Текст книги "Пусть умрет"

Автор книги: Юрий Григ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 33 страниц)

      Но договорить не успел – снаряд влетел в воздухозаборник двигателя.

      Миг, и стальная птица превратилась в огромный огненный шар, который мчался прямо на утес, исторгая из своих недр клубы густого чернильного дыма и распухая, как на дрожжах. Из бОльшего выкатился шар поменьше – подобно дракону он выплюнул в море длинные огненные струи, накрывшие почти ускользнувший от них парашют; купол его мгновенно вспыхнул, и горящие останки бедняги-пилота полетели вниз с ускорением свободного падения.

      Океан расступился, чтобы невозмутимо принять жертвоприношение. Через мгновение в месте падения снова безмятежно катились вечные волны…

      Взрывная волна подоспела к утесу первой. Она подхватила всех троих в воздух, чтобы со всей своей мощью, безжалостно швырнуть с огромной высоты в бухту: туда, где потерявший дар речи Нкулункулу исступленно молился на корме своей лодчонки.

      В тот же миг из огненного клубка вылетел искореженный киль с обломком фюзеляжа. Беспорядочно кувыркаясь, он пронесся по вершине опустевшей скалы, подобно бритве срезая остатки чахлой растительности.

      Огненный клубок, не долетев до вершины, в бессильной злобе от несостоявшегося аутодафе растекся, опоясывая подножие скалы пылающей рекой.

      Лишь маленькая ящерка, надежно укрывшаяся в расщелине, осталась единственным свидетелем произошедшего. Высокомерно вздернув подбородок, она проводила немигающим взглядом три человеческие фигуры, которые, смешно подергивая конечностями, промелькнули одна за другой над ее головой.

      Здесь мы обязаны прерваться, чтобы незамедлительно успокоить тебя, читатель! Ты без сомнения уже успел проникнуться теплыми чувствами к этим, во всех отношениях симпатичным персонажам.

      Не отчаивайся – они не погибли. Нет! Остались живыми и, более того, настолько невредимыми, что если бы назавтра им пришлось проходить медкомиссию на годность к военной службе, вердикт врачей без сомнения гласил бы: «Годны к строевой»!

      Всего лишь несколько царапин, ссадин и банальных синяков, не представляющих серьезной угрозы для жизни, –  вот, пожалуй, и весь нанесенный урон, если не считать совершенно естественного в таких случаях испуга.

      Иной скажет – чудо! Но к его разочарованию всё оказалось до удивления тривиально. Всё дело в форме скалы. Со стороны моря она имела углубление в основании, напоминая гигантский гриб, похожий на трутовик, что растет на деревьях. Когда, как мы помним, взрывная волна промчалась над ней и на ходу подхватила наших героев, другая часть ее фронта прошла низом, отразилась от берега и выскочила из-под гриба точнёхонько в тот момент, когда бедняги, уже распрощавшиеся с жизнью, стремительно приближались к поверхности воды. Хорошо известно, что в таких условиях вода обладает твердостью бетона, и они неминуемо разбились бы, не будь этой нижней волны. Она-то и сыграла роль своеобразного батута, который, слава богу, подхватил счастливчиков – иначе не назовешь, – погасил смертельно опасную скорость и бережно опустил их на воду.

      Вот и всё. И  никаких чудес!

      Однако счастливая случайность, уберегшая нашу троицу от смерти в морской пучине, обернулась неприятностью совсем иного свойства.

      В тот момент, когда изумленный Нкулункулу, воздавший благодарность своему богу, громовержцу Нгаи, готовился выловить из воды своих неуемных пассажиров, в бухту на полном ходу ворвался патрульный катер.

      Надо отдать должное слаженным действиям команды этого плавсредства – дальнейшее происходило без проволочек, если не сказать – стремительно, и спустя полчаса, все, включая дрожащего от страха Нкулункулу, были доставлены под конвоем в здание наблюдательного пункта – то самое, с террасой, о котором речь шла ранее.

      Здесь их препроводили в просторную комнату.

      Бежать было некуда, да и довольно глупо, несмотря на то, что в сотне-другой метров, внизу у причала покачивалась отбуксированная сюда же лодка старика.

      Молчаливые фигуры стражей с автоматами в руках недвусмысленно намекали на бесперспективность, если не крайнюю бессмысленность этой затеи, пусть она и пришла бы вследствие перегрева на солнцепеке в голову кому-либо из пленников. Стало быть, учитывая, что из таких ситуаций удавалось выпутываться только агенту «007», им ничего не оставалось, как только потирать ушибы и созерцать интерьер помещения, в надежде на чудо.

