Текст книги "Рождение мыши"

Автор книги: Юрий Домбровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

– Гипноз!

– Ну, еще того лучше – гипноз! – Она вдруг расхохоталась. – Я же, Костя, не гипнотизерка, я… – В дверь постучались. – Да!

Вошел крупный, черный, продымленный мужчина в бакенбардах, курносый, с короткой черной трубкой в желтых прокуренных зубах.

– Иду и слышу, разговор о гипнозе, – сказал он, сдержанно осклабясь. – Несравненная Нина Николаевна старается вбить в голову молодому человеку, что она не гипнотизерка! Ловко!

– Что же ловкого? – спросила Нина Николаевна улыбаясь. – Здравствуйте, доктор.

– Здравствуйте, обожаемая! Валяйте, валяйте, может, он вам по молодости лет и поверит. – Доктор вынул изо рта трубку и выколотил ее о подзеркальник. – А вы, молодой человек, спросите меня, как доктор утверждаю: всякая артистка до пятидесяти – гипнотизер самой страшной силы. А таких, как Ниночка Николаевна, Толстой в «Крейцеровой сонате» называл просто «наркотиком». – Он сел. – И был в моей театральной практике такой случай…

– Извините, доктор, я вас перебью на самом интересном месте, – сказала Нина, – но сейчас мне идти. Вы хорошо знаете цирк: что из себя представляет Рамачерак?

– Что? – Доктор звонко продул трубку и стал ее набивать двумя пальцами. – Что? А вот видели афишу – гроб, призрак и кобра? Ну вот, это он и есть, – обыкновенная низкопробная труппа шпагоглотателей. Но с претензиями. Есть у них там одна хитрая, но дурная бестия. Эдакий старый педофил. Ну, любитель молодых девочек, проще. Сейчас как раз ищет жену! Э, стойте, он меня и о вас спрашивал.

Нина пожала плечами.

– Странно! Чем же именно я его интересую?

Доктор улыбнулся.

– Ну, это я не знаю: чем-то интересуете, значит. Но меня о многом он тоже не спросит. Просто интересовался, сколько получаете, откуда вы. Ну и все такое.

– А самому Рамачераку сколько лет?

Доктор засмеялся.

– Рамачерак! Рамачерак – молодой осёл, ему поди и тридцати нет. Стрельцов спрашивал, их худрук. А этого гуся я помню еще по пятнадцатому году, по кабачку «Бродячая собака». Он тогда ходил весь разрисованный, в петлице деревянная ложка, а на щеках – и тут, и тут – две собаки в эдаком-переэдаком положении. – Он засмеялся и покачал головой.

– Так что ж он… того? – спросила Нина, смотря на доктора во все глаза.

– Какой там того! – махнул рукой доктор. – Учился со мной на медицинском факультете! И неплохо учился! Степень имеет – сейчас выступает перед сеансами с пятнадцатиминуткой: «Гипноз и внушение». Раньше там были и йоги, и факиры, и ясновидящие – теперь министерство все вычеркнуло – остались лишь Павлов да собаки. Так! – Доктор встал. – Молодой человек может зайти ко мне через пять минут. Я буду у себя в кабинете и приму его. А впрочем, по совести-то, ведь ничегошеньки-то у вас нету! И не советую вам с эдаких лет бегать по докторам! Ничему они вас хорошему не научат, поверьте! Ниночка Николаевна, позвольте вашу ручку. Что ж он – вам послал билет?

– Послал!

– A-а? Видели вы шута? – засмеялся доктор. – Я ему говорю: «Ну ты сам посуди, за что нас с тобой может полюбить молодая женщина, на кой мы ей?» Отвечает: «Женщины любят за интеллект». Ну-ну, сходите, сходите! – Он махнул рукой и вышел.

Нина взглянула на Костю.

– Слышали? Хорошая компания? Эх, Костя! Куда вы, голубчик, лезете! Хорошо, так что ему от меня надо?

Костя молчал.

– Да раз уж начали, так кончайте, – поморщилась Нина, – что ему от меня надо?

– Номера художественного перевоплощения! – выпалил Костя.

– Что-о? – изумленно поднялась Нина и так посмотрела на Костю, что он сразу же вспотел. – Как же так? Ну-ка, объясните. – Костя молчал. – Что, тоже по воздуху летать? Ну?

– Да! – неожиданно брякнул Костя.

У Нины вспыхнули лицо и шея.

