Текст книги "Тайный агент императора. Чернышев против Наполеона"
Автор книги: Юрий Когинов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 41 страниц)
Все это было известно царю и его генерал-адъютанту. К чему же склонялись воспоминания, какую важную и необходимую мысль стремились внушить?
А, вот сей важный пассаж, ради которого перо так изящно касалось недавнего прошлого. Оно, это перо, торило путь в будущее:
«Мне было нетрудно, государь, рассудить, что, как только император Наполеон исчезнет, его система падет вместе с ним и что с этого момента я смог бы полностью посвятить себя тому, чтобы стать полезным великому европейскому сообществу, употребив мои средства и влияние во Франции ради того, чтобы убедить французскую нацию и ее правительство принять систему, которая вернула бы ее к естественным границам. Ни один смертный не мог бы и мечтать о такой прекрасной судьбе, но она не прельстила меня. И, хотя я убежден, что после смерти императора Наполеона его империя должна принадлежать самому достойному и что, оставшись союзником Франции, я по праву мог бы стать одним из них, будучи соратником великого полководца, – я предпочел союз с вами. Семейные привязанности, впечатления детства, чувства признательности к французским солдатам, которые возвысили меня и которым я обязан своей славой, – все это, государь, забыто ради вас… Я во всем доверяюсь вашему величеству…»
Александр Павлович многозначительно посмотрел на своего генерал-адъютанта:
– Вот и дошло, как ты, Чернышев, и говорил, до напоминаний о короне Франции. Чтобы я сей разговор не забыл, как, получается, забыл о солдатах! Но это уж совершенно бестактно и в высшей степени невоспитанно. Ведь он же – дворянин, князь Понтекорво, наследный принц Швеции! Впрочем…
– Вы, ваше величество, совершенно верно хотели заметить: братья Наполеона – короли, а все его министры и маршалы – князья и герцоги, хотя многие из них вчера были простолюдинами, – произнес Чернышев и поспешил поправить себя: – Однако к Бернадоту сие не имеет отношения – дворянину, по справедливости возведенному в княжеское достоинство за выдающиеся заслуги перед отечеством.
– В этом и у меня нет ни малейших сомнений, – решительно согласился царь. – Что же касается рассуждений принца о его собственном будущем и будущем его родной страны – Франции, то он должен понимать, что для него лучшее средство сделаться чем-то значительным для французов – это уничтожить силой оружия влияние их нынешнего предводителя. Говоря прямо – одержать победу над самим Наполеоном и его помощниками и благодаря своим успехам приобрести громкую славу, которую подкрепят намерения всех тех, кто стремится к переменам во Франции. Собственно, я ему так и отпишу. Может быть, даже резче, поставив все точки над «i», чтобы избежать дальнейшего непонимания, которое меня огорчает и начинает раздражать.
Встав из-за стола, царь раздумчиво сделал несколько шагов и оборотился к своему генерал-адъютанту:
– Кстати, запиши, Чернышев, мои мысли, чтобы второй раз мне уже не возвращаться к сему вопросу. Итак, я прямо скажу наследному принцу: когда вы, ваше высочество, предлагаете сравнить поведение Швеции и Дании, то здесь мы полностью согласны. Но какую выгоду извлек бы я от разрыва с Данией, не подкрепив его силой оружия, а ведя лишь дипломатическую войну в момент, когда ваше высочество находились за морем и не все ваши войска высадились, когда на меня надвигались все новые события и продолжались сражения с врагом? Датчане – наши враги, поскольку не желают уступить Норвегию. Шведские войска бездействуют, потому что я не в состоянии предоставить силы для захвата Норвегии, что выдвинуто вашим предварительным условием. В итоге среди всех этих противоречий выиграла лишь Франция. Как же следует разумно разрубить или, лучше сказать, распутать сей гордиев узел?
Было видно, что Александр Павлович продумал свое решение, поскольку мысль его выходила ясной и четкой.
– Норвежский вопрос, – продолжал он говорить, – такой вроде бы сложный и неразрешимый, может решиться сам собой. Копенгагенский двор строит свое сопротивление на том, какие силы мы сможем выставить против него, чтобы разгромить его войска. Но как только французы будут остановлены, а вы, ваше высочество, возглавите армию, которая во многом воплотит надежды всех союзников, только убедившись в этом, датское правительство решится уступить то, что оно уже не сможет удержать. Мы же тогда станем более свободно распоряжаться своими силами и сможем употребить их там, где захотим, не стесняясь в выборе, как сейчас.
