендоваться (он называет свою фамилию). Я тот журналист, который будет о вас писать.
– Ой, Сергей Иванович, – покаянно и радостно восклицает Шура, – как же я вас не заметила?!
– Хорошенькие девушки тебя уже не замечают, Сергей, – говорит рыжий, сухопарый и картинно перебрасывает сигару из одного угла рта в другой. – Режиссер студии хроникальных фильмов Гуляев. – Он делает округлый жест. – Наша группа, мы уж тут метров двести накрутили.
В стороне Шура и Сергей о чем-то быстро судачат.
– Пока вас тут, Шурочка, не было, мы тут похозяйничали. Заняли вашу палатку.
– Да? – Она все смотрит на него.
– Да! И знаете для кого? Для Нины Николаевны – она тоже тут.
– Ка-ак? – Шура быстро оборачивается к Григорию. Но его уже нет.
V
– Нина! – сказал он почти подавленно и тихо, еще ничего не разбирая в брезентовых сумерках.
Нина подняла с постели голову, и он увидел ее глаза, щеки и растрепанные волосы. Она только что проснулась.
– Ой, это вы! – неловко улыбнулась она. – Здравствуйте, Григорий Иванович. Я без вас тут…
Он молчал и остолбенело смотрел на нее.
– Ну, постойте-ка, я встану, – сказала она смущенно и села. На ней был простенький ситцевый халатик Шуры. – Такая жара! – И она стала голыми руками поправлять волосы.
– Не вставайте! – взмолился он. – Полежите еще так, а я… Ой, там же люди! – Он слепо метнулся к выходу. – Одну минуточку! – Пробежал несколько шагов и вернулся. – Но вы только не вставайте, ладно? Я сейчас вам кок-чай… – И вдруг опустился перед ней на колени. – Нина! Скажите мне хоть что-нибудь! Я ведь глазам не верю!
– Совсем с ума сошла баба – вот что! – ответила она сердито, смеясь. – Ехала на гастроли, афиши были заказаны – все честь честью, и вдруг ночью сошла на полустанке и вот уж потеряла два дня.
Он исступленно смотрел ей в лицо и молчал, она положила ему на плечо руку.
– Дорогой, ну что у вас дома? Шура мне рассказала кое-что – плохо там, кажется, да?
– Хорошо! – ответил он не думая. – Она ушла и все обобрала.
С десяток секунд они молчали.
– Ну ничего, – решила Нина. – Бог с ней, а? Я так думаю… – Она не договорила. Тут он протянул руки и очень осторожно обнял ее. Она молчала, но у нее было такое чувство, словно чудесное дерево подняло ветви и зашумело всей листвой.
Вот как Джуз-Терек – те Сто Тополей, именем которых кто-то в насмешку, наверно, окрестил эту чертову степь. Ведь и они тоже поднимутся здесь когда-нибудь!
ЧУЖОЙ РЕБЕНОК
1
Журналисту Николаю Семенову на другой день после его возвращения из командировки позвонили из театра и пригласили на вечеринку.
«Где?» – спросил он. Ему ответили: «У Нины Николаевны, но не вечером, а часов в одиннадцать, после конца „Отелло“, а то она сегодня занята». – «А в чем дело? – спросил он. – Что за спешка?» Ему не ответили и повесили трубку. «Странно», – подумал он, но на вечеринку пошел. Театр существовал недавно, собственного дома у него еще не было, актеры помещались в старой гостинице, и Нина Николаевна занимала номер люкс. У Николая были кое-какие сомнения, но когда он вошел и хозяйка, улыбаясь и протягивая руки, пошла к нему навстречу, он сразу же и успокоился: видимо, пока все было в порядке. В длинном белом платье и с золотым обручем в золотистых же волосах, высокая, голубоглазая, с продолговатым чистым лицом, похожая не то на васнецовскую Аленушку, не то на женщин Боттичелли, она была очень хороша и знала это.
– Здравствуйте! – сказал Николай, сдержанно кланяясь.
– Ручку, ручку целуйте! – испуганно приказал Народный.
– У девушек рук не целуют, – напомнила Елена Черная, нервная и худая дамочка – она сидела нога на ногу и курила.
– Ну, положим, у заслуженных все целуют, – ответил Народный, и все засмеялись и зашумели.
– Что такое? – спросил Николай обалдело.