      Но толком рассмотреть так ничего и не успели. В комнату внезапно вошли двое.

      Стоит ли говорить, дорогой читатель, что с первого взгляда наши горемыки узнали в них старых знакомых – Пронькина и его приближенного Корунда.

      Стоит ли также говорить, что и Матвей Петрович – увы, увы и еще раз увы! – не мог не признать журналиста Максимова в одном из этих людей, из-за обильных кровоподтеков и ссадин, и разорванной, к тому же мокрой, одежды выглядевших, прямо скажем, не наилучшим образом. Да-да, того самого, с коим он имел счастье (или несчастье) совсем недавно познакомиться в холодной – не в пример этому райскому уголку – Москве. Правда, остальные ни Пронькину, ни Матвею Петровичу, ясное дело, знакомы не были. Хотя, осмелимся предположить, будь даже так, вряд ли это благоприятно отразилось бы на их судьбе.

      Да-а... что тут скажешь!

      Выражаясь военным языком: неприятельские стороны находились в неравном положении, причем, явное преимущество было отнюдь не на стороне тех, кому мы с вами симпатизируем. И самое главное: сдавалось, у них не было ни одного мало-мальски удовлетворительного выхода. Одним словом – тупик, братцы…

      А Матвей, старый наш знакомый, Петрович, узнав Максимова, плотоядно ухмыльнулся и, поглядывая на пленников с нескрываемым злорадством, стал что-то быстро нашептывать Пронькину на ухо, змей. По мере того, как Марлен Марленович внимал, брови его поднимались все выше и выше.

      – Та-ак... – наконец протянул он озадаченно, вперив недобрый взгляд в Максимова, – Так вот, значит, кто к нам пожаловал. Не ожидал... Прямо скажем – не ожидал! Ну что ж... Мне передавали, что вы желали со мной познакомиться. Раз уж так сложилось, будем, как говорится, знакомы, господин Максимов.

      – Приветствую вас, господа, – невозмутимо отозвался Максимов.

      – С Матвеем Петровичем вы уже встречались,  – в задумчивости произнес Пронькин.

      – А ведь я предупреждал тогда – работа у вас, газетчиков, опасная, – мстительно процедил сквозь зубы Матвей Петрович, и намеревался было продолжить, но Пронькин перебил:

      – Позвольте полюбопытствовать, а кто эти люди, ваши друзья?.. Если не секрет, конечно.

      – Вы совершенно точно выразились, это мои друзья... Вот это Алёна, а это...

      – Меня зовут Джон Уиттни, – встрял Фил Синистер по-русски, почти без акцента

      – Он что, американец? – спросил Матвей Петрович у Максимова, словно не придавая значения тому факту, что американцы тоже умеют разговаривать.

      – Стопроцентный! – кивнул Максимов.

      – Отлично... И что же вы, стопроцентные русские в компании стопроцентного американца, здесь, на острове, собственно, делаете? – спросил Пронькин.

      – На острове?

      – Ну да, здесь, здесь... Вы же отлично расслышали мой вопрос, к чему переспрашивать.

      – Честно говоря, не понимаю, по какому праву вы нас удерживаете и допрашиваете?

      – По праву сильного, Александр Филиппович, по праву сильного. Вы же не станете возражать против этого? – в голосе Пронькина послышались металлические нотки.

      – Все относительно! Но, судя по всему, в данный момент сила на вашей стороне, если вы имеете в виду сей непреложный факт. – Максимов сделал жест рукой в сторону двух увешанных оружием чернокожих бугаев, безмолвно подпирающих косяк с обеих сторон двери. – В то же время вы заблуждаетесь, если думаете, что это преимущество носит абсолютный характер. Даже очень сильные люди имеют уязвимые стороны и, что самое паршивое – для них самих, конечно, – часто даже не догадываются об этом.

      – Смотри-ка, Матвей, еще один умник нашелся, – зло усмехнулся Пронькин. – Что скажешь?

      – И не говори, проходу от них нет, – обрадовано поддакнул Матвей Петрович.

      – Послушай, журналист, времени нет с тобой базарить. Тебя по-хорошему... пока, спрашивают. И в твоих интересах так же по-хорошему отвечать, – грубо посоветовал Пронькин.

      – Так бы сразу и сказали, что по-хорошему. Только, судя по декорациям, мало верится. Но предположим, что все же так оно и есть, и я вам поверил… Отвечу: приехали отдохнуть, не нарушив ни одного из местных  законов.