– Черт знает что! – сказала она крепко и тихо, смотря на Костю гневными блестящими глазами. – И у вас хватило…

За дверью постучались, и женский голос значительно сказал: «Двенадцатое явление!»

Нина встала и сурово приказала:

– Пошли! – Они вышли в коридор. Она шла впереди и не оборачивалась. – Ну что я вам могу сказать? Ну что?

Костя молчал.

– Скажу только одно – не ходите вы к ним, ради бога! На что они вам? Ну, а если уж пойдете…

В конце коридора с папироской в зубах показался Онуфриенко – совсем одетый, в плаще и шляпе. Он поклонился Нине. Она холодно кивнула головой.

– Костя, жду! – крикнул Онуфриенко.

– И с Онуфриенко вы зря связались, – сказала Нина. – Что он вам, друг?

– Да я…

– Очень зря! – повторила Нина и ушла.

Вот этот последний разговор, торопясь и перебивая саму себя, Нина рассказала Николаю.

Он сидел рядом с ней, глубоко запустив руки в карманы черного кожаного пальто, слушал ее и смотрел в окно. Ехали уже по окраине, сильно трясло, и рассказ Нины, очень бессвязный, был еще бессвязнее и от этого.

– Ты же понимаешь… – говорила Нина, всматриваясь в лицо Николая. Она каждую фразу начинала с этого «Ты же понимаешь» и все не могла добраться до самого главного. Он, тем не менее, не перебивая, дослушал до конца и сказал:

– Вот я сижу и думаю: как хорошо, что мы поехали. Ну какой же… ну, уж я не знаю, чего больше – дурак или мерзавец этот Стрельцов, а? – Она пожала плечами – он улыбнулся. – Знаю я эту пакость. Ну, погоди, я тебя оженю на молодой! – Он посмотрел в окно. – Подъезжаем! Значит, боевое задание таково: в квартиру заходим вместе, я тебя жду в передней, ты проходишь к Косте, берешь его за руку и уводишь. Так?

Она кивнула головой.

– И никаких объяснений, недоумений, упреков, обид. Просто берешь его очень ласково за руку и говоришь. Слушай, что ты говоришь: «Здравствуйте, Костя, вы меня звали? Ну вот я и приехала к вам». Тут они все скопом, конечно, будут тебя приглашать остаться, ты опять так же ласково скажешь: «Нет, Костенька, едем ко мне, у меня там все брошено, все двери настежь. Здесь авто», – и больше ни слова. Поняла?

– Да.

– Ну и отлично. Говорить сейчас с ним не о чем. Сначала надо привести парня в себя, а там будет видно. – Он постучал в окно. – А ну впритирочку к самому подъезду. Так! Посмотри на меня. Улыбайся! Хорошо! Молодчина! Пошли!

А между тем там, на втором этаже за дверьми, обитыми черной клеенкой, шел настоящий скандал.

Стрельцов злился и кричал. Это был грубый, злой старик, привыкший за долгие годы своей ловкаческой карьеры к тому, что на людей надо либо кричать, либо кланяться им. Иные отношения он считал только промежуточными и называл их «нюхать друг друга». Сейчас он сидел у себя в кабинете за столом, осыпанным белыми звездами, пил жиденький чай, сосал с ложечки брусничное варенье и раздраженно выговаривал Рыжему.

– И вы тоже, дорогой… Вы тоже хороши! Ну кого вы мне привели? Кого? Мальчишку! Сопляка! Тогда он напился, сейчас он напился! И вот теперь извольте тереть ему уши и выслушивать всякие глупости – кому это нужно? Мне это нужно? Мне это не нужно!

Рыжий молчал.

Стрельцов взял стакан и начал пить.

– Больше всего виноват я. – Он глубоко хлебнул и поставил стакан. – Я человек доверчивый, сам никогда не вру, поэтому и другим верю. И сейчас я поверил. Сознаюсь, поверил! Мне говорят: любовник, – я верю, говорят: он приведет ее к нам, – я опять верю. А оказывается, не только ничего похожего нет, но и вообще я жертва какого-то нелепейшего шантажа! – Он стукнул стаканом по столу. – Меня, видимо, считают за полного дурака. – Он рассерженно пофыркал. – Ну что ж, может быть, кое в чем я и дурак, но я…

На пороге появился Онуфриенко и встал, слушая.

– Что? – тихо спросил его Рыжий.

– Не знаю, – косо улыбнулся Онуфриенко. – Он ей звонил, она ответила – стреляйся!