– Узнали перед спектаклем, – ответил Народный расслабленно, – это в двадцать один год! Горжусь, что моя ученица… – Нина не была его ученицей. – Как говорит великий Станиславский, «пусть старая мудрость поддерживает молодую бодрость, пусть молодая бодрость поддерживает старую мудрость». Я тоже старик – и счастлив. – Он был уже здорово на взводе.
Нина сделала полуоборот перед зеркальным шкафом и слегка присела перед Николаем. Он хотел что-то сказать, но в это время в дверь постучали.
– Да! – крикнула Нина.
Просунулась чья-то лохматая голова и сказала: «Ах, гости», – и исчезла. Нина вздрогнула и перестала улыбаться.
– Кто это? – спросил Николай.
Нина подумала, сказала: «Я сейчас!» – и вышла.
– Это что еще такое? – спросил Народный; он сидел на диване и вполголоса разговаривал с толстой усатой дамой – комической старухой. Она ничего не ответила, только значительно улыбнулась.
– Очень странно! – проговорил Народный, глядя на нее.
– Ах, у всех у нас есть, в конце концов, свои печали и несбывшиеся мечты, – лирически вздохнула комическая старуха. – Ну так чем же он вам не понравился в этой роли?
– Мне он… – начал Народный. – Да нет. Куда она пошла? Кто это такой? Что за тайны мадридского двора?!
– Гинеколог! – отчетливо и хлестко, как умеют произносить такие слова только женщины, выговорила Елена. – У нее всегда такие истории не ко времени.
Влетел стремительный молодой человек в серебристом плаще, роговых очках и мягкой шляпе, весь утыканный розовыми свертками и бутылками. Он дошел до стола, свалил все это и спросил:
– Хозяйка?!
Усатая дама ткнула пальцем в стену. Он нахмурился, но ничего не сказал. Вошли еще двое, потом еще трое, потом две женщины, потом кто-то толстый и красный, и ему все обрадовались и захлопали. Николай за шумом тихо вышел в темный коридор. Дверь в соседний номер была открыта, и на полу лежала яркая желтая полоса; кто-то осторожно, но тяжело ходил по комнате. Николай подошел поближе, и ему показалось, что он слышит ее голос. В это время дверь вдруг распахнулась, и человек, всклокоченный, плохо побритый, с заспанными кислыми глазами и носом, как у лося (его, верно, так и дразнили в школе), недружелюбно спросил: «Вам что?» – но сейчас же и пригласил: «Пожалуйста, пожалуйста». Отступать было некогда, и Николай прошел в комнату.
– Сюда, сюда, – сказал Лось и открыл еще дверь.
Это была крошечная комната, оклеенная белыми глянцевыми обоями. Нина сидела на низком детском кресле, тоже белом, рядом стояла кровать в сетке, и на руках у нее лежала чудесная пышноволосая девочка. У девочки были горящие щечки и сонные закрывающиеся глаза.
– Вот… – громко начал Лось.
– Тсс!.. – погрозила ему Нина. – Она уже засыпает. – И снова запела: – И пошла, пошла Лисичка-Сестричка, постучала рыжей лапкой и спрашивает: «Теремок-теремок, кто в тереме живет?!»
– Я, Мышка-Норушка, я, Лягушка-Квакушка, я, Зайчик-По-Полю-Поскокиш, – сонно сказала девочка и открыла огромные голубые глаза. – Нина, а как же черта нет, если ты говоришь – он мохнатенький?
– Спи ты, маленькая, – шепотом прикрикнула на нее Нина. – Какой там черт, раз я с тобой? Слушай вот про Лисичку-Сестричку. Вот и отвечают ей… я сейчас, Николай Семенович.
– Да ты не уходи, – вдруг сказала девочка и посмотрела во все глаза, – а то я опять зареву!
– Нет, нет, – заверила ее Нина, – никуда я не пойду! И отвечают ей из теремка…
Николай продолжал еще стоять (Лось провалился сразу же), но она махнула ему рукой, и он вышел.
Лось сидел за столом и пил чай из стакана. Грязный никелированный чайник стоял рядом.
– Чайку? – предложил он.
– Спасибо! – ответил Николай неловко.
– Неудобно все это получается, – вздохнул Лось и как-то виновато и косо улыбнулся. – Садитесь, пожалуйста. Они сейчас. Вот послала за ней. Не хочет засыпать без тети Нины, и только. А там что? Беспокоятся?
Николаю вдруг стало жалко его.
– Нет, я просто проходил по коридору, – сказал он мирно.
