Текст книги "Рождение мыши"
Автор книги: Юрий Домбровский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 26 страниц)
– Так где же ваш телефон?
Я молчал.
– Подойдите сюда, – приказала она вдруг.
Я подошел.
– Дверь-то хорошо заперта? – спросила она тихо и серьезно.
Дышать мне становилось все труднее и труднее, разбухшее сердце ухало уже в висках, и я глох от него.
– Ну садитесь же, садись же! – позвала она так же тихо и мучительно и протянула мне руку.
Очнулись мы уже днем, и это было, пожалуй, самое мерзкое пробуждение в моей жизни.
Гости давно уже разошлись, за стеной что-то громко рассказывал и смеялся моряк, а Люда отвечала: «Ну не дури же!» Потом она подошла и постучала ноготком в дверь: «Верочка?! Верочка, твоя шубка здесь, на скобке, я ненадолго уйду, – ты меня подожди, если что понадобится…» Но тут что-то сказал и снова засмеялся моряк, а Люда сердито оборвала: «Да перестань же!» – и они оба ушли.
Вера сидела на диване, подогнув под себя ноги, и закрывала лицо руками. Раньше она плакала и говорила: «Мама, мамочка, если бы ты знала, если бы ты только знала!» Еще раньше вдруг, среди совсем другого, странно спросила меня: «Это и называется сгореть?» – а теперь молчала.
Я слегка тронул ее за голое плечо.
– Уйди! – сказала она с тихой ненавистью.
На душе у меня было очень погано: так, наверно, себя чувствует «мокрушник» после первого дела, а мне еще надо было думать о ней – ей-то, конечно, приходилось хуже моего. Я положил ей руку на растрепанную русую голову, – она упрямо мотнула головой.
– Вера, – позвал я.
– Ах, оставь! – ответила она досадливо. – Ну, что тебе?
– Я люблю тебя, Вера, – уныло сказал я (это была неправда, никого я тогда не любил, ни себя, ни ее – никого, никого).
Она презрительно хмыкнула и приказала:
– Принеси мне шубку!
Я встал, для чего-то поднялся на цыпочки, осторожно отпер дверь, снял со скобки дошку, принес, положил ее на диван.
– Закрой ноги! – приказала она.
Я опустился прямо на разбросанные подушечки, осторожно закутал ее и сел рядом.
Так, молча, мы просидели еще десяток минут. Вдруг она, не отнимая рук от лица, спросила:
– Я у тебя первая?
Я кивнул головой, но она не видела и повторила:
– Первая?
– Да! – ответил я.
Тогда она открыла лицо и обидно сказала:
– Партнер!
– Что?! – спросил я ошалело.
Она, как бы оценивая, поглядела на меня, насмешливо покачала головой и приказала:
– Достань зеркало, буду одеваться.
– Ой, Верочка, я здесь ведь…
– Достань! – отрезала она и встала.
Я отпер дверь, снова запер ее и пошел прямо на кухню. Там сидела та же тихая старушка, что дала мне огурец, и снова пила чай с желтым сахаром.
– Нянюшка, – сказал я жалобно, – мне бы зеркало.
– А сейчас, батюшка, – охотно согласилась она, пошла за перегородку и вынесла оттуда большой треугольный осколок.
– Людочка просила подождать, она сейчас вернется.
Когда я возвратился, Вера в дохе, наброшенной на плечи, стояла у окна и смотрела на падающий снег.
Я поставил осколок на тумбочку и подпер его флаконом.
– Откуда достал? – спросила она, подходя.
Я ответил, что нянька дала, и передал просьбу – подождать. Она прикусила губу.
– Уж и нянька знает, – ох эта Людка! Принеси мне сумочку. – Я принес. – И что это меня так морозит? Ты не знаешь?! – И она гибким плавным движением плеч сбросила мне доху на руки. Так, с дохой, я и остался стоять посредине комнаты.
Она некоторое время пудрилась, а потом спросила:
– Ну, а ты не из болтливых?
Меня донельзя возмущала эта издевательская легкость и жесткость ее тона, и я только взмахнул рукой
– Ух, как морозит! – повторила она, поводя голыми плечами. – Так договорились?! А то вы ведь этим хвастаетесь – я слышала.
– Говори другой раз это своему Виктору, – пробормотал я, – а мне ты…
Я думал, что она обидится, и испугался, но она повертелась еще немного перед осколком, а потом, как «лейкой», щелкнула пудреницей и выпрямилась.
– А ты не обижайся! – сказала она мирно, но опять с той же непереносимой для меня легкостью. – Ведь мы с тобой партнеры.
Я жалобно попросил ее не говорить больше этого мерзкого словечка – термина из полицейских протоколов, скорбных листов и актов медицинской экспертизы.
– Пойди сюда! – позвала она и снова, как ночью, положила мне на плечи обе руки.
