Текст книги "Рождение мыши"
Автор книги: Юрий Домбровский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)
Она сидела, слушала, и ей было не то что горько или досадно – нет, она просто думала: вот это и называется счастьем! И правильно, это счастье. У нас крепкая взаимность – я его уважаю и дорожу им, он от меня без памяти, но Боже мой, как же я хоть на секунду могла подумать, что он похож на Николая! Ничего общего. Только в пору любви этот раскрылся таким ослепительным соцветием, что стал походить на того. Да нет, и не походил он – это просто я его тянула к тому. А вот прошло пять лет, я присмотрелась и вижу: это же не любовь – это брат мой, которого мне не хватало всю жизнь! Тот! Тот налетит, залепит глаза, собьет с ног – и ты целый день ходишь сама не своя, все щупаешь голову – цела ли? А тут все спокойно и законно – никаких случайностей, никакой ревности – одни тихие радости. О Боже мой!
Она вскочила с места. Григорий тоже поднялся и обнял ее за талию.
– Милая моя, – шепнул он ей, – я вчера зашел на репетицию и видел сцену из «Чужого ребенка». Радость моя, ты такая прелесть, такая умница!
Ее передернуло! Да что такое! Почему всегда зацепляешься за больное место.
Он теперь все хвалит, запой она завтра в «Цыганском бароне» – и он скажет: «Милая, какое у тебя чудесное сопрано». Нет! Николай держал ее «в ежах». Он ей ничего не спускал! Она его боялась. Он бы ей показал «Чужого ребенка»!
– Гриша, – сказала она виновато, – я что-то сегодня хандрю! Ну не в настроении я что-то, понимаешь?
Он сразу же отпустил ее и встревожился.
– В театре?..
Она смотрела на него. Один черепок, тот самый, где хвост у нимфы бурый, а голова черная, он еще держал в руке, другой лежал на столе. У него было встревоженное лицо, но он еще не все улавливал – и вдруг у Нины пропала всякая жалость к нему. И почему она должна его жалеть? Ее-то никто не жалеет! И правильно, кто смеет жалеть счастливую женщину! А она, конечно, счастлива – ребенок, семья, муж, любимая работа – что же еще? А вы точно знаете, что она счастлива? Как вы проверяли ее счастье? На каких весах вы его взвесили? Чужую беду – руками разведу, вот так разве, господа хорошие!
– Гриша, мне иногда бывает очень трудно, – сказала она медленно, смотря ему прямо в глаза, – и я знаю отчего.
Он сразу же все понял и осел.
– Опять тот? – спросил он подавленно.
Она кивнула головой.
– Странная любовь у тебя к нему, – убито и покорно вздохнул он и осторожно положил нимфу на стол.
– Любовь?! – спросила Нина, вдумываясь в это страшное слово. – Нет, даже и не любовь. Я уж не люблю его, я уже просто болею им – и сейчас у меня приступ. Гриша, милый, уйди скорее. Сейчас накатит, и я опять буду кусать руки.
*
Он ушел.
Она заперла дверь и забралась на кушетку с ногами. Святая простота – поверил, что накатило. Нет, не так было дело. Вот что произошло сегодня утром.
Она уж разгримировалась после генеральной, как вдруг ей позвонил директор.
– Нина Николаевна, к вам сейчас будет можно?
– Да, конечно, – ответила она, – а я вам нужна?
– Тогда сейчас к вам зайдет товарищ из… ну, сейчас он зайдет к вам, – и директор повесил трубку.
И вот минуты через три, когда она уже сняла грим, вошел человек лет пятидесяти, с румянцем, прожилками на желтых полных щеках и с желтоватой же сединой.
Он был во френче, в крагах, желтых ботинках, весь кожаный, весь хрустел, и Нина сразу почувствовала, что это военный.
– Можно, Нина Николаевна? Не помешал? – спросил он, останавливаясь на пороге.
– Нет, – улыбнулась она просто и ласково и встала. – Садитесь, пожалуйста.
– Я у вас отниму только одну минуту, – сказал он и сел. – Нина Николаевна, что вам известно о судьбе Николая Семеновича Семенова?
У Нины даже дыханье пресеклось. Она смотрела на него почти в ужасе – так неожиданно упало на нее это имя.
– Это мой муж, – ответила она ошалело.
– Муж? Разве так? Ведь вы с ним не были зарегистрированы? Нет? – ласково пришел ей на помощь посетитель.