– Вы садитесь, пожалуйста, они сию минуту. – Лось вздохнул. – Не может моя девочка прожить без нее и дня. Вот сегодня не видела ее и уж плачет. Всякие там у нее страхи, наслушается на дворе про чертей и скелетов, а потом и боится.
– Да, двор – это уж… – неловко согласился Николай.
– А матери нет! – опять вздохнул Лось. – Оставила нас мама.
– Умерла? – спросил Николай и спохватился.
– Сбежала! – ответил Лось. – То есть как сбежала? Ушла – и всё!
Оба помолчали.
– Насильно мил не будешь, – вдруг очень широко и хорошо улыбнулся Лось. – Ведь правда?
«Уйти!» – подумал Николай и вдруг спросил:
– А вы долго с ней жили?
– Пять лет! – ответил Лось. – Нет, даже больше – пять лет три месяца. – Он помолчал, подумал, – Актриса была. Вот они, – он кивнул в сторону белой комнаты, – с ней в Москве учились.
«Чепуха! – быстро подумал Николай. – Там гости, а мы тут черт знает чем… И хотя бы он уж не улыбался». Тут он увидел, что часть комнаты заставлена женскими безделушками: настольным зеркалом в виде палитры, эмалевой пудреницей, туфелькой для иголок, вешалками-плечиками для платьев, солнечным зонтиком. Это почему-то опять задержало его.
– А девочка не понимает, что мама от нас отказалась! Знаете, детское сознание, – говорил Лось, улыбаясь.
Из комнаты, пятясь, вышла Нина и осторожно и бесшумно прикрыла дверь.
– Спит! – сказала она Лосю. – Вы пока не заходите.
Она подошла к зеркалу и что-то подняла с подзеркальника.
– Я вам так благодарен, – сказал Лось, глядя ей в спину тихими влюбленными глазами.
Она звонко дунула на пуховку, посмотрелась в зеркало и сказала Николаю:
– Идемте! – И Лосю: – Если что понадобится…
– Да, да, да, – закивал головой Лось. – Не знаю, как вас и…
– Так раздевайтесь и спите, – ласково улыбнулась Нина. – Спокойной ночи!
Вышли в коридор. Она быстро пошла вперед, чтобы не разговаривать.
– Ну, Нина, – решительно начал Николай, останавливаясь перед дверью.
– Потом, потом, – сказала она и толкнула дверь.
2
– Ну, итак, прошу! – возгласила дама с усиками – она стояла над столом, и ей подавали бутылки, тарелки, чашки.
Снова сначала затрещал, а потом запел патефон. Николай посмотрел, подумал и сел рядом с Еленой. Тут на колени ему вспрыгнул кот тигровой масти.
– Ox! – поморщилась Нина с другого конца стола. – Бросьте вы его…
– Блажен иже и скота милует! – улыбнулся Николай и поцеловал кота в нос.
– Ну, положим, Нина их никогда не миловала, – сказала Елена и стала гладить кота. – Не пойму, как она еще этого-то держит. Она столько их в детстве перетопила.
– Нет, правда? – удивилась усатая старуха.
– Правда. Не терплю этих тварей, – ответила Нина серьезно.
– А почему? – спросил Народный.
– Да не люблю, и всё! – отрезала Нина. – Вот когда я, верно, получу по заслугам и останусь старой девой…
И все засмеялись и зазвенели посудой.
– За ваше, Дездемона! – крякнул Народный. – Нет, это я так, со зла сказал, старой девой вы не будете! – Он поднял бокал. – Но дай бог вам скорее выйти замуж и избавиться от всех этих аномалий.
– Это каких же? – быстро спросила Елена.
– А вот этих самых… – Народный поискал слово. – Гинекологических.
Снова все засмеялись.
– В самом деле, – продолжил Народный и обратил к Нине почти фиолетовое лицо. – Ну, сбежала жена от этого гуся, детеныша ему подбросила, дальше-то что?
– Ребенок тяжело переживает это, – сказала Нина суховато.
– Ну?!
– Снятся ей всякие страхи.
– Ну?!
– Плачет по ночам и…
– Офелия, иди за гинеколога, – решил Народный. – Иного выхода нет!
– И выйду! – вдруг огрызнулась Нина.
– И выходите, – запальчиво сказал Народный и обратился к Николаю: – Нет, в самом деле: ну сегодня она пойдет посидит, завтра посидит, ну неделю, ну, ладно, пусть месяц, а потом что? Привыкнет девочка к ней…
– И гинеколог привыкнет, – сказала усатая дама.
