Текст книги "Тайный агент императора. Чернышев против Наполеона"
Автор книги: Юрий Когинов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 41 страниц)
Не избегайте делать добро другим
У самых дверей дворца Нейли Чернышев чуть не столкнулся – лоб в лоб – с гусарским капитаном.
– Ба, Канувиль! Я – в дом, а вы – из дому? Составьте же мне компанию, не убегайте. – остановил Чернышев офицера.
Гусар вызывающе смерил взглядом русского атташе и процедил сквозь зубы:
– Княгиня предпочитает принимать меня одного. К тому же свидание с женщиной – это не игра в вист, где требуются партнеры.
– О, я не знал, что вы так изощрены в игре, которая не допускает соперников. Что ж, впредь буду помнить и поступать так же, как вы, мой уважаемый индивидуалист.
– Бьюсь об заклад, что вы в этом не преуспеете, несмотря на все ваши победы у иных дам. Дама, порог которой вы спешите переступить, как вы, надеюсь, догадываетесь, уже занята.
– В таком случае мне остается лишь позавидовать вам, мой капитан, – ответил улыбкой на явную усмешку Чернышев и отдал честь гусарскому офицеру.
Полина Боргезе вошла в гостиную одетая так, будто собиралась куда-то выезжать. На ней было платье из индийского муслина на бледно-розовом чехле, на голове – перья марабу, приколотые бриллиантовым аграфом. Ее взгляд очень напоминал взгляд брата императора, когда он был чем-то раздосадован или просто недоволен.
– Вы, Северная Оса, наносите визиты без предупреждения. А что, если бы я уже успела уехать?
– Для меня бы, ваше высочество, не составило труда приехать в другой раз.
– Ну а если бы я оказалась занята? Например, от меня только что уехал мой дантист, который, как обычно, раз в неделю осматривает мои зубы.
– Я как раз вашего врача встретил в дверях – такой высокий, красивый, с гусарским ментиком на плече. Мы с ним вместе были на австрийской войне, и тогда же я составил о нем мнение как о несносном хвастуне и грубияне. В остальном же это тем не менее хороший парень.
Полина разразилась жемчужным смехом.
– Вот за что вы мне нравитесь. Оса, – из любого положения всегда готовы найти выход. А Жюля вы верно определили. Представьте, у меня ведь действительно был дантист, а в это время вваливается он, Канувиль. Входит громкий такой, бесцеремонный и ложится на кушетку со словами: «Доктор, прошу вас самым аккуратнейшим образом манипулировать своими инструментами. Зубки моей Полины – самое дорогое сокровище!» – «Ах, как вас, ваше высочество, обожает ваш муж князь Боргезе!» – восторженно воскликнул доктор, когда я его провожала до двери. Наверное, в это мгновение здорово икалось моему бывшему супругу. Вы правы: Жюль бесподобный нахал и фанфарон.
– И все же – перефразируем то, что я уже сказал: хороший парень, – улыбнулся Чернышев.
– О, вы ревнуете, моя дорогая Оса, – обняла его за плечи Полина и поцеловала в щеку. – С Жюлем я знакома задолго до вас, и это, как вы знаете, не помешало мне сблизиться с вами. Впрочем, не станем касаться соперников. Вспомните, что я вам сказала однажды: вы будете делать только то, что я пожелаю сама. А теперь, мой не менее бесцеремонный друг, за кого выдать вас, если Жюль так славно сыграл сегодня роль князя Боргезе? Знаете, это будет как на маскараде. Я так обожаю маски!
– Вообразите, ваше высочество, что перед вами – наследный принц Швеции, – принял условия игры Чернышев.
Княгиня усмехнулась, но тут же свела брови, отчего выражение лица стало еще более напоминать Наполеоново.
