Текст книги "Пусть умрет"

Автор книги: Юрий Григ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 33 страниц)

 «Ну, что ж, почему бы богатому человеку, – подумалось Максимову,  – не содержать собственный музей. Во всех отношениях благородное занятие. У нас этим никого сегодня, пожалуй, не удивишь. Все дело лишь в цене вопроса. И картинки эти в коридоре и экспонаты, как я погляжу, подлинники».

      – Это всё подлинники. И вообще – можете не сомневаться! Всё, что вы здесь видите, – настоящее! Все, что выглядит как золото, сделано из стопроцентного золота, если выглядит, как серебро, сделано из серебра,  –  похвастался Матвей Петрович.

      Он не заметил, как его гость неожиданно вздрогнул.

      – Я и не сомневался, – пробурчал Максимов, и в его голосе вдруг почувствовалась рассеянность.

      Он пристально вглядывался сквозь пространство выставочного зала туда, где находилось что-то, что привлекло его внимание, надо полагать, гораздо больше, чем всё остальное. Они продолжали идти и беседовать, но Максимов уже не с должным вниманием слушал треп Матвея Петровича, позабывшего старую истину «болтун – находка для шпиона» и соответствующий наказ босса.

      Взор журналиста не задержался на огромных клыках секачей, безмолвно наблюдавших со своих постаментов за незваными пришельцами.

      Не остановился и на непомерно огромных, головах сохатых – они как будто просунули их в зал из стойла за стеной. Даже чучело белого медведя не произвело на Максимова впечатления.

      Безразлично прошел он и мимо витрин с ружьями с фитильными замками, мимо стеллажей с забавными дробовиками, многоствольными огнестрельными чудовищами, мимо многочисленных охотничьих ножей, украшенных уникальной чеканкой, и антикварных пороховых рогов на истертых ремнях.

      Не приковали его взора и современные автоматические многозарядные монстры с  подзорными трубами и приборами ночного видения.

      Не привлекли ни винчестеры, ни новейший Панкор Джекхаммер. И даже дико дорогой «Ремингтон-870 Магнум» штучного исполнения с сияющим бриллиантовым блеском цевьём не удостоился сколь-нибудь заметного внимания с его стороны.

      Нет, не собрание знаменитых охотничьих брендов, способное вооружить целый полк егерей, не охотничьи трофеи со всех континентов планеты заинтересовали Александра Максимова.

      Футляр! Ящичек в дальнем конце зала. Невзрачный на вид. К нему был прикован его взор.

      Почти черное дерево выглядело очень старым. Углы изъедены древоточцем, но в целом он неплохо сохранился. На крышке поблескивали два бронзовых замка в виде миниатюрных бычьих голов.

      – Скажите, Матвей Петрович, а ящичек вот этот... Выглядит очень старым... – стараясь говорить как можно более бесстрастным тоном, поинтересовался Максимов.

      – А это... Да так, ничего особенного, – с деланным безразличием, ответил тот. – Футляр от одного экспоната. Экспонат на реставрации... Вот, поглядите. Он подошел к стенду, откинул застежки и откинул крышку.

      Ящичек был пуст.

      Да, друзья, Максимова заворожил этот загадочный предмет, проделавший невообразимо долгий путь, столетиями следуя за своим постояльцем; избежавший пламени пожаров и слепой ярости варваров;  и каким-то чудом вынырнувший из тьмы веков, чтобы очутиться здесь, в частной коллекции, через лет после своего рождения.

      Едва заметная улыбка тронула губы Максимова. Он радовался ему, как старому другу, с которым не виделся бесконечно долго, и неожиданно судьба подарила им встречу.

      Он узнал бы его с закрытыми глазами!

      Именно этот ящичек передал Эльазар, купец из Галилеи, молодому Аррецину Агриппе, сенатору и заговорщику против своего цезаря. Передал в лавке Захарии, затерявшейся в Великом городе на изнывающей от невиданного июльского зноя улице гончаров Аргилет.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава XII НЕДРЕМЛЮЩЕЕ ОКО ГОСУДАРЕВО

The camel going to seek horns

lost his ears.