– И Нина – к гинекологу, – вставила Елена.
– А, по-вашему, что надо делать? – спросила Нина.
– Кому? Ему? – Народный пожал плечами. – Ему – не знаю что! Ну, судиться, или жениться, или пулю в лоб пустить, или, еще лучше, няньку нанять – это уж его дело. А вам – бросить вмешиваться в то, что вы никак не понимаете. Что это, кукла, что ли? Девочке нужна мать, а вы кто? Так, добрая тетя! Хотите ребенка? Выходите замуж и рожайте сами, вот и всё!
– «Рожай мне только мальчиков одних», – продекламировала Елена, смотря на Николая.
– Знаешь что, Ленка… – Глаза Нины блеснули, и она хотела сказать, видимо, что-то очень злое, но тут подошел молодой человек в роговых очках, обнял ее сзади за плечи и что-то зашептал. Она вдруг засмеялась и встала.
– Танцевать! Танцевать! – сказала она. – Елена, иди к патефону, сейчас я вам покажу кукарачу – три недели практиковалась!
3
Разошлись уже под утро. Николай довел Елену до парадного, поцеловал ей руку (она спросила: «Не зайдешь?») и пошел домой, но, не доходя квартала, вдруг повернул обратно.
Быстро светало. Кое-где за деревянными воротами кричали петухи. Воздух был чистый и тонкий, как ледок на лужах.
Возле самой гостиницы Николай было остановился и задумался, потом махнул рукой и пошел. Дежурная спала в застекленной конторке. Он на цыпочках прошел по коридору, прислушался – было очень тихо – и постучался в белую дверь.
– Да! – ответили ему.
Он толкнул дверь и вошел. Нина в розовом халате с цаплями стояла перед зеркалом и мазала лицо.
Два белых червяка лежали у нее на щеках и подбородке. Она, не оборачиваясь, улыбнулась ему в зеркало.
– Ну и умница, – сказала она. – А я думала, что ты уж не придешь.
– Почему? – спросил он, прошел и сел за стол.
– Голова гудит от этого треска, – сказала она, сильно втирая крем. – И особенно от патефона. Терпеть не могу патефоны. Подожди, сейчас будем чай пить.
– Еще раз?
– Теперь вдвоем! Постой-ка! – Она подошла к столу, подняла крышку чайника и заглянула в него. – Ну, твой любимый! Как деготь! Опять спать не будешь! – Она села. – Достань свой стакан – он на второй полке! Ну, так чем же ты недоволен?
– Почему ты думаешь, что я… – начал он.
– Ничем? – спросила она в упор.
– Нет, я просто…
– Ну, ничем, так ничем. – И она засмеялась.
– Что ты? – спросил он недоверчиво.
Она подошла сзади и обняла его за шею.
– Глупый ты мой, – сказала она нежно, щекоча носом его затылок. – Приревновал меня к этому чудику и просидел целый вечер букой, даже сесть со мной не захотел.
– Ну ладно, пусти!
– Сердитый, злой, ревнючий, приревновал к гинекологу – зачем, мол, она к нему бегает, что там за девочка. – Она засмеялась. – Я еще подумала: так заелся, что даже меня дразнить не стал, – ну и хорошо, а то бы житья от него не было.
– Подожди, подожди, – погрозил он, – вот я сейчас попью и начну тебя причесывать.
– Да? Ну пей тогда! А ты не замечаешь – я немного навеселе. «Уж я пила, пила, пила и до того теперь дошла», – пропела она, кого-то передразнивая. – Похоже на Елену?
– Не слишком! – Он подвинул ей стакан. – Налей-ка! Ты мне серьезно можешь объяснить, зачем тебе все это надо?!
– Люблю ребят.
– Ну и…
– Ой, только, ради бога, не нукай! Не копируй этого пошляка! Я еле усидела во время его речи. Ты и не представляешь, что за замечательные люди эти ребята.
– Да, но пойми, не твое это дело.
– А чье? – спросила она.
– Да не твое же – у нее есть мать.
– Где мать? – спросила она быстро.
– Не знаю, не знаю, но он был прав: частной благотворительностью здесь ничего не сделаешь.
– Давай стакан, я налью ликера – стой, чокнемся – будь здоров! Теперь слушай: девочку я не брошу и разговаривать с тобой об этом не хочу.
– То есть как?
– А вот так – не хочу, и всё! Девочке я нужна, и поэтому я буду с ней.
