Текст книги "Рождение мыши"
Автор книги: Юрий Домбровский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)
– Но она же вся в крови, – возмутилась Нина, не понимая равнодушного тона. – Они же ее там…
– Да нет, – улыбнулась посетительница. – Просто когда ей пришлось туго, она хотела выпрыгнуть в окно, разбила стекло и порезалась.
– А что от нее хотел Семенов?
Казашка посмотрела на нее и вдруг расхохоталась;
– Господи! Да вы вот что вообразили! Знаете, как было? Мы стояли с ним и болтали. Вдруг слышим крик. Я спрашиваю: «Что такое?», а он говорит: «Одну минуточку» – и прямо в окно, во двор, и оттуда кричит: «А вы идите к двери».
Пока казашка говорила, Нина смотрела ей в лицо, и вдруг такая бурная радость хлынула в сердце, что она бросилась ей на шею.
– Еще совсем, совсем девочка, – сказала казашка, словно сожалея, и погладила ее по голове. – Ведь такое придумать надо. – Она легонько вздохнула. – Ну, идемте, он меня прислал за вами. Мы сидим и пьем чай.
– Так я сейчас оденусь, – обрадовалась Нина.
– Ой, да и так хорошо. Ну, приоденьтесь, приоденьтесь, – ласково разрешила казашка, – да особенно не наряжайтесь. Он тоже во всем дорожном.
– Почему?
– А через час едет зачем-то в горы.
Нина подошла к зеркальному шкафу, отворила дверь и загородилась ею, как ширмой.
– Вы давно с ним знакомы? – застенчиво спросила она оттуда.
– О, мы старинные друзья, – равнодушно ответила балерина. – Курить у вас можно? При нем я не курю. Ну, а вы, кажется, совсем недавние знакомые, да?
– Мы только с сегодня и знакомы, – сказала Нина. – Но он приятель моей подруги, Елены Александровны.
– А-а! – загадочно потянула гостья. – Леночки! Знаю, знаю Леночку! Ну, и какое же он на вас произвел впечатление?
– По-моему, очень интересный человек, – ответила Нина, подумав.
Черная красавица сначала ничего ей не ответила, а потом сказала:
– Да вы особенно не наряжайтесь, там только моя мама и он. Ну, пошли вам Аллах всего хорошего, – и она встала.
*
Комната балерины казалась пестрой от ковров и сюзане. На полочках сверкали желтые металлические сосуды в игольчатых орнаментах. Николай и какая-то старая казашка сидели за столом и гадали. Перед ними лежало девять кучек бобов – все в определенном порядке, и старушка – миленькая, сухая, бронзовая, как сушеная маринка – есть такая рыба в Сырдарье, – что-то говорила Николаю и тыкала в бобы.
– Ну, мама, – недовольно сказала балерина, – что это вы опять, – и дальше все по-казахски, и старушка вдруг смутилась и быстро смешала все бобы.
– Так прямая дорога, матушка, – сказал ей Николай и встал из-за стола. – Жди теперь гостя! Нина Николаевна, – голос его стал мягким и покаянным, – я вас напугал, дурак! Ну простите великодушно, я ведь в такие минуты псих, но зато теперь – все! Никаких криков!
– А вы знаете, что она подумала? – лукаво прищурилась красавица. – Сказать?..
– Ой, ради бога… – испугалась Нина.
Он взглянул на нее и засмеялся:
– Я думаю! А я только что взглянул – нет Нины Николаевны.
– Но они же вас могли тут же застрелить, – упрекнула она его, – два пьяных хулигана с браунингом. Вы один, без оружия.
– Как без оружия, а вот, – Николай потряс кулаком. – И вовсе не два: один – сразу же в окно, а у другого я браунинг отнял, так он мне: «Товарищ директор гостиницы, ведь шлюха же! Ведь первая же, прости господи, по всему городу». Я его бац, бац по морде, и той говорю: «Брысь отсюда – буду дверь отворять».
– Ну хоть не рассказывали бы, – поморщилась балерина. – «Шлюха», «прости господи», «бац по морде» – литератор!
Тут вдруг засмеялась старуха:
– Николай молодец. Николай кулак – у-у! Он раз – и хана! Пропал вор-бандит! Шара, расскажи.
– Да вот, мама все не может забыть, – начала казашка и обернулась к Нине. – Мы только что познакомились с Николаем Семеновичем, и провожал он меня из театра. А время было хулиганское, фонарей мало – что ж, тридцать пятый год.