– А ты правда хороший – нет, верно, ты ничего, а?
Я молчал. Она с десяток секунд молча, не спуская рук с моих плеч, смотрела мне в глаза.
– А ведь мерзко? – спросила она вдруг очень просто и искренно. – Не находишь? Если эта бойня и все, что есть в любви… И неужели из-за этого умирают, идут на преступления, а? – Она замолчала, наверно, ожидая ответа, но что я мог сказать? Я и сам был не умнее ее в этих сложных вопросах.
Так мы стояли и молчали.
– Нет, нет! – решила она вдруг, как бы отгоняя от себя какое-то наваждение. – Что-то мы, наверно, с тобой не разобрали.
– Наверно, – ответил я, чтобы ее утешить. – Наверно, что-то с тобой недопоняли.
Она посмотрела на меня и рассмеялась.
– Медведюшка! На! Отнеси и поблагодари. Людку ждать не будем!
Ах, как отрадно было на улице. Свежий воздух, как вода, смывал с нас всю грязь и пот этой окаянной ночи. Светило солнце, и все вокруг было блистающим, белым и праздничным – деревья, каменные ограды, шары на этих оградах, даже люди, что шли навстречу. Остро и свежо, как морем, пахло снегом, и был он таким белым, что даже ломило глаза.
– Где ты, где ты, о прошлогодний снег! – сказал я. Какая-то большая и очень важная мысль промелькнула у меня в голове и сейчас же вышла, и я остановился, соображая, что же это было.
Вера искоса посмотрела на меня и нахмурилась.
– Ну, не бредь, пожалуйста! – Она вынула серебристые душистые перчатки и приказала: – Проводишь меня до дому! Бери под руку! Да не так! Фу, медведь! Стой, лучше я тебя возьму, – ну вот, и ходить не умеешь, – сколько мне придется тебя учить. Вот попался обольститель! – Мы прошли несколько шагов, и она сказала: – Так! Если наши не спят, я тебя напою чаем, если спят – я зайду на пять минут переодеться и мы пойдем в кафе.
Я хотел ей что-то возразить.
– Вот еще! – прикрикнула она. – Я вчера получила деньги за съемку – это моя первая зарплата, и я угощаю пирожными!
В кафе мы пошли, и пирожными она угощала меня вовсю. Потом мы еще были в цирке и пили ликер. Но этим все и кончилось – мы расстались на пятнадцать лет.
*
И теперь мы разговаривали о том же. Но она не закрывала лицо руками, а сидела и смотрела на меня.
А у меня что-то многое мелькало в голове. Я думал: что же произошло сейчас? Случайность, еще одна случайная связь? Даже противно произнести этакое. Но, но существу-то, разве эта встреча действительно не умопомрачительная случайность?! Ведь пятнадцать лет все таки! – война, лагерь, я сто раз мог сдохнуть, она могла уехать, умереть, выйти замуж за генерала, и вот жили бы мы на одной улице и никогда бы не встречались. Мало ли друзей у меня пропало именно так. Значит, случайность! Но тут опять не то! Воспоминание о случайной связи не болезненно, ее чаще всего и вспоминают с улыбкой, а у меня захватило дыхание, как только она вошла, – да нет, еще раньше, – как только я подошел к Анне Карениной, меня сразу так и ударило, словно током: «Она!» И вот вместо того, чтобы обрадоваться и крикнуть: «Верочка, какими судьбами?» – мы стали разыгрывать какую-то дурацкую комедию – не узнавали друг друга, потом знакомились, потом пили на брудершафт. Для чего? Разве не могли мы вести себя просто? Конечно, о том ни слова, ни намека. Да и о чем говорить-то? Что оба были дураками и ничегошеньки не понимали? Так вот – поумнели же! У нее дочка, а у меня… Э, да что говорить про меня! И не перечесть того, что у меня осталось позади. Так нам ли, таким, плакать о прошлогоднем снеге? А мы ведь отреклись друг от друга. Мы гордо и ревниво затаили свое чувство, и каждый ушел в свою нору.
– Ты знаешь, – сказал я, – все эти пятнадцать лет я думаю о тебе и ничего не могу понять.
Этого не надо было говорить.
Она сухо пожала плечами.
– Просто сошла девчонка с ума, и все!
– Ну, – ответил я твердо, – просто так девчонки с ума не сходят!
Конечно, ничего глупее я не мог ляпнуть и нарочно. Она сразу подобралась и насмешливо взглянула на меня.
– Ах, теперь ты это знаешь?
– Да! – ответил я и сразу понял, что я осёл и все полетело к черту. – Да, знаю.
У нее дернулись углы губ и нехорошо блеснули глаза. Она повернулась на диване, так что звякнули пружины, и, видимо, хотела ответить мне по-настоящему, но только порывисто вздохнула и поморщилась. «Да стоит ли? – конечно, пришло ей в голову. – Ведь пятнадцать лет!»