Она только покачала головой – говорить боялась: как бы не расплакаться.
– Ну, конечно, не регистрировались! А какие-нибудь сведения о его судьбе имеете?
Она ровно ответила:
– Муж мой пропал без вести на керченском направлении, так мне официально сообщили, – она старалась говорить спокойно, а внутри у нее все дрожало в предчувствии какого-то огромного несчастья, глыбины, которая вот-вот свалится и расплющит ее, как муху. – А разве он… – и запнулась, потому что даже и подумать не могла, что же произойдет, если вдруг посетитель скажет: «Да нет же – он жив и придет к вам!»
Но тот ничего не сказал, а только спросил:
– Но сейчас у вас есть муж, семья и ребенок?
– Да! – ответила она.
Посетитель все смотрел на нее.
– И вы, конечно, не захотите ее разрушить, правда? – спросил он строго.
– А разве ее собираются разрушить? – спросила Нина.
– Семью? Разрушать вашу семью? – очень удивился посетитель. – Нет, Нина Николаевна, закон и конституция охраняют счастье вашего малыша.
– Да, конечно! – твердо кивнула головой Нина.
– Если вы только сами этого не захотите, понимаете, са-ми! – посетитель поднял палец. – Никто не помешает вашему счастью.
– Да! – кивнула Нина.
– Даже, – выговорил посетитель, – если бы возвратился Семенов.
Нина встала.
– Отцом моего сына является мой муж, и никто другой им быть не может, – сказала она декларативно.
– Ну, конечно, советская семья – это твердыня, – он тоже встал. – Я из отдела розыска Красного Креста, Нина Николаевна! Желаю здравствовать!
Он поклонился и вышел, а Нина оделась, заперла уборную, отдала ключ дежурной и пошла домой пешком. Она, конечно, поняла, что этот разговор неспроста, но зайти к директору не решилась. Знала, что это малодушие, но все равно не решилась, и даже рассказать об этом разговоре никому не рассказала. Но вот начала говорить о другом и вдруг ни с того ни с сего набросилась на Григория. Несчастный еле-еле уполз к своим черепкам, но ей было уже не до него.
Пришла совесть, встала возле двери и потребовала, чтоб опять с ней разговаривали.
Глава 3
Так проходит ночь. Светлеют окна. Загремела посудой Даша. Зазвонил телефон, проснулся и закричал Петушок: «А мамочка?» Григорий что-то ответил ему. «Да ну-у…» – заныл Петушок. Григорий что-то опять так же тихо сказал. «Того самого? Что в магазине на окне? Ой, папоч-ка!» – ахнул Петушок.
Нина зло улыбнулась (подумать, какой змеей она становится!). Так, так, милый, учись откупаться от сына и изворачиваться, раз уж захотел иметь такую жену, ты знал, что берешь. Я тебя предупреждала – не связывайся, пожалеешь.
Она сидит с ногами на диване и курит. В комнате сине от дыма. Надо отсидеться, пока это не схлынет с нее. Сейчас каждая мелочь выводит из себя. Все болит. Нельзя показаться нормальным людям. Она может раскричаться в ответ на любой вопрос. Может сказать мужу: «Убирайся вон», может взять в руки Петушка и вдруг заплакать. Единственное, что не раздражает, это прошлое. Она сидит и перебирает его, как старый семейный альбом. И вот опять все начинается сначала. Десять лет тому назад в театре – это было в Средней Азии – на капустнике Ленка дернула ее за руку.
– Ниночка, ну-ка посмотри сюда: видишь того, кто разговаривает с худруком? Знаешь, кто это?
Она еще тут никого не знала (только что приехала по путевке после окончания института) и поэтому только пожала плечами. Да и не любила она толстых румяных мужчин. А именно на такого плотного высокого блондина в военной гимнастерке с тугим поясом и показала ей Ленка. Если он выделялся, то только своей обыкновенностью. Кругом были все коверкот, вечерние платья, шепот и радуга шелков, даже кастор (на музыкантах), а он стоял в хаки и что-то оживленно говорил худруку и Сергею и смеялся. И худрук тоже смеялся и согласно качал головой в такт его рассказам, потом подошли двое студийцев и о чем-то почтительно спросили блондина, тот быстро повернулся к ним и ответил так, что сразу прыснули все. Даже жена худрука, скромная, тонкая, очень красивая дама – талантливейшая исполнительница самых что ни на есть злодейских ролей – и та хохотнула в платочек.