– Шара, вы же нас на чай позвали, – недовольно перебил Николай, – ведь мне через час ехать.
– Да, да, да – покаянно воскликнула казашка и бросилась из комнаты.
Наступило молчание.
Старая казашка вдруг подошла к Нине и близко заглянула ей в лицо острыми кошачьими глазами. Нина невольно отшатнулась, а та еще поглядела на нее, пожевала губами и отошла к Николаю.
– Молодец! – сказала она ему и сжала кулак. – Вот тебе она будет! Молодец!
*
– Уже начинается день, – сказал ей Николай, когда они вышли из номера Шары. – Мы с вами пробыли полных восемь часов.
– Да! – кивнула она головой, и они молчали до конца коридора.
– Вы сегодня заняты? – спросил он вдруг.
– Сегодня я выходная, – ответила она.
– Значит, свободны?
– А вот свободна – нет. Дел у меня сколько угодно. Единственный же день.
Он подумал.
– Вот что! – сказал он решительно. – Сейчас за нами приедет машина из заповедника. Нина Николаевна, едем в горы. На перевале возьмем лошадей, а в доме отдыха есть и женское седло. Вы верхом ездить умеете?
Она только гордо усмехнулась.
– Ну и отлично! – обрадовался он. – Едем!
Она подумала: уж слишком скоро и удобно он хочет водить ее за собой.
– Нет! – решила она. – Надо походить по городу, кое-что купить, присмотреть.
– Фу, Нина Николаевна, это в такой-то день, – упрекнул он. – Вы посмотрите, что делаете!
Он подвел ее к боковому окну. Горы распахнулись над городом, как серебряные крылья. Края их были нежно-розовые, как у пеликана или фламинго, но чуть ниже они становились и синими, и сизыми, и черными, отчетливо было видно каждое темное перышко в их царственном оперении – это росли леса. Над горами лилось розовое, зеленое, голубое небо, с боков его оторачивала темная зелень.
– Вы знаете, какие там сады?! – сказал ей Николай. – Сейчас уже снимают яблоки… Ах да, я все забываю, что вы даже не видели здешних яблонь, – он решительно взял ее под руку. – Ну, идемте-ка, я вам покажу. – И она – что с ней только сталось! – послушно пошла за ним в его номер.
*
Он занимал довольно большую светлую комнату с окнами в чахлый госпитальный сад. Когда они вошли, она увидела, что на диване спит в самой неудобной, почти собачьей позе (как-то перевернулся, собрался в клубок) какой-то мужчина, не то в военной, не то в инженерной форме – виднелся только острый мысок его подбородка да рыжий ус.
– Ой, – испуганно шепнула Нина, – у вас тут…
– Ничего, ничего, – громко ответил Николай, – его все равно сейчас будить. Это Максимов. Охотовед из заповедника. Наш сегодняшний спутник в горы.
«Наш спутник»! – быстро же он решает за нее все вопросы! Она хотела что-то сказать, но ее отвлекла комната… Она напоминала живой уголок их школы-десятилетки. Во-первых, всюду торчали рога, черепа, шкурки, целые готовые чучела; во-вторых, со всех стен блестели покрытые целлофаном листы ватмана то с карандашными, то с акварельными рисунками зверей. И кого тут только не было! Сонюшка в листьях; рысь притаилась на ветке сосны, а внизу по снегу, осторожно ступая, идет нежная и гордая козочка; мишка-медведь, сам черный, ошейник белый, сидит возле ручья, ловит лапой рыбу; громадная желтая ящерица-варан с занесенным, как бич, хвостом и зубастой пастью не то крокодила, не то птеродактиля ощерился на перепуганного пса; волк воет; лисица играет; кошка спит – и еще много, пожалуй, с полусотни, рисунков. У художника была твердая беглая рука, и он удивительно схватывал душу зверя. Так Сонюшка напоминала Нине пухлую девушку, а у рыси были беспощадно ясные, с небольшой японской раскосинкой глаза и жесткая, гордая и спокойная сосредоточенность.
А еще в комнате были клетки, садки и вольеры. В одном углу хлопал глазами филин с перьями цвета трухлявой древесины, в другом лежало, свернувшись клубком, какое-то животное – не то лиса, не то собака.
– Кто это? – робко спросила Нина.
– Енотовая собака, – ответил Николай; подошел и почесал зверя за ухом. Зверь вскочил и запрыгал на решетку.