– Ой, не расстраивайте меня вашими неуместными шутками! Вы думаете, что меня развеселили? Напротив, заставили вернуться к самому неприятному, что я пережила в последние дни. Можете вообразить, что произошло? У шведского короля несчастье. Он обращается к императору Франции с просьбой помочь в выборе принца. Представляете, какая это удача: получить нам, Бонапартам, еще один европейский трон! Император вызывает из Касселя Жерома и предлагает ему Шведское королевство. И чем, вы думаете, отвечает на предложение непутевый братец? Отказом! Он же – король Люстиг! Ему веселее пить пиво со своими розовощекими, как вестфальская ветчина, немцами, чем отправляться куда-то в северную страну, где, говорят, нет никакого пива и к столу на обед, ужин и завтрак подают одну селедку.
– Небогатая и суровая страна. И там не так весело, – осторожно вставил Чернышев, давая княгине возможность полностью высказаться.
– Да, невеселая страна, как сказал и император. Но это же древний королевский дом, несравнимый с ветчинным королевством! Но кому этот дом должен достаться? Без трона – брат Люсьен. Но – боже! – император поставил условие: развод с простушкой Александриной Блешан. Куда там! Лучше, говорит, останусь всю жизнь частным лицом, чем изменю той, которую люблю. Кто бы из нашей семьи смог с достоинством представлять власть в любой державе, – наша третья сестра, Элиза. Но у нее свой принципат в Италии – Лукка. И как она им управляет! Ее герцогство стало государством муз и науки. Но это я так, к слову.
– И что же теперь? – Чернышев осторожно направил княгиню к главной теме.
– Что теперь? – повторила Полина. – Теперь нас, Бонапартов, ожидает самое страшное и непоправимое, что только может произойти, – мы своими руками должны будем облагодетельствовать своих врагов. Да-да! И не смотрите на меня так укоризненно, я знаю, что говорю: брат решил передать шведский трон пасынку Евгению, этим Богарне. Я знаю это от Гортензии – она-то в курсе дела. Ах, какая жалость – Каролина и Мюрат уехали в свой Неаполь! Мы бы вместе обязательно что-нибудь придумали. Ну, кому отдать целую страну, которая свалилась нам в руки, точно ее послало само небо? Хоть все бросай и поезжай сама. Но какие я стану принимать там ванны, разве что вместе с белыми медведями в Ледовитом океане, так, кажется, называется тамошнее море?
– Простите, ваше высочество, но теперь и мне не до шуток, – остановил ее Чернышев. – Вы сказали, что некому передать шведский трон? Осмелюсь заметить, что это не так. Помните, вы однажды признались мне, что есть кровная связь и есть дружба, которая ей – ровня.
В глазах Полины мелькнула внезапная радость, и она схватила гостя за руку.
– Мать Мария! Да вас послало мне само Провидение! Как же я могла забыть о Жане и Дезире? Ну да, князь Понтекорво – он же шурин Жозефа и, конечно же, нам, Бонапартам, родственник! Но как заронить эту мысль тому, от решения кого может зависеть успех? Брат не примет ничьих советов, скорее сделает наоборот.
– Полагаю, вы здесь не правы. Императору как раз будет лестно, что именно на маршала Франции, одного из лучших его сподвижников, падет выбор дружественной державы, хотя сам он в этом выборе не будет принимать никакого участия.
– Так кто же определит успех в таком случае?
– Шведская нация, ваше высочество, – сказал Чернышев. – От ее имени князь Понтекорво уже получил предложение. И сделал это специально прибывший из Стокгольма посланец – шведский офицер Мернер.
– Так что же вы мне, граф, сразу не сказали? – вспыхнула Полина. – Не наведи я вас на эту мысль, вы бы так до главного и не дошли. Или вы с этим ко мне и примчались, хитрец вы этакий?
– Осмелюсь признаться, вы правильно угадали мое намерение, – согласился Чернышев. – Не далее как вчера, перед отъездом Жана, Дезире и Испанской королевы в Пломбьер, я побывал в Ла Гранже, где от самого князя услыхал эту новость. Как я понял, прибывший офицер представляет самую могущественную в Швеции партию – блестящих гвардейских и армейских офицеров. Именно они остановили свой выбор на маршале Бернадоте, отдавая должное его доблести и благородству. Выбор, между прочим, окончательный и твердый. В этом уверен сам Жан. Но мне думается, что было бы далеко не лишним выбор самих шведов подкрепить мнением, исходящим от французской императорской семьи.