– Экая ты не…
– Постой! Вот ты кошек любишь, а я их ненавижу: видеть не могу их крысиные морды. А вот этого Ваську – наглейшего кота, между прочим, – я держу, и смотрю за ним, и убираю сама, потому что знаю – придешь ты и спросишь: «А Васенька мой где?»
– Ну ладно, что ты волнуешься? Вот чудачка. – И он примирительно протянул ей руку через стол.
– А я женщина! Я мать! – проговорила она, не принимая его руки.
– Ты? Ты мать?
– Да, я мать. Эх, вот не понять тебе этого! Умный ты человек, и Шекспира знаешь назубок, и в театральных тонкостях разбираешься лучше всех народных, а этого не поймешь. Мне вот каждое слово напоминает. «Каин, Каин, где брат твой, Авель?» «Нина, Нина, где твой ребенок: у тебя есть любимый человек, ты живешь с ним – где же твой ребенок? Подавай его!» Что я могу ответить?
– Странно, – сказал он, насильно улыбаясь. – Ну, ну?
– Что ты мне дал, мужчина? Молчишь: стыдно говорить – что. Вот поэтому я и ласкаю мою нерожденную девочку, люблю ее, а чем это кончится – не знаю.
– Ну вот, договорилась! Не знаешь и сама…
– Да, я не знаю. – Она вдруг так нехорошо засмеялась, что он в испуге поглядел на нее. – Да я и вообще-то в жизни ничего не знаю. Вот тебя люблю и тоже не знаю, зачем, а ведь всему есть конец, таким отношениям – прежде всего. А я люблю и люблю, а там – что бог даст.
Помолчали.
– Нина, – сказал он озадаченно и тепло, – что с тобой, голубушка?
Она молчала.
– Это уж что-то совсем не то… ну-ка, расскажи мне.
– Молчи! – быстро приказала она сквозь зубы и вдруг встала. – Ну ладно, хватит – давай делать ночь.
– Но все-таки ты меня любишь и такую.
– Люблю.
– И я тебя очень, очень люблю – подожди, не надо! Полежим так. Знаешь, мне сейчас спокойно-спокойно, как в детстве. Поцелуй меня! Нет, в глаза. Теперь в этот! Вот, хорошо! Теперь я всегда буду тосковать о тебе – помни, если ты исчезнешь опять, я умру.
– Я не исчезну.
– Не знаю. Странный ты человек – приручить такую дикую кошку – и вот даже не пойму, когда и чем. Слушай, ты жил с Еленой?
– Нет!
– Нет, скажи правду, я не рассержусь.
– Что это тебе вдруг пришло в голову?
– А я вот не представляю тебя с другой! Ну как бы ты с ней стал лежать, обнимать ее, разговаривать? Ух!!
– Что с тобой? Что ты вскочила?
– Нет! Представляю! Все представляю – и что говорил, и как обнимал бы! Скажи, ты вот часто недоволен мной, а Елена что – лучше меня в этом?
– Какие у тебя дикие фантазии!
– Да! У меня дикие фантазии. Кто была твоя первая женщина?
– Ты!
– Это была ваша домработница?
– Откуда ты…
– Сам же мне рассказал под мухой, ей было двадцать, а тебе четырнадцать. Милый, не ври, пожалуйста, я все знаю. Скажи, это было…
– Это было отвратительно. Я целый день прятался от матери.
– Мать имела в твоих глазах такой моральный авторитет?
– В том-то и дело, что нет, но…
– Но все-таки ты прятался. Ах, как я это понимаю. (Пауза.) Она была очень опытная?
– К сожалению, да.
– К сожалению! Этому, наверно, надо учиться. Так эту пакость не постигнешь, да?
– Нина!
– И вот ты стал специалистом, и я тебе уже не подхожу. Не трогай, а то я сейчас же встану. Как это гадко! Боже мой, как это гадко! Вот почему вы все такие: любите собачек, кошечек, птичек – и не любите детей. Это ведь такие же проститутки, как и вы. А где вам понять ребятишек – вы все свое размотали по номерам, по этим гнусным малинам.
– Нина!
– Как ты смел ходить ко мне, если жил с Еленой…
– Нина! Сейчас же прекрати!
– Почему ты не пошел к ней сегодня?
– С ума сойти!
– Почему ты не пошел к ней сегодня?
– Нет, я вижу, ты просто перепила и хочешь поссориться.