– Сегодня с тобой Шара погуляет, – сказал Николай еноту. – Смотри, чтоб без историй! Все, собака, понимает.
Он подошел к небольшому стенному шкафчику, распахнул его настежь и сказал:
– Ну, вот, смотрите!
Нина ахнула – таких яблок, огромных, блестящих, чисто отлакированных, разрисованных самым горячим чистым пламенем и дымом, все равно как малявинские бабы, она еще не видела и даже и не думала, что такие могут быть. Взвихренное пламя было нарисовано в нескольких пучках – один пучок шел с одной стороны яблока, другой – с противоположной. Один был чистейшего багрянца, другой – алый, с дымом и медной прозеленью, – они налетали друг на друга, скрещивались, расходились и сходились.
– Хорош? – горделиво спросил Николай.
Нина молча кивнула головой. Тогда он разломил яблоко, и оно сочно брызнуло в них розоватым пенистым, как кумыс, соком. Николай протянул Нине половину, и она увидела, что мякоть светлая, нежно-розовая и состоит из целых кристалликов: неровная поверхность ее даже, как кусок кварца, вспыхивает на солнце.
– Пожалуйста, – предложил Николай.
Нина откусила кусок. Вкус у яблока был острый, искристый, с иголочками. И Николай тоже откусил бочок от своего. Так каждый и съел свою половину.
Потом Николай встал, решительно подошел к Максимову и тряхнул его за плечо.
– Михаил Николаевич, пора, – крикнул он, – дама уже ждет.
И посмотрел на нее так, как будто эта круговая чаша – яблоко – решила за нее все и она теперь не вправе отказаться от их компании.
И она действительно не отказалась.
Глава 4
Когда они доехали до речки Горянки, Максимов остановил лошадь и сказал:
– Ну, товарищи, я на час к объездчику, а ты, Коля, как? Сейчас со мной или…
– А мы пока побродим тут, – сказал Николай. – Как вы, Нина Николаевна? Согласны?
– Да, конечно, – сказала она и соскочила с коня.
И Николай спрыгнул тоже, но упал.
– Э, брат, – покачал головой Максимов. – С лошадью-то ты…
Это был тонкий сухой мужчина с усами, с мордочкой не то енотовой собаки, не то ежа и серыми пустоватыми глазами. Он ехал, а за ним бежал черный лохматый Нерон.
Николай вздохнул.
– Да, конечно, по сравнению с Ниной Николаевной похвастаться мне нечем – вот она сидит на коне, как молодая богиня.
Нина перед поездкой переоделась, на ней была черная жакетка, легкое платье жемчужного цвета, а на ногах не туфли, а сафьяновые полусапожки.
– Я в институте взяла приз, – похвасталась она. – Я ведь казачка…
Ее пьянили горы, воздух, езда, бессонная ночь, выпитое вино, молодые яблоки.
Николай взял ее лошадь под уздцы.
– Едем! Нерон, ко мне! Посмотрим речку.
Речонка в этом месте била зелеными и белыми фонтанами между двух камней. Один камень, плоский, розовый, весь в раковинах и заусенцах, лежал, и вокруг него все время вскипали и взвихривались волны; другой, похожий на черного монаха, понуро и мрачно стоял над ним. Крутились и кипели воронки. Мельчайшая водяная пыль летела и гудела над этим монахом фонтанами и водоворотами. Гром был такой, что – рядом росли кусты барбариса, старая шелковица, лопухи и болотная трава – все это гудело и дрожало.
– Как по гробам грохочет, – крикнула Нина.
– Так ведь камни катит! – крикнул он ей. – Это же растопившийся ледник. Посмотрите, как река вздуется к вечеру. – Они постояли, посмотрели, потом Николай тронул ее за руку и сказал: – Идем!
Они отошли метров на пятьдесят. Шум стал тише. Рос уж вполне мирный шиповник и еще какие-то колючки. Николай пошел в глубь небольшой урючной рощицы и прикрутил лошадей, потом сбросил с себя плащ, аккуратно сложил его вдвое и постелил на траву.
– Ну вот, устраивайтесь, а я минут на двадцать кое-куда схожу.
Она села и только сейчас почувствовала, что ее клонит, клонит к земле – так она устала и так слипаются глаза.
Николай внимательно посмотрел на нее и покачал головой.
– Что вы? – спросила она.
