Текст книги "Тайный агент императора. Чернышев против Наполеона"
Автор книги: Юрий Когинов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 41 страниц)
Свадебный подарок вкупе с секретным предписанием
На императорском конном дворе рабочий день в полном разгаре. Чистятся стойла в конюшнях, солдаты в форме или в куртках объездчиков водят по кругу застоявшихся за ночь лошадей, а то, оседлав и дав шпоры, гонят их во весь опор, заставляя выполнять самые сложные экзерсисы вольтижировки. А из конюшен доносится фырканье кобыл и меринов и острое ржание стригунков, выкрики обслуги и редкие командные возгласы проходящих по двору офицеров.
В одной из дальних конюшен, где содержался молодняк, Чернышев не без труда разыскал Каблукова. Лицо его, довольно широкое и добродушное, посерело, глаза запали, к одежде кое-где пристала солома. Видно было, что Платон за неделю, как объявился в Париже, сбился с ног и вымотался вконец.
– Не говори, брат! – встретил он друга. – Здесь – что? Можно сказать, уже успел оклематься да отоспаться. А в дороге каково пришлось? Едешь один и то все кишки вымотает. А тут – вот с этими: они в станках, на телеге. Не погонишь же их пехом, чтобы душу Господу отдали. Гляди, красавцы какие!
Они подошли к стойлу, где, разделенные перегородкой, стояли два стригунка, года по два, не более. Кобылка караковой масти с тонкой лебединой шейкой, с маленькой, торчащей между ушами челкой, пугливо скосила взгляд на нового человека и чуть попятилась в угол.
– Но, не балуй! – погладив ее по шелковистой гривке, сказал Платон по-русски.
Жеребец, еще вчерашний подросток, с виду неловкий и голенастый, оказался менее пугливым. Поворотив голову к пришельцам, он позволил Чернышеву подать ему с ладони кусок сахара и даже прикоснуться лицом к своей теплой морде.
– Хоть к тебе в помощники просись! – досадливо произнес Чернышев. – Представляешь, только дотронулся до его бархатного носа, дохнуло на меня живым теплом, так всего какой-то радостью пронизало. Ну какие мы офицеры без лошадей? Теперь неделю, верно, буду слышать их топот да ржание.
– Сегодня, Саша, моя служба при них закончится, – засмеялся Платон. – А тоже жаль прощаться.
Снаружи послышался разговор десятков людей, и в помещение неожиданно вошли генералы, старшие офицеры, егеря и мамелюк из охраны и среди них – сам император.
– Эти лошади от императора Александра? – спросил он, только мельком взглянув на кобылку и жеребца, и обернулся к свите.
– Они самые, сир, – ответил за всех Мюрат. – Арабская масть, средний рост, мускулистые выносливые ноги – то, что вы любите.
Император сделал несколько быстрых шагов к стойлу, но, увидев Чернышева и рядом с ним незнакомого офицера, остановился.
– Граф, – обратился он к русскому флигель-адъютанту, – представьте мне вашего соотечественника, который доставил этот драгоценный подарок от моего брата российского императора.
– Ротмистр Каблуков Первый, – произнес Чернышев, бросив взгляд на Платона, который, сделав строевой шаг вперед, звякнул шпорами и поклонился, резко опустив голову.
– Позвольте, – воскликнул Наполеон, – мне знакомы ваше имя и ваше лицо. Битва под Фридландом? – И, перебив самого себя: – Ну, конечно, Аустерлиц!
– Так точно, ваше величество, – ночь после сражения. Костры в поле. И мы, раненые, возле них. И тут подъезжаете вы, государь, – восторженно припомнил Платон.
– Ну да, – громко расхохотался Мюрат, так что пышные страусовые перья, которыми была увенчана его шляпа, заколыхались, – я еще тогда сказал: какая прекрасная смерть! Но они оказались живы! И тогда ты, сир, подъехал к ним и отдал должное их храбрости и отваге.
Еле заметным движением руки Наполеон прервал тираду своего зятя.
– Приятная встреча, – спокойно сказал он. – С князем Репниным из вашей когорты железных кавалергардов мы увиделись ранее. Он достойно после войны представлял Россию при дворе моего брата короля Вестфалии Жерома. Теперь князь назначен императором Александром к другому моему брату – Жозефу, королю Испании, и вскоре будет в Париже. Я приму его с подобающим уважением – солдаты обязаны всегда отдавать должное подвигу друг друга, тем более, солдаты двух союзных армий. Не так ли?