      – Не нарушили, говоришь? А вот по документам… – Марлен Марленович взял из рук Корунда непромокаемый рюкзачок, который, не иначе, как чудом, не слетел с плеч Максимова, когда он и его друзья совершали акробатический номер – полёт с вершины скалы. – В документах значатся имена... читаю: миссис Браун, мистер Браун... Как прикажете понимать?

      – Господин Пронькин... можно я вас так буду называть?

      – Проньин, – поправил Пронькин, и на скулах его заиграли желваки, а в голосе, неожиданно после притворной вежливости, прозвучала плохо скрываемая злоба. Чувствовалось – достал его журналист!

      – Пусть будет Проньин, – согласился Максимов. – Вы достаточно умный человек, господин Проньин, чтобы обращать внимание на такие мелочи.

      – В последнее время все что-то стали часто ссылаться на мой ум. А, Матвей? – снова обратился он за поддержкой к Корунду. – Ну, допустим. Но есть все основания для того, чтобы тобой, твоей бабой и этим, – он небрежно кивнул в сторону Фила, – бородатым бегемотом заинтересовались местные спецслужбы.

      – Ай-яй, теряете лицо. Нехорошо!

      – Нелегальное пересечение границы с фальшивыми паспортами – раз! Нахождение в охраняемой спецзоне – два! – Пронькин начал загибать пальцы. – Местные парни, понимаешь, церемониться не привыкли... Могут и съесть, если что...

      – У них совсем другие методы, – добавил Корунд, – яйца вам всем быстро намотают на... Пардон, мадам, вас я не имел в виду.

      Он отвесил фиглярский поклон в сторону Алёны. Девушка, гордо задрав подбородок и всем своим видом являя крайнюю степень презрения, смотрела сквозь него.

      – Паспорта как паспорта – не хуже ваших... Вы ведь, насколько мне помнится, тоже сменили фамилию? – произнес с показным спокойствием Максимов.

      – А ты хорошо подготовился, журналист! С огнем играешься?! – в голосе Пронькина прозвучала нарастающая угроза. – В твоем положении я бы не стал так выстёбываться перед тем, у кого в данный момент есть все основания и, между прочим, все возможности, поступить с...

      – Так это ж в данный момент, уважаемый Марлен Марленович. – не дал ему договорить Максимов. – Я ведь вам только что объяснил – жизнь изменчива и непредсказуема.

      – А-а, понятно, ты еще и философ.

      – Так, балуюсь иногда…

      – Ну тогда не стесняйся, поведай нам, что еще надыбал против меня? Думаешь, поможет компромат твой? Здесь-то, вдали от родных берегов?

      – Надеюсь, поможет, – уверенно отреагировал Максимов.

 Алёна понимала – Максимов блефует, но не понимала, для чего он открыто пытается разозлить этого малосимпатичного че-ловека, всё естество которого, казалось бы, источает угрозу? Хотя, вполне возможно, только это и оставалось в столь незавидном положении. Неужели он знал что-то такое, чего не знают ни она, ни Фил, ни Пронькин со своим прихвостнем, карикатурным типом в капитанской фуражке? Судя по всему, что-то вселяло в Максимова такую всесокрушающую самоуверенность, что страх у Алёны пропал. Испарился...

      Где-то в подсознании в ее мозг ввинчивалось сомнение в реальности происходящего – не давало покоя ощущение того, что здесь разыгрывается спектакль, а все присутствующие в нем актеры. Как всякая театральная постановка, спектакль скоро закончится, и все они, хорошие и плохие, агнцы и злодеи закатятся в чью-нибудь гримерку, чтобы выпить – мужчины пиво прямо из бутылок, а женщины, как принято, водочки из пластиковых стаканчиков. Потом закусят нарезанной тупым ножом шейкой в вакуумной упаковке, солеными огурцами из трофейной банки, притараненной кем-то после воскресного десанта к теще на дачу, и еще какой-нибудь снедью. А когда алкоголь согреет кровь и всем станет хорошо, станут вспоминать перлы и ляпы, по-дружески похлопывая друг друга по спине.

       «Мужики, – скажет актер, который исполнял роль Матвея Петровича, – к черту этот дурацкий картуз! Я чуть дуба от перегрева не дал. Чувствую, пот по крыше течет, а вытереть нельзя».

       «Надо Федьке, осветителю, накостылять. Совсем оборзел, гад.  Врубил свою технику на полную мощь! – поддакнет один из «негров», из тех... с автоматами. – Не поверите, стою, а черная краска плавится и начинает по морде течь, и вдруг, кап-кап, кап... на пол! А пошевелиться – ни-ни!  Жесть!».