– Так ты знаешь, кто это? – повторила Ленка и с шиком назвала фамилию Николая. – Что, неужели не слышала?
Нина пожала плечами – у Ленки все друзья и увлечения печатались с большой буквы – на то она и Ленка.
– Так слушай, – сказала Ленка, – он журналист, преподает в КИЖе. У него большая книга по истории русской журналистики. Я видела: худрук листал сегодня, «Теория газетного очерка» – это его.
– Вот как!
– Да, так! Слушай дальше. Романтик и сорвиголова. Студенты в нем души не чают. Хорошо читает – раз! Никогда никого не проваливает – два! С ребятами запанибрата – три! Идут к нему толпами – ни одного такого вечера не выберешь, чтоб посидеть с ним спокойно. Обязательно за столом целый выводок и он посередине – и цып, цып, цып!
– И пьют с ним чай?
– Там всякое пьют. Но девчонок никогда не спаивает, им чай с молоком и кофе – всё!
Нина засмеялась.
– А он мне начинает нравиться, чай с молоком. Это ловко! Ну-ну!
– Хороший охотник – все стены у него завешены чучелами и рисунками зверей.
– Зверей?!
– А вот он живет рядом с тобой, приди, посмотри – комната, как зоомагазин на Арбате: все там поет, чирикает, мяукает, лает, ревет, пищит, – повсюду клетки, банки, склянки, еще черт знает что – настоящий Дуров.
– Но, ты говоришь, он журналист?
– Журналист он отличный, трудоспособен, как вол – жует, жует, черкает, черкает, опять пишет, и это над заметкой в тридцать строк. В газетных делах честен до фанатизма. «Не согласен, не буду писать, не считаю нужным», – и ни за что не напишет, и это знаешь иногда по каким вопросам? Ого-го-го! Слышала я раз, как он по телефону ругался с редактором.
– Вот он какой! – сказала Нина.
– Прекрасный, преданный товарищ, и если женщина для него только товарищ – все! Умрет для нее! Но знай грань и не переходи.
– И товарищей, конечно, у него…
– Масса, и все плохие.
– Почему плохие?
– А причин много! Часто сам виноват! Резок, насмешлив, всех хочет мерить на свой аршин, никогда его не переспоришь, постоянно лезет на рожон, в одних вопросах уж слишком принципиален, в других ровно никаких принципов – готов водиться и возиться черт знает с кем! Зарабатывает много, а вечно без денег, потому что они летят у него – так! И еще одно: никто никогда не видел его расстроенным – вечно скалит зубы, и в жизни его, как я понимаю, наверно, было столько всячинки! – она махнула рукой. – Ладно, идем познакомлю.
– Нет, – сказала Нина, – не сейчас – мне все это надо переварить.
*
В антракте она подошла к Сергею.
– Сережа, угостите папироской.
Он протянул ей портсигар.
– Мужчина, дай закурить, как говорит Елена Александровна. О чем вы, кстати, с ней так горячо разговаривали?
– Да так, о всякой всячине.
– А-а! – Сергей поднес ей зажигалку.
– Спасибо! Сережа, кто такой Семенов?
Сергей захохотал.
– Ах, так вот в чем дело! Значит, говорите, наслушались всякой всячины. Нет, Ниночка, совсем не так – он очень хороший, веселый, добрый человек. А имел бы право быть плохим, угрюмым и злым.
– Почему? Это уж интересно.
– А он и есть очень интересный человек, – продолжал Сергей, не отвечая на вопрос. – Вот вы попробуйте как-нибудь поговорить с ним и увидите, что ничего страшного нет – хороший парень, и все.
– Страшного? – Нина с интересом посмотрела на Сергея. – А что ж в нем может быть страшного? Успех у женщин?
– А вы уж и этой пакости наслушались, – поморщился Сергей. – Ах, Елена Александровна, Елена Александровна, и хороший она человек, а… Да ничего подобного! Вы же его видели. Ну, что это – Дон Жуан? Наоборот, надо быть невинной девушкой или уж очень неискушенной женщиной, или, наконец, наоборот, вроде Елены Александровны с сумасшедшинкой, чтоб увлечься им. Что вы так на меня смотрите?
– Это новость! Разве Лена?..
Сергей махнул рукой.
– Да уж будьте уверены! Есть, есть, есть – отсюда и все, что вы слышали.