– О, храбрее русских могут быть только французы, – вновь открыл рот Мюрат. – Я помню, какую трепку ваш полк кавалергардов задал мне тогда под Праценскими высотами! И я никогда не сравню вас, солдат Александра, с какими-нибудь вонючими австрияками.
– Я хочу попросить вас, Неаполитанский король, – снова прервал Наполеон речь Мюрата, – выбрать в качестве моего ответного подарка императору Александру так же двух отличнейшей породы и масти лошадей. Полагаю, вам, предводителю моей славной конницы, это удастся намного лучше, чем выражение не совсем идущих к делу восторгов. Русские кавалергарды знают себе цену и, надеюсь, помнят слова похвалы, которые я выразил им в ту ночь.
– Этого нельзя забыть, ваше величество, – отозвался Каблуков. – Для нас похвала великого полководца тогда явилась высшей наградой.
– Жалую вас, ротмистр, еще одним знаком моего внимания. Вместе с графом Чернышевым хотел бы видеть вас на моих свадебных торжествах, – произнес Наполеон и, круто повернувшись, направился к выходу.
Неаполитанский король и его сопровождающие окружили двух русских стригунков. Замечания первого кавалериста империи и венценосного зятя Наполеона оказались на редкость меткими. Сказывались безусловно высокие знания всадника, столько времени проведшего в седле. И теперь здесь, в конюшне, вся повадка атлета со страусовыми перьями на голове, с длинными, ниспадающими до плеч, слегка завитыми волосами, облаченного в белый мундир с золотым шитьем на груди, в ярко-красных сапогах с золотыми кистями и золотыми же шпорами выдавала в нем лихого рубаку-гусара и, как все гусары, легко и свободно сходившегося с людьми человека.
– Отличный подарок одного императора – другому! – заключил Мюрат свой осмотр и обратился к русским офицерам: – А вы знаете, друзья, какой чести был удостоен я в Тильзите? Брат вашего царя великий князь Константин подарил мне в те дни две пары казацких штанов. Как их – шаровары? Вот-вот! И я всякий раз с тех пор надевал их на торжественные приемы, хотя Наполеон мне выговаривал: ты и так выглядишь, как клоун в балагане, а в этих портах – особенно. Ха-ха!
Немалым ростом отличались оба русских кавалергарда, но Мюрат все же чуть-чуть, скажем, на четверть головы, над ними возвышался. И выглядело их шествие по бесконечно длинному проходу конного двора весьма эффектно – три красавца атлета, взяв друг друга под руки, ведут оживленную беседу, выражая дружелюбие и самую горячую взаимную симпатию.
– Скажу по секрету только вам, мои друзья: на государственном совете, когда обсуждали дело о разводе императора и о том, кому из невест отдать предпочтение, изо всех один только я, Неаполитанский король и близкий родственник Наполеона, оказался против австрийской эрцгерцогини, – признался Мюрат. – Почему, спросите вы? Потому что я не хочу воевать против вас, мои русские друзья! Ха-ха-ха!
Он остановился и, подбоченившись, картинно вскинул голову, увенчанную веером перьев, и выдвинул вперед свой красно-золотой сапог.
– Наши государи, – поддержал короля Каблуков, – должны соперничать не на поле брани, а лишь в том, чтобы превосходить друг друга в щедрости и в оказании друг другу самых высоких знаков внимания.
– Восхитительные слова! – взял под руку наших кавалергардов король и маршал. – Потому я и настаивал на том, что русская принцесса – самая лучшая и самая выгодная для нашего императора пара. Не правда ли, это был бы подарок из подарков?
Каламбур очень понравился и развеселил еще пуще.
– Однако не только безграничная щедрость, но и истинная скромность должна отличать монархов, – неожиданно произнес Чернышев. – Одна русская великая княжна уже была когда-то украшением трона Франции. Может быть, наши государи сочли нескромным поступить также во второй раз?
– Русская – и королева Франции? – изумился Неаполитанский король. – Признаться, никогда не слыхал. Кто же она и когда это было, граф?
