Текст книги "Возвращение Скорпиона"

Автор книги: Юрий Кургузов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

Глава двадцать вторая

Когда молодцы Паука погрузили завернутое в ковер то, что осталось от Кота, в бездонный как катафалк черный джип и укатили со своей жуткой поклажей в неведомом направлении, мы со стариком, успокоив насколько возможно взбудораженных собак, вернулись в дом.

В зале для аутодафе, который мы покинули минут десять назад, чтобы оторвать Герду и Джона от трупа, все было по-прежнему. Кроме одного. Главные участники недавнего спектакля расползлись со своими стульями как тараканы по разным углам зала и теперь молча восседали каждый сам (а вернее – сама) по себе.

Кузнец же с Профессором нервно курили возле выбитого окна, но если "нервность" Кузнеца выражалась в размахивании руками и ожесточенной мимике, да к тому же еще он как пулемет что-то беспрерывно стрекотал в ухо Профессору, то последний стоял молчаливый и мрачный как скала, как истукан с острова Пасхи, и ни единый мускул не дрогнул при моем появлении на его чеканном лице.

Я же вошел и, окинув присутствующих лучезарным взором, добродушно развел руками и простодушно сказал:

– Ну, дамы и господа, финита ля трагедиа. Зрителей просят расходиться по домам. Всё… – И вдруг…

И вдруг за спиной, едва не поперхнувшись собственными слюнями, взорвался Паук:

– Как – всё?! А… а… алмаз?

Я оглянулся:

– Какой алмаз? – Хлопнул себя по лбу: – О, простите великодушно! Вы, конечно же, имеете в виду тот, – с нажимом, – в т о р о й бриллиант?

Старик судорожно сглотнул:

– К-конечно же… тот… Откуда он взялся и где сейчас находится?

Я улыбнулся:

– Да-да, разумеется, извиняюсь за забывчивость, однако, леди и джентльмены, должен заметить, что, по-моему, в данной комнате вместе с нами сидит законный… м-м-м… насколько, правда, это слово вообще уместно в сложившихся обстоятельствах, владелец этого камня.

И все начали оборачиваться и смотреть друг на друга, а под потолком вновь явственно стали накапливаться невидимые электрические заряды.

И тогда, чтобы снять напряжение – и в прямом смысле, и в переносном, – я подошел к одному из стульев и спросил:

– Вы, часом, ничего не желаете сообщить почтеннейшей публике, Лариса Константиновна?

Теперь ее бездонные черные глаза смотрели только на меня, и в какой-то момент я со смятением почувствовал, что вновь начинаю подпадать под очаровательный гипноз этого подобного бездне взгляда и мало-помалу опять поддаваться этому неумолимому и необоримому зову джунглей… Чур меня! Чур!..

И вдруг она опустила ресницы.

– Публике – не желаю. Разве что тебе… Или, если уж следовать принятому сегодня штилю, – вам.

Я полуиспуганно поёжился:

– Наедине?

Она улыбнулась (всё понимает, всё чувствует, ведьма!):

– Ну почему же обязательно наедине. Можно и при всех. Только…

– Только, пожалуйста, без имен, – попросил я. – Тем более что этим людям они ничего не скажут.

Лариса кивнула:

– Можно и без имен. Ну, задавайте вопросы, мистер Вулф.

– Господи, да какой там Вулф, – смущенно пробормотал я. – Просто жалкий дилетант. А вы, оказывается, любите детективы?

– Как и все сказки, – пожала плечами она.

– Ни хрена себе! – изумился я. – Да неужели же наш "детектив" смахивает на сказку?

Лариса отбросила волосы со лба.

– Сейчас нет, но если всё записать на бумаге, сказка и будет. Мрачноватая, правда…

– Ладно-ладно, – перебил я. – Этот алмаз, конечно же, не приносил никакой мальчишка?

– Конечно же.

Я вздохнул:

– И он… наверное, ваш?

– Наверное.

На секунду я замялся.

– Но… Но зачем тогда вы сделали это, Лариса? Зачем отдали камень мне?