– Так что, если бы я познакомилась с вашим другом… – улыбнулась Нина.
– Вы? Да боже мой, вы такими станете друзьями! И знаете еще что? Если в кого влюбитесь – к первому побежите к нему, и он будет переживать с вами вместе. А расспросите его о чем-нибудь, относящемся к его жизни, – вот он зальется.
– Такая она у него интересная?
– Ну, а у кого из нас, поколения десятых годов, она не интересная? Но черт знает, где он бывал, в качестве кого и что там видел. И я сначала тоже думал, что он много привирает. Представьте себе – нет! Ну, раскрашивает кое-что, кое-что прибавляет – без этого нельзя в рассказах, но врать – решительно не врет. Вот что за человек – ясно?
Нина засмеялась.
– Пока нет, Сережа.
– А вот познакомитесь, и все прояснится. Нет, в самом деле, мне очень хочется, чтоб вы познакомились и понравились друг другу.
– Да будет так, – сказала Нина. – Музыка! Пойдемте, – и сама положила ему руку не плечо.
*
Знакомство состоялось той же ночью в ресторане ее гостиницы.
Все сходилось одно к одному; вернувшись с капустника, она пошла к буфету, чтоб купить себе на ночь коробку «Казбека», и только что отошла от столика, как услышала, что ее зовут – оглянулась и увидела: между столиками к ней пробирается Сергей, уже пьяный и веселый, а поодаль, под мочальной пальмой, сидят Елена и Николай. Оба смотрят на нее, а Ленка смеется и что-то быстро говорит Николаю.
– Идемте-ка, – безапелляционно сказал Сергей, ловя ее за руку, – буду вас знакомить.
– Но я вышла только на минуту, – жалобно посмотрела на него Нина.
– Идемте!
Они подошли к столу.
– Ну вот, – громко сказала Ленка, вставая, – знакомьтесь, Николай Семенович, это моя подруга по ГИТИСу, наша новая актриса. Была младше меня на два курса, а сейчас на ролях первых любовниц. В будущем, безусловно, народная и кинозвезда. А это, Ниночка…
Николай встал и подал ей руку.
– А мы уж много раз виделась с Ниной Николаевной.
– Как так? – спросила Нина, глядя на него во все глаза.
– А я же ваш сосед. Я живу рядом с тем номером, в котором все время пляшут и пьют.
– О-о! Это в каком же номере так весело? – вскинула на него глаза Ленка.
– А есть один такой номер, – улыбнулся Николай и взял бутылку, – ну и так как виночерпий я, разрешите обнести всех по кругу.
– Ой, мне не надо! – испугалась Нина, ей действительно не хотелось здесь долго оставаться. – Я ведь поднялась на минуточку, а то у меня столько работы!
– Не принимать! Не принимать! – строго сказала Ленка. – Не принимать от нее никаких резонов, Николай! Лейте ей. Не бойся, дурочка, это яблочная двенадцатиградусная; ну, чокнемся – за твою роль! До дна, до дна – ну, вот и все, а ты, глупая, боялась! Так кто же у вас там поет и пляшет?
– А что там! Ну, пьяные какие-то, – недовольно ответила она. Ее, конечно, страшно раздражал тот кабак, что уже неделю бушевал, пил, пел и плакал за стеной, но стоило ли об этом разговаривать! – Конечно, товарищи позволяют себе кое-что лишнее.
– Беру половину вины на себя, – сказал Николай. – Все будет в порядке, Нина Николаевна, не журитесь! Ладно, нашли тему для разговора! За какую же роль вы сейчас пили?
– А вот, – гордо посмотрела на него Ленка, – сегодня в коридоре уже вывешен приказ. Нельский ставит «Отелло». Нина играет Дездемо́ну.
– Дезде́мону, – поправил Николай. – Дезде́мона – это дословно «Из демона», а Дездемо́на не имеет никакого смысла.
– Как это не имеет? – обиделась Ленка. – «Молилась ли ты на ночь, Дездемо́на», – попробуйте прочитать Дезде́мона.
– Ах вот кто у вас! – улыбнулся Николай. – Старичок Вейнберг. Вы с ним зря связались – он вам наделает дел. Нет, у Пастернака правильно:
Когда случалось петь Дездемоне, —
А жить так мало оставалось, —
Не о любви, своей звезде, она —
По иве, иве разрыдалась.