      А она, Алёна, молодая, неподражаемая, божественная актриса, на которую по очереди и разом западали все мужики из труппы, включая помрежа и самого худрука (несмотря на очередной брак и троих детей от трех «первых»), выпьет глоток теплой водки и будет весь вечер влюбленными глазами смотреть на Алика Максимова. То есть на актера, который его играл и который вместо того, чтобы обращать на нее внимание, треплется сейчас с «Пронькиным», гогочут над чем-то или кем-то, паршивцы, потому что по жизни они, говорят, друзья...

      – Мистер Проньин, – вывел Алёну из забытья не принимавший до сего момента заметного участия в этой «дружеской» беседе Синистер, – я очень сожалею, но вам придется нас освободить...

      – Джон, – перебил Максимов Синистера, – предоставь мне самому уладить это дело.

      – Цирк, – усмехнулся Матвей Петрович, – они, похоже, ненормальные.

      – Интересно, как же ты собираешься уладить это дело, журналист? – насмешливо спросил Пронькин. – Ты ведь тоже наверняка считаешь себя  неглупым и должен понимать, что практически не оставил мне выбора...

      – Ну… как сказать – выбор всегда есть…, – растягивая слова ответил Максимов.

      – Скажите, Александр... э-э,.. – вдруг снова перешел на притворно-вежливый тон Пронькин.

      – Филиппович он, – ехидно подсказал Корунд.

      – Спасибо, Матвей. Скажите, Александр Филиппович, ну почему вы, журналисты, всегда суете нос в частные дела? Вот и досувались...

      – Видите ли, Марлен Марленович, – ответил ему Максимов, – у нас с вами, должно быть, диаметрально противоположные взгляды на то, какие дела можно считать частными, а какие нет. Кстати, в русском языке нет слова «досуваться».

      Волна раздражения нахлынула на Пронькина. Сначала эти тунеядцы – сто пудов, трутни! – с Лубянки раскрутили его на лимон. Теперь журналюга этот на что-то все время намекает. Неужто тоже хочет слупить с  него, с Марлена? Хотя не мешает проверить – может и правда у него кроме сегодняшних съемок что-то есть? Не-ет... не может быть, неужели старею? Испугался какого-то сопляка. Блеф! Ну конечно, блефует, сука! Совсем спятил! Ему впору подумать, как шкуру свою спасать, а он... Нет... таких надо сразу в порошок, в порошок! Не въезжает, придурок!

      – Ты не умничай! – сорвался он, и, скривив рот, бросил: – Матвей, а наши незваные гости, похоже, не въезжают в ситуацию?

      – Ничего, скоро въедут, – Матвей Петрович почему-то погрозил пальцем Алёне. Ему было неприятно, что какая-то соплячка смотрит так, как будто вместо его тела в кресле находился че-ловек-невидимка из известного романа Уэллса.

      – Ты вот что, журналист, не переигрывай, – снова включился Пронькин. – Вздумал угрожать? Мне?!

      – Что вы, что вы, Марлен Марленович! Ни в коем разе! Вы образец настоящего мужчины. Смелый! Все так говорят... да! Вы конечно о себе не думаете. И я с пониманием отношусь к такого ро-да людям и разделяю ваши взгляды, поверьте. Я сам такой. Но ведь человек живет не в вакууме – он ведь не один на белом свете. Человек живет в сообществе себе подобных, хуже того – в семье. Извините за банальность, но в этом заключена его – не побоюсь этого слова – великая сила и, увы, не менее великое бессилие. Тем более, если человек этот занимается сомнительными делами. Лучше уж вовсе не иметь семьи. Но это я так, философствую.

      – Дофилософствуешься! – пообещал Корунд.

      – Не перебивай, пусть поговорит... напоследок, – уже не скрывая намерений, со свинцом в голосе проронил Пронькин.

      – А что тут говорить, Марлен Марленович, не хотите же вы, в самом деле, сказать, что вам все равно, что произойдет с вашим имуществом, с имуществом дочери и любимого внука, когда будут обнародованы некоторые материалы об их отце, дедушке и, что самое нежелательное, о происхождении всего этого состояния! А ваша жена?! Подумайте о ней. Виктория Федоровна сойдет с ума, когда узнает!

      – Шантажируешь?! Ну всё! Сам виноват, журналист... напросился! Вас как, живьем акулам скормить? Или предпочитаете вначале... – он демонстративно приставил указательный палец к виску, изображая выстрел: – Пу-у-х! Из гуманных соображений? Вот тогда и настрочишь... Только оттуда, где ты окажешься, письма вряд ли дойдут...