(Верблюд,собирающийся подыскать себе рога,

Может потерять свои уши.)

Английская пословица

      Битых полчаса господин Пронькин не мог прийти к компромиссу со своей внешностью. Один только галстук подбирал минут пятнадцать.

      Раздражение вызывала не только перспектива встречи с этим патологически алчным, готовым продать родную мать старым пнем,  но и  то, что приходилось завязывать узел самостоятельно, хотя обычно данная процедура была неотъемлемой прерогативой его супруги. Последняя же по причине отпуска (какой такой отпуск у не проработавшей за всю свою жизнь и года ленивой домашней курицы – оставалось загадкой) пребывала в краях, где стоит вечное лето. И вот вам  результат – сейчас ему нужно было делать все самому.

      К текущему моменту Пронькин перепробовал, как минимум, пятнадцать великолепных экземпляров работы знаменитых мастеров галстучно-швейного дела.

 Если бы знакомые нам по первой главе горемычные друзья непротивленца нищете Федорыча каким-то чудом оказались здесь и проведали, что за один только кусочек ткани, неспособный даже согреть как следует своего обладателя, а годный разве на то, чтобы повеситься с горя, выложена сумма, в несколько раз превышающая официальный прожиточный минимум их родной страны, то, забыв о наставлениях своего учителя, они наверняка разрыдались бы от такой несправедливости.

      Марлен Марленович стоял у зеркала, заточённого в драгоценный – весь в золоченых крендельках – багет работы студии Версаче. Не то чтобы эта увесистая оправа улучшала отражательную способность зеркального слоя, и не то чтобы в ней внешность выглядела привлекательней или морщин отражалось меньше... Нет-нет! Дело вовсе не в этом. Дело в другом – сколько бы ни злословили завистники, не имеющие такого зеркала, а оно согревало душу, и собственная значимость приобретала вполне приличные масштабы.

      Стало быть, перебирая в раздражении галстуки – эти бесполезные с точки зрения функциональности и не имеющие общепонятной потребительской стоимости вещи, Пронькин почему-то не ко времени вспомнил старые добрые времена. Тогда в его гардеробе сиротливо висел один-единственный предмет, который и галстуком-то можно было назвать с огромной натяжкой. Та мятая узкая полоска цвета мышиного помета, изготовленная из стопроцентной синтетики, скорее напоминала обрывок собачьего поводка, который любила погрызть от безделья чья-то любимица, прежде чем неизвестный дизайнер принял смелое решение превратить ее в мужской аксессуар.

 В те незапамятные времена его не мучили такие ничтожные проблемы. Можно было одеться за три минуты, потратив чуть больше времени, чем пожарный по сигналу тревоги.

      Да…, было время, когда он был не Проньиным, а просто студентом Пронькиным, приехавшим в Москву с периферии. В отличие от так называемых коренных москвичей в бог знает каком поколении, а по существу – сброда, возомнившего себя элитой нации, он не мог похвастаться своим безупречным происхождением. И родители его были совсем не интеллигентными, нет...

      Но!

      По одному из следствий универсального «закона коромысла» всё, что имеет минусы, должно иметь и свои плюсы. Несомненным плюсом было то, что таким, как он, приходилось бороться за место под солнцем. Бороться против изнеженных, но обладающих мощным блатным ресурсом москвичей, используя зубы, ногти, хитрость, безжалостность, ну, конечно, ум и другие  инструменты, которыми наделила их мать-природа.

      Как бы то ни было, а сам он считал, что своим успехом во многом обязан тому периоду. Тогда-то и закалилась его «сталь». Он понял, что поговорка «места под солнцем всем хватит» – чушь! На самом же деле всем места хватает только на первый взгляд. А если вдуматься – это в корне неверно.

      Вот молодой Марлен и вдумался, сделав для себя соответствующие выводы.

      Вывода, собственно, напрашивалось всего два: первый – вакантных мест под дневным светилом нет! Это есть абсолютная, то бишь, неоспоримая истина.