Княгиня в раздумье закусила губку и вновь сдвинула брови.
– Куда это я собралась? Ах да, хотела в Тюильри к Марии Луизе. Но нет, велю отложить, – и она схватилась за колокольчик.
– Если мне будет дозволено знать, – вкрадчиво начал Чернышев, – ваше высочество желают послать к этому шведу приглашение посетить ваше высочество нынче в вашем замке?
– Ах, что бы я делала без таких верных и умных друзей, как вы! – склонилась она к нему и на сей раз поцеловала в губы, как делала уже не раз здесь ночами. – Теперь я знаю, что вы – подлинный друг Жана и, конечно же, мой друг. Я приму этого шведа. А кто и что он?
– Барон. Я навел уже о нем справки. Вот вам название отеля, где он поселился, и его имя и звание.
– Хм, барон? – игриво повторила Полина. – Немецкий барон, кажется, у меня уже был. А вот что касается шведской знати… – Ну что ж, может быть, и он удостоится чести пополнить мою интимную коллекцию. Он, как и вы, – с севера. Но не печальтесь, мой друг, вы из северян были у меня все-таки первым.
– Надеюсь, первым и останусь? – в тоне игры подхватил Чернышев.
– А Жюль Канувиль, вы его не боитесь? – улыбнулась Полина.
– Он не в счет, поскольку ваш же соотечественник. К тому же что может произойти между нами? Только новая франко-русская война, – засмеялся Чернышев. – Но до нее, полагаю, еще далеко.
Тот самый Жомини
Как только Чернышев в начале восемьсот десятого года появился в Париже в новой должности постоянного представителя российского императора при императоре французском, Наполеон через Савари приказал в обязательном порядке принимать его в домах самой высшей знати.
Круг лиц, до которых относился сей рескрипт, начинался с членов императорской семьи, маршалов и министров и завершался генералами и видными чиновниками различных департаментов и ведомств.
Жест этот означал: несмотря на то, что император Франции породнился с империей австрийской, его союз с Россией неколебим и тверд. И как доказательство сего – почет и подчеркнутое внимание к посланцу и «интимному другу императора Александра», как определил Чернышева сам Наполеон.
Вот почему нашего героя в понедельник, например, могли видеть в салоне Наполеоновой сестры, во вторник – у Талейрана или начальника штаба Великой армии Бертье, в среду, положим, у известного маршала или генерала, в четверг или пятницу – у заезжего короля или герцога какой-либо вассальной державы.
После же пожара у Шварценберга, где так мужественно и благородно проявил себя флигель-адъютант русского царя, Чернышев, что называется, оказался в Париже подлинно нарасхват.
Не только именитые особы угощали им друг друга, но люди, имевшие о нем еще недавно весьма поверхностное представление, раскидывали сети, чтобы любыми средствами заполучить к себе на вечер высокопоставленного гостя, друга сразу двух императоров.
Зато уж те, с кем хотя бы однажды пересеклась его судьба, с гордостью числили его среди самых обожаемых и близких друзей.
Нет, то не о княгине Боргезе. Она, как понимает читатель, особая статья. Речь, допустим, о доме маршала Мишеля Нея. Надеемся, что читатель не забыл, как отважный русский атлет, прижимая к груди пребывавшую в обмороке мадам Ней, выносил ее из огненного ала.
Отныне Аглая Ней называла Чернышева не иначе как своим спасителем и ангелом. Потому, как только вернулся из-за Пиренеев ее супруг, не проходило и недели, чтобы русский гость не был главным украшением званых неевых обедов.
Для нас же важно отмстить другое: здесь, у маршала, наш герой впервые познакомился и коротко сошелся с подвижным, как ртуть, ироничным и не лезущим в карман за острым словом тридцатилетним полковником Жомини.