– В первой половине одиннадцатого века, ваше королевское величество, – пояснил Чернышев. – Дочь русского князя Ярослава Мудрого Анну взял в жены король Франции Генрих Первый. Вот от них, по сути дела, и берет свое начало французский королевский дом, а также множество других августейших династий в остальной Европе.
– Ага, значит, я был тысячу раз прав, высказываясь в пользу вас, русских! – вскричал Мюрат. – Я сегодня же расскажу эту историю королеве Неаполитанской. Впрочем, не стоит забивать моей жене голову. Завтра она по поручению своего брата-императора выезжает в Вену, чтобы доставить оттуда эрцгерцогиню. Мы же вдвоем с Наполеоном выедем навстречу кортежу и в Компьене примем невесту. Ах, какая это будет радость для императора – он наконец-то обнимет и прижмет к груди свою возлюбленную!
«Которую он еще ни разу не видел», – добавил про себя Чернышев, но вслух сказал:
– Встреча на границе империи символична: муж вводит в свой дом молодую супругу.
– Именно! Так и задумано, – обрадованно произнес Неаполитанский король. – О, вы еще не знаете, какую борьбу мне и Каролине пришлось выдержать за право встретить будущую императрицу! А все – козни семейства Богарне.
И Неаполитанский король, отведя наших друзей в сторону, поведал, какая драма разыгралась в последние дни в Тюильри и вокруг. Когда Наполеон решился наконец объявить Жозефине, что он собирается с ней развестись, она выслушала его молча, а затем рухнула бездыханно на пол. Дело происходило в столовой, обедали они вдвоем. Констан, явившись, поднял императрицу и отнес ее в спальню.
Воля Наполеона была непреклонной, и Жозефине ничего не оставалось, как принять его предложение.
– Еще бы не принять! – Глаза Мюрата выразили то ли зависть, то ли презрение к той, что до сих пор делила трон с братом его жены. – Он же ей, этой старухе, которая когда-то забавлялась с Наполеоном, еще молодым генералом, как кошка с мышкой, знаете, что оставил? Во-первых, Елисейский дворец. Во-вторых, Мальмезон в качестве летней резиденции, в-третьих, Наваррский замок для охоты. Кроме того, три миллиона в год содержания, титул, герб, охрану, эскорт – весь внешний декорум царствующей императрицы! Где еще в мире может случиться такое, чтобы бывшая и настоящая жена – в одном звании?
– Когда-то царствующие особы, оказавшись в схожем положении, вынуждены были уходить в монастырь. Так со своими женами поступали и наши цари, да и многие европейские короли, – усмехнулся Чернышев.
– Совершенно верно, граф! – сверкнул глазами гусар-король. – А наша бывшая решила: еще поборюсь! И что же вы думаете она предприняла?
Тут Мюрат, обняв наших друзей, увлекая их все далее от своих адъютантов и охраны, поведал такое, что говорить ему вряд ли следовало кому-либо из посторонних. Но что поделаешь, если такая широкая гасконская натура, а к тому же еще именно он, Неаполитанский король, со своею женою одержал в сей семейной баталии верх!
Да, Жозефина решилась, как горячо стал доказывать Мюрат, если уж не она, то на троне должна оказаться императрица, которая будет своим восхождением обязана ей, императрице в отставке. И что же вы думаете? Послала к жене бывшего австрийского посла Меттерниха сказать, что Наполеон был бы не прочь выбрать в жены эрцгерцогиню Марию Луизу. А Меттерних и сам, только с другой стороны, рыл тот же самый подкоп! Ну и сладилось дело – Австрия как бы сама сделала предложение.
– Но генеральное сражение оказалось впереди! – озираясь по сторонам, зашептал Мюрат. – Встал вопрос – кому от имени императорской семьи ехать за принцессой? И надо же так окрутить императора – он, наивный, сам предложил послать за невестой Голландскую королеву! А знаете, кто это? Да родная дочь Жозефины – Гортензия!
Почему пал выбор на нее? Она ведь не только Богарне, но тоже из семейства Бонапартов – ее муж Людовик, Голландский король, родной брат Наполеона.