      Второй вывод логически вытекал из первого: создание (разумеется, методом расчистки) такого свободного места является задачей исключительно самого претендента на это место. Как только пришло понимание этого ошеломляющего в своей простоте открытия, оно немедленно превратилось в императив всей его жизни...

      Усилием воли Марлен Марленович стряхнул с себя минутное оцепенение от накативших воспоминаний.

      После долгих колебаний он остановил свой выбор на одном от Феррагамо, недавно купленном со скуки в дьюти-фри, в Гонконге. Как ему показалось, этот галстук наилучшим образом оттенял материал сорочки.

      «Этот будет в самый раз, – Пронькин повертелся перед зеркалом, кокетливо втянув живот, чтобы поймать правильный ракурс. – Покрой деловой, цвет неброский, выглядит богато, носки в тему. То, что нужно!» – еще раз убедил себя он.

      Натянул на плечи с признаками надвигающейся полноты пиджак от Бриони, влез в штиблеты от Джона Лобба, выпрямился и прищелкнул каблуками.

      А ведь еще совсем недавно достичь гармонии ему удавалось с большим трудом.

      Кстати, будет несправедливым не отметить одну очень важную деталь: столь занятой человек, как Марлен Марленович, не мог вот так расточительно выбросить на ветер из своего чрезвычайно плотного расписания целых тридцать драгоценных минут, каждая из которых была на вес золота 985-й пробы. Ни в коем случае!

      Увлекшись демонстрацией того, насколько господин Пронькин ответственно относился к своей внешности (и особенно, в тех случаях, когда предстояла важная встреча), мы невольно упустили из виду одну немаловажную деталь. Выбирая костюм, ботинки, часы и прочие символы, немаловажные для успеха того или иного предприятия, он успел совершить не менее пяти телефонных разговоров общей продолжительностью в двадцать семь минут, в том числе: с женой, изнывающей от безделья в мультизвездном отеле на берегу лазурного моря; с секретаршей, вскочившей на другом конце провода по стойке «смирно», как, бывало, вскакивали в фильмах про войну негодяи штурмбанфюреры во время разговора со своим главным фюрером; проинструктировать домоправительницу, садовника, охрану. И в завершение: совершить свое самое любимое деяние, обычно примиряющее его с суровой и во всех отношениях нервной действительностью – почесать брюхо любимцу семьи, стаффордширскому терьеру Нерону, славящемуся своим обворожительным оскалом убийцы болонок. В такие моменты даже самое гнусное настроение бесследно поглощалось бежево-шелковой шерсткой зубастого друга.

      А настроению было от чего испортиться, господа!

      К досадной ситуации с самостоятельным переоблачением из «домашнего» в «деловое» примешивалась еще и другая неприятность – вчерашний визит журналиста... как его... Максимова, кажется.

      Какого хрена было надо этому писаке, Матвей так ни черта и не понял. Что тот вынюхивал и, самое главное, что ему известно?  Ясно было одно – легенда о статье про коллекционеров с большой степенью вероятности являлась самой обыкновенной туфтой. Но для чего? Вот в чем вопрос!

      Предположение о том, что визит был случайным, задуманным как очередная журналистская уловка с целью проникнуть в частную жизнь известных людей, и эта попытка попросту совпала по времени с последними событиями, не выдерживало серьезной критики.

      Не-ет, что-то не похоже на простую случайность! Иначе к чему бы этот хмырь так заинтересовался футляром от меча? Матвей говорит: остолбенел прямо! Вообще вел себя странно, намеки двусмысленные допускал, а потом вдруг ни с того ни с сего резко распрощался.

      Хотя... кто знает, кто знает. Всё может быть... Ну, с Матвеем понятно – стареет. Опять нес всякую хрень вместо того, чтобы больше слушать.