«С разумностью и определенностью суждений императора нельзя не согласиться, – отметил про себя генерал-адъютант. – Но где же обещанная резкость? Зная характер Жана Бернадота, нельзя с определенностью поручиться, что сия логика его вразумит и остановит. Человек, привыкший отдавать приказы, сам научен им подчиняться. Верх в спорах, как и на войне, всегда берет тот, чье слово резче и громче, действия мощней и решительней. Однако не эти ли потребные моменту слова выговорил сейчас царь?»
– Если же вы, ваше королевское высочество, несмотря на все мои рассуждения, будете по-прежнему упорно просить у меня русскую армию, которую, как вы сами знаете, я не в состоянии предоставить вам по той простой причине, что вот уже год, как все мои войска борются против общего врага и нарушителя спокойствия Европы; если вы будете продолжать полностью игнорировать реальное положение дел, а ведь только от понимания его зависит, будут ли наши действия успешными или гибельными; если вы будете выжидать, пока неприятель не разовьет свой успех против моих войск, а сами не станете воздействовать на него, то мне придется всю жизнь сожалеть о вашем несогласии с моим подходом, которое позволяет Наполеону выигрывать сражения и грозить отбросить нас к Одеру, Висле и даже Неману, откуда мы с таким трудом начинали.
Подобного тона Чернышев давно уже не встречал в письмах царя, некоторые из которых здесь, в заграничном походе, ему доводилось не раз писать под его диктовку. Едва ли сей резкий тон звучал и в изустных разговорах Александра Павловича с лицами, которыми он был недоволен, чьи поступки могли его возмутить. Значит, и он понял: на войне с солдатом следует говорить на его же, солдатском, языке. Потому Чернышев не сдержался, чтобы не выразить своего восхищения решимостью царя:
– Позвольте мне, ваше величество, высказать свое восхищение проявлением вашей высочайшей воли. Однако в создавшихся условиях было бы необходимым послать к наследному принцу человека, который был бы постоянным напоминанием о вашей решимости и непреклонности.
– Ты знаешь, Чернышев, я уже направил в качестве моего уполномоченного к его высочеству в Штральзунд Поццо ди Борго, Карла Осиповича. Но ты, догадываюсь, имеешь в виду иное.
– Совершенно верно, ваше величество. Я имел в виду себя. И не в качестве вашего уполномоченного – им я буду чувствовать себя на любом поприще, а, скажем, в роли начальника воинского соединения.
– Не перестаю, Чернышев, удивляться твоей проницательности. – Глаза императора залучились его ласковой, ангельскою улыбкой. – Я как раз теперь же обдумывал, как все-таки укрепить моими средствами силы шведского принца. Я решил отрядить ему в помощь три корпуса, которые в общей сложности насчитывают тридцать четыре тысячи человек личного состава. Это корпус Вальмодена, другой – Воронцова. Третий возглавишь ты.
Секретный пакет от генерала Вандама
– Может ли на небе взойти сразу два солнца? Или в качестве подарка человеку преподнесено два счастливых и пышных праздника? Но у меня сегодня именно такой день, когда мое сердце ласкают сразу два светила, и душа переполняется ощущением двух восхитительных подарков. Первый из них – ваш приезд, мой дорогой друг генерал Чернышев! Второй же – ваши бравые офицеры и солдаты, пришедшие на помощь моим войскам.
С такими словами обратился к нашему герои шведский наследный принц Карл Юхан, когда они встретились в Штральзунде и бросились в объятия друг друга.
Было начало августа. Стояла несусветная жара, которую не смиряла даже близость моря. Корпус Чернышева, проделав многоверстный путь, изнемогал от усталости и жажды. Тем не менее наследник шведского престола пожелал немедленно провести парад.
Розовощекие и белобрысые, рослые и стройные, все, как на подбор, шведы были в шитых золотых мундирах. Плюмажи на их шляпах – пышные и ярко-желтые – напоминали одетых в пух только что вылупившихся цыплят.
Русские мундиры и плюмажи были серебряного шитья, иначе говоря, менее парадные и потому не производящие столь уж огромного эффекта. Но зато курносые, широкоплечие, грудь – колесом русские чудо-богатыри статью и выправкой, решимостью и отвагой, написанных на их лицах, несомненно могли дать шведам сто очков вперед.