– Ч-черт, память! – восхитился Сергей и тут же спохватился: – Ну, товарищи, Шекспир Шекспиром, а пить надо. Николай, ухаживай за Ниной Николаевной.
Нина быстро закрыла стакан ладонью.
– Нет, вполне серьезно, я…
– А ну давайте-ка я поухаживаю за ней, – энергично сказала Ленка, потянулась через стол и налила ее стакан доверху. – Пей, несчастная! Я тебя научу пить!
Николай подумал и спросил:
– «Зачем мы к вам пришли? Мы вас научим пить». Кто и кому это говорит?
– Гамлет Горацио, в первом акте, – тоном первой ученицы ответила Нина и чокнулась с ним.
– Нет, верно? – быстро и восторженно обернулась Ленка. Николай кивнул головой. – Молодец, Ниночка, – два ноль в твою пользу. Ведь теперь он около тебя попрыгает. Знаешь, как он ко всем ревнует Шекспира?
– Стой, Леночка, – недовольно сказала она и машинально отпила из стакана. – Вы сказали: Дездемона – из демона. Слушайте, никакой демоничности в Дездемоне нет, наоборот, это очень простая и ясная душа. Я ее…
– Ну, пошло, – махнула рукой Ленка. – Нинка, замолчи сейчас же. Я уже вижу, к чему это идет.
– Николай, а ну-ка заведи что-нибудь о женщинах Шекспира – вот будет весело, – кольнул Сергей. – Нина Николаевна, вы и не знаете, какого зверя вы будите.
Николай усмехнулся:
– У Шекспира только две женщины, Сережа, – блондинка и брюнетка; вот: Нина Николаевна и Елена Александровна.
– Ин-те-ресно, – оторопела Ленка. – Что же из себя представляю я, брюнетка?
– Вы быстры на любые решения, и добрые и злые, – Николай взглянул ей в глаза, – к жизни относитесь иронически, склонны к интригам, не сдержанны в чувствах, не умеете в жизни потесниться, носите маску. Не одну, а много. В юности вы Джульетта, в зрелости Клеопатра, а под старость станете леди Макбет. Шекспир много перенес от такой женщины. Слушайте! – и он прочел:
Откуда столько силы ты берешь,
Чтоб властвовать в бессилье надо мной?
Я собственным глазам внушаю ложь,
Клянусь им, что не светел свет дневной…
Какой заслугой я горжусь своей,
Чтобы считать позором униженье?
Твой грех мне добродетели милей.
Мой приговор – твоих ресниц движенье…
Он слегка ударил кулаком по столу и жестко закончил:
В моем несчастье одному я рад,
Что ты – мой грех и ты – мой вечный ад!
– Та-а-к! – сказала Ленка, насильственно улыбаясь. – Это я такая грешница? Правильно! Ну, а Нина кто?
Тогда Николай сказал:
– Она наивна в любви и дружбе, всегда готова из-за них на любые жертвы, на жизнь смотрит героически. Любит один раз и навсегда. Погибнет ее любовь – погибнет и она. Любовь у нее всегда подвиг.
Николай говорил это, уже смотря в лицо Нины. За столиком наступила тишина. Сергей нахмурился и стал мять конец папиросы.
– Ну, Николай… – сказал он, косясь на пылающее лицо Нины.
– Это все про Нинку? – иронически спросила Ленка. – Это она героический характер?!
– Зачем же она? – спокойно ответил Николай. – Про присутствующих не говорят. Нет, это Дездемона, Офелия, Корделия – та белая женщина Шекспира, которую только собирается играть Нина Николаевна.
Подошел официант, наклонился к Николаю и что-то шепнул на ухо.
– Ага! – Николай быстро встал. – Ну, извините, товарищи, я пошел. У меня деловое свидание.
– Нет, нет, – крикнула Ленка, – ведите, ведите сюда вашу даму. Это Нюра! Ведите ее сюда!
– Это не Нюра, – сухо ответил Николай, – ее зовут Таиса Григорьевна. Мы ждем вызова из редакции и поэтому…
– A-a! – что-то понял Сергей. – Так это та, что… Ну, Коля, тогда и пойдете, когда позвонят, а сейчас верно, веди ее сюда, я, кстати, познакомлюсь.
– Ведите, ведите, – закричала Ленка, – что вы ее прячете! – и приказала официанту: – Прибор и бутылку карданахи.