      «Господи, ну где взять толковых преданных помощников!? – взмолился Марлен Марленович, обращаясь к своему изображению в зеркале. – Чуть умен – доверять опасно. Предаст, если больше заплатят. Подсчитает, учтет всё, и обязательно предаст. Уж сколько раз такое бывало! А если предан, то непременно бездарь и тупица. Вот возьмем Матвея... Нет, нельзя сказать, что глуп. Образован, эрудирован, но все равно – бестолочь! Вечно напутает, наслесарит, потом сам же и расхлебывает. Только за преданность и терплю сукиного сына. Хотя он мне всегда завидовал. Но, как говорится, ничто  человеческое... А с журналистом дело сложнее. Похоже, страхи Матвея имеют под собой почву. Ну, я-то сам не параноик же, в конце концов! Короче, надо разобраться с этим журналистом-шмурналистом», – подвел он черту под собственными размышлениями.

      Естественно, Марлен Марленович вышел из подъезда своего эксклюзивного евродома в не шибко равновесном состоянии. Злой то есть был.

 Два быка, каждый размером с небольшой микроавтобус, с каменными мордами (мордами этими орехи колоть) сопроводили босса до экипажа, представлявшего собой выполненный по спецзаказу «майбах». Плюс, знамо дело, броня, по классу Бэ-шесть!

 Об этом свидетельствовали подернутые серо-стальной поволокой стекла. Мог этот автомобильчик выдержать обстрел из практически всех видов стрелкового оружия, включая легендарный автомат Калашникова, а также касательное попадание из общевойскового ручного гранатомета.

      Марлен Марленович в своем комфортабельном танке чувствовал себя относительно спокойно.

      Помимо лимузина в обязательный, утвержденный самим Пронькиным протокол, входили еще два автомобиля сопровождения исключительно агрессивного вида, каковой придавали им некоторая угловатость форм, морды ротвейлеров, звериная напористость и полное отсутствие цвета. Они были большие, очень большие, эти черные машины – не меньше трех тонн каждая. Если помножить на три, будет девять. И охрана – вместе с одеждой, оборудованием, мобильными телефонами, кошельками –  еще под тонну. Махина! В общей сложности, снаряженный вес приближался к десяти тоннам, не меньше!

      На заднем сиденье «майбаха» его поджидал Матвей Петрович.

      Быки чуть ли не на ходу попрыгали в автотранспорт. Вели себя очень серьезно. Как бойцы спецназа, выполняющие смертельно опасное задание на чужбине, скажем, в пустыне, где из-за каждого бархана может раздаться предательский выстрел. Нервно оглядывались; движения неадекватны окружающей обстановке... Судите сами. Вокруг мирно осуществляется городская жизнь: троллейбусы, автобусы, люди мороженое лижут. А они, типа в очках дурацких, черных, из ушей провода очень убедительно торчат; руки – рычаги из-за стальных мышц до конца даже не разгибаются; ладони – лопаты.   Очень живописные ребята охраняли Марлена Марленовича.

      Нормальный человек – наблюдай он эту суету с выходом господина Пронькина из дому – ни в коем разе не поверил бы в реальность происходящего. В лучшем случае предположил бы, что идет киносъемка.

      Но обитателям этой крепости на колесах было до фонаря, что предположил бы нормальный человек – рванули с места со всей своей мегаваттной мощью и, мгновенно набрав скорость, исчезли за поворотом, по всем признакам держа курс на центр Москвы.

      Пробиться в центр удалось сравнительно быстро – выдрессированная московская автомобильная шушера послушно, не без признаков уважения шарахалась с дороги от мигалок и матюгальников автоколонны. Так дворник разгоняет пыль с тротуара, а ветер сдувает пожухлую листву с дороги; так ледокол разламывает многометровые арктические льды и расшвыривает их по сторонам; так деревенские куры шарахаются от случайно забредшего к ним в курятник забулдыги...

      Вскоре кавалькада вкатила в послушно распахнувшиеся ворота тесного дворика в пределах Бульварного. На каждой из створок ворот, цвета парижской зелени, использующейся в основном для борьбы с насекомыми, вредителями растений, привинчено было по одной увесистой звезде, выкрашенной серебрянкой – опять же на кладбищенский манер. Табличка на здании в глубине носила признаки причастности данного учреждения к «оборонке».