– Ну, конечно, не так просто, – ответила она скучно. – Дома я со всеми поругалась. Зимой должна была выйти замуж, но вдруг поняла, что жених мой… Слушай, перестань меня допрашивать – ведь мы не разбираем «Бесприданницу».
– Ты извини, – сказал я осторожно и дотронулся до ее руки, – но я хотел бы понять тебя.
Она насмешливо посмотрела на меня и покачала головой.
– Все хотел бы понять? Эх ты! А худой ты стал, страшный. И рот пустой.
– Еще бы! – усмехнулся я, поймав что-то новое в ее тоне.
Опять мы сидели и молчали. Но молчание-то было уже иное – доброжелательное и тихое. Так все изменила жалость, чуть дрогнувшая в ее голосе.
Вдруг она засмеялась:
– Милый, милый! Появился на Новый год и исчез, как прошлогодний снег, а девчонка потеряла голову! Что ж ты делал в это время?!
Да, что я делал в это время? Я усмехнулся.
– А тебе все рассказать?
Но она и не ждала ответа – она смотрела так, словно видела меня впервые.
– «Надо и сгореть и выгореть!» Ну, вот мы и сгорели и выгорели, а много ли приобрели от этого?
– Может быть, и много! – ответил я.
Она встала и пошла по комнате.
– И даже не написал мне, бессовестный!
Я тоже встал и пошел. Так мы и ходили.
– Ты ведь меня тоже обманула – не позвонила.
– Да! – устало согласилась она. – Да, да. Тогда я тебя обманула.
Помолчали.
– Ну, что ж, – сказал я, – все хорошо, что хорошо кончается! Ты уж заслуженная. Пройдет лет пять – станешь народной. – Она молчала. – Дочка у тебя такая чудная – тоже, поди, станет актрисой. Она ведь не знает, что ее отец Виктор?
– Нет.
До сих пор я говорил совершенно искренно, но тут вдруг мне захотелось отомстить ей. И странно! Еще минуту тому назад я ее ни в чем не винил и все понимал, а сейчас вспыхнула настоящая злоба. За что? Ну, хотя бы за те мерзкие картины, которые я рисовал себе, когда думал, что она ведь замужем, – ко мне не пришла, а к тому, небось, побежала. За лагерь, за бессонницу на голых досках, за белые колымские ночи. Ну, в общем, я хорошо знал, за что.
– Ну и хорошо, что не знает, – ответил я, – Володька чудный, я же его знаю, у вас такая трогательная любовь.
Пока я разливался, она внимательно смотрела на меня и потом отвела глаза.
– И у вас самый редкий вид любви, – сказал я, – любовь, которая так похожа на дружбу, что…
– Да, да, любовь, любовь, – повторила она завороженно и вдруг заторопилась: – Ну, ладно, надо идти.
– Стой, куда ты? – удивился я. – Что ты сорвалась?
– Да нет, надо, – вяло пробормотала она, – я лучше…
– Да сиди ты! – прикрикнул я. – Вот еще!
Она вдруг схватила меня за руку.
– Да что ты, слепой, что ли? – закричала она. – До сих пор ничего не можешь понять? Не видишь, не слышишь? Как я отношусь к мужу? Как обрадовалась тебе? Как я жадно смотрела на тебя и ждала – когда же? Когда же он со мной заговорит? спросит меня: ну, как ты жила все это время, чем живешь сейчас? А ты… – Она махнула рукой. – Да вот ты, наконец, спросил: как ты могла на это пойти? Только это тебя и заинтересовало.
– Ну что ты! – возмутился я.
Она села и сжала виски.
– Не дай мне только бог опять сойти с ума, да и… – тоскливо проговорила она сквозь зубы, – не дай бог только этого. Почему я не позвонила? Да я через месяц, как собачка, заметалась по улицам, сидела, сидела, куксилась, и вдруг пришел день и я опять сошла с ума – где он? что с ним? Говорят – уехал. Куда же он уехал? Жив ли? Если бы я тогда только знала, где ты!
Она говорила искренно и просто, и я понимал, что это все правда, но та же змея все шипела мне в уши, и я спросил насмешливо и грубо:
– Ну, и что бы тогда было?
Она вздрогнула и испуганно посмотрела на меня.
Опять помолчали. Она сидела и смотрела в окно. Меня она уже не видела.
– И как я буду теперь жить с ним? – спрашивала она себя тихо и горестно. – Зачем он мне нужен? Все это время я держалась тем, что была верной женой, а теперь…
– Да вот так и будешь, – ответила моя змея, – у тебя же Катя…
И как раз в это время зазвонили три раза, как полагается по расписанию.