– Вот! Бол-ван! – ударил мягким ватным кулаком по столу Стрельцов и вдруг вскочил. – Слушайте. И он ей, наверно, сказал там и адрес, и мою фамилию. Слышите, Онуфриенко?! Ну, что ж вы молчите? Сказал?

Онуфриенко слегка пожал плечами.

– А что ж не говорить! Конечно, сказал. Надо ж знать, куда ей ехать.

– А подите вы к дьяволу! – завизжал Стрельцов. – Устроили какое-то посмешище да еще… Кого ты ко мне привел?! – Обрушился он на Рыжего, чуть на плача от ярости. – Кого, я спрашиваю?! Один – дурак, сопляк-мальчишка, психопат, врун, а другой – жулик. Да! – взвизгнул он, подпрыгивая на стуле. – Да, да, я имею право так квалифицировать эти штучки!

– Слушайте, а что вы разоряетесь? – вдруг очень грубо сказал Онуфриенко. – Ничего еще не случилось, а вас уже бьет истерика! Что я к вам с ним, набивался? Гляди, Володька, ему жениться надо, а я виноват, – обратился он к Рыжему, – интересное дело, а? – Стрельцов, онемевший от ярости, молча и бешено смотрел на него. – Да что, в самом-то деле! «Приведи, приведи», – ну вот я и привел. Мне не жалко!

– Да кого ты привел! Сволочь ты! Дурак ты! – заорал чуть не плача Стрельцов. – Ее любовника ты привел? Артиста ты мне привел!

– Ну ты вот что, – угрожающе двинулся к нему Онуфриенко, – ты сократись, понял? Я тебе не вот этот, кого ты тыкаешь, ты у меня сразу…

– Ну, ну! – радостно завопил Стрельцов, вскакивая с места. – Ну, что ты мне? Ну?

Вошла старуха и взяла со стола пустой стакан и пошла вон из комнаты.

– Идите туда, – сказала она ворчливо, – приехала там какая-то… Обнимается с пьяным.

Стрельцов вскочил и бросился из комнаты.

– Ну? – со спокойной насмешкой в спину спросил его Онуфриенко. – Видел? Вот приехала – бери ее, женись! Посмотрю я: много ты возьмешь? – и подмигнул Рыжему.

Нине отворила старуха и на ее вопрос сурово ответила: «Проходите – он там, в зале». Костя сидел возле телефона, свесив голову и правую руку через спинку кресла.

Глаза у него были закрыты, и она не поняла – заснул он или потерял сознание? Но он не заснул и сознания не потерял, а просто изнемог от всего. Час тому назад к нему пришел Онуфриенко, отвел его к окну и спросил:

– Так что ж, будешь ей звонить или нет?

– Да я же звонил, – ответил Костя.

– Хорошо, где ж она?

– Ну, придет, наверно.

– Наверно! – грубо усмехнулся Онуфриенко. – А ты на часы посмотри – час! Когда ж она придет? – Костя молчал. – Значит так: наплел, нахвастал – и все? – Костя молчал. – Идем! – Онуфриенко взял Костю за руку, вывел из комнаты и подвел к телефону. – Ну? Звони!

– Слушай, оставь ты меня в покое, – взмолился Костя, с тоской глядя на Онуфриенко. – Ну вот не пришла она, обманула – так что я могу сделать?

– Но ведь обещала? – спросил, чего-то соображая, Онуфриенко.

– Обещала.

– Так что ж ты тогда боишься, дурачок! – ласково и грубо сказал Онуфриенко. – Эх, лопух! Раз обещала – кровь из носа, пусть идет! Софа!

– Попрошу вас, не трогайте меня, – болезненно крикнула Софа из своей комнаты.

– Софа! Ниночка все-таки придет, сейчас позвоним. Нет, Костя молодец, я всегда говорил… – Он быстро набрал номер – это и был тот второй звонок, на который Нина ответила: «Стреляйтесь!»

……………………………………………………

– Ну, – сказала Нина, наклоняясь над ним, – вот вы меня звали, я и пришла.

Костя взглянул на нее и стал подниматься.

– Нина Николаевна! – сказал он ошалело – ее приход был чудом, и он так это и понял: вот, случилось чудо, она пришла его спасти.

– Так нам лучше всего сейчас же ехать ко мне, – продолжала она тихо и серьезно, – у меня дома никого нет, я все бросила и примчалась к вам. – Костя все смотрел на нее. – Ну, вставайте же, пошли, ну? А где его пальто? – тихо спросила она у Мерцали, что стояла рядом.