      В приемной генерала Безбородько было пусто, если не считать, Марьи Петровны, его бессменной секретарши на протяжении двадцати последних лет. Бескорыстно преданная соратница, подобно маркитантке, неутомимо следовала за военачальником всюду, куда бы ни забросила того судьба.

      Марья Петровна знала о приходе Пронькина, о чем красноречиво свидетельствовали: во-первых, поза с характерным прогибом спины; во-вторых, сложенные лодочкой под лошадиным подбородком ладошки; в-третьих, умело состряпанная на морковном (надо думать, от  чрезмерного употребления одноименного сока) лице гримаса. Все вместе это означало высшую степень восторга по случаю прибытия столь важного гостя...

      Марья Петровна (заметим – у любого, имевшего оказию хоть мельком лицезреть этот венец творения, язык не повернулся бы сказать, Маша) была еще не стара... Скорее еще молода. Но матушка-природа, увы, настолько бессердечно обошлась с ней во время зачатия, слепив, возможно в беспамятстве, такой несусветный набор хромосом, что даже молодость, которая, как известно, компенсирует многие недостатки, оказалась бессильна что-либо исправить.

      Пронькин не переставал удивляться: как такой жизнелюб и бабник, каковым, известное дело, являлся Валентин Гаврилович Безбородько, мог выносить присутствие рядом с собой такой «красавицы».

      Он вошел в огромный кабинет, напоминающий вагон электрички, из которого выломали все сиденья и заменили их чудовищно дорогой и не менее чудовищно безвкусной мебелью.

      Генерал поднялся навстречу гостю. На его плечах благородным тусклым блеском отсвечивали рядком расположенные золотисто-платиновые звезды.

      – Чё эт с тобой, Проньин? Неужто Машкины чары на тебя опять подействовали? – спросил он, хихикая.

      – Хмм... – неопределенно поморщился Пронькин. Он никак не мог привыкнуть к тупому армейскому панибратству, но приходилось подыгрывать.

      А генерал продолжал:

      – Колись, Проньин! Точно, Машка! Вижу, что она – от меня не скроешь! – генерал радостно прихлопнул ладонями по бедрам,  от чего сделался похожим на орангутанга. Потом вдруг, закручинившись, вздохнул: – Да ты не конфузься – Машка кого хошь напугает, их-хи-хи... Но не с лица воду пить, как в народе нашем говорят. А народ, он мудрый… Правильно?

      – Да прав ты, прав, Гаврилыч...

      – Ну вот и я о том же... Присаживайся, – он отодвинул стул от длинного стола и присел сам. – Знаешь Проньин, чему люди завидуют больше всего?

      – Да многому...

      – Не, ты мне скажи, – прогнусавил Безбородько неприятным голосом и, не дожидаясь ответа, объяснил сам: – думаешь, тачке крутой, да? Или бабкам? Или виллам твоим шикарным? Твоим успехам, да? Не-а! Люди, браток, больше всего успехам детей завидуют и красавице-любовнице рядом с тобой. Во как! А секретарша – кто? Правильно – любовница... Проньин, дорогой ты мой, кто Машку хоть раз увидит, у того зависть сама собой сразу и улетучится. Жалеть меня впору. Въехал теперь, почему у меня Машка секретарствует?

      – Мудрый ты,  Валентин Гаврилыч, – восхищенно протянул Пронькин.

      – А як же, – перешел на «рiдну мову» генерал. – Коньяк будешь? Армянский... Черчилль уважал...

      – С удовольствием, – соврал Пронькин.

      – Ты, Проньин, с собой-то не равняй. Это вы, капиталисты гребаные, друг перед другом выеживаетесь – у чьей бабы ноги длиннее, сиськи больше да задница круглее. Вам можно. А я ведь всю жизнь на государевой службе спину гнул. Поди, забыл  уже, как сам-то казенную лямку тянул.

      – Нет, не забыл.

