Текст книги "Пусть умрет"

Автор книги: Юрий Григ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 33 страниц)

      – Никогда.

      – Вот увидишь – человечество возвратится к этому...  Когда-то римляне поняли это первыми, но потом забыли. Эта жажда неистребимо сидит в человеке. И главным потребителем этих развлечений, как всегда, будет...

      – Запад! – перебил догадливый Себаи.

      – Правильно, полковник, Запад! Пуританский, зажравшийся до ожирения за счет бедных стран Запад. А мы будем первыми провайдерами этих развлечений! Ха-ха... Все-таки этот русский – гений! Надо же такое придумать! Мы вместе с ним поставим эти сражения на коммерческие рельсы.

      Апута замер на минуту и прислушался к происходящему внутри своего организма – канонада в брюхе улеглась. Тренированный кишечник успешно справлялся с перегрузками и постепенно входил в штатный режим.

      – Но возможны и другие программы. Например, наземные... – подал голос полковник.

      – Об этом потом, Себаи, потом... Сейчас надо воспользоваться нашим особым положением и раскрутить этот бизнес! Помни – первый всегда снимает самый жирный навар!

      – Но, господин президент, почему мы должны беспокоиться? Законодательство европейских стран, эти их права человека, гуманитарные нормы... Они в принципе не могут организовать у себя ничего подобного!

      – Все их принципы, Себаи – вчерашний снег! Они пишут их копьем на воде... Их законы позволяют вести войны, в которых тысячи людей убивают друг друга! Так?

      – И не говори... Негодяи! – возмутился Себаи.

      – Так какое же после этого они имеют право поучать нас!? Как могут они лицемерно проповедовать нам свои насквозь