– Ложитесь-ка, – сказал он. – И поспите часок. Я вас сейчас укрою! – и сбросил с себя пиджак.
– Да нет, – запротестовала она, – что вы? Я не устала.
– А глаза закрываются? – сказал он и пошел к лошадям.
Когда он вернулся с походным зеленым одеялом, она сидела в пиджаке и, улыбаясь, смотрела на него.
– Ну и молодец, – похвалил он ее, осматривая. – Только вы на жакет надели? Рукава все-таки длинны. А ну вытягивайтесь, – он тряхнул одеяло и развернул его.
Она быстро вскочила.
– Нет, Николай Семенович, спать я не хочу. А вы далеко?
– Вас не возьму, – коротко ответил он. – Ложитесь, ложитесь! – Она продолжала стоять. – Вот что, – досадливо прищелкнул он языком, – Нина Николаевна, если вы хотите, чтоб я с вами чувствовал себя просто и спокойно, вот как с этим чудиком, не стесняйте меня, пожалуйста, дамскими фокусами. Ну их к дьяволу, а? Будем товарищами! Вот вы ведь с ног валитесь, ночью не спали – правда? Это связывает меня. Так ложитесь и спите, а я пойду и сейчас же приду. Нерон вас покараулит. Нерон! А ну сюда! – Он положил на спину собаки ладонь, и собака сразу же легла. – Стеречь! И ни на шаг! Понял?
Нерон нежно и истерично взвизгнул.
– Ну и хорошо, – серьезно согласился Николай и достал из кармана несколько кусков сахара. – Раз, два, четыре – все! Это аванс! Никого не пускать! Как что, хватать за ноги – понял?
– Понял! – ответила за собаку Нина.
– А он все понимает, не думайте, – серьезно взглянул на нее Николай. – Умный пес, терпеть не может кредита. У меня с ним все только за наличный расчет! Все – иду! Ложитесь, ложитесь, Нина Николаевна, и благословите меня на подвиг!
– Это на какой же? – спросила она и легла.
– А ну, – приказал он, – как следует, как следует, вытягивайте ноги! – Осторожно снял с нее сапожки, поставил их возле Нерона и очень серьезно сказал: – Грызть или слюнявить – боже тебя избави! – Он ловко набросил на Нину одеяло, опустился на корточки и подоткнул его со всех сторон, а ноги укутал еще особо.
Потом встал.
– Ну, спокойного сна, Нина Николаевна!
– Так на какой же подвиг вы уходите? – спросила она с земли.
– А вот приду – увидите. Пока просто благословите, и все!
– Но как кто, как кого?
– Как прекрасная дама своего паладина.
– Так встаньте же, как паладин, на одно колено. – Он встал, и она дотронулась до его плеча и лба. – Благословляю и жду с победой моего паладина. Ни пуха ему, ни пера. Слушайте, а если я в самом деле засну?
– Спите! – Он пошел было и вдруг остановился и быстро, как бы украдкой от кого-то, погладил ее по волосам, и она, даже не улыбаясь, серьезно протянула руку и крепко пожала его ладонь. Он остановился, но она закрыла глаза.
– Ведь подумать, чтобы с кем-нибудь я держала себя так! Такая дикая кошка, – сказала она сонно. – В вас есть что-то такое… – и дрема ей окончательно связала язык.
– А-a, – засмеялся он где-то в облаках. – Это моя основная особенность – спите спокойно, моя дорогая!
*
Проснулась она оттого, что кто-то возле нее осторожно ломал сухой хворост. Она быстро вскочила. Заходило солнце. Неподвижно в позе сфинкса лежала возле нее черная собака. Максимов стоял на коленях к ней спиной и раздувал костер.
Она подошла к нему.
– А Николай Семенович где? – спросила она.
Максимов полуобернулся.
– Вы уже встали? – сказал он без всякого восторга. – Да вот нет его! Не пришел ни сюда, ни к объездчику. Вот зажигаю костер, а то через час будет темно, а он пойдет низом, так может пройти мимо.
– Куда же он пошел? – спросила она испуганно.
Собака встала, принесла ей сапожки, сначала один, потом другой, и положила возле. Нина так разволновалась, что даже как следует не поблагодарила ее, просто похлопала по шее и все.
– Да вот в том-то и дело, – сказал зоолог досадливо, – ведь он знает, что вы тут, и устраивает такие… что, слуг у него, что ли, много, на пикник он приехал? Так у меня научное учреждение, а не Сокольники! И всегда с ним так – пойдет на пять минут, а придет черт знает когда. Вот и жди его, а мне некогда.