      – Зависть, Проньин, оч-чень нехорошее чувство, – сипел между тем генерал, наливая двадцатилетней выдержки коньяк в водочные рюмки.

 Завидовал генерал таким, как Проньин! Ничего не мог с собой поделать. Даром, что дослужился до четырех звездочек в ряд, даром, что занимал в текущий момент «хлебную» должность и мог торгануть, да и, чего там греха таить, только тем и занимался, что торговал всем, что плохо лежало в недрах необъятной армейской материальной части. В любой армии всегда найдется, что плохо лежит, если хозяин у армии никудышный, правда?

      И все равно завидовал.

      «Разве идет в какое-либо сравнение пусть самая-пресамая хлебная, но все равно казенная, должность с  этими, бл..., капиталистами, – думал часто генерал, – с их миллионами и миллиардами. Причем открыто тратят! Ни черта не боятся!»

      Оставалось только всякий раз успокаивать себя афористично-мстительным, гулаговским: «Ну, ничего – дело дойдет, нар на всех хватит». Тем самым не исключал наш военачальник возврат старых добрых времен, когда телефонный звонок был гораздо действеннее прикарманенных миллиардов. Мечтал и надеялся. Тем более, что веские основания для такой надежды имелись – эти богатые придурки, с упорством идиотов отказываются воспринимать всерьез, что в руководстве уже давно зреет недовольство чрезмерным разгулом демократии и капитализма».

      Само собой разумеется, Пронькин, будучи не только образованным, но, что еще важнее – человеком умным, угадывал сокровенные мысли своего приятеля и предполагаемого партнера. Он понимал – бессмысленно ожидать что-либо человеческое от дремучей солдатни, которая к тому же хлещет коньяк из водочных рюмок. И таким вот доверяют оружие массового поражения! Но приходилось принимать это как неизбежные издержки переходного периода.

      Между тем, генерал,  свято веривший, что главное не форма посуды, а содержание, залпом опорожнил стопку, сморщился, отчего стал удивительно похож на собаку китайской породы «шарпей», и продолжил свою мысль:

      – Сколько ребят погорело из-за зависти – трудно подсчитать. А Машка, Проньин... честное слово генерала... хоть и привык, но бывает, как гляну, так и проберет до костей. Ее бы вместо танков на врага – всех бы распугала. Но работница-а, я тебе скажу... Таких днем с огнем не сыщешь.

      Он вздохнул, налил себе еще рюмку, вопросительно посмотрел на гостя и, поймав отрицательный жест, опрокинул ее.

      Шумно внюхавшись в манжету своей болотного цвета сорочки, Безбородько сиплым голосом произнес:

      – Ну, как хочешь... Излагай, зачем пожаловал?

      Пронькин обвел шифрующимся взглядом кабинет и осторожно спросил:

      – Мы одни?

      – Ну, ты, Проньин, и вопросы присылаешь... – генерал покачал головой. – Да ты соображаешь что говоришь? Чтоб у генерала армии... – тут он воздел лицо к потолку с таким видом, что ни у кого не должно было остаться и тени сомнения в том, что именно там, в облаках, обитали особенные существа, под названием «генералы армии», и повторил: – чтобы в моем личном кабинете жучки завелись?! Видать, не выспался сегодня. Или заболел. Обижаешь...

      – Ну, извини, Гаврилыч, извини. Это я действительно не подумав ляпнул... Тут одно мероприятие состоится, – начал он, –  хотел лично пригласить.

      – Поохотиться решил?

      – Вроде того...

      – Дело хорошее, – просопел Валентин Гаврилович. – Когда?

      – Приблизительно недели через две. Только вот одна маленькая деталь...

      – Какая еще такая деталь?

      – Охота не совсем обычная намечается. И не совсем в обычном месте...

      – Ты, Проньин, вокруг да около не ходи. Говори в чем дело?

      – За границей, Валентин Гаврилович.

      – За границей... Ну и что такого, эка невидаль! В ближнем?

      – Да нет, в дальнем... Бурна-Тапу, слышал?

      – Ну, слыхал... Африка, кажись, – неуверенно протянул Валентин Гаврилович, у которого по географии в школе была твердая тройка.