– Сейчас! – Мерцали повернулась и быстро вышла.

– Вы сядьте пока, Костя, – ласково сказала Нина. Он сел, и она наклонилась еще ниже, к самому его лицу. – Вам принесут пальто, вы проститесь с хозяевами, и мы пойдем.

Кланяясь и расточая улыбки, влетел Стрельцов.

– Нина Николаевна! – воскликнул он и простер руки. – Ради бога, извините! Хотя мы вас и ждем все целый вечер, а я – больше всех, но ваше появление почти неожиданно… Этот юноша…

– Здравствуйте, – кивнула ему Нина и тоже протянула руку. – Вы Стрельцов?

– Он самый, он самый, – замурлыкал Стрельцов, целуя ей руку, – наш юный друг, наверно, уж кое-что рассказывал вам про меня. – Нина кивнула головой. – Ну, тем лучше, значит, вы в курсе – разрешите же представиться: Всеволод Митрофанович Стрельцов, руководитель театра иллюзий, – он еще раз коснулся губами до руки Нины, – прошу пожаловать!

– Простите, – мягко извинилась Нина, – но сейчас меня ждет шофер и мне очень некогда. Молодого человека я от вас забираю!

– Очень, очень жаль! – Стрельцов изгибался все круглее и круглее. – Я понимаю, конечно, сейчас уже поздно. («Очень поздно», – серьезно подтвердила Нина.) Очень поздно, но… вы в авто? С шофером вашим мы сговорились бы, – он говорил, всматриваясь в лицо Нины, – если бы…

Дверь отворилась, и вошел Николай, легонько поклонился всем, мельком, но внимательно взглянул на Костю, прошел к окну и повернулся к ним спиной. Увидев его молчаливую сильную фигуру, Стрельцов вздрогнул, но сейчас же опять заулыбался и закланялся.

– Конечно, о деле говорить сегодня уже не стоит, но я бы вас хоть познакомил с коллегами. А ваш шофер… – он искоса поглядел на Николая. – Он подождет. Сколько будет стоить, мы это ему…

Николай вдруг повернулся лицом.

– Шофер-то подождет, – любезно согласился он, – да она-то не останется. Но… вы что же, действительно считаете Нину Николаевну вашей коллегой?

Стрельцов вздрогнул и поднял на Николая очумелые глаза.

– Извините, как вы сказали? – спросил он прищурясь.

Николай молча с улыбочкой смотрел на Стрельцова. Тогда Стрельцов посмотрел на Нину, но она тоже молчала.

– Вы извините, – сказал Стрельцов, собираясь с мыслями, – но я вас, наверно, не так понял. Не зная вас…

– Ну, знать-то вы меня, положим, знаете, – усмехнулся Николай, – только, конечно, позабыли. – И он вдруг пошел к Стрельцову, не вынимая рук из карманов. – Так не знаете? – спросил он, останавливаясь.

– Нет, – Стрельцов попятился, – извините, как…

– Да вы смотрите, смотрите как следует. – Николай снял шляпу. – Ну?

С полминуты они молча стояли друг против друга.

– Боже мой, – воскликнул Стрельцов, – неужели это… – Он остановился.

– Ну! – крикнул Николай.

– Коля! – В голосе старого писателя прозвучали и изумление, и страх, и растерянность, все то, что он хотел выдать за радость.

– Да, Коля! – ответил Семенов и снова надел шляпу. – Правильно! Ну, здравствуйте, старый знакомый. – Он протянул руку.

– Здравствуйте, Коля, – так же боязливо ответил Стрельцов. Они обменялись рукопожатием. – Боже мой, боже мой, вот так встреча! Сколько же лет мы не виделись?

– С двадцать восьмого, – ответил Николай. – А знаете, вы мало переменились, только пополнели уж очень. – Николай говорил, спокойно улыбаясь, и Стрельцов тоже облегченно вздохнул.

– Не пополнел я, Колечка, а потяжелел и отсырел – года, года! Они свое берут. Ах, Коля, Коля, ну что ж мы, однако, тут стоим.

– Да нет, мы сейчас едем, – неприятно улыбнулся Николай. – Нина Николаевна, собирайте скорей вашего молодого человека, где его пальто?

Софа подошла и протянула пальто Нине.

– Вот!

– Большое спасибо, – поклонился ей Николай. – А шапка где? Пожалуйста, отыщите шапку, и шарф у него, кажется, был. Да, вот какие дела… Вас ведь, кажется, зовут Всеволод Митрофанович?