      – Почему ж не дойдут? Еще как дойдут, – прервал его Максимов с демонстративной наглецой в голосе. – Но можете не сомневаться – и на этом свете у нас много чего поднакопилось. Всё есть, уважаемый Марлен Марленович: и свидетели и даже улики: оружие, меч, например. – Он лукаво улыбнулся. – Торговля людьми, раз! – передразнивая, он загнул мизинец, – принуждение к совершению убийства – два! Труп в заливе, труп бедного таджикского гастарбайтера? Это ведь ваших рук дело, помните?  Ave Caesar, morituri te salutant![39]39
  Славься, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя! (лат.).


[Закрыть] А чего стоит незаконная торговля военной техникой. Вам, кстати, могут переслать любопытный контрактик, где вы... Ах да, извиняюсь, недооценил вашу предусмотрительность! Договор, конечно же, подписан не вами лично, а Владимиром Марленовичем. Но за что ручаюсь, так это за то, что придумали замечательную шутку с ценой именно вы! Мне понравилась. Так ведь? Помните еще старые ценники на «Особую Московскую», Марлен Марленович... Номерок я подскажу, можете набрать со своего «Верту», вам тотчас же вышлют договорчик по «электронке». Мой-то телефон промок. Думаю, достаточно. Всего перечислять не буду, но не сомневайтесь – доказательства соответствующие имеются. И можете не заморачиваться – все они вне пределов досягаемости ваших «заплечных дел» мастеров... Ну как, Марлен Марленович?

      – Да я тебя... да я... знаешь, что я с тобой, ублюдок... с вами, говнюками!.. – задыхаясь в припадке ярости, заорал дурным голосом Пронькин, сам еще не решив, что именно он сделает с этими негодяями.

      Договорить он не успел...

      Глубоко-глубоко в недрах земной коры две противоборствующие на протяжении последних двухсот пятидесяти миллионов лет литосферные плиты пришли в движение. Последние четверть века сжималась пружина Аравийской тектонической плиты, упираясь в подножие Африканской. И вот упор не выдержал, и пружина стала распрямляться.

      Сначала движение было едва заметным – плиты сдвинулись друг относительно друга едва ли больше, чем на человеческий волос! Но и этого было достаточно, чтобы стрелки всех сейсмографов на планете вздрогнули, предвещая очередной катаклизм. Через полторы секунды пружина, наподобие собачки в храповом механизме, сорвалась вновь. На этот раз сдвиг был циклопическим – сорок шесть сантиметров!

      Квадрильоны тонн земных пород в мгновение ока подскочили без малого на полметра, высвободив колоссальную энергию, эквивалентную по величине той, какую всё человечество со всей его муравьиной технологической базой не способно произвести и за тысячу лет.

      Этот, второй толчок оказался катастрофическим. Он мгновенно сбил с ног находящихся в комнате людей; по полу, ровно посередине, возникла и зазмеилась черная, будто заполненная сажей трещина. Расширяясь на глазах, она разделила комнату на две части, в одной из которых оказались пленники, а в другой – их тюремщики; стены закачались и начали опасно крениться; потолок просел.

      Запаса прочности строения хватило на две с половиной секунды. Но силы были не равны – оно начало разрушаться…

      Что оставалось нашим пленникам, побывавшим только за последние два часа по меньшей мере в парочке добротных, славных смертельных переделок, и угораздивших в третью?

      Проявляя чудеса ловкости, они буквально чудом умудрялись увернуться от падающих вокруг шкафов, обломков потолка, кусков стен.

      И тут, прямо на их глазах, на противоположном берегу разлома, разделившего комнату на две части, со стены сорвалась балка перекрытия и рухнула точь-в-точь на головы растерявшихся (а было из-за чего растеряться-то!) Пронькина и Корунда. Стена, державшая балку, постояла еще мгновение, раздумывая в какую бы сторону завалиться, и обрушилась внутрь.

      В открывшемся за ней проеме показался зал с разбегающимися в панике людьми, а за ним неестественно накренившаяся терраса. Еще секунда, и она вместе со всеми на ней находящимися с грохотом провалилась; тяжелый потолок, как в замедленном кино, плашмя сполз со стен, и всё накрыло взметнувшимся облаком пыли.

      Неконтролируемый атавистический страх подсказал и не чаявшим уже обрести свободу пленникам: как можно быстрее уносить ноги! Не сговариваясь, бросились они прочь из продолжающего разваливаться на глазах здания. Оскользаясь на острых камнях, цепляясь за корни деревьев и не обращая внимания на боль, они скатились с кручи, прямо туда, где у причала дрожала на свинцовой ряби возмущенного разгулом подземной стихии океана лодка старого Нкулункулу.