      – Правильно – в Африке... Буду рад видеть.

      – Че эт тебя, на экзотику потянуло? Слона решил завалить?

      – Покруче, Гаврилыч, покруче...

      – А кто будет-то? Наши?

      – Ну, в основном все свои. Ты, Валентин Гаврилович, на всякий случай недельку зарезервируй, не пожалеешь. Охота не простая – с сюрпризом.

      – Ну ты, Марлен, даешь! Это что, как в прошлый раз с гладиаторами театр устроишь? Ловко это у тебя получилось.

      – Сам все увидишь, Валентин Гаврилыч.

      – Ну, сюрприз так сюрприз. Я сюрпризы уважаю. Телку с собой брать?

      – Валентин Гаврилович, – укоризненно протянул Пронькин, – обижаешь... В Тулу, да со своим самоваром. Уж как-нибудь позаботимся. К тому же африканские красавицы...  Темпераментные – как раз для тебя…

      – Есть еще порох, – кокетливо подтвердил красноармеец. – Значит через две недели? А билеты... э-э?..

      – Билеты на самолет и все остальное, как обычно, – доставят. Можешь не беспокоиться, – поморщившись про себя, успокоил жмота в генеральских погонах Пронькин.

      – Ты погоди, погоди. Ишь, какой швидкий... Я все-таки на службе. Дела надо раскидать. Заместителя подготовить, – важно пояснил тот.

      – Понимаю, – вошел в положение Пронькин, сделав вид, что поверил.

      – Завтра сообщу...

      Пронькин встал, собираясь уходить – уже пожаты были руки, по плечу похлопано, спрошено было «как-жена-как-дети», уже направился было к выходу, но вдруг словно вспомнил что-то и остановился, резко так, разве что по лбу себя не треснул.

      – Вот еще что, Валентин Гаврилович, дельце у меня одно небольшое, запамятовал, не серчай...

      – Докладывай, – милостиво согласился генерал.

      – Люди у меня есть, интересуются вот этим… – «доложил» Пронькин, вынув листок голубоватой бумаги из тонкой папки, которую принес собой, но до сей поры открыть так и не удосужился.

      Безбородько взял листок в руки, вернулся к столу и, сдвинув на нос очки, погрузился в чтение. Прочитав, вздохнул и, откинувшись в кресле, бросил на Пронькина лукавый взгляд.

      – С этого бы и начинал. Хитрован ты, Проньин, – манерно погрозил он пальцем. – Небольшое дельце у него… Ну да ладно. Но имей в виду – весь список не смогу. Особенно эти... смотри, в конце.

      – Какие? – придвинулся к нему Марлен Марленович и неестественно вывернул шею, чтобы было удобнее заглядывать в документ.

      – Эти вот, – ткнул пальцем генерал и промычал: – М-м-м, сколько штук?

      – Четыре...

      – Да ты что, сразу четыре! Не-е... Сразу не прокатит. И не мечтай. Сейчас все усложнилось, да и знаешь... – туманно развел он руками.

      – Пару новых, пару бэ-у, – уточнил Пронькин.

      Он полагался на свой опыт и особо не спешил сильно сокращать заказ. Подобно опытному картежнику, развернул карты веером, исподлобья глянул на партнера, поплевал на пальцы, выудил из веера козырного туза, и смачно, с оттяжкой, хлестнул им по столу: то есть, вытянул из внутреннего кармана пиджака массивную золотую ручку с полузабытым «вечным пером» и написал на клочке бумаги «5 – за весь список».

 Черный сапфир на макушке ручки соблазнительно подмигнул генералу искушающим дьявольским огнем. Пронькин не торопился – знал, что человеческая алчность, эта великая и главная движущая сила как командной, так и недоделанной рыночной экономики, неизбежно сработает. Вот почему дал генералу насладиться видом незатейливой, но полной сокровенного смысла пятой цифры натурального ряда чисел. При этом шестым чувством, присущим только рыболовам, он почувствовал момент, когда наживка была заглочена, выждал еще мгновение и тогда умело и резко «подсек» удочку.