– Он! – вздохнула она и встала. – Он должен зайти за мной.
Я тоже встал.
– Так приберись же! Вот у тебя платье помятое глаза красные, волосы как-то… Если он придет да увидит…
– А ты не хочешь? – прищурилась она.
Конечно, следовало просто взять да обнять ее, но та же гадина все шипела и юлила во мне, и я снова только пожал плечами.
Она зло улыбнулась, встала, взяла сумочку, достала пудреницу, тщательно запудрила воспаленные подглазья, подошла к зеркалу, поправила волосы, снова села к столу и взяла папиросу.
– Ну что ж, пусть тогда идет – я готова.
Но я, конечно, не отворил ему двери, как он там ни звонил и ни барабанил. Я попросту прижал к себе мою самую первую, самую давнюю, самую многострадальную любовь и хотел сказать ей, что она-то и есть самая настоящая, – но вышло у меня что-то совсем не то.
– Дурочка ты моя, – сказал я, – господи, какая же ты все-таки глупая, Верка! Ну о чем с такой глупой и говорить! Какой была, такой и осталась!
– А ты, – спросила она, – ты, наверно, думаешь, что стал очень умным за эти пятнадцать лет? Да? Ну-ка пусти!
Нет, я не думал, что я стал умным, и поэтому ничего не ответил, я только мгновенно прикинул в уме, какой тернистый и тяжелый путь надо было каждому из нас пройти за эти пятнадцать лет, чтобы наконец узнать и увидеть друг друга. Я хотел ей сказать это и еще то, что есть старая сказка о том, как двое влюбленных пошли гулять, да и заблудились в заколдованном лесу – и вот ходят они, аукаются, слышат друг друга то далеко, то совсем, совсем рядом, а увидеться не могут – мешает всякая нечисть – пни там, ветки, коряги, кусты; но я не знал, какими словами рассказать ей эту сказку, чтобы она поняла, что это о нас с ней, и замешкался, а она вдруг бегло, словно украдкой, подняла руку и быстро-быстро провела по моим волосам.
– Худющий! Страшный! Кощей Бессмертный. Катька спрашивает: «Мамочка, а почему дядя хороший, а такой страшный?» – Она засмеялась. – Муж называет тебя фараонова корова! Где это есть такие коровы? Едят, едят, а всё скелеты? Ну, я тебя быстро подправлю. – Она огляделась. – А комната…
Она отошла от меня, быстро включила свет, сняла жакетку, деловито сложила ее и повесила на спинку стула.
– Ох, порядочек! Достань мне быстро какую-нибудь тряпку и метлу, – скомандовала она. – И пыли, пыли – наверное, неделю не подметали! Холостяк!
– Слушай, да я не знаю, где она! – испугался я.
– Найди! – прикрикнула она и стала засучивать рукава. Я постоял и пошел к домработнице. Но шел я робко – моя домработница была женщина с самолюбием и с характером, а что я мог ей сказать о тряпке и метле, когда она мыла комнату только сегодня утром и хорошо знала, что такое порядок. Впрочем, думал я, она ведь умная старая женщина и отлично понимает, в каких случаях другая женщина, придя к старому холостяку, непременно хочет в его комнате вымыть пол, протереть стекла и вообще навести в ней свой собственный порядок.
1951―1955, Сосновка―Чуна―Захаровка
Примечания
1
Мамочка.
(обратно)
2
«Потерять мужество – все потерять» (нем.).
(обратно)
3
Полковник в бельгийской и французской армиях. – Примеч. автора.
(обратно)
4
А. С. Пушкин. «Скупой рыцарь».
(обратно)
5
Здесь: внутренние противоречия (англ.).
(обратно)
Оглавление
Дмитрий Быков
РОЖДЕНИЕ ГОРЫ
I
РОЖДЕНИЕ МЫШИ
Часть I
Глава 1
Глава 2
Глава 3
Глава 4
Глава 5
Глава 6
Глава 7
Глава 8
Часть II
Глава 1
Глава 2
Глава 3
Глава 4
Глава 5
Часть III
Глава 1
Глава 2
Глава 3
ЧЕРНАЯ КОБРА
Глава 1
Глава 2
Глава 3
Глава 4
ВОЗВРАЩЕНИЕ ПИНЬКИ
БРАТ МОЙ ОСЁЛ
Глава 1
Глава 2
Глава 3
СТО ТОПОЛЕЙ
Глава 1
Глава 2
Глава 3
Глава 4
Глава 5
ЧУЖОЙ РЕБЕНОК
ХРИЗАНТЕМЫ НА ПОДЗЕРКАЛЬНИКЕ
II
РЕКВИЕМ
ЦАРЕВНА-ЛЕБЕДЬ
ЛЕДИ МАКБЕТ
ПРОШЛОГОДНИЙ СНЕГ