Он был очень раздражен, и Нина понимала его – еще ему не хватало артистки в заповеднике!
– Но все-таки где он? – спросила она.
– А вон, видите, – зоолог показал на голубые, белые и черные горы, – вон та долина называется Калмакская щель – туда он и пошел. Это примерно с час ходьбы, так что уже давно бы должен был вернуться.
– Но зачем, зачем он пошел? – нетерпеливо спросила Нина.
Зоолог помолчал, пожевал губами:
– Все свою синюю птицу ловит, – насмешливо и зло ответил он вдруг. – Мое чучело ему, видишь ли, не нравится. Это, видишь, гибрид. Плохой экземпляр, видишь. Ну ладно, найди тогда свой, хороший.
– Подождите! – перебила его Нина. – Какая синяя птица!? Это же сказка! – Ей показалось, что либо зоолог со зла сострил, либо она недослышала. Но Максимов обиженно объяснил:
– Я вам не Маршак, чтоб сказки рассказывать, а синюю птицу я еще в прошлом году одну подстрелил. Они залетают сюда из Индии, со стороны Гималаев! Так нет, ему ничего чужое не нравится – такой самолюб, нашел где-то целое гнездо и силок поставил. Два раза ловил и отпускал, птенцы, мол, маленькие – птица, если у нее, мол, птенцы, жить в клетке не станет, заморит себя голодом, а сейчас пошел – «поймаю!»
В это время сучья захрустели, и на полянку вышел сухой белый старичок в желтой байковой куртке и сапогах. За плечами у него висел винчестер (Нина хорошо стреляла и знала толк в ружьях).
– Все не пришел? – спросил дед и чинно поклонился Нине. – Здравствуйте, пожалуйста, барышня.
Нерон подлетел к деду и стал бурно прыгать и ловить его руки. Дед сначала слегка погладил его, а потом оттолкнул и сказал:
– Иди, иди, слюнявый!
Максимов ничего не ответил деду и снова стал дуть под хворост. Бурно зашумело пламя.
– Видишь, что нет! Что ему – слуги тут подобрались? – сказал он, поднимаясь. – Слушай, Никифор Фомич, тогда я, делать нечего, пойду схожу, а то будет темно – как тогда?
– Так ты и Нерона возьми, – посоветовал старик, – он, если что, там хоть гавкнет!
– Пожалуй! Нерон сюда! – приказал зоолог.
Нина быстро обулась и сказала:
– Михаил Николаевич, и я с вами.
– Нет, нет, прошу вас! – испугался зоолог. – Я там карабкаться по колючкам буду. Нет, нет, вы уж подождите тут.
– Тогда, если он не в силах идти, ты стреляй, – сказал старик, – а то как ты его дотащишь?
– Только бы не разбился, – проговорил зоолог и ушел с Нероном.
Они остались вдвоем.
Старик, улыбаясь, смотрел ей в лицо.
– Что ж вы так стоите, пожалуйте к костру, – пригласил он, – а то ведь прохладно – горы, ледник.
– Спасибо, дедушка, – поблагодарила Нина и подошла к огню. – В самом деле, прохладно.
– Надень, надень его пиджак, – быстро приказал дед, – ну, вот и хорошо! А мы на это место сейчас чайку сочиним. – Он встал. – Тут у меня в кустах вся премудрость лежит. – Он сбросил винчестер и пошел к реке. А река к ночи почернела, вздулась, стала совсем бешеной и клокотала между камней. Монах уже по пояс ушел в воду, и волны бились и шипели поверх розовой плиты.
Дед вернулся с чайником и большой жестянкой.
– Ну вот, – сказал он, – сейчас и заварим! А он нехай там сидит, на своей горе! Hеxaй его!
– Нет, дедушка, – сказала Нина, – он там сидеть не будет – он мне сказал: через час.
– Через ча-ас! – засмеялся дед. – Час-то его больно долог! Ox, как долог!.. Дa придет, придет, что-то вы уж больно по нему стосковались, – он вдруг хлопнул себя по колену. – Как это весь женский пол об им обмирает? – спросил он удивленно и повернулся к ней. – Ведь он что? Первую вас сюда привез? Что он их, медом, что ли, мажет? Ну, с нашим братом он, верно, хорош – и туда, и сюда, и заработать даст, и поднесет, и: «Никифор Фомич, Никифор Фомич!» Ну, это я понимаю, а то…
– А он плохой, дедушка? – спросила Нина.