Таиса Григорьевна оказалась красивой полной блондинкой лет 23. У нее были чудесные голубые медленные глаза, круглые зубы один к одному, такие, что только бы улыбаться, и такой румянец играл на ее лице, покрытом нежнейшим, как на персике, пушком, что Ленка сразу же заерзала на стуле, а взгляд ее стал беспокойным и ласковым. Она всегда заигрывала с той, которой потом собиралась вцепиться в горло.
– Так вот, прошу любить и жаловать, – представил Николай свою знакомую, – моя прошлогодняя спутница по горам и долам, когда я был… – и он назвал имя одного среднеазиатского курорта.
– Так будем же знакомы, – ласково сказала Ленка и протянула ей стакан. – Вам нагонять. Мы уже на третьем.
– Но мне завтра рано вставать, – извиняясь, улыбнулась Таиса – она была и вся мягкая, теплая, улыбающаяся, ласковая, как кошка, – у нас со станции…
– Ах, вы со станции! – облегченно воскликнула Ленка, глядя на Таису глазами кобры.
Сергея передернуло.
– Таиса Григорьевна – главный художник керамической станции, – сухо сказал он. – Сейчас они выпускают юбилейную серию к двадцатилетию Республики. Наша газета дает об этом полосу.
– А составляю ее я! – досказал Николай и протянул через стол стакан Таисы. – Леночка, налейте-ка! Немного все-таки выпьем, – объяснил он Таисе, – а то будем чувствовать себя за столом неудобно.
– Но вы же знаете, Николай Семенович, как я пью, – сказала Таиса, неотрывно смотря на него.
Николай вдруг чему-то громко засмеялся.
– Товарищи, а если бы вы знали, на каком курорте мы встретились с Таисой, – горы, леса, оркестр, одних фонтанов штук шестнадцать, а вечером танцы, танцы, – он сделал кудрявое округлое движение руками. – Таиса учила меня, да неудачно.
– Да нет, – запротестовала Таиса, – вы сделали…
– Ша, Таиса! Ничего я не сделал – оказался полнейшей бездарностью. А с утра до ночи – парочки, парочки, парочки. На скамейках парочки, в кустах парочки, под кустом, на горе, под горой, в гамаках, еще черт знает где – все парочки. Отбой в двенадцать, в кроватях половины нет – сестры бегают, ловят: «Отдыхающие, отдыхающие…» Ищи ветра в поле! Однажды был со мной такой случай… – Он что-то осекся и нерешительно поглядел на Таису.
– Ну, ну! – крикнула Ленка, перехватив на лету его взгляд. – Рассказывайте, рассказывайте!
Николай открыл было рот, но посмотрел на Нину и осекся.
Нина не пила, она сидела и смотрела на Николая и Таису. Таиса была на редкость здоровой девушкой. Это о таких говорят – широкая кость, пышет здоровьем, румянец во всю щеку, кровь с молоком. Она смеялась, и у нее на щеках появлялись ямочки. Пока Николай говорил, она преданно и молчаливо улыбалась; он брал ее руку и целовал на сгибе – она смотрела на него голубыми-голубыми глазами и, видимо, не соображала, что о ней могут подумать и сказать другие, совсем незнакомые и недоброжелательно настроенные женщины. Пусть она влюблена и поэтому не соображает, как это все неприлично, но он-то что думает!
– А ну-ка расскажи про медведя, – вдруг засмеялся Сергей. – Это ведь там было? Расскажи, расскажи – пусть посмеются.
И как он только сказал это, Таиса фыркнула и со счастливым ожиданием уставилась на Николая, а он посмотрел на нее и добродушно начал:
– А с медведем было вот как: подходит однажды утром ко мне Таиса, глаза вот такие и… – и вдруг осекся.
Мимо их столика прошли трое – двое мужчин и одна девушка, или женщина, худая, стройная, с осиной талией и высоко поднятыми крутыми плечами.
Оба мужчины шли нетрезвыми ногами, и один хватал другого за руки и говорил: «Ты не веришь? Нет? Ты не веришь?» – а другой грубо отмахивался и обрезал его: «Ну что за охота врать! Все же знают! Вот Лидочка…» Но Лидочка шла вперед гордая, спокойная и ничего не отвечала. Они прошли к самому оркестру и сели за приготовленный им столик.
– Видели? – спросил Николай. – Хороши?
– Кто такие? – удивилась Нина.