– Она тебя не впустила, да? Тогда ты пошел ко мне: наплевать – эта безотказная – всегда впустит. Видеть тебя не могу – кошачий благодетель!
– Пусти, я встану.
– Вот-вот, вставайте – одежда в шкафу, ботинки под кроватью, галстук и воротничок на кухне. Если не найдете, я завтра пришлю их с Дашей.
– Хорошо!
– И быть таким нечестным, грязным человеком! Жить сначала с одной подругой, потом перейти к другой. И ведь ты знал…
– Под кроватью ничего нет, где мои ботинки?
– Боже мой, боже мой! И кому, зачем это нужно?
– Только, пожалуйста, не плачь!
– Не твое дело – буду плакать. Когда после первой поездки в горы ты мне сказал… A-а! Ты уж забыл все. (Пауза.) Ведь я тебя любила. Понимаешь, люблю! Почему ты молчишь?
– Ищу ботинки.
– Ты хочешь идти к Елене! Ложись сейчас же! Никуда ты не пойдешь!
– Нет, пойду.
– А я тебе говорю – нет, не пойдешь. Ну, милый, ну, хороший мой, ну, не надо сердиться. Я глупая, я истеричка. Я совсем, совсем ничего не знаю. Ложись, маленький.
– С ума ты сошла.
– Ложись, маленький.
– Ой, лечиться тебе надо, Нина.
– Да, милый. У-y, ты мой хороший, единственный, мой любимый – лежи, я тебя буду гладить, и ты заснешь.
– Ты же понимаешь…
– Да, да, да! Спи, спи, спи!
4
Проснулся он от того, что вся комната была залита солнцем и самый яркий блик полз у него по лицу. Он засмеялся, как от щекотки, и снова зажмурился. Так пару минут он пролежал бездумно и неподвижно, как на пляже, потом вспомнил: «А Нина-то?» – и быстро сел. Ее не было. Посмотрел на плечики – платье висело, а туфли исчезли.
«Нина!» – позвал он. Ему не ответили. Он быстро натянул брюки и пошел в соседнюю комнату, а из нее на кухню. Там на гладильной доске лежал галстук и новый воротничок, и ее опять не было. Он толкнул дверь в коридор, и она распахнулась. «Вот залетел бы кто-нибудь». Он осторожно закрыл ее и возвратился в комнату. Надел перед зеркалом воротник и стал завязывать галстук. «Когда же это она успела разгладить?»
Тут Нина быстро зашла в комнату; руки у нее были мокрые до локтей, рукава засучены, а на простом сером платье – полупрозрачный зеленый фартук.
– Уже встал? – весело удивилась она и, схватив полотенце, стала обтирать руки. – Ну, с добрым утром! Сейчас приду и будем завтракать. – Она подбежала – невероятно легки и свободны были ее движения – и шумно чмокнула его в щеку. – А галстук! Опять узлом! Постой, не затягивай – я сейчас.
Так же быстро и легко она подскочила к шкафу, опустилась на корточки, выдвинула нижний ящик, выхватила что-то длинное и твердое в серой бумаге и выбежала, опережая его вопросы. Сейчас, когда он на нее глядел со спины, она своей ладностью и статями напоминала молодого оленя.
– Послушай, куда ты? – крикнул он. Она уже исчезла.
Он рванул галстук – и точно, затянул его. «Сбесилась!» – подумал он. Васька, услышав шум, подошел к открытой двери, постоял, увидел его, отчетливо и страстно выговорил «Мяу!» и пошел к нему, томно выгибая хвост. Николай взял его и стал гладить.
«Нет, что-то с ней творится, – думал он, щекоча коту горло. – Ребенка! Сколько ей лет? Уже двадцать два скоро. А все-таки уйдет она от меня к Лосю…»
Нина быстро вошла в комнату. Вчерашняя кудрявая и светлоглазая девочка сидела у нее на руках.
– Вот какие мы, – сказала Нина. – И зубки вычистили, и умылись.
– С добрым утром, дядя Коля, – звонко сказала девочка. – Давай с тобой играть в крокодила.
Зеленый заводной крокодил шипел и щелкал в ее руках.
Нина вся светилась: материнская гордость и нежность сияли в ее медленных, больших, почти страдальческих глазах.
Николай бросил кота и протянул руки девочке. Она сейчас же обхватила его за шею. Так они – Нина и он – и стояли друг возле друга, соединенные руками ребенка. Нина засмеялась от удовольствия.
– Ты посмотри, какой у нее крокодил!
– Какой крокодил! – повторила девочка.