– Ну вот, вы уже говорите: плохой! – огорчился дед. – Как что, так: «Он, дедушка, плохой?», «Он, дедушка, нечестный?» Ничего в нем такого плохого нет, но и хорошего тоже не видать. – Старик поставил чайник на костер. – Ну, самый жар – сейчас загудит, как локомотив. Не в том разговор, что он плохой там или хороший, это я не знаю, и не нашего ума это дело, а вот в том разговор, почему девки да дамочки по нему мрут? Их-то он чем берет?
– А мрут? – подхватила она.
Дед вдруг засмеялся.
– Да вот как вы – мрете или нет? Он полез птицу свою ловить, а вы уж невесть что…
В это время сзади сильно затрещали сучья и метнулись лошади. На полянку выкатился Нерон, поглядел на Нину и призывно залаял.
– Ну, пришли! – сказал дед. – Где он его нашел? – И крикнул: – Иду, иду!
– Одеяло тащи! – сипло приказали из кустов.
Дед поглядел на Нину, усмехнулся, покачал головой: «Вот, полюбуйся, достукался». Потом поднял с земли одеяло и пошел в чащу.
*
Николая на одеяле поднесли к костру.
– Тяжелый-то какой! – сказал дед, смотря на вытянувшееся тело. – И как ты его нес! Да еще клетку.
– Так и нес: одной рукой его держу, другой – клетку, а он как неживой, – выдохнул Максимов. Он выглядел сейчас как загнанная лошадь, красный, в поту, в пыли, чуть ли не в мыле. – Осторожнее, осторожнее, опускай, а то ты бросишь… Коля, ну как ты? Что, опять сознание потерял? Вот беда!
Они опустили его на траву.
Николай лежал на одеяле бледный, растрепанный, с разбитой и распухшей нижней губой, огонь черный и белый прыгал по его мертвому лицу.
– Эх, рука-то у него вывернулась, – покачал головой дед. – А смотри, не головой приложился?
– Нет, не головой, – зло ответил Максимов и встал. – С рукой ничего – нога вот… я уж и дотронуться боюсь. – Он посмотрел на деда. – Полз ведь! Знаешь, где я уж его нашел? Возле ключа! – В его голосе против воли пробивалось злое восхищение.
– Это он оттеда и полз? – удивился дед. – Ну силён! И смотри, клетку не бросил, не побил!
Нина подошла к Николаю и наклонилась над ним, и тут он дернулся и еще с мертвым лицом и закрытыми глазами приподнялся и сел.
– Птица? – спросил он отрывисто.
Дед встал и побежал к кустам.
– Здесь, здесь клетка, – ворчливо заверил Максимов. – Как себя чувствуешь?
Николай поднес руку к губе и потрогал ее.
– Вот, завтра буду красавец! Нина Николаевна, не помогли мне ваши святые молитвы – так летел, что…
– Вот ногу ты поломал, это вот да, – хмуро сказал Максимов, – и из-за чего?
Пришел дед, поставил клетку возле костра и зло прошипел:
– Ну, смотри теперь, пока глаза не лопнут.
Небольшая, с галку, птица в пламени костра казалась не синей, а темно-металлической, сделанной из хорошей вороненой стали. Она сидела на жердочке и, пригнувшись и вытянув шею, с ужасом смотрела на людей. У нее были круглые черные глаза и тонкий клюв. Николай улыбнулся.
– Ну, видел?
– Очень хороший экземпляр, – завистливо похвалил Максимов. – Что? Самец, верно?
– Самец! Будет петь! – ответил Николай и снова забеспокоился: – Там в гнезде трое птенцов – вот-вот вылетят. Я полез за ними, да…
– Ну, с птенцами прощайся, – решительно ответил зоолог, – ты и днем пропахал носом всю гору, а сейчас ночь.
– Да там невысоко и идти совсем как по террасе, – моляще проговорил Николай.
Старик хмыкнул и покачал головой.
– Ну иди, иди за ними! – вдруг рассердился Максимов, покраснел и вскочил. – Ну, что ж ты не идешь? – Он снова сел. – Сам лежишь, а глупости болтаешь! Дед, придется ведь тебе доскакать до дома отдыха за машиной. Я сейчас черкну им, – и он полез в боковой карман.
– Да на базе теперь есть телефон, – ответил дед.