– Да те бухгалтера, что приехали с отчетом. – Она не поняла. – Ну, наши с вами соседи, а вот эту штучку вижу впервые! – Он что-то подумал и махнул рукой. – Ладно! Посмотрим еще сегодня!
– Ну, ну, – потянулась к нему Ленка. – Э-э, да плюньте вы на этих пьяных – приходит к Вам Таиса Григорьевна – глаза у нее такие и…
– И спрашивает: «Слышали, у нас появился…»
В это время опять подошел официант и сказал:
– Вас к телефону.
Николай быстро встал.
– Пошли! Таиса, рисунки у вас с собой? И та ваза тоже?
– Нет, вазу я не взяла, ведь у нас…
– Ай, зря, – покачал головой Николай. – Я же вам обещал, что будет. Сегодня же пойду и достану… пошли.
*
Да, именно, все сходилось одно к одному в этот памятный для нее вечер. После того как Николай и Таиса ушли (только-только они отошли от столика, Таиса взяла Николая за руку и что-то быстро заговорила, наклоняясь к нему и блестя глазами), Ленка затуманилась и сказала:
– Бедная толстая девочка.
– Почему же обязательно бедная? – нахмурился Сергей.
Ленка поглядела на него печальными блудливыми глазами и кротко сказала:
– Знаете, Сережа, давайте уже не будем. Ниночка, милая, передай мне виноград.
Так посидели еще с час, посмотрели на то, что проделывает за соседним столиком пьяная компания бухгалтеров; один, высокий, черный, с длинным лицом, похожий на перса, пытался завертеть на пальце тарелку, а другой, толстый и большеголовый, вырывал ее и укоризненно говорил: «Ну, дай-ка, ну дай-ка сюда, я тебе говорю, ты ведь пьяный, ты только разобьешь! Смотри, как нужно!» Но у него тоже ничего не получалось, и в конце концов тарелку они все-таки раскололи. А стервочка с осиной талией смотрела на них и остерегала стеклянным голосом: «Товарищи! Товарищи!»
Потом заиграл вальс, и Сергей увел Ленку, а к Нине подлетел какой-то щупленький человек с бакенбардами и церемонно пригласил ее на тур вальса, она пошла; не в ее правилах было отказываться от компании, если она находилась в ней. Раз ты ночью сидишь в ресторане, пьешь водку и заиграла музыка, будь любезна – танцуй. Танцевал щупленький очень чинно, серьезно, сосредоточенно – солидно вел даму, солидно проводил на место, солидно откланялся и, строго улыбаясь, спросил:
– Извините, вы с Семеновым давно знакомы?
– Нет, не очень, – ответила Нина и поглядела на него.
Щупленький подумал.
– Ба-aльшой па-ашляк! – с достоинством выговорил он и отошел.
В два часа ночи они встали из-за стола, и Ленка вдруг сказала Сергею:
– Ну, до свиданья, Сережа. Я зайду еще на полчаса к Нине, а завтра вы мне позвоните, – а когда он печально отошел, спросила: – У тебя есть машинка для поднимания петель? У меня на левом чулке полный беспорядок.
– Идем, – сказала Нина. – Слушай, зачем ты мучаешь парня? Он такой замечательный.
– А-а! Все они хорошие – один другого лучше, – досадливо ответила Ленка и спросила: – Ну, понравился Семенов?
Нина пожала плечами.
– То, что он говорил о женщинах Шекспира – вот об этих двух типах, – во всяком случае, интересно.
– Да о каком Шекспире? Дурочка, это он о вас с Таисой говорил: «Готова на любые жертвы». Вот та дура опустила уши и ходит за ним, как собачонка. А теперь он за тебя возьмется, и, ох, чувствую, висеть твоему скальпу на его поясе! Чувствую!
Они уже сидели в номере, и Ленка колдовала над чулком.
– Это что еще за скальп? – недовольно спросила Нина, глядя на ловкие Ленкины пальцы.
Ленка сняла чулок, посмотрела, снова натянула его на руку и засмеялась.
– Ниночка, милая, а что ты нахохлилась? Зачем он тебе такой? Перелетная птаха – всем поет, никого не любит – ох и натянет ему жизнь за это нос! Ох и натянет! Нет, ты выйдешь за народного, за изобретателя или за командующего округом. Знаешь, какое авто у тебя будет?
Нина сидела, сцепив руки, и слушала ее.