Да-да, тем самым военным историком и писателем Антуаном Генрихом Жомини, сочинения которого в свое время так поразили Чернышева и с которым он давно уже мечтал войти в тесные сношения.
Командующий шестым корпусом Великой армии маршал Ней и начальник штаба этого корпуса полковник Жомини оказались давними друзьями. Вернее сказать, маршал Ней был первым, кто некогда открыл в еще совсем молодом офицере-швейцарце, добровольно вступившем во французскую службу, знатока военной науки.
Однако об этом лучше по порядку, как сам новый знакомый поведал о себе Чернышеву – в первый же вечер, когда они сошлись за столом у Неев.
– Говорите, в восторге от моих сочинений? – пытливо заглядывая в глаза Чернышеву, переспросил Жомини и вдруг рассмеялся. – А я, представьте, первый свой труд не мог напечатать в течение нескольких лет! И знаете, к кому бросился за содействием? Был такой поверенный в делах русской миссии в Париже Убри. Я пришел к нему и говорю: хотел бы посвятить свое сочинение о военной науке императору Александру и поступить в русскую службу. И представьте, что услышал в ответ: «Вы нас, вероятно, считаете варварами, если полагаете, что в ваши юные лета вы уже можете учить наших генералов военному искусству». А было мне, кстати, тогда столько же, сколько вам, – лет двадцать пять.
Чуть ли не с отрочества сын мэра швейцарского городка Пайерна стал бредить военной карьерой. Но страна, где он родился и жил, не имела армии. Война гремела где-то по ту сторону гор, на равнинах галльских и прусских. Лишь отголоски сражений достигали его отчего дома.
Солдаты Бонапарта прошли через швейцарские мирные кантоны, как иголка сквозь сукно, направляясь в сторону Австрии и Италии. В Швейцарии стали создаваться батальоны милиции, один из которых взялся собрать юный Антуан, до этого начавший служить биржевым маклером.
– Меж тем книги, которые я глотал пачками с самого детства, возбудили во мне такое страстное стремление стать великим вождем ратных легионов, что я ничего не смог с собою поделать, – охотно вспоминал о начале своего пути Жомини. – Так я поступил во французскую армию и, представьте, был зачислен адъютантом к Нею. Вероятно, виновниками взлета моей карьеры оказались все те же книги – из них-то я кое-что уже знал о великих полководцах древности.
Незадолго до Аустерлица Ней в награду за военную сметку и личную храбрость послал молодого офицера к Наполеону с донесением об окружении целой австрийской армии под командованием генерала Мака. То было триумфом Нея и Ланна, почти без кровопролития победивших многотысячного неприятеля и склонивших его к капитуляции.
Вместе с донесением о победе адъютант маршала осмелился представить императору свою рукопись под названием «Трактат о больших военных операциях», только что законченную в промежутках между боями.
– Еще говорят, что наш век не идет вперед! – сказал Наполеон своему адъютанту герцогу Бассано, познакомившись с трактатом. – Вот вам молодой офицер, да еще и швейцарец, излагает такие веши, каких я никогда не слыхал от наших ученых мужей и которые вряд ли поймет иной генерал.
К Нею Жомини вернулся в чине полковника и вскоре был назначен начальником штаба корпуса.
Непревзойденный талант объявился у швейцарца. Многие генералы, закончившее в свое время офицерские школы и накопившие немалый опыт войны, и впрямь оказались не в состоянии овладеть тем, чем обладал этот самоучка – даром предвидения, так необходимым в военном искусстве.
Даже самого Наполеона сей самородок однажды вверг в изумление. Дело было так. За месяц до войны с Пруссией Жомини передал императору записку, в которой изложил три варианта поведения неприятеля и высказал совет, как поступать в этих случаях французам. Наполеон одобрил выводы и приказал полковнику, сдав на время свои обязанности по корпусу, прибыть в его, императора, распоряжение.