– У вас, Коля, просто гениальная память, – кисло улыбнулся Стрельцов.

– Ну, не такая уж, положим, она у меня и гениальная, но вас я, Всеволод Митрофанович, крепко запомнил. – Он подошел совсем вплотную. – Так какая же судьба Евлахова и Кудрявцева?

Стрельцов вздрогнул. Наступила пауза.

– Не знаете? – зло спросил Николай.

– Нет! Они, кажется… – пролепетал Стрельцов. С него уж давно слетел весь его лоск и шик, и сподвижник Хлебникова стоял теперь тихий и смирный.

– Так, значит, даже и не поинтересовались? – жестко усмехнулся Николай. – Ну, я вам скажу: они очень плохо кончили.

– Да, – пролепетал Стрельцов.

– Да, кончили!!! А начали-то они с вас, с вашей «Зеленой лампы» – «Горишь ли ты, лампада наша», – зло засмеялся он. – Ах, черт бы вас!.. Ну, как вы тогда уцелели, я не знаю. – Он посмотрел ему прямо в глаза. – То есть вру, конечно, отлично знаю – как. А было такое время, когда я вас искал и вам опасно было попасть мне на глаза – это через год после того, как вы уехали с дрессированной свиньей, с этого, мне говорили, и начался ваш цирк. Да, так вот, в эти два года не дай бог было попадать вам мне на глаза, Всеволод Митрофанович. Я бы просто вас убил, и всё! Но теперь это время прошло, я постарел, остыл и ничего не хочу зарабатывать себе на шею, но… – Он огляделся. – Надо сознаться, разрослись вы пышно. – Он посмотрел на Онуфриенко. – Говорят, не так страшен черт, как его малютки. Вот вы уже себе и смену нашли.

– Кого это? – спросил Стрельцов, переводя дыхание.

– А вот этого грошового Яго. – Семенов ткнул в Онуфриенко. – Он, я вижу, вполне понял свою роль у вас и что вам от него надо.

– То есть подождите, – ощерился Онуфриенко, – о чем же вы говорите?

Семенов взглянул на него.

– А вот о чем, – он указал на Костю. – Ваша работка? Признаете?

– Что та-ко-е? Ах, вот как? – Онуфриенко подскочил к Косте и схватил его за плечо. – Ты слышишь, что говорят? Ты – это моя работа! Что ты там наговорил? А ну-ка!

Николай шагнул и сбросил руку Онуфриенко с Костиного плеча.

– Оставьте его! Пока с вами говорю я, а не он. Вот когда Нина Николаевна приехала на ваш вызов и сидит тут, вы понимаете, что вы тут наделали? Как вы вообще могли изуродовать вашего товарища?

Онуфриенко вдруг засмеялся.

– Изу-ро-до-вать! Да бросьте вы его, ради бога, запугивать! Что вы, глупенького нашли? Какая там жизнь! Чем она изуродована? Вот еще, маленький он, что ли?

– Ну и вы-то не особенно взрослый, и в большие негодяи вы никак не годитесь, – усмехнулся Николай. – Ладно, с вами тогда пока все! – Он подошел к Косте. – Ну, Фердинанд, пошли – вставай!

– Нет уж, тогда постойте! – крикнул Онуфриенко и заступил выход. – Если вы ставите вопрос так, то пусть кто напутал, тот и отвечает! Подумаешь – благодетели! Всеволод Митрофанович, вы-то чего же молчите? – набросился он на Стрельцова. – Видите, как они повернули дело, мы же, выходит, и виноваты за то, что нас обманули. А? Ловко?

– Да-да, – задвигался Стрельцов сразу, выходя из транса, – да и в самом деле, что вы там такое наговорили, a? – Онуфриенко открыл было рот, но Стрельцов так и взвизгнул: – Не мешайтесь, пожалуйста, Онуфриенко, а то действительно получается… Константин Семенович, что вы обещали нам две недели тому назад? Что говорили о Нине Николаевне сегодня? Только всё, всё говорите.

– Да ничего я не… – испуганно крикнул Костя, осекся и побледнел.

– Да ничего он не говорил! – не сдержавшись, со слезами в голосе крикнула Нина и беспомощно посмотрела на Николая, но тот молчал. – И ничего я не хочу слышать.