Потом они сидели за столом – девочка на коленях у Николая – и пили какао. Нина, строгая, чинная, во главе стола, мазала им бутерброды. Поговорили про крокодила, про то, какой он страшный и большой и как он по улицам ходил, папиросы курил, по-турецки говорил, а потом Николай спросил:
– Ну как, Ирочка, замуж за меня пойдешь?
– Не ходи, Ирочка! – быстро сказала Нина. – Он обманет, у него «котишшша».
Ирочка подумала.
– Мне бы хотелось выйти замуж за Нину, – ответила она вежливо и решительно. – А зубки у тебя золотые, да? Почему?
– Да такие уж выросли.
– Ты свои мышке бросил?
Он кивнул головой. Ирочка задумчиво показала свои боковые щербатые резцы.
– У меня тоже скоро будут новые. Я бросила свои зубки в батарею и сказала: «Мышка, мышка, поиграй и обратно отдай».
– Ну не так, Ирочка, – упрекнула Нина. – Зачем тебе старые зубки? Как надо?
– Ах да! – вспомнила Ирочка. – «Мышка, мышка, возьми себе зуб костяной, а мне дай стальной». А у тебя золотые, да?
– Да. А кого ты больше всех на свете любишь?
– Больше всех, всех?
– Да!
– Нину!
– А почему?
– Она всех красивей!
– Ну а папу?
– Ну, и папу тоже. – В ее голосе прозвучали снисходительность и раздумье. – И папу, конечно.
– А он что, красивый?
Она задумалась.
– Папа-то? Нет! Он любит Нину, он вчера мне сказал…
– Николай, ну как тебе не стыдно? – нахмурилась Нина. – Молчи, Ирочка, а то я тебя не буду больше любить. Стой! Я тебе галстук завяжу! Пусти его, Ирочка!
Она поднялась, опустилась возле него на колени, быстро перевязала галстук, расправила воротничок и вдруг обхватила Николая за шею да так и замерла.
– Ну, Нина! – сказал он нахмурившись. – При ребенке-то? – Он всегда пугался ее порывов.
Она молчала, но он чувствовал на своих щеках жар ее щек и то, как дрожали губы.
– Тетя Нина! – недовольно крикнула Ирочка. – Ты же меня жмешь!
В это время в дверь осторожно постучали.
– Нина! – быстро шепнул Николай. – Пусти же!
– Войдите! – крикнула Нина.
Вошел гинеколог и остановился на пороге: в его руках была колбаса, банка сгущенного молока, еще что-то.
– Извините! – сказал он, отступая.
Нина оправила волосы и встала.
– Ничего, ничего, – сказала она, улыбаясь. – Складывайте все это на стол, Семен Митрофанович, и садитесь. Вы ведь знакомы?
– Немного, – ответил Лось, покраснел и замялся.
– Садитесь, садитесь! Сейчас я тебе, Ирочка, сделаю бутерброд с твоей любимой колбаской. А нитки вы мне купили?
Лось не отвечал и испуганно смотрел на нее.
«А жалкий он какой, – остро и быстро подумал Николай, – и ведь все равно она уйдет к нему».
– Здравствуйте, Семен Митрофанович, – сказал он очень громко и протянул ему руку.
Так они и сидели вчетвером, пили чай и разговаривали.
ХРИЗАНТЕМЫ НА ПОДЗЕРКАЛЬНИКЕ
I
Актриса позвонила из театра своему другу и пригласила его на просмотр.
– Но, дорогая моя, я ведь уж был на генералке, – ответил он, думая, что и отказаться неудобно, и пойти нельзя – столько работы и все спешная, – может быть, сделаем так: после просмотра я заеду за тобой, и мы…
– Ну, – холодно ответила актриса, – если вы, Николай Семенович, так уж заняты…
– Что же ты сердишься, чудачка? – испугался он. – Я к тому, что ведь я был на генералке.
– Да нет, пожалуйста, пожалуйста, – ответила она и бросила трубку.
«Начинается! – тоскливо подумал Николай, машинально беря перо и что-то поправляя на гранке. – Вот не было печали…»
Но через час, выходя из цветочного магазина с букетом розовых хризантем, он уже думал: «Конечно, я свинья! Как же так? У нее такой решительный день – будет обсуждение, придут рецензенты, фотографы, актеры из других театров, – все будут, а меня не будет – нет, конечно, она права».