Гасконец с ликом Марса не в состоянии был оторвать взор от русского строя, а когда русские ребята, повинуясь командам своего командира, стали производить маневры, а затем дружно и напористо бросились в условную атаку, как в взаправдашнее сражение с оглушительным «ура», от которого многие шведы смешно позатыкали уши пальцами, наследный принц впал в настоящий экстаз.
– Я поражен прекрасным видом ваших воинов, генерал, их безукоризненною выправкою. – В который раз уже выражал свое восхищение бывший французский маршал. – Теперь, с помощью ваших храбрецов, мы нанесем окончательный урон нашему общему врагу.
Чернышев также восхитился отменным видом шведских полков и высокой выучкой, продемонстрированными ими на общем параде. Но острый и цепкий его взгляд тут же заметил то, что не очень хотел бы демонстрировать его французский друг.
Штральзунд, скорее напоминавший курорт, чем портовый город, одной своей стороною уходил к самой Балтике. Здесь опрятные виллы и пансионы с затейливыми террасами и балкончиками резво сбегали к песчаной кромке отлогого берега, за которым резвились янтарно-зеленые, обласканные солнцем волны. Зато другая его часть, еще хранившая остатки крепостной стены, была обращена в сторону материка.
За этими остатками древних, уже давно никому по-настоящему не служивших бастионов, Чернышев заметил отрытые окопы.
Однако и от Карла Юхана не ускользнуло, с каким любопытством и, пожалуй, даже недоумением, русский гость рассматривает плоды недавно проведенных фортификационных работ.
– Вижу, мой друг, вы сразу отдали должное моей предусмотрительности, – гордо окинул равнину с только что возведенной линией обороны наследный принц. – Надеюсь, вы не забыли, что я был не только маршалом, но и военным министром Франции? Последнее означает: я не просто из тех, кто умеет водить солдат в наступление, но способен предусмотреть самые неожиданные повороты военной судьбы и быть к ним во всеоружии готовым.
– Так ваше высочество полагает, что здесь, у берегов Балтийского моря, может пройти линия обороны? – напрямую спросил Чернышев.
Рука наследного принца коснулась плеча русского друга:
– Прошу вас, милый Александр, оборотиться в сторону вот этого старинного парка. Это – направление на восток. Там – за дальними далями, за десятками и сотнями малых и больших городов, – ваша Россия. А вот там, за бастионами и окопами, – моя Швеция. Мы сегодня же с вами можем проехать на остров Рюген, с которого, при желании, вы сумеете рассмотреть в подзорную трубу очертания шведских берегов. Впрочем, не надо и поездки. Полтора года назад вы, навестив в Стокгольме короля и меня, самолично проделали путь на континент и воочию убедились, как близки мы и материковая Европа. Не так ли?
– Я бы добавил, ваше высочество, что берега не только близки. Оба они – шведские, – произнес Чернышев.
Тень бога войны сошла с высокого чела Карла Юхана, уступив место тому необзуданно счастливому и веселому покровителю, который живет, должно быть, в сердце каждого истинного гасконца. Его высочество страстно заключил в свои объятья гостя и дважды его расцеловал.
– Это невероятно! – воскликнул он так, что сопровождавшие его на большом отдалении адъютанты испуганно вскинули головы. – Это случается только в семье, между братьями или сестрами, матерью или отцом, когда чувства одного становятся чувствами другого. Так и у нас с вами, дорогой мой Александр! Именно вы сейчас высказали то, о чем я не могу не помнить: земля, по которой мы теперь с вами идем, это шведская Померания, земля, политая кровью моих нынешних соотечественников. Наполеон коварно отнял ее у нас. Ныне же мы ее вернули и теперь никому уже не отдадим! Вот почему я приказал строить здесь укрепления и рыть окопы.
Здесь Чернышеву вдруг захотелось остановить своего собеседника. Вернее, внести небольшую поправку в его тираду, сказав, что это ведь мы, русские, освободили от французов все побережье Балтики, а они, шведы, высадились как бы на все готовенькое.
Однако, чем вставлять клин, не выгоднее ли его вовсе выдернуть напрочь?
– Ваше высочество исключительно мудро соизволили выразиться: «Мы вернули шведскую Померанию!» – нашел выход Чернышев. – «Мы» – это значит Швеция и Россия. Плечом к плечу. Как сегодня на плацу наши с вами солдаты.
И снова наследный принц раскрыл объятья:
– Вот так – рядом, сердце к сердцу – мы и пойдем с вами в новые бои, дорогой друг.
Короткий – считанные дни – отдых, и полки двинулись в поход, как они и стояли на параде в Штральзунде, – плечом к плечу.
Цель была – река Эльба. Та самая, перейти которую Карл Юхан мог бы уже давно и недостижением коей еще недавно император Александр попрекал брата и кузена.
Ныне попреки исчезли. До них ли, если до обретения вожделенной Норвегии оставалось ждать совсем пустяк! Дело в том, что Дания, долго блуждавшая между двух огней, вдруг приняла сторону Франции. Да совершила сие невпопад – на что уж крепкая союзница, Австрия, и та к этой поре порвала с Наполеоном и объявила ему войну.
Под началом наследного шведского принца образовалась теперь целая армия, которой союзники дали наименование Северной. Ее силами главнокомандующий распорядился весьма расторопно. Корпус Михаила Семеновича Воронцова был сосредоточен между Ораниенбургом, Берлином, Миттенвальде, Бранденбургом и Трейнбритценом. Людвигу Вальмодену было приказано следить за датчанами и остатками корпуса маршала Даву. С Чернышевым и главными своими силами принц двинулся к Эльбе.
На одном из переходов казаки Чернышева взяли в плен французского офицера, везшего, как оказалось, пакет шведскому наследному принцу.
– От кого письмо? – допросил Чернышев курьера.
– От генерала Вандама, ваше превосходительство, – отчеканил связной.
Чернышев уже успел осторожно вскрыть послание, и его озадачило письмо. Французский генерал Жозеф Вандам начинал его словами о том, что он получил ответ наследного принца. Он удовлетворен его сообщением о том, что шведские войска не получили приказа о выступлении и они будут лишь обороняться в случае нападения.
Далее Вандам повторял свою надежду на то, что в конце концов Швеция одумается и выступит против России, за что она будет вознаграждена возвращением ей Финляндии.
«Ваше королевское высочество, – писал Вандам, – мне крайне важно знать вашу окончательную позицию по данному вопросу, ибо от ответа на него зависит и отношение вверенных мне императором Наполеоном войск: как следует рассматривать шведские войска – как вражеские или нейтральные?»
Письмо кончалось предложением в самое ближайшее время осуществить размен пленными.
– Так, значит, вы не воюете против шведов? – задал вопрос курьеру Чернышев.
– Как можно, если они получили приказ оборонять свои позиции? – ответил француз. – И потом их королевское высочество – это же маршал Франции Жан Бернадот. Поэтому наша дивизия повернула против пруссаков и русских.
«Я верно поступил, прибыв к наследному принцу, – подумал Чернышев. – Окопы в Штральзунде и эта переписка с Вандамом – неспроста. Наследный принц не собирается изменять союзу с нами. В этом смысле он не обманывает моего императора. Но бывший маршал Бернадот – себе на уме. Как он настойчиво добивается обретения Норвегии! И как он ловко строит свою политику по отношению к тем, к кому он принадлежит по рождению, – к французам.
Наверное, это легко выразить на словах, напомнив ему, что только силой оружия он может обрести громкую славу среди своих бывших соотечественников и обеспечить себе право на французский трон.
Как бы не так! Лить кровь своих сограждан – значит, навсегда остаться в их глазах предателем и палачом. Каким императором или королем он может стать после этого? И разве устрашением и пролитием крови шведов добивается Бернадот права на их престол?
Лишь миролюбием, справедливостью и гуманизмом может быть вымощена дорога к трону. Власть, завоеванная огнем и мечом, непрочна и недолговечна. Кровь обязательно вызовет кровь, жестокость – такую же жестокость, но уже по отношению к тебе, ставшему во главе народа.
Однако ныне идет война. И война не бывает без крови. Так что же, опустить в ножны свой меч, когда враг, топтавший твою землю или угрожавший покорить твой народ, и не помышляет о жесте миролюбия?
Или же рыть окопы и строить оборонительные укрепления в надежде, что гроза пройдет стороной и она заденет, может быть, только твоего соседа, но не тебя самого?
Издавна меч карал зло. Разве не острым копьем сразил змея покровитель всех угнетенных Святой Георгий, именем которого названа самая высокая воинская награда России? Значит, пролитая кровь тоже может быть разной – кровь праведника, вступившегося за сирых и обиженных, и кровь дракона.
Наследному принцу надо помочь сделать выбор не в нравственном смысле, который он уже давно для себя совершил. Выбор между ожиданием, способным ныне привести лишь к новым бедствиям, и решительным действием, имеющим целью покарать и ниспровергнуть зло.