– Да нет, вы уж послушайте, послушайте, – вдруг побагровел Стрельцов, и у него запрыгало лицо, – уж вы будете настолько любезны, что послушаете! Если вы собрались тут у меня поднимать скандал, то… Я спрашиваю вас еще раз, Константин, – глядите в лицо, когда с вами говорят, – я вас спрашиваю, – он с расстановкой произнес каждое слово, – говорили вы сначала своему сокурснику Онуфриенко, а потом, придя сюда, и мне, последний раз час тому назад, что Нина Николаевна приняла наше предложение и согласна вместе с вами – с вами, – он тоже поднял палец, – выехать в турне?

– Потому что она… – крикнул Онуфриенко.

– Да постойте, Онуфриенко, вы действительно все путаете, – поморщился Стрельцов. – Так говорили или нет? Но только прямо, прямо.

– Я… – начал Костя и беспомощно взглянул на Нину.

– Да нет, прямо, прямо, я вам говорю! – зарычал и задрожал от ярости Стрельцов. – Да или нет?

– Я… – начал Костя, но у него опять не повернулся язык, и он снова замолчал.

– Софа, куда вы там, к черту, запропастились, – рявкнул вдруг Стрельцов, – идите сюда! Уже сбежала! Ну, что ж вы молчите, молодой человек?

Вошла Софья Мерцали и молча встала у двери.

– Стойте-ка, я ему кое-что напомню, – ласково улыбнулся Онуфриенко. – Костя, вот стоит женщина, которая относится к тебе лучше всех, вот скажи перед ней – перед ней стыдно соврать: говорил ты, что Нина Николаевна приняла предложение Стрельцова? Ну? Да ну же, институточка!

– Да! – выдохнул Костя и быстро взглянул на Мерцали.

– Ох, да не кричите же, не кричите же вы так! – вдруг издерганно закричала Мерцали, и у нее сразу потекли по щекам слезы. – Не кричите вы, пожалуйста! – Никто не кричал. – Разве нельзя говорить спокойно?

Онуфриенко вздохнул, но даже не взглянул на нее.

– Вот видишь, довел Софу до слез. Да, ты говорил. Это честно и по-мужски, но скажи, почему мы все – Софа, Всеволод Митрофанович, Володя, я – тебе поверили? Были какие-то для этого особые основания? Понимаешь, особые!

– Для выяснения этого же вопроса… – радостно воскликнул вдруг Стрельцов, – скажите…

– Стойте! – перебила Нина и встала. – Для выяснения этого же вопроса разрешите мне одно слово. Товарищ Стрельцов, что вам нужно от Кости? Костя, говорите им всё – да, я ваша любовница. Это вам было нужно? Так вот, я говорю – я его любовница. Что дальше? – Она посмотрела на Семенова, но тот все так же неподвижно – руки в карманы – стоял возле Кости. – Всё? Вы довольны? Вы все довольны?

Наступила мгновенная тишина.

– Эх, не останавливается дирекция перед затратами! – досадливо щелкнул языком Онуфриенко.

И тут Мерцали вдруг бурно кинулась вон из комнаты, и слышно было, как там она упала на зазвеневшую кровать и со всхлипами истерично залилась.

– Еще сумасшедшая! – недовольно сморщился Онуфриенко и повернулся к Нине. – Значит, вы, Нина Николаевна…

Николай подошел и тронул Нину за руку.

– Идем! Все! Молодчина! – сказал он негромко.

Нина выдернула у него руку.

– Подождите! – сказала она резко и подошла к Онуфриенко. – Спрашиваете, что это значит? Вы единственный из этой компании, кому я отвечу по существу: смотрите – вот что это значит! – И, коротко размахнувшись, она так два раза ударила его, что он ойкнул и схватился за глаз.

– Вот и все, – сказал Николай спокойно. – И теперь вопрос, кажется, действительно выяснен. Вставайте, Костя, пошли!

Судьба здорово поиздевалась над Костей – вот и случилось то, о чем он так страстно мечтал и рассказывал сам себе сказки, – он лежит в кровати Нины, притворяется спящим, а она сидит над ним, простая, светлая, в сером домашнем платье, и что-то читает. И не поймешь, поздно ли сейчас или очень рано, потому что она опустила шторы и стало так сумрачно, что ей пришлось зажечь настольную крохотную лампу с рубиновым абажуром. Он лежал и думал, что он скажет, когда проснется. Мыслей приходило много, а сказать все-таки было нечего. Иногда он приоткрывал глаза и сквозь туман ресниц видел ее, всю такую домашнюю и простую, и слышал, как шуршат страницы. Так прошло много времени, и вдруг Даша приоткрыла дверь и что-то сказала. Нина кивнула головой, положила книгу на стол и вышла. Минут десять никого не было, и он опять лежал и думал. Как ни странно, но то, что он находится у нее, а она отхаживает его, отняло у него последнюю надежду.