Жомини сказал тогда Наполеону:
– Если мне будет позволено воспользоваться четырехдневной отлучкой, то я нагоню ваше величество в Бамберге.
При слове «Бамберг» Наполеон побледнел.
– Кто вам сказал, что я буду в Бамберге?
– Карта, ваше величество, карта Германии.
– Как карта? На ней сотни разных дорог, кроме бамбергской.
– Да, сир. Но всего вероятнее, что ваше величество употребите против левого фланга пруссаков тот маневр, который был использован в австрийской войне при движении на Донауверт против правого фланга Мака, и на Сен-Бернар против Меласа. При том же нет иного пути, как через Бамберг на Геру.
– Хорошо, – сказал, удивленный император, – я действительно намерился следовать в Бамберг. Будьте там ровно через четыре дня. Но не говорите о моем маршруте никому, даже Бертье: никто не должен знать о моем замысле.
– Так что же, мой друг, вас все-таки восхитило в моих печатных трудах? – продолжил через несколько дней разговор с юным военным атташе знаменитый ученый уже в своем доме, в небольшой комнатке, служившей ему кабинетом. – Лелеете мечту стать генералом и заранее познать науку побеждать? Что ж, у вас были свои гении. Например, Суворов. Да вот беда – никто из великих полководцев не умудрился оставить по себе полного и цельного описания хотя бы собственных побед! Не взялся пока за это и Наполеон. Вот почему приходится таким, как я, восполнять их пробелы. Ваше же стремление – похвально. Офицер, который тщится изучить опыт передовой военной державы, делает свое пребывание в столице чужого государства не праздным, а в высшей степени полезным и лично для себя, и в первую очередь для страны, которой служит.
Так, без лишних церемоний, определил интерес к своей особе военный писатель, и Чернышеву ничего не оставалось, как развести руками и сердечно поблагодарить.
– В таком случае, будущий генерал, извольте угадать, как удалось мне, лично не выигравшему ни единого сражения, проникнуть в святая святых военного искусства?
Взгляд угольно сверкавших глаз был ироничен. В руке, унизанной перстнем, рюмка с густым ликером в блестках солнечных лучей походила на волшебный сосуд с магическим зельем. И сам историк в своем кабинете, заваленном древними фолиантами и кипами всевозможных штабных бумаг, выглядел чародеем, которому доступны тайны, не подвластные простым смертным.
– Вероятно, вы овладели каким-нибудь петушиным слотом. Оно и помогло вам, как сказочным ключиком, открыть заветную тайну, – улыбнулся Чернышев.
– Вы угадали, мой друг. Я вывел удивительный закон, объяснивший мне многое – закон победы! Да, общее для всех войн и полководцев всех времен правило, которое одно только и ведет к виктории. И правило это – на редкость простое. Если хочешь одолеть врага, бросай в решающее место основную массу войск, охватывай противника с флангов. А когда фронт неприятеля растянут, бей по главным его силам, чтобы их расчленить и уничтожить порознь.
– Так это же излюбленный прием Наполеона! – воскликнул Чернышев.
– Естественно, мой друг. И я не сомневаюсь, что вы его познали, когда находились бок о бок с великим полководцем в австрийской войне. И у Наполеона, скажем так, от вас не было никаких секретов. Так ведь? А в свое время за разглашение сих тайн я чуть ли не поплатился.
И Жомини, усмехаясь, поведал, как Наполеон приказал однажды министру полиции Савари запретить печатание его трудов.
– Догадываетесь, почему? – засмеялся писатель. – Чтобы не разглашать секретов. А то, заявил Наполеон, все станут поступать, как я, и начнут одерживать надо мною верх.
Ликер так и остался нетронутым в рюмках, а Жомини хлопнул себя по лбу и еще пуще рассмеялся.
– Как до подобной, простите, глупости мог додуматься гений? Секреты, тайны, которыми якобы могут воспользоваться недруги! Да к сим тайнам надо еще иметь голову Наполеона!