 Скомканный листок, пущенный Пронькиным, славящимся среди друзей метким глазом и твердой рукой, по баллистической кривой полетел в корзину для бумаг. Но не успел он ее достичь, чтобы навсегда скрыть информацию, носителем коей являлся, генерал, стараясь не смотреть в глаза совратителю, уже гундосил:

      – Ну, ты это, Марлен Марленыч, дай пару деньков. Постараюсь помочь.

      – Нет вопросов, Валентин Гаврилович. Я же понимаю, всё сегодня так усложнилось. Но, как говорится, трудности на то и созданы, чтобы их преодолевать.

 Он ободряюще улыбнулся предприимчивому солдату, отсутствующий взгляд которого наглядно свидетельствовал о том, что ум его уже полностью был отдан согревающим душу вычислениям, и тихонько, чтобы не нарушить внутренней идиллии генерала, вышел из кабинета.

      Покидая приемную, он спиной почувствовал, как Марья Петровна послала ему вслед одну из своих самых обворожительных «лошадиных» улыбок, которых удостаивались только наиболее близкие друзья ее шефа и от которых мог содрогнуться даже конюх с многолетним стажем.

      Пронькин плюхнулся на сиденье майбаха, где его заждался Матвей Петрович, и сразу же принялся материться:

      – Ты представляешь?! Этот старый жлоб постарается помочь! Подумать только, с какими говнюками приходится иметь дело, Матвей!  Кто, скажи мне, находясь в здравом уме, получая пять, ты слышишь – пять лимонов, самых что ни на есть настоящих, хрустящих, в чемоданчике или, по желанию, переведенных на любой указанный счет в каком-нибудь оффшоре, будет нести чушь насчет, видишь ли, помощи?

      – Старый осел! – подлил масла в огонь Матвей Петрович.

      – Даже идиоту ясно – это я!.. Я даю этому бандиту возможность использовать свое служебное, блин, положение в целях личного обогащения! Он без меня на свою генеральскую пенсию давно говно бы жрал в своих подмосковных богадельнях. И ведь, заметь, продает то, что ему не принадлежит! Жаден патологически... Скоро на кладбище, а он все хапает и хапает! Всю страну растащили, ворюги! – возмутился Пронькин, явно не причисляя себя к этой немалочисленной, надо заметить, категории граждан.

      – Важный, наверное, был? – вновь проявил свое знание человеческой породы Матвей Петрович.

      – А ты как думаешь?! Щеки раздувал, философствовал. Секретаршу его помнишь, уродину?

      – Ну как же ее забудешь? Все еще работает? А может он извращенец, Марлен? Знаешь, бывают мужики – нормальные бабы их не интересуют, а вот такие...

      Телефонный звонок не дал ему закончить мысль – это был хозяйский мобильный. Пронькин посмотрел на дисплей, и брови его удивленно поползли вверх.

      Номер не был зарегистрирован в его личном телефонном списке, что практически исключало возможность таких звонков. На его личный телефон был  прямой доступ только для крайне ограниченного круга абонентов. Все остальные звонки круглосуточно шли через службу безопасности. Ошибочный набор тоже исключался. Тем не менее факт оставался фактом – телефон настойчиво продолжал трезвонить.

      Пронькин очнулся и передал телефон своему помощнику:

      – Ну-ка послушай ты, кто там еще?

      Удивленный не меньше Пронькина Матвей Петрович бережно взял драгоценный телефончик в левую руку и аккуратно нажал кнопку приема пальцем правой.

      – Слушаю, – вполголоса сказал он и стал слушать.

      Продолжалось это недолго. Затем он, плотно прижав трубку к бедру, сказал удивленно уставившемуся на него Пронькину:

      – Тебя, Марлен.

      – Догадываюсь, что меня! Кто?

      – Говорит, что школьный товарищ.  Фамилия – Кротов.

      – Кротов, Кротов? Ну, был такой. Володька Кротов. А номер откуда знает?