Через десять минут вошла Даша, улыбнулась ему и сказала: «Здравствуйте, Константин Семенович», – быстро разобрала ночной столик и накрыла его чистой салфеткой. Он хотел спросить ее что-то, но появилась Нина Николаевна, в фартуке, с подносом, поставила поднос на стол, сняла фарфоровую миску, тарелку для супа и другую тарелочку с тонко нарезанной французской булкой, потушила рубиновую лампочку и тихо сказала (как будто и знала, что он не спит):

– Костя, ну-ка, садитесь на кровать, а я тут… – подошла к окну и стала возиться с занавеской.

Костя поднялся, плотно закутался в одеяло, сел и свесил ноги.

– А туфли, Костя, под кроватью, – сказала Нина не оборачиваясь, и он наклонился, надел ее мохнатые, пушистые шлепанцы.

– Нина Николаевна, – робко позвал он.

Она наконец справилась с занавеской и подошла к нему.

– Ну что, дорогой? – спросила она, садясь рядом. – Минут через двадцать прилетит Семенов, и мы пойдем с ним по магазинам. Ведь Восьмое марта – не забывайте этого!

– Ой! – забеспокоился Костя. – А я у вас лежу.

– А вы мой больной гость, поэтому и лежите, – ласково пояснила Нина, – в этот день каждая женщина приглашает своего друга. – Она открыла суповую миску и стала наливать суп. – Кушайте, Костя, а я посижу рядом. Знаете, я и Софу пригласила.

– Софу?! – вскочил Костя.

– Да! И вам, по-моему, надо будет перед ней извиниться за всю эту историю. – Он смотрел на нее. – Вы не находите, что вы перед Софой очень виноваты? Она-то, кажется, не находит этого, но, по-моему, вам бы самому для себя надо извиниться. Софа очень хороший человек. Ее братец так, дрянцо, а она хорошая.

– Да, но я!..

– Насчет всего остального, – она взяла Костю за руку, – вину мы с вами разделим ровно пополам. Я тоже очень виновата перед вами, потому что вела себя глупо и нетактично. И что самое непростительное, Костя, – я ведь люблю. И как, Костенька, люблю!

– Да? – спросил Костя и даже не почувствовал новой боли – так ему уже было все равно.

Нина посмотрела на него.

– Вот видите, как я вам смело сказала, что люблю, а ему сказать так же прямо и просто – язык не поворачивается, а он меня об этом не спрашивает. Такой он дурной. – Нина вдруг смутилась и вскочила. – Ой, да что это я вдруг расплакалась! Вы не слушайте меня! Глупости все это! Теперь о вас. Вы все время хотите мне сказать, что с вами больше этого никогда, никогда не случится, так?

– Да!

Она опять села и усмехнулась.

– Ох, это «никогда, никогда, никогда!» Сколько раз я себе это повторяю, а толку нет.

– Нина Николаевна…

– Нет, не это, не про вас, – засмеялась Нина, – это мое специфически женское. Как раз вчера Семенов рассказал мне и в связи с вами о Василиске. Это огнедышащий дракон – очень темного происхождения, но, кажется, сын петуха и змеи. С ним никто не может справиться, потому что на кого он взглянет, тот каменеет, но стоит только ему самому показать зеркало, как и он обращается в камень. Вот так и с вами. То вы видели только Стрельцова и Онуфриенко, а вчера вы увидели и самого себя в их компании. Ну и всё – больше вы туда не сунетесь, так?

– Да, Нина Николаевна.

– Никогда и ни за что! Всё! Кроме того, у нас с завтрашнего дня начинается настоящее дело: худрук и Нельский наконец помирились – значит, примерно с двадцатых чисел пойдут у нас репетиции, а в апреле мы с вами пойдем на большую сцену. Значит, будет у Мартышки хлопот полон рот. Костя, что вы такой печальный, вы не рады?

Но Костя и сам не знал, рад он или нет. У него не было на душе ничего, кроме смутного чувства какого-то очень большого непорядка – того, что он не то что-то утратил, не то чего-то еще не нашел. Просто хотелось содрать черепную коробку и хорошенько ногтями прочесать – продрать – зудящие мозги, – тогда, может быть, что-то прояснилось бы.

Нина смотрела на него и улыбалась грустно и ласково.