– Искусство полководца, – подхватил мысль ученого Чернышев, – это как стрельба из пистолета: каждый вроде бы в состоянии нажать курок и произвести выстрел, но не каждому дано точно попасть в цель.
– Вот-вот, мой друг, замечательные слова! – воскликнул Жомини. – Закон, о котором я говорил, честно говоря, никакая вовсе не тайна. Сколько тысячелетий люди воюют и всегда побеждают именно превосходством в силе, внезапностью ударов, умением окружить, охватить противника с боков и с тылу. А как же иначе? Да все дело в том, когда и где применить тот или иной вроде бы всем известный маневр! А это доступно лишь подлинному вождю рати!
– Иначе получалось бы так, – дополнил Чернышев, – достаточно первому попавшемуся человеку усвоить определенный набор приемов – и виктория у него, как говорится, уже в кармане. Нет, побеждают не догмы и схемы, а умение из сотен вариантов сыскать в данном случае тот единственный, который и приведет армию к победе.
– Вы талантливый ученик, месье Чернышев. Если будете постигать военную науку с такой же, как теперь, скоростью, очень скоро ваши плечи украсят генеральские эполеты. Впрочем, тупицам всегда быстрее дают чины. Они берут не талантом и знаниями, а тем, что собираются, как волки в стаю, и грызут тех, кто их умнее и способнее.
Оказалось, что его, писателя, стали упрекать в том, что он-де навязывает в военном искусстве лишь мертвые схемы и шаблонные приемы.
– Я никому и ничего не навязываю, только разбираю те сражения, которые вошли в историю. А уж задача читателя приложить к моему изложению свою голову. Ну а у кого ее нет, тут уж не моя вина! – усмехнулся ученый. – Природный гений, вероятно, во многих случаях своими непосредственными действиями может превзойти любую теорию. Однако же знакомство с опытом предшествующим его лишь несказанно обогатит. Потому для острого и пытливого ума, желающего учиться, мои описания – толчок для собственных размышлений. Вот почему в конечном итоге Наполеон приказал печатать мои трактаты и учить по ним будущих офицеров. Он, прирожденный гений, добившийся всего собственным умом, тем не менее одним из первых понял, что хотя часто преуспевает в силу умения, все-таки лишь соединение знания и мастерства создает более совершенного человека. В нашем случае – военного гения.
Да, война была искусством. И учиться этому искусству, как любому другому, следовало постоянно, если сам полагаешь, что истинное твое призвание – ратная судьба.
Что же могло быть счастливее для нашего героя, который и сам, как Жомини, с ранних лет мечтал посвятить себя армейской службе, чем встреча с таким блестяще одаренным человеком! Потому беседы с Жомини, чем дальше, тем больше становились для Чернышева моментами наивысшего наслаждения, когда оба – учитель и ученик – ощущали в себе прилив вдохновения и радости сотворчества.
Однако как бы отвлеченный, философический разговор, который они вели, был только частью их бесед. А как все вдруг озарялось неожиданно ярким светом, когда острая и беспощадная мысль мэтра вдруг касалась события, над которым сам не раз размышлял, но главного будто и не углядел!
Да вот, к примеру, война восемьсот седьмого года в Пруссии, когда оба они, нынешние собеседники, были ее непосредственными участниками. Конечно, находясь в противоположных лагерях. Известно, что в баталиях тех победило французское оружие. Но могла ли та война по своим результатам оказаться иной?
– Естественно, силы русской, австрийской и прусской армий вместе превосходили мощь Наполеоновых войск, – пожал плечами ученик. – И если бы появилось более слада и взаимодействия…
– Это, дорогой друг, гадание на кофейной гуще. Нам же потребен точный ответ: кто, где, когда упустил возможную победу.
Выходило, Жомини давно нашел ответ, и не путем предположения, а сопоставляя шаг за шагом весь ход кампании. Потому с такой непререкаемой ясностью он и мог предложить свое решение.