Темнело. Он шел по парку. Уже зажглись фонари. Продавщица ландышей на углу сунула остановившейся против нее парочке последний букет, опрокинула корзинку на спину и вошла в цветочный магазин. В окне ресторана второго разряда «Иртыш» появилась рука в манжете и повесила разноцветную надпись: «Сегодня у нас блины», а другая, женская, поставила стакан круто взбитых сливок. Заревело радио. Он постоял и решил: «Вот что – позвоню ей, извинюсь и приглашу поужинать, а то будет всю ночь киснуть, а утром просмотр». Он толкнул дверь и вошел.
*
В «Иртыше» еще никого не было, только в вестибюле возле золотой китайской вазы с драконами стояли двое: метрдотель с ассирийской бородкой и женщина – они тихо разговаривали. Николай равнодушно скользнул по белому шелковому пальто и красному берету с волнистой прядью волос, подумал, что он где-то все это уже видел, и хотел пройти, как вдруг метрдотель громко сказал:
– И сами знаете, пока не было такого указания, вы были у нас самой дорогой гостьей, – и развел короткими волосатыми пальцами.
Николай остановился и стал присматриваться.
Это была девушка – голубоглазая, черноволосая, тонкая, с продолговатым, очень белым лицом и бровями, прямыми, как стрелы. Он давно уж не видел ни такой яркой белизны, ни таких стремительных бровей. «Да, но где же все-таки мы встречались?» – подумал он и вдруг вспомнил: «Два года тому назад в студии – она читала тогда монолог Лауренсии, а потом что? Вышла замуж, кажется?»
– Так что уж… – виновато улыбнулся метрдотель и, отступая, сделал какой-то округлый жест рукой.
– Ну простите! – сухо сказала женщина и быстро пошла к выходу.
«Ее звать – Ирина! Она разошлась!» – стремительно вспомнил Николай и крикнул вдогонку:
– Ирина!.. – Она остановилась и посмотрела на него. – Извините, не помню, как дальше, но мы с вами, кажется, немного знакомы.
– Да! – холодно ответила Ирина, смотря на него. – Мы знакомы.
Он подошел и поклонился.
– Я случайно подслушал конец вашего разговора; вы хотели попасть в ресторан.
– Ну вот, – обрадовался метрдотель, – они пригласят вас за столик, и будет порядок. – Но посмотрел на букет и быстро добавил: – Если они, конечно, никого не ждут.
– Нет, я никого не жду, – засмеялся Николай, – и если Ирина…
– Станиславовна, – уже весело и дружелюбно подсказала она. – Здравствуйте, Николай Семенович, я помню, как вы приходили в студию с супругой.
– Ну, ну! – кивнул он головой. (Здесь было уж не до тонкостей – супруга так супруга.) – Значит, разрешите принять ваше пальто, и вы свободно можете дождаться вашего, – он сделал какой-то жест, – столь запоздавшего спутника.
– Да ведь и я никого не жду! – засмеялась она. – Сегодня день моего рождения. Идти никуда не хочется, вот я и решила потанцевать и послушать музыку, а тут какие-то новые правила.
(«А какая она стала интересная», – подумал Николай.)
– Что делать, что делать – не нами заведено, – философски вздохнул метрдотель и опять развел руками. – Ну, иду готовить вам кабину, извините, Николай Семенович. – И он побежал по коридору.
II
Они быстро разговорились – девочка оказалась очень простой и словоохотливой, впрочем, кажется, ее уже где-то подпоили. Через десять минут Николай уже знал, что сейчас она живет одна и счастлива довольно, о замужестве и не думает, так оно переело ей горло; он и не представляет, какой это ужас: она, например, сидит учит роль, а муж придет пьяный с товарищами, все они шумят, поют, она просит потише, а он: «А ты кончай жужжать, на то, кажется, есть репетиция, а дома я хочу отдохнуть». Ну да, он заслуженный, а она… Но тут молитвенной походкой зашел официант, бесшумно составил посуду на тумбочку и стал накрывать стол.
– Вот и блины поспели, – сказал он доверительно и погремел пробкой от пустого графина. – Прикажете заменить? – Они посидели еще с час, и когда лицо ее покраснело и она сказала «ох, жарко» и расстегнула пуговицу на блузке, он протянул руку и осторожно взял ее выше локтя. Она посмотрела на него издали туманными глазами и спросила:
– А жена?
– Это вы так про Нину Николаевну? – двусмысленно улыбнулся он, сжимая и разжимая пальцы. – Какая у вас нежная-нежная кожа.