Помощь же моя наследному принцу в сем трудном деле может быть только одна – мои собственные поступки, – заключил свои размышления Чернышев. – Какой же настоящий боевой генерал, за плечами у которого не одна громкая победа, останется равнодушным и совершенно лишенным чувства ревности и соперничества при виде подвигов своего боевого товарища? Разве его лик не обретет вновь огненные черты Марса?»
Уже первые версты похода и первые стычки с неприятелем преобразили наследника шведского престола. И чем далее продвигалась Северная армия, тем грознее становилась ее поступь.
Корпус маршала Удино, насчитывающий семьдесят тысяч человек, пытался вернуть Берлин. Карл Юхан преградил ему дорогу при Гросс-Беерене и нанес непоправимое поражение. Далее последовали победы при Виттенберге и Ютербоге, Рослау, Цане, Торгау… И каждое донесение, которое главнокомандующий Северной армии направлял императору Александру и союзникам, вызывало у него невиданный подъем и новые вдохновения.
Вот уже и фланги северян сомкнулись с лавиной наступающих на врага главных – русской и прусской армий. И как было радостно разделить с ними счастье их победы. Оказалось, в Богемии французские войска были разбиты наголову. Генералы Вандам, Аксо, Гюйо, Гейсберг и принц Рейнский, а также огромное количество офицеров и более пяти тысяч солдат попали в плен.
– Представьте, Александр, этот самый Жозеф Вандам пытался убедить меня в том, чтобы я порвал с Россией и объявил вам войну! За это он обещал мне Финляндию, – вырвалось у Карла Юхана при получении победной реляции от союзников.
– Разве? – Чернышев сделал вид, что незнаком с письмом, которое он в свое время аккуратно запечатал вновь и передал принцу. – Ну, он, увы, не получит за это пальму первенства. Она давно у Наполеона.
И оба расхохотались.
– А знаете, Жан, – вдруг обратился к принцу Чернышев, как обычно называл его в Париже, когда они оставались вдвоем, как были и сейчас в только что отвоеванном Цербсте, – переговоры с противником – не худший вид дипломатии и даже ведения войны. Зачем лишняя кровь, если можно добиться желаемого путем обоюдного соглашения?
– Вот именно, мой друг, я всегда был сторонником разумных уступок, – согласился бывший маршал. – Разумеется, если эти уступки не затрагивают чести. Вот тот же Вандам… Разве не выгоднее мне было с ним договориться о некоем нейтралитете, когда я еще не собрал своих сил для решительного наступления? Но только – не теперь. Теперь, когда под моим началом армия, я также разбил бы и рассеял его войска, как сделали это солдаты моих союзников. Однако вижу, вы о чем-то существенном хотели мне сказать, Александр?
Нежное мозельское вино искрилось в бокалах, стол был уставлен аппетитными кушаньями. Друзья генералы позволили себе небольшой отдых после тяжелого марша.
– Я что-то хотел вам поведать, Жан? – деланно равнодушно переспросил Чернышев. – Ах да, и верно, пришла мне в голову одна пикантная мысль – вызвать на переговоры Бонапарта.
– Что? – вскочил с кресла бывший маршал. – С ним ведь только недавно было заключено перемирие. И что из того? Он снова принялся за свое!
За щегольскими гусарскими усами Чернышева промелькнула довольная ухмылка.
– Простите, Жан, я несколько вас разыграл. Речь о самом младшем из Бонапартов – короле Жероме.
Здоровый и заразительный хохот снова повалил принца в кресло.
– Да вы знаете, милый друг, что этот король – дубина? – не мог остановить смеха Карл Юхан.
– Встречался я с ним и в Париже и в его Касселе. Правда, не так часто. Но визит вежливости с удовольствием ему бы нанес.
– Благо до него рукою подать, миль восемьдесят, не более? – прекратил смех наследный принц. – Вот вы о каком визите и каких переговорах – из пушек по его дворцу и с казацкими пиками наперевес прямо в его будуар?
– Ну, это на крайний случай. За кого вы меня принимаете, Жан? Разве я похож на разбойника, какими пугают в Европе малых ребятишек? – засмеялся Чернышев. – Слово дворянина – сначала попытка переговоров. Ну а если дубина окажется дубиной, я полагаю, ваше высочество разрешит мне действовать по усмотрению. Не так ли?
– Что ж, по рукам! Но учтите, генерал, мы только что перешли Эльбу. Между нами окажется немалое расстояние, кругом – враги, и я при всем моем желании не смогу оказать вам поддержки.