– О-о? Разве уж исправили? – обрадовался зоолог. – Дельно! Эх, пойти бы вместе, я бы позвонил, а вы… – он с сомнением поглядел на Нину. – Нина Николаевна только тут…
Николай опять лег.
– Да нет, идите, идите, – сказал он зло, – и ты иди, дед. А я тут с Нероном останусь.
Максимов с сомнением поглядел на Нину:
– Посидите?
– Да, я посижу с Николаем Семеновичем, – сказала она.
– Да? – обрадовался Максимов. – А я мигом – тут недалеко. Тут на лошади полчаса – не больше. – Видно было, что ему страшно не терпелось покончить со всем этим.
– Иди, иди, – сказал Николай и снова вытянулся. – Иди, Нерон, ляг! Дед, иди! Спокойной ночи.
– Так что ж? – посмотрел на Максимова дед.
– Пошли! – приказал Максимов.
И они ушли.
*
С минуту оба молчали. Николай все лежал с закрытыми глазами. Нина подошла и села рядом.
– Ну как же так можно? – мягко упрекнула она его. – И хорошо, что только ногой, а если бы угодили виском или затылком?
Николай открыл глаза и вдруг улыбнулся.
– Что вы? – удивилась Нина.
Продолжая улыбаться, он спросил:
– Вы на сколько? Лет на десять, на пятнадцать моложе меня?
– А что?
– А то, что послушаешь, так вам сто лет! Внуков старуха на ноги поставила, внучек за хороших людей выдала, ну и других сейчас учит. – Он помолчал, подумал. – Дайте-ка мне руку, подойду к костру поближе, что-то знобит.
– Лежите уж! – покровительственно прикрикнула на него Нина, взяла за плечи и – оп! – подтянула к самому огню.
– Ох, какая сильная, – удивился он. – А ну, согните руку. – Николай пощупал мускулы. – Вот это молодец! Такая даст пощечину, так покатишься.
Тогда она вдруг решилась:
– А ну, покажите ногу, да нет, брюки, брюки засучите. Да ну же!
Он послушно и быстро закатал штанину: нога сильно распухла в колене, посинела и была вся в ссадинах, но, конечно, перелома не было – был вывих, может быть, приличный.
– Это у вас первый раз? – спросила она тоном доктора.
Он бросил на опухоль быстрый взгляд и отвернулся.
– Ага!
Тогда она сказала:
– Вот что: обхватите меня за шею обеими руками.
– Ка-ак? – не понял он.
Тогда она молча взяла его руки – одну, другую – и положила себе не плечи,
– И тут мускулы! – сказал он, щупая ее плечи. – Ах, Нина Николаевна! Ах, умница!
– Вы мне мешаете, сцепите пальцы, – повысила она голос, – и держитесь! Смотрите, хорошенько держитесь. Сейчас будет очень больно. Поняли? Больно будет.
Он понял и с надеждой посмотрел на нее.
– Неужели сумеете?
– Я же колдунья, – деловито ответила она, щупая вывих. – У меня бабушка знаменитая на всю станицу костоправка. Даже рак лечила! Ну, держись, казак, – она повернула и сильно дернула ногу на себя.
Он крикнул и упал, увлекая ее, и к ним, жалобно визжа, бросился Нерон. Нина оттолкнула Нерона, но он опять подскочил, заскулил, затыкался носом. Николай лежал без памяти. Она вынырнула из его рук, встала на колени, оправила волосы, потом снова ощупала колено – все было в порядке, сустав вошел на место.
– Ну что? – спросила она, и тут сразу завыл слабо поскуливающий Нерон.
Николай глубоко вздохнул, открыл глаза, оперся ладонью о землю и сел.
– Уж как же ловко! – сказал он восхищенно и пощупал ногу.
– Не трогайте!
Она опустилась на корточки, взяла его за коленную чашечку, и вдруг ее ловкие быстрые холодные пальцы легко забегали по его коже. Несколько раз он морщился, и тогда она тоном старшей говорила: «Терпи, терпи, казак».
От жара костра, непривычного положения, быстроты движений она разгорячилась, и волосы у нее налезали на глаза; он протянул руку и осторожно убрал их, они все-таки лезли, и он ладонью зачесал их на лоб.
Она благодарно кивнула ему и опять заработала пальцами.
– Не очень больно?
– Вы и в самом деле колдунья, – ответил он. – Где же вы все это превзошли?
– А в институте! В санкружке! Я же медсестра – диплом есть. Всё! Ну-ка, берите меня опять за шею! Опля! И встали!
Он хотел наступить на больную ногу, но ойкнул и сел опять.
– Не так, не так, – поправила она. – Зачем же вы сразу переносите всю тяжесть на больную ногу? А ну-ка еще раз! Да не рывком, а постепенно. Берите меня опять за шею. Так! Я буду теперь выпрямляться, а вы вставайте – вот так! Молодец! – Они поднялись оба. – Ну, а теперь пройдемся. – Она обхватила его за пояс, и они сделали насколько туров по поляне.
– А ведь иду, – сказал он радостно и посмотрел на нее. – А ну-ка! – Он нетерпеливо стряхнул руку и пошел один, еще слегка хромая.
– Ну-y? – спросила Нина, смотря на него смеющимися материнскими глазами.
Он посмотрел на нее и вдруг захохотал.
– А вот будет штука капитана Кука, как говорила одна моя приятельница!
– Что это вы? – спросила она подозрительно. – А ну, ложитесь-ка.
Он посмотрел на нее, строгую, замкнутую, и вдруг упал на одно колено и протянул к ней руки.
– Нина Николаевна, прекрасная дама моя, – взмолился он, – отпустите меня туда! У вас же мягкое женское сердце, а туда всего двадцать минут ходьбы (она невольно улыбнулась – эти его двадцать минут!). Вы подумайте, погибнут три, – он выставил три пальца, – целых три синих птицы – они же гости из Индии! Не будет мне спасения ни на сем свете, ни на будущем, если я допущу это… Это же двадцать минут ходьбы! – Он посмотрел на нее молящими, почти собачьими глазами.
– Вот сейчас придет Максимов, – сказала она холодно, – тогда вы с ним…
– Ниночка, а как они поют! Песня индийского гостя! Как флейты.
– Придет Максимов, и тогда…
– Да я раньше успею! – заторопился он. – Что вы. Я раз-два и тут.
Сейчас он был совсем похож на приготовишку, и Нина поняла: все равно ведь он уйдет, разругается с ней, заберет Нерона и ищи ветра в поле.
– Хорошо, – сказала она так же строго, – напишите записку и пойдем.
– Как? – удивился он. – Вы?..
– Я за вами как санитарный обоз, – усмехнулась она. – Ну, пишите записку Максимову.
*
Идти пришлось с час.
Вышла из-за туч луна, полная и совсем прозрачная, и все – горы, елки, сухое русло древней реки между отвесных скал – стало таким красивым, тонким, необычным, как будто сошло со старинной акварели или голубого фарфорового блюда.
Они шли мимо урюка и диких яблонь, и их листья казались голубыми. Ямы и рытвины стояли доверху наполненные луной, как ключевой водой. Нина то и дело вспугивала жаб, и они шлепали впереди нее – и малюсенькие, как сверчки, и огромные, как ожившие рыжие кремни. В одном месте рос целый большой куст цветов, похожих на садовые, и сейчас, при луне, они казались красными, сиреневыми, просто синими, – не поймешь даже какими. В другом месте они наткнулись на целую рощицу маленьких кривых курчавых деревцев: как на шабаше, они вперегонки сбегали по холму, но так криво и уродливо, как будто запинались за что-то и падали.
– Стойте!
Николай наклонился, пошарил по голубому песку и протянул Нине пригоршню круглых ягод.
– Что такое?
– А ну, попробуйте, – сказал он, – они сейчас превкусные, только песок пристал.
Нина вообще росла привередницей – всегда мыла ягоды, выбирала червоточину, выбрасывала косточки, но сейчас она просто набила ягодами рот, вместе с песком и даже галькой, и ей вдруг стало очень весело.
Как это все вышло? Шекспир – его брюнетка и блондинка, скандал в соседнем номере, черная красавица, чай втроем, поездка в горы, яблоневый сад, сон возле горной речки, вывихнутое и вправленное колено, путешествие за синей птицей – все это появлялось как из рукава фокусника, шло, цепляясь одно за другое, и так стремительно, что она никак не могла вырваться из этой цепи.
Возле самого склона они повстречались с огромной одинокой елью. Ель эта росла на холмике и чем-то напоминала косматого богатыря в голубом металлическом панцире. По кустарнику бегал ветерок, а она стояла неподвижная и глухая от своей мощи. Под ней валялись шишки и рыжая хвоя.