– Тебе надо свой дом, семью, – журчала Ленка, – а он… черт его разберет – со всеми знаком, со всеми якшается! Ты на друзей его погляди – никакого принципа подбора: студенты, мальчишки, девчонки, старые охотники, какие-то молодые дарования читают ему стихи, сам он, как старая дева, сидит с канарейками да котами – нет, нам такого не надо.
– А кому же это нам, Леночка? – спросила ласково Нина. – Тебе? Ты ведь, кажется, с ним… – и не окончила.
– Что? Что? – сразу ощерилась Ленка. – Что я с ним?
– Да я по твоим же словам… – примирительно начала Нина.
– А знаешь, что я тебе скажу? Ты не ревнуй! Это будет лучше всего, – сухо отрезала Ленка и сняла с вешалки свое пальто. – Идем, проводишь – не ревнуй! Все равно у тебя с ним ничего не получится! Видел он таких, поняла?
*
В этот день она легла спать очень поздно, а проснулась на рассвете внезапно, как от толчка. Вскочила, села и начала прислушиваться.
На дворе за лиловыми стеклами что-то происходило. Плакала и кричала женщина, а в промежутках исступленно говорила: «А я тебе го-во-рю пу-сти! Пу-сти же меня, сволочь!» Нина подошла к окну, и сейчас же во дворе зазвенело стекло, и что-то тяжелое стукнулось о пол, послышался рев и шум падающего тела.
«Боже мой, – подумала она, – это же та тоненькая, и они ее убивают!»
Она накинула халат с цаплями и выскочила в коридор. Возле той самой двери стояло несколько человек, стояла высокая, очень красивая казашка, похожая на южную китаянку или индуску, иссиня-черная, как воронье крыло, в черном шелковом платье и золотых серьгах полумесяцем – очень известная балерина. Она держалась спокойно, прямо, как на параде, попросту смотрела, слушала и ждала. Затем стояла растрепанная, заспанная женщина в буром ватном капотике. При каждом выкрике она качала головой и говорила: «И каждую ночь, и каждую ночь они так – и никакого покоя». Затем старичок-лесовичок; паренек лет восемнадцати; еще кое-кто из жильцов. Все стояли и слушали.
Вдруг женщина там начала плакать:
– Вac… всех… не… на… (всхлип!) ненави-жуу! А-а! А-а!
– Да что же это? – возмутилась Нина. – Ну-ка, пустите, – и стала протискиваться вперед.
В это время дверь, визжа, распахнулась до отказа, и, сшибая стоящих, пулей пролетела растрепанная и растерзанная женщина. Она была вся в крови, кровь стекала с ее ладони, занесенной вверх, кровь блестела на кофточке, пятнала лицо. Это чучело выскочило в коридор, и опомниться никто не успел, как его уже не было. Но вслед за ней на пороге показался Николай. В правой руке дулом книзу он держал браунинг. Все расступились, только одна красивая казашка подошла и отобрала револьвер.
– Спокойно, спокойно! – сказала она ему, как говорят горячащемуся коню, и похлопала по плечу.
Тогда все заглянули в открытую дверь. Комната была разгромлена. Выбитые окна распахнуты на двор. Пол зеленел осколками стекла, оконного и посудного, стол лежал на боку, а возле валялась скомканная простыня, тоже вся в кровавых пятнах. На кровати сидел и охал бухгалтер. Его слюнявая морда тоже была в крови.
Все это было неправдоподобно, как кадр из кино. Николай стоял в раме двери зелено-бледный, прямой, и кулаки у него были тоже в пятнах. Он тяжело дышал, и глаза его блестели, как у взбешенного кота. Нину, как, впрочем, и всех окружающих, он даже и не видел, а она подошла сбоку, остро поглядела ему в лицо, пожала плечами и пошла в свою комнату.
*
Вдруг в дверь постучали.
– Да? – отозвалась она и сейчас же осеклась – никого она не хотела сейчас видеть.
Вошла та самая красивая казашка и ласково улыбнулась ей.
– Не спите? – спросила она, присаживаясь напротив.
– Какой же это ужас! – воскликнула Нина, глядя на нее. – Что они там с ней делали?
Красавица слегка пожала плечами.
– Да ничего особенного. Просто они были пьяны как свиньи, и она тоже. Вот и все. Милиция составила протокол, – казашка протянула тонкую смуглую руку с золотой змейкой и застегнула Нине верхнюю пуговицу на блузке.