– Однако следует знать мою жену! – тряхнув страусовым нарядом, подбоченился Мюрат. – Королева Неаполитанская ворвалась к брату-императору и прямо с порога: я тебе, братец, выцарапаю все глаза и не задумаюсь, кто ты есть! К черту Гортензию, к черту всех Богарне! Бонапарты будут править Францией, а не какая-то потаскуха со своими отпрысками. Я, сестра императора Франции и сама королева Неаполя, доставлю в Париж будущую императрицу. Или нет – ты вместе с Иоахимом, Неаполитанским королем, выедешь к нам навстречу. «А Гортензия? Что делать ей, тоже королеве?», будто спросил ошеломленный император. И знаете, что сказала братцу моя Каролина? – задохнулся от смеха Неаполитанский король. – Гортензия, сказала моя жена, будет учить тебя, пока я езжу в Вену, манерам высшего света и танцам. «А что, это так необходимо?», растерялся Наполеон. Еще бы, ответила моя жена, вы так помолодеете, ваше величество! И рассмеялась. Кстати, вы не обратили внимание, насколько и в самом деле стал моложе и изящнее наш император?
– Я всегда завидовал его энергии, а сегодня – особенно, – улыбнулся Чернышев.
– Ага, вы заметили, значит? – снова встал в позу Мюрат. – Вот что значит совет моей жены Неаполитанской королевы!
Тут маршал и король спохватился то ли оттого, что наговорил лишнего, то ли потому, что вспомнил о поручении Наполеона выбрать лошадей для подарка Александру, но он извинился и стал прощаться.
– Позвольте оставить вас, друзья, как это и не печально, – крепко потряс он руки Платона и Чернышева. – Надеюсь, на свадебных торжествах мы снова увидимся, и вы непременно будете моими гостями.
И наших друзей тоже ждали неотложные дела. Теперь, когда петербургские лошади были переданы парижским конюхам императорского конного двора, оказалось возможным определиться, кому чем надлежит спешно заняться.
На улице Тетбу, где остановился и Каблуков, велели подать обед наверх, в номера. Пока ожидали гарсона, Чернышев отомкнул секретную шкатулку и извлек из нее бумагу, которую привез из Петербурга Платон. Не без удовольствия, в который раз, пробежал начало:
«Флигель-адъютанту Чернышеву. По случаю пребывания вашего в Париже государь император повелеть изволил возложить на вас особенное поручение доставлять ко мне сведения, в коих военный департамент для потребных соображений крайне нуждается…
Я почитаю для себя приятною обязанностию начертать вашему высокоблагородию цель и правила сего поручения. Благоразумие ваше убеждает меня предварительно, что во всех действиях по возлагаемой на вас обязанности вы сохраните надлежащую скромность и осторожность».
В этом месте Чернышев скосил глаза на Платона и не удержался от смеха:
– А старик Барклай горазд на комплименты. Не ожидал от него. Словно на балах: ах, душка Чернышев!.. Но вот – о деле. «Пользуясь всеми удобностями нахождения вашего в Париже, вы должны прилагать неусыпное старание к приобретению точных познаний статистических и физических о состоянии французской империи, обращая наиболее на военное состояние оной внимание. Вследствие чего потщитесь собирать достаточные известия о всех, относительно до военного соображения, отношениях Франции к зависимым от ее влияния державам и, рассмотрев оные основательным образом, доставьте ко мне описание о числе войск во Франции, устройстве, образовании и вооружении их, расположении по квартирам, с означением мест главных запасов, о состоянии крепостей, о свойствах, способностях и достоинствах лучших генералов и расположении духа войск.
Не менее потребно еще достаточное иметь известие о числе, благосостоянии и духе народа, о внутренних источниках сей империи, или средствах к продолжению войны».
– Широк замах, ничего не скажешь, – крутанул головой Чернышев. – А как иначе? Без учета всех слагаемых полной картины не получишь. Так ведь, Платоша?
– У Барклая в основе всего – наука, четкий расчет. Это, Саша, не за косы дергать солдат да усы у них с мясом выдирать! Но ты далее прочти – о картах военных театров и военных же сочинениях.
– Да, тут как раз о том, – продолжил Чернышев. – Слушай же: «Государю императору угодно снабдить депо карт всеми полезными и необходимыми воинскими сведениями; почему употребите все способы узнавать о всех важных картах, планах и сочинениях, и присылайте ко мне оные реестры с означением цен, дабы, по мере необходимости, можно было на покупку оных доставлять к вам деньги.
Пребывание ваше в Париже открывает вам удобный случай доставать секретные проекты, сочинения и планы к исполнению каких-нибудь по военной части предметов или тайные диспозиции о движении, действии и расположении войск; употребляйте возможные старания к приисканию и доставлению ко мне сих редкостей, какою бы ни было ценою».
Эх, Платон, каким я тут сочинением разжился! Да вот оно на столе. Гляди: «Теоретический и практический курс высшей тактики». А сочинитель сего труда – Жомини, военный писатель и сам полковник. Знаешь, когда увидел у знакомых офицеров-французов сих два тома еще в Австрии, руки задрожали. А прочел – голова прояснилась и все, что сам видел на войне, все начинания, кои на моих глазах рождались у Наполеона, – вдруг обрело открытый смысл. Вот по таким сочинениям и надо учить наших офицеров, если мы хотим и вправду иметь непобедимую армию!
– А нельзя ли с этим Жомини сойтись? – спросил Платон. – Одно дело сочинения, другое – его живые мысли, а?
– Слышал такую поговорку – найти топор под лавкой? – засмеялся Чернышев. – Это, брат, у меня давно заметано. Да теперь Жомини в Испании с корпусом маршала Мишеля Нея. Сочинитель сей у него как раз начальник штаба. Вернутся, тут же найду способ встретиться. Кстати, Жомини – швейцарец, не французский подданный. Так что у него не только язык – руки могут быть развязаны, а это имеет для нас, как сам понимаешь, немалое значение: послужил французам, может, послужит и нам?
– Губа, гляжу, у тебя не дура – на что нацелился! – присвистнул Платон. – Барклай, выходит, всем своим министерством еще только над сим предписанием корпел, а ты вон какие сети уже расставил. Не даром царев хлеб жуешь.
– А то! – задорно подмигнул Чернышев. – Давай-ка до конца добежим, чтобы с бумагой покончить. Тут одна мысль важная! «Для собрания сколь возможно о состоянии французской армии более материалов, я почитаю нужным, чтобы вы, под видом временных поручений или других каких-либо предлогов, для обозрения важнейших проектов оной чаще делали в разные места поездки». Обратил внимание? – поднял Чернышев глаза на друга. – Это дело нам с тобою в первую очередь сегодня бы и обсудить. Да, вот еще совсем в конце: «Как важность сего поручения требует, чтоб все сношения со мною были в непроницаемой тайне, то, для вернейшего ко мне доставления всех сведений, обязаны вы не испрашивать в том посредства господина посла, а использовать для сих целей курьеров, кои к вам будут приписаны особо».
Чернышев отложил бумагу и вспомнил прощальную, накануне самого отъезда сюда, аудиенцию у государя.
– Как тебе, Чернышев, известно, – сразу сказал царь, – высочайшим указом я определил генералу от инфантерии Барклаю де Толли состоять при мне в качестве военного министра. Мысли его о проработке всей военной доктрины нашел я дельными и весьма своевременными. Одна из мер, о коей я хочу повести с тобою речь, обдумана нами вместе с министром иностранных дел графом Румянцевым – необходимость иметь при наших миссиях в иностранных державах военных чиновников, которые доставляли бы в наш военный и дипломатический департамент важнейшие для блага государства сведения.
Как всегда, Чернышев со вниманием слушал государя.
– Я и мои министры решили отдать сих военных чиновников под начало наших чрезвычайных и полномочных послов, – продолжал государь. – С тобою же мы положили поступить иначе. С начала австрийской войны ты – мой постоянный представитель при особе французского императора. Нахожу нужным тебя в сей должности оставить и в дальнейшем, о чем сообщаю в письме, которое ты отвезешь Наполеону. Но это наружно. На самом же деле ты будешь как бы и военным атташе, только вне ведения князя Куракина.
На сей раз Александр Павлович внимательно прислушался к своим словам, стараясь убедиться, все ли он сказал правильно и достаточно понятно. Наконец, после паузы, нашел необходимым объясниться более детально.
– Видишь ли, у посла иная, нежели у тебя, Чернышев, цель. К тому же, буду с тобою откровенен, князь Александр Борисович послан мною во французскую столицу с одною лишь целью – для представительства. Ты, надеюсь, помнишь пребывание там графа Петра Александровича? При нашем с Францией официальном союзе держать Толстого, противника сих отношений, более оказалось невозможным. Куракин же и стоял у начала союза в Тильзите, и ныне – восторженный его сторонник. Хотя иных качеств за ним, прости, я, увы, уже не усматриваю. Но как мои намерения по отношению к императору Наполеону прямодушны, то я предпочитаю пусть и лишенного достоинств князя кому-либо другому. Пусть он был бы, как и Толстой, умен. Но умом своим оказался бы лишь способен возбудить подозрения у императора Франции и его окружения. Посему…
Тут Александр Павлович снова сделал остановку в своей речи. Затем почему-то встал, наверное, чтобы чуть размять затекшую, ту, что была ушиблена, ногу. И снова присев, закончил свою мысль:
– Посему главным своим представителем, особенно по вопросам наиважнейшего, если не сказать, секретнейшего свойства, полагаю быть в Париже тебе, Чернышев.
– Доверие вашего величества умножает мои силы, – ответил флигель-адъютант. – Постараюсь все их без остатка отдать моему государю и отечеству.
– Иного ответа я от тебя и не ждал, – удовлетворенно произнес царь. – Хочу условиться с тобою о помощнике для тебя и о курьерах. Кого бы ты желал в товарищи?
– Ротмистра кавалергардского полка Каблукова Платона, – не раздумывая, попросил Чернышев.
– Выбор одобряю. Наслышан, как ты его и брата вызволил из Франции после их плена. И я, как тебе известно, их не забыл – отметил Владимиром и Анною, – согласился Александр Павлович. – Но помни, за тебя Каблуков должен и в огонь, и в воду.
– Смею поправить ваше величество. Не за меня, а мы с ним оба, как каждый русский, – за веру, царя и отечество!
Александрова улыбка обласкала флигель-адъютанта.
– Ну, с Богом! – Император встал, желая обнять тут же вскочившего на ноги Чернышева, но сдержал себя и лишь положил ему руку на плечо.
«Как же мог я усомниться в верности и преданности мне сего прямодушного и отменно умного и храброго офицера, к тому же, можно сказать, моего крестника? – с легким укором обратился к себе император. – Что случилось тогда и что оказалось причиной размолвки – наветы, козни, наушничество завистников? За спиной у каждого, в том числе и моею, столько завистников и врагов! Нет, тут сказалось иное, надобно хотя бы себе самому признаться, – ревность. Да, ревность к тому, как быстро сошелся император Наполеон с моим посланцем. Без чопорности и высокомерия – сих качеств иных монархов. И я, следственно, недалеко ушел от тех, кто сомнительною дистанциею отделяют себя от своих подданных. Но как до конца довериться людям, когда почти в каждом – двоедушие?
А как без него, двоеличия, если оное – средство ума, если без сего свойства не видать тебе, император Александр, верховенства над тем, кого ты счел необходимым превзойти и преодолеть?»
– Ну, с Богом, Александр, – снова произнес царь и удивился тому, что назвал своего флигель-адъютанта впервые их общим именем. Однако и теперь не решился сделать то, что хотел, – обнять на прощание. Вместо этого сказал: – Каблукова вскоре пришлю. Вместе с ним получишь предписание, как и что делать.
Предписание, о котором говорил государь, теперь лежало перед ним. Он взял его и, поднеся огонь к одному из углов бумаги, бросил горящий лист на медное блюдо.
– Такое нельзя хранить, – глянул в открытое лицо Платона. – Пусть с нами и умрет то, что мы и так не забудем, потому как также полагаем благо отечества, как военный и иностранный министры и как наш государь. А теперь – о том параграфе, что трактует о поездках в разные места.
– Предлагаешь мне проведать маркиза, у которого, я служил? – догадался Платон. – Поставка лошадей в кавалерию и все прочее?
– Вот такого товарища я и хотел, чтобы ничего не надо было разжевывать, – обрадовался Чернышев. – Давай, дуй к нему, Платоша, сразу же после императорской свадьбы, на кою мы все-таки с тобою высочайше приглашены. А сразу после празднеств – в Россию. Будет, с чем тебя отправить. Тут у меня уже давно созрел один план, к коему я, так же не мешкая, сегодня же и приступлю.