– Итак, возвратимся мысленно на три года назад, – завертел рукою с перстнем ножку рюмочки, на дне которой – зеленый волшебный огонь. – Зима. Прусская армия разбита. Берлин пал. Наполеон перешел Вислу и рискнул продолжать движение к Кенигсбергу, имея в тылу Австрию, а перед собою – всю мощь России. Что предпринял бы в подобной ситуации сам Наполеон, поменяйся он ролями с той же Австрией?
Колкий взгляд насмешливо-ироничных глаз вопрошающе уставился на нашего героя. Чернышев всей пятерней взлохматил курчавый чуб, монгольские глаза прищурились, словно отыскивали в изумрудном огне напитка, разлитого в хрустальные рюмки, единственный безошибочный ответ.
– Наверное, полководец нанес бы стремительный удар по тылам войск, голова которых оказалась далеко от родимой Франции, аж на границе с Россией, – высказал он догадку.
– И какими же силами? – теперь прищурился мэтр.
– Достаточными, вероятно, чтобы произвести панику.
– А вот и не о панике речь – о полном и сокрушительном разгроме! Наполеон, имея дело с армией, далеко отошедшей от своей страны и растянувшейся по всей Европе, наверняка двинулся бы всеми своими силами в середину этой массы, иными словами, на Одер, дезорганизовал коммуникации, по которым шло снабжение войск, и стал бить бы в хвост и в голову неприятеля почем зря.
– Иными словами, полководец применил бы закон победы, о котором мы не раз с вами толковали? – обрадованно отозвался Чернышев.
– Вот именно! – воскликнул мэтр. – Прием мертв, маневр действительно ничего не стоящий шаблон, если не знать совершенно точно, когда и где его применить. Тут же была ситуация, в которой все говорило за успех. Поступи так Австрия, и я уверяю вас – со всемогуществом Наполеона было бы покончено навсегда. Его армия смогла бы считать себя счастливой, если бы ей удалось хотя бы половинным числом пробиться назад, к Рейну. А все данные заставляют полагать, что ей этого бы не удалось сделать.
Чернышев мысленно представил себе карту Европы, окинул взглядом пространство от Вислы к Одеру и от него к Рейну и границам Франции и понял: победа действительно была в руках коалиции, и Австрии после Аустерлица не пришлось бы второй раз терпеть позор поражения.
– А что же Австрия? – как бы угадал Жомини мысли Чернышева. – Она, имея к тому времени более ста тысяч прекрасного войска, лелеет мечту гада через два увеличить свою армию тысяч до трехсот и вот тогда… Но «тогда» в той кампании уже не оказалось ни для нее, ни для ее союзницы России. Хотя вы, русские, дрались и под Аустерлицем, и потом в Восточной Пруссии как настоящие храбрецы. Но никакое мужество, друг мой, не заменит умения грамотно воевать.
Ну хорошо – без тактики и стратегии не добиться победы. Но что же случилось в Испании с маршалами и самим великим полководцем, виртуозно владеющим искусством войны?
Павел Осипович Моренгейм, отправленный Репниным в Мадрид, сообщал: «Присоединение Испании к Франции в настоящее время почти наверняка вызвало бы еще больший размах повстанческого движения, которое в этом случае усилилось бы благодаря присоединению к нему всех тех, кого ни интересы, ни необходимость не связывали бы больше с партией кораля…»
Дала сбой и военная, и политическая стратегия Наполеона. Почему?
Маршал Ней, с которым не раз Чернышев заводил разговор об Испании, давал на удивление простое объяснение:
– Солдаты моего корпуса сражались, как львы. Вот если бы и другие так отчаянно дрались…
Увы, недалеко от «храбрейшего из храбрых» ушел и Наполеон. В разговорах с Чернышевым он не раз заявлял:
– В Испании не достает главного движителя событий. Каждый из моих маршалов хочет действовать там независимо. Только мое присутствие могло бы разрешить затянувшийся конфликт. Но у меня заняты руки здесь…
Лишь Жомини давал ответ, приближающийся к истине:
– До сих пор в Европе воевали армии против армий. В Пиренеях впервые – армия против народа.