– Ну хорошо! – сказала она, поднимаясь. – Кушайте. Сейчас влетит с покупками Семенов и начнется сабантуй – он же не может, чтоб было тихо. – Она встала и пошла, но сделала два шага, вернулась и села опять.

– И все-таки за одно я на вас в обиде, и знаете за что?..

Он кивнул головой: «Да?»

– Вот эти подлые пятнадцать тысяч! Как вы могли мне звонить об этой пакости, а? Ведь это гадость, гадость, гадость – неужели вы не понимаете этого?

– Теперь я все понимаю, Нина Николаевна!

– Только теперь! А вы должны были сразу же выругать, может быть, даже ударить этого мерзавца, и, конечно, не за меня, не за меня одну то есть… – Она помолчала и продолжала, смотря ему прямо в глаза. – Вот раньше было такое пошленькое выражение «святое искусство», и над ним все смеялись, потому что какое оно святое, если оно (а театр-то особенно) и такое-то, и такое-то, и такое-то. А знаете, хоть пошленько, хоть и смешно, а все-таки какой-то уголок правды это слово выражало, и даже не так плохо. В том окаянном мире искусство и вправду было святым. Да и то взять: для каждого человека его профессия должна быть самой лучшей, а то у него из жизни ничего хорошего не получится. Вот мне и хочется, чтоб вы поняли это. Тогда не будет никакого разговора о пятнадцати тысячах вместо двух, а от дружбы со Стрельцовым вы будете убегать на десять верст и совсем не то вы увидите в милой Софе, хотя она, – Нина улыбнулась, – безусловно, черная кобра. Но вот это надо именно почувствовать. Так понять головой этого мало. – Костя молчал. – А не почувствуете, – сказала вдруг Нина очень резко и сухо, – и артистом никогда не будете – разменяетесь на халтуры, девочек, дамочек, фотокарточки – наружность у вас подходящая! Ну, что ж! Не вы первый, не вы последний.

– Не сердитесь, Нина Николаевна, – попросил Костя.

– Ай, да не сержусь я, – слегка нахмурилась она, – то есть сержусь, конечно, но не за себя, а за вас. Это мерзкое, мерзкое предложение, Костя… Это все равно как если бы вы предложили мне… ну уж, я даже не знаю и что… сами придумайте, но чтобы вы ни придумали, вы в худшем случае замахнетесь на женщину, а тут у меня хотят откупить мое человеческое место в жизни. Ну что я без него? Домашняя хозяйка? Мужнина жена? Переписчица его бумаг – не больше?

Тут Костя осмелился и, понимая уже все, для чего-то все-таки спросил:

– Кого – его?

Нина Николаевна не ответила на этот жалкий вопрос; но она как-то особо посмотрела на него и сказала:

– Кушайте же, Костя, скорее, он придет, а мы не готовы…

И только что она сказала это, как по коридору послышались шаги, стукнула дверь, одна, другая, и голос Семенова спросил:

– Нина Николаевна, можно? Фердинанд в порядке? Одет? Умыт? Накормлен? Опохмелен?

– Да, да, – сказала Нина, – мы ждем тебя, заходи-ка!

Было слышно, как Семенов пыхтит и снимает галоши, потом он отворил дверь и вошел. И на этом кончилась любовь и ревность студийца Константина Любимова.

ВОЗВРАЩЕНИЕ ПИНЬКИ

I

Лет десять тому назад я попал в чрезвычайно неудобное положение и еле из него выбрался.

Случилось вот что.

Однажды пришел ко мне товарищ и объявил, что он решил жениться. Шла весна 44-го года. Я пятую ночь дежурил в газетной типографии, и ко мне через каждые двадцать минут звонили и что-то требовали или спрашивали. Я измотался, изругался, ошалел до того, что у меня заболело ухо, и если бы товарищ пришел один, я бы попросту послал его к черту, но он привел с собой свою кузину, мою жену, совсем не охотницу до ночных прогулок, и я сразу понял, что дело серьезное.

– И так все это спешно, товарищи? – спросил я тоскливо, глядя то на них, то на мокрую груду гранок на краю стола. – Почему ты ночью и зачем она с тобой?

Владимир хотел что-то сказать, но лишь глубоко вздохнул и покраснел. Он был красивый, по-южному черноволосый, очень похожий на сестру лицом, но такой конфузливый, а от этого подчас такой резкий и развязный, что мы редко приглашали его в свою компанию. Так он и путался с женщинами.