Она невесело усмехнулась:

– Не знаю, известно ли вам, но в один из августовских вечеров прошлого года я… я потеряла мужа.

– Мне известно это, Лариса, – скрипнул я зубами. – Простите…

Она снова пожала пышными плечами:

– При чем здесь "простите"! Не скажу, что лишилась горячо любимого человека, однако кое-чего я всё же лишилась.

Я был противен самому себе.

– Понимаю, понимаю, Лариса! Имущество, деньги, машины…

Она удивленно вскинула бровь:

– Что?! Да ничего подобного! Вся эта дребедень осталась при мне, теперь прибавилась еще и квартира в этом миленьком городе. Но вот чего я действительно лишилась… Как бы это поточнее объяснить… Статуса. Да-да, статуса королевы, если хотите. Вам ясно?

Я уныло развел руками:

– Увы, ясно. Но… но главный-то бриллиант короны у королевы остался?

Вещая улыбка Кассандры.

– Бриллиант остался…

Голос мой внезапно задрожал:

– И она…

– И она отдала его тебе.

Игра закончилась!.. Я почувствовал, что начинаю покрываться холодным липким потом.

– Но зачем? ЗАЧЕМ?!

– Боже мой, неужели не понятно? – Она закинула ногу за ногу. – Я решила тебе отомстить.

Слушайте, либо я и впрямь чего-то недопонимал, либо…

– Отомстить? Но что же это за месть, Лариса?!

Она улыбнулась радостно и откровенно:

– Это прекрасная месть, дорогой! Ты – с бесценным сокровищем в кармане, в свете последних событий…

И вот тут-то волосы зашевелились у меня на голове, и кажется, не только на голове.

– Так… так… – С трудом кивнул на выбитое окно: – Это… ты?!

Она подтвердила:

– Я.

– И ты связала Кота с… – Мой полубезумный взгляд упал на почти столь же ошарашенную Татьяну.

Лариса покачала головой:

– Не "связала", а "навела". Она и сама об этом не знала.

Жена Паука прошептала:

– Я не знала… Клянусь, не знала!

Но я мало-помалу начал брать себя в руки.

– Так значит, ты подпрягла Кота, а потом сама…

– … приехала в этот город, – подхватила Лариса. – И подружилась с Маргаритой – уж извини, дорогая, – чтобы иметь возможность находиться как можно ближе к эпицентру событий. Полагаю, это мне удалось.

Я угрюмо пробормотал:

– Это тебе удалось. Это тебе замечательно удалось, но… Но конечная цель пока не достигнута! Ведь я… прости, жив.

И вдруг…

И вдруг Снежная Королева – Огненная Саламандра весело рассмеялась:

– Ну и ладно!

Я насторожился:

– Не понял…

– А что тут понимать? – удивилась она. – Жив – значит, жив. И вообще… И вообще – я передумала.

– Передумала что? – уточнил я.

– Господи, да мстить же! Слушай, какой ты, оказывается, тупой!

Я оскорбленно поджал губы.

– И… давно передумала?

Лариса озорным взглядом стрельнула в сидящую шагах в пяти от нее Маргариту, лицо которой цветущим в тот момент назвать было никак нельзя.

– Да нет, не очень. Ну, скажем так – в одну жаркую майскую ночь. (Вот же стерва, а?) Но… – Лариса помолчала. – Но остановить его я уже не могла.

– Хорошо-хорошо! – поспешил закрыть я скользкую тему. – Значит, можно жить спокойно?

– Можно, – милостиво кивнула Лариса. – Живи и никого не бойся. То есть, не бойся меня, – поправилась она и многозначительно посмотрела по сторонам: – Ведь за остальных твоих подруг я, понимаешь сам, не отвечаю.

– Это я еще понимаю, – согласился я. – Невзирая на тупизну. А ты?

– Что – я?

– Ну-у, это… Я ведь должен вернуть тебе бриллиант.

Лариса энергично замахала руками, и ее большие тугие груди заколыхались под легким платьем не менее энергично.

– Нет уж, благодарю покорно, можешь оставить его себе! На память.

Я остолбенел:

– Что?!

– Только то, что слышал. Я еще достаточно молода, да и, по-моему, привлекательна, чтобы подвергать свою драгоценную жизнь опасности быть прибитой когда-нибудь из-за этой дряни. И знаешь, наверное, эти алмазы прокляты. Они – самые настоящие вдовьи камни, разве нет?.. А денег и прочего, поверь, у меня хватает.

– Я верю… Верю! – вдруг неожиданно для самого себя торжественно провозгласил я и рухнул перед Ларисой на колени. Рухнул и сказал: – Не пугайся, я не сошел с ума. Просто… Просто позволь хотя бы в такой форме выразить свое восхищение, ибо пока ты единственный человек из встреченных мною, кто отважился на столь героический поступок – добровольно отказаться от "Чёрного Скорпиона". Виват!

Глаза ее вспыхнули:

– Ну, может быть, не от всякого…

(Намёк?)

Я быстро поднялся и обвел остальных присутствующих сверхвнимательным взглядом.

Остальные присутствующие ответили мне тем же.

А потом я сказал:

– Многоуважаемые дамы и господа! Хотя я и тупой, но тем не менее не желаю ударить мордой в грязь в присутствии такой благоразумной леди. Да, кстати, леди? – снова оглянулся на Ларису. – А сколько всего, по-вашему, было этих "Скорпионов" в природе?

Лариса пожала плечами:

– В природе – не знаю. Знаю только, что один алмаз был у моего мужа, второй у супруга Риты, а третий… у Славы.

– Кота? – уточнил я.

Она нахмурилась:

– Ну-у, пусть будет – Кота.

– Больше вопросов не имею, – кивнул я и тотчас задал следующий: – Но где же в таком случае бриллиант Кота?

Всеобщая тишина – и вдруг, за моей спиной…

– Здесь.

Я обернулся как ужаленный.

Стоящий у окна Профессор держал в руке не очень длинный, на вид явно старинный кинжал и смотрел на меня тяжелым, немигающим взглядом.

– Здесь. Просто забыл тебе сказать…

Я мгновенно взял себя за узду.

– Знаешь, я тоже кое-что забыл тебе сказать.

Уголки его губ чуть приподнялись. Похоже, это означало улыбку.

– Что не существует никаких арабских, персидских или пуштунских письмен, а следовательно, и остальных сорока семи "Скорпионов"?

Я горько вздохнул:

– И это тоже.

Он усмехнулся:

– Ну, об этом я догадался давно.

– Еще бы, – пробормотал я. – Из нас ты всегда был самым догадливым. Но впрочем, и я малый не промах… – Подошел поближе и, почти шепотом: – Что вы собираетесь делать с этим кинжалом, а точнее – камнем, Иван Иванович? Тоже откажетесь от него в пользу бедных?

Взгляд Профессора иной раз не хуже удара того же кинжала. Да и речи его порой едва не валят с ног. Как в данном случае меня.

– Нет, – покачал головой Профессор. – Нет, отказываться от бриллианта ни в чью пользу я не собираюсь. Я просто хочу подарить его.

– Подарить?! – Физиономия моя вытянулась.

– Да, подарить. Самому нормальному и, извините за банальность, хорошему человеку из здесь присутствующих.

И тотчас все "здесь присутствующие" как гуси вытянули шеи и принялись озираться по сторонам, словно безмолвно вопрошая: кто же, кто же он, самый нормальный и хороший из нас?

А Профессор протянул кинжал Кузнецу:

– Держи!

Тот захлопал глазами. Как и все остальные. Я тоже захлопал: бандит и рэкетир Кузнец – "самый хороший"?! Ну-ну…

Толик охренел:

– Мне-е?!

– Тебе. – Профессор сунул кинжал ему в руки и посмотрел ледяным взором на точно набравшую в рот воды публику: – А вас, господа, я не просто предупреждаю – я вам обещаю: если когда-нибудь, завтра либо же через двадцать лет, кому-нибудь из вас – неважно, мужчина он или женщина, – взбредет вдруг в голову начать охоту еще и за этим алмазом, то день этот станет для него предпоследним. Клянусь!.. – Слушайте, за все годы нашей совместной "работы" я не видел Профессора таким, а уж я-то видел его всяким. Он многозначительно помолчал. – И лучше вообще прижмите хвост. "Чёрные Скорпионы" – это наши – вы понимаете? – н а ш и камни. Всё. Теперь – всё! – И отвернулся к окну.

Я заметил, как передёрнуло остальных. В том числе – и Паука. Бедный "папа"! Должно быть, в подобном тоне с ним никто и никогда не осмеливался говорить. Однако он покорно проглотил всё. А что ему оставалось? Но вот я лично в речи Профессора кое-что недопонял. Ладно, может, еще допойму.

Чёрт, но что же теперь делать с алмазом Ларисы? После ее заявления я, признаться, собрался было отписать его Пауку. Почему? А хрен его знает! В знак какой-то небольшой благодарности за долготерпение и некое, пусть и весьма оригинальное, сотрудничество, что ли… Да в качестве ответного дара за Джона, наконец!

Однако теперь, когда Профессор столь непреклонно объявил, что "Чёрные Скорпионы" – "наши" камни… Да, пожалуй, Паук всё же обобьется, а вот с "Иваном Ивановичем", похоже, настала пора объясниться. Но это уже, разумеется, тет-а-тет.

Я снова вышел на середину зала и придал лицу выражение глубокой скорби.

– Увы, дамы и господа, наше торжественное заседание подошло к концу. И я даже не интересуюсь, есть ли еще у кого вопросы, потому что отвечать на них больше не буду. Почему? Да, если честно, надоело. Что же касается бриллианта, от которого отказалась Лариса Константиновна, то и на него, уважаемые, рты не разевайте. Всё. Занавес. Конец фильма. Благодарю за внимание, можно расходиться по домам, то есть – по дому. До свиданья…

Первым из комнаты сдёрнул Паук. Следом пулей – не глядя на меня – вылетела Маргарита. Людмила выплыла как крейсер "Аврора" из Финского залива – злой, но уже не опасный, без снарядов и торпед, крейсер. "Натали" на секунду замешкалась, по-моему даже собралась было что-то сказать, но я мягко, почти ласково прошептал:

– Топай, родная, топай!

Она вспыхнула – и оскорбленно утопала.

Таня же Николаевна, уходя, сокрушенно качала головой, словно говоря: "Ну и наворочали вы тут делов, молодой человек!" А я почему-то вообразил вдруг семейную сцену: Паук порет ее розгами по крепким розовым ягодицам, и даже улыбнулся: не прочь, ох, не прочь я полюбоваться на такое занятное зрелище!

А вот Ларису я остановил сам. Остановил, взял за руку…

Она подняла глаза:

– Что?

Я смутился.

– Да нет, ничего, просто… Просто хотел спросить: ты уедешь или останешься?

Она тряхнула черной гривой:

– Конечно, уеду. Что мне теперь здесь делать? Всё, что хотела, я… сделала.

– Или – не сделала, – вздохнул я.

Лариса кивнула:

– Или не сделала. Ну и ладно. – Помолчала. – А… ты?

Я удивился:

– А мне-то какого оставаться? Уезжаю.

– Один?

– Не знаю. – Хотя, разумеется, прекрасно знал.

– Ну, всё, – шевельнула она губами. – Пошла…

– Ага, – пробормотал я. – Иди, конечно, иди. Только… Знаешь, положи там от меня цветы на могилу Бригадира и… прости. Еще раз прости – просто не было у меня тогда выбора.

Лариса вздохнула:

– Я поняла. Теперь-то я всё поняла… – И вдруг неловко ткнулась губами мне в щеку и быстро пошла к двери. А у порога на секунду остановилась: – Будешь в наших краях – загляни. – Грустно улыбнулась: – Адрес помнишь?

Я покраснел:

– Помню. Загляну…

И мы остались втроем. Кузнец с Профессором все еще курили у окна: их миссия надзора, надсмотра и охраны завершилась.

Как, впрочем, и моя тоже.

А все-таки жаль.

Это я про свою м и с с и ю…

Глава двадцать третья

Пока Кузнец разглядывал кинжал, я тронул Профессора за рукав:

– Выдь на час.

Его брови поползли вверх:

– Это куда еще?

– А на двор.

Зачем, он не поинтересовался, и мы вышли на крыльцо. Двор был пуст… за одним маленьким исключением: возле калитки внучка Паука обнималась с Джоном. "Натали" гладила его по еще окровавленной морде, а мой-то дурак радовался, скакал и весь аж сиял, бедняга, от такой нежданно-счастливой встречи.

Я свистнул, и Джон, после некоторого колебания, понесся ко мне лошадиным галопом. А она… Она осталась стоять у забора и теперь очень внимательно смотрела на меня.

Ну, я тоже секунд пять внимательно посмотрел на нее. Да, секунд пять, не более – пока не подлетел Джон. А когда подлетел, я спустился с крыльца и, уже не оборачиваясь, зашагал к бассейну. Джон – впереди меня, Профессор – следом. Это я своим чутким ухом слышал прекрасно.

У края бассейна я опустился на колени и, схватив пса за ошейник, ткнул его мордой в воду. Джон зафыркал, закорячился, но я был неколебим – принялся отмывать его собачью физиономию от крови Кота. Прозрачная дотоле вода побурела, помутнела, однако на это мне было абсолютно наплевать – сменят.

Наконец я отпустил Джона, и тот сразу же стал отряхиваться, а я полез за сигаретами. Закурил, выпустил дым…

– Эй, ты, кажется, хотел что-то спросить? – раздался за спиной ровный и бесстрастный голос Профессора.

Я обернулся:

– Кажется.

– Ну так спрашивай.

– Ага, – сказал я, – спрашиваю. Почему ты убил Кота?

Не лицо, а прямо железная маска.

– Не понял.

Я пожал плечами:

– А что тут непонятного? Я говорю – зачем ты убил Кота?

Маска прищурилась:

– Это шутка или у тебя жар?

Я вздохнул:

– Температура в норме и никаких шуток. Шутками, брат, здесь и не пахнет.

Профессор кривовато усмехнулся:

– А мне-то пригрезилось – Кота задрали собаки. Одна из которых, кстати, твоя. Или я что-то путаю?

Я тоже кривовато усмехнулся:

– Да нет, к великому сожалению, не путаешь, но… Но – п о ч е м у его задрали собаки, одна из которых, как ты метко выразился, кстати, моя?

Он выудил из кармана "Винстон".

– Ну, во-первых, потому, что он выпрыгнул в окно.

– А п о ч е м у он выпрыгнул в окно?

Профессор чиркнул зажигалкой.

– Да потому, что оказался рядом.

– А п о ч е м у он оказался рядом?..

Один из лучших моих друзей смотрел на меня сейчас таким взглядом, что мне сделалось не по себе. Но я уже закусил удила.

– Он потому оказался рядом с окном, он потому выпрыгнул в окно и потому его разорвали собаки, что ты – именно ты! – специально ударил его таким образом, что он буквально уперся носом в стекло! – выпалил я. – Ты подсказал Коту путь, как он думал, к свободе, зная, что двор охраняют – именно охраняют, а не просто гуляют там – собаки. И ты знал, что со связанными руками Коту от них живым не уйти! Ну а уж когда в прямом смысле слова заткнул мне рот, помешав отозвать хотя бы Джона… Прости, тут и кретину всё станет ясно. Вот потому-то я и спрашиваю: Саня, почему ты это сделал? Зачем убил Кота? Ведь он был уже не опасен…

Профессор молчал.

Курил и молчал.

А я вдруг сказал:

– Выходит, не Кот, а ты заварил всю эту кашу?

Он вздрогнул:

– Совсем рехнулся?!

– Но тогда – почему? Ведь со смертью Кота навеки ушло кое-что, чего я теперь никогда не узнаю. Прости, но что остается думать? Только что организатор этого дела передо мной.

И тут он взорвался:

– Чёрт, да иди ты! Ты ни хрена не понял! Я… я защищал тебя, придурок, берёг!

– Ну ясно, берёг, – согласился я. – Только знаешь, помимо прочего меня насторожил и еще один нюанс. Когда я спросил, трудно ли было брать Кота, ты ответил: не очень. Нет-нет, мне прекрасно ведомы твои возможности, но… Но чтобы взять Кота – и "не очень трудно"? А на тебе не было ни царапины, ни синяка. Почему? Да потому, что до определенного момента ты был для него с в о и м!

– Да не был я ему своим! Слышишь, не был!!! – заорал Профессор, и Джон угрожающе рыкнул. Профессор осёкся. – Он… Понимаешь, он просто посчитал меня своим.

Я поморщился:

– Извини, я, наверное, переутомился: не очень врубаюсь во все эти тонкости. "Был", "посчитал"… Мне представляется так: либо Кот знал, что встретит тебя в этом доме, либо не слишком тому удивился, – вот и не составило труда шарахнуть его в удобный момент сзади по башке. Хотя прости, если вы работали на пару, тогда я и этого не понимаю!

Профессор плюнул.

– Ты… твою мать, вообще ни шиша не понимаешь! Ну ладно, слушай. Помнишь, ты первый раз позвонил мне и стал приставать со всякими расспросами?

– Еще бы не помнить. И что же?

Он швырнул окурок в бассейн.

– А то, что накануне звонил Кот, и…

– И… – насторожился я.

– Спрашивал про тебя.

– Что именно?

Профессор неопределенно пошевелил пальцами:

– Ну, вообще… Что мне о тебе за последнее время известно. Ну а потом я допёр, что в первую очередь интересовали-то его твои здешние прошлогодние приключения.

– И ты?

– Да ни хрена, ни хрена я ему не сказал! Сказал, что не знаю!

– Но – знал?

– Кое-что, я же от тебя не скрывал.

– Ну а дальше?

Он удивился:

– А что дальше?! Всё. На том и разошлись, вот только…

Я тоже швырнул окурок в бассейн.

– Только?..

Профессор вздохнул:

– Кот попросил дать слово, что не расскажу о нашем разговоре тебе.

– И ты дал?

Он скрипнул зубами.

– Дал. Но я дал бы его и тебе, если бы об этом попросил ты.

– Ага, – кивнул я. – Спасибо. Как это? "Ласковый телёнок"?

В глазах Профессора блеснул металл.

– Кабы не твой пёс, я набил бы тебе морду!

Я кивнул:

– И я бы тебе тоже, кабы не мой пёс, потому что в его присутствии одним мордобоем дело не ограничится. Выходит, ты всё знал – знал, кто охотится за алмазами, знал, кто охотится за мной?

Он опустил голову:

– Не знал, а догадывался с высокой степенью точности. Всё же согласись, это не одно и то же.

Я не стал возражать.

– Соглашусь. Но, господи, насколько бы всё оказалось проще, если б ты с самого начала поделился своими "догадками". Ведь я ходил такими кругами… – Мысленно вспомнив все те "круги", я совсем не мысленно выматерился.

Он усмехнулся:

– Если бы я сразу предложил тебе в качестве мишени Кота, то, во-первых, нарушил бы слово.

– Ах да, – пробормотал я. – А мы же, юные же пионеры же, жутко принципиальные?

Но Профессор сделал вид, что не услышал.

– А во-вторых… Интересно, как ты это себе представляешь? Мы втроем – ты, я и Кузнец, который тут вообще ни ухом ни рылом, залегли бы в засаде и подстрелили Славку, едва он высунул нос? – Доктор исторических наук покачал головой: – Я не ты, я так не могу.

"А я могу? – подумал я. – Да, наверное, я действительно – так могу…" Вслух же сказал:

– Ладно, ангел-хранитель… Эй, а может, мне и правда называть тебя теперь Ангелом-Хранителем? Да и звучит это, по-моему, даже лучше, чем "Профессор"! Ладно… но тогда, о гуманнейший из гуманных, просвети-ка меня, садиста, почему же ты обрёк Кота на такую ужасную смерть? Или здесь снова какие-то "нюансы"?

Лицо Профессора исказила не то гримаса, не то улыбка.

– А если бы я этого не сделал, думаешь, нам пришлось бы легче?

– В смысле? – не въехал я. И попросил: – Ну разжуй, разжуй, а то у меня мозги уже совсем не варят.

Он дёрнул плечом, и я вдруг заметил, что руки Профессора дрожат.

– После всего, что произошло, оставлять Кота в живых было нельзя, – наконец глухо проговорил он. – Иначе нам крышка.

Я задумался, ненадолго.

– Да, тут ты прав. Лучше уж он, чем мы. И всё же… И всё же гораздо логичнее было бы…

Профессор хмыкнул:

– Слушай, какой же ты все-таки прагматик и циник. В сравнении с тобой даже я – романтик. Ну неужели в тебе нет ни капли… поэзии, что ли?

Я обиделся:

– Во мне нет ни капли поэзии?! Да у меня, ежели хочешь знать, сосед по площадке – настоящий поэт, его даже один раз чуть в газете не напечатали. А свой величайший шедевр он сказать, кому посвятил?

Профессор улыбнулся:

– Тебе, естественно. Кому же кроме?

Я ревниво вздохнул:

– Хрена! – Потрепал лохматого сожителя по загривку. – Ему. Прочесть?

– Ну, если можно, конечно.

– Конечно, можно. Внемли:

Сопляками окружён,

На прогулку вышел Джон!

Здорово, да? Это про то, как дети его любят.

Профессор покачал головой:

– Бесподобно! Правда, немного лапидарно.

– А он принципиально в малых формах творит. Говорит: коль не напечатают, так хоть, суки, запомнят!

– Действительно, такое не забудешь, – согласился Профессор. – А еще можешь?

– Да запросто.

Качу я в поезде под стук колёс,

И только сопли льются мне под нос.

Еще?

– Нет, спасибо, хватит. Он что – на соплях специализируется? Лучше ты скажи мне…

– Нет, это ты лучше скажи мне, – перебил я, – по какой такой, помимо уже названных, причине ты заткнул мне пасть? Колись! Ну? Ну?!

И тогда он махнул рукой:

– А-а, чёрт с тобой! Просто… Просто я не хотел, чтобы ты узнал, что у меня тоже есть…

– Что?

– Во что! Свой "Скорпион", понял?

– Понял, – кивнул я. – Только я это знал.

Профессор побледнел:

– Откуда?!

– А из письма Серого. Не зря же не стал его показывать. Пускай-ка, думаю, и у меня для нашего пана Профессора маленький булыжничек за пазухой полежит. Нормально, да?

Он прикусил губу.

– Зашибись. Вот только…

– Погоди. Нож есть?

– Какой нож?

– Господи, да любой, хоть перочинный, ррэзать буду!

– Меня?

– Не тебя, светило науки, не тебя. Давай!

– Ну на… – Чуть помедлив, он протянул мне совсем, надо заметить, не профессорский выкидной нож, и я удивился:

– Э-э, а как же ты его в самолет пронес?

Улыбка убийцы:

– Не твое дело, поц!

Пожав плечами, я склонился над Джоном. Клацнуло лезвие, и Профессор схватил меня за рукав:

– Ты что?!

– Ничего, отстань! Иди вон покури…

Когда мы снова вернулись «в люди», во дворе были только Паук и двое его телохранителей. А еще возле старика смирно сидела Герда.

На крыльце появился Кузнец, и таким образом к Пауку наша троица приблизилась с двух сторон.

– Ну, всё, Владимир Евгеньевич, – развел я руками. – В гостях, как говорится, хорошо, а дома лучше.

– Дома у моей дочери? – зло зыркнул он.

– Туда мы тоже заглянем, – дипломатично заверил я. – Однако вот что касается другой вашей дочки и… гм… внучки… Нет, пожалуй, с ними прощаться не буду. Тем более что, возможно, еще встретимся.

– Не встретитесь! – отрезал Паук. – Туда они больше не вернутся.

– А мне известен их московский адрес, – "вспомнил" Профессор.

– И туда тоже!

– Ага-а, – понимающе протянул я. – Ну что ж. Ладно, а где Лариса?

– Она уже уехала.

– Ясно… А Татьяна Николаевна?

– Ей нездоровится.

– Понятно… Ну, тогда, Владимир Евгеньевич, позвольте откланяться. Отпуск закончен, пора за работу… Да, чуть не забыл! – Я обратился к своей гвардии: – Господа гусары, сдайте, пожалуйста, господину Туманову оружие. Надеюсь, нам оно больше не понадобится, а слова, сказанные Иваном Ивановичем, он наверняка помнит. Правда, папа?

Когда Паук забирал у Профессора и Кузнеца "ягу" и "ТТ", руки его дрожали. Но не от слабости, нет. От злобы. На всякий пожарный я заметил:

– А свою пушку пока оставлю. Да, будете в церкви, – помяните от моего имени Белого, Владимир Евгеньич. – Лицемерно вздохнул: – Ох, снова я оказываю вам не знаю которую уже по счету неоценимую услугу. Ну? – Это Джону. – Прощайся и ты. Прощайся, парень, со своей первой и, даст бог, не последней любовью! – Схватив пса за ошейник, подтолкнул его к Герде и… – Ой!

– Что такое? – проскрипел Паук.

– Ч-чёрт! – Я растерянно держал в руке разорванный ошейник. – Чёрт, как же это?.. – Повернулся к старику: – Владимир Евгеньич, не в службу, а в дружбу – ссудите бедным странникам, я заплачу. – Не дожидаясь ответа и оттолкнув нежно тычущегося носом в ухо суки Джона, я расстегнул ее ошейник. Снял и опять Пауку: – Вы не против? Сколько?

Тот скривился:

– Ах, оставьте!

Я кивнул:

– А и верно. Свои ж люди.

Надел ошейник на Джона, погладил по гладкой желтой коже – классный ошейник! Огляделся по сторонам:

– Ну а это…

– Что – "это"? – еще сильнее нахмурился старик.

– Где это Маргарита Владимировна? – пояснил я. – Ехать пора.

Он с нескрываемым удовольствием процедил:

– А она уже уехала. На вашей машине, потому что ключи от ее у вас.

Я сунул руку в карман, вытащил ключи.

– Действительно…

– Дайте сюда. – Паук протянул свою костлявую длань. – Мне эта машина сейчас понадобится.

Вот же скотина! Но что поделаешь: я отдал ключи.

– А Маргарита ничего не просила передать?

– Ничего.

Я вздохнул:

– Ну что ж… Тогда пойдем и мы, ребята. Пойдем?

– Естественно, – кивнул Профессор.

– Хрена тут еще делать? – рассудительно пробасил Кузнец.

– Естественно, не хрена, – подытожил я обмен мнениями и взял Джона за новый ошейник: – Вперед, Акела!

Закрыв за собой калитку, я в последний раз оглянулся, словно прощаясь с домом, в котором прижухли сейчас три оч-чень оригинальные дамочки, садом, в котором плескался малость загаженный нами бассейн, собакой без ошейника, двумя молодыми лосями возле крыльца и лосем старым, который смотрел мне вслед взглядом кобры, пережившей свой яд, но которого мне было почему-то немножко жалко, – такой могучий "папа", а поди ж ты – воспитал и развел вокруг себя такой гадюшник!

Но это я не о Маргарите.

Честное слово – не о Маргарите.

Потому что Маргарита Владимировна – это… другое.

Да-да. Несколько другое…