Это знал и сам Чернышев. Но то, что однажды произнес Жомини, заставило задуматься:
– Приезд Наполеона в Испанию, конечно, на какое-то время может изменить положение: найдутся людские резервы, улучшится снабжение войск. Окончательной же победы все равно не будет. И знаете, почему? Наполеону уже испанская война не нужна. Ему нужна новая – молниеносная и с победою наверняка. Здесь же – дохлое дело, на котором не получишь ни военных, ни политических лавров. Посему – пусть, дескать, там тлеют тихонечко угли, подернутые золой. Может, и само со временем погаснет. А вот новой грандиозной войне, которая поднимет престиж полководца и славу нации, – все внимание… Впрочем, будущее – предмет не моих исследований, а скорее гадалок и прорицателей.
И, внимательно глянув на Чернышева, словно заглянул в душу:
– А может, сии угадывания – по вашей части, мой русский друг?
Так длился «роман» двух персон, внезапно и остро проявивших приязнь и симпатию друг к другу. И, как во всяком романе, наступила пора, когда сказалась необходимость объясниться.
– Я подал в отставку. Совсем, прочь из французской армии! – огорошил однажды Чернышева Жомини.
Произошло же с ним невероятное, чего никак нельзя было даже предположить. Кто-то из завистников донес маршалу Нею, что начальник штаба корпуса якобы все победы в кампаниях в Австрии, Пруссии и Испании приписывает в частных разговорах исключительно себе, командующего же Нея выставляет бездарным ничтожеством.
Так, вероятно, ловко оказалась закрученной сплетня, что оба, оскорбившись, один – будто бы предательством и непорядочностью, второй – недоверием и способностью верную дружбу предпочесть наглой клевете, иного выхода, как разойтись, увы, не нашли.
Рыжий Мишель вспыхивал как спичка. Читатель, наверное, помнит, как между ним и русским послом Толстым едва не состоялась дуэль. Может быть, он, как и в том случае, вскоре отошел бы. Однако и Жомини оказался из драчливых. Словом, о примирении никто из них не захотел и слушать.
– Ах, если бы в начале моей карьеры вместо заносчивого тупицы Убри оказались вы, мой друг! – в сердцах произнес Жомини.
– Поступили бы в русскую службу? – Чернышев еще не знал, к чему склонится сей разговор.
– Если у вас в России имеется хотя бы десяток таких офицеров, как вы, которым я настоятельно необходим, – непременно.
– Ошибку исправить никогда не поздно. Вы – не француз, и ваш переход на службу в другую армию и другую страну ни в коей мере не измена, – рассудил Чернышев.
– Э, надо говорить с Куракиным, этой, простите, куклой в камзоле, на котором золотых побрякушек, верно, на целых десять пудов, – махнул рукой в сердцах Жомини. – Хватит мне и здешних, парижских чиновников.
– А вы положитесь на меня. Зачем вам князь? Все решится через меня, – неожиданно произнес Чернышев, еще до конца сам не понимая, насколько серьезен их разговор.
– Простите, я не ослышался? Вы предлагаете… – спросил Жомини.
– Говорю с вами вполне официально, – возразил Чернышев. – Днями предполагается мой отъезд в Петербург, где я буду у государя, которого тотчас уведомлю о нашем разговоре. Уверен, вам будет предложено звание генерала и должность в военном министерстве, которая давала бы вам возможность заниматься тем, чему вы посвятили себя. Иначе говоря, заниматься военной наукой.
За стеклами шкафчика, как давеча, стоял штоф. Рука Жомини потянулась к рюмкам, чтобы их наполнить, но тут же опустилась.
– Не станем предвосхищать события. Вес будет зависеть от того, как решит ваш государь. Я свободный гражданин свободной страны и не стану испрашивать милости даже у самого Господа. Но если бы ваша страна и ваш государь оказали мне честь, я служил бы вам достойно и, смею надеяться, с несомненною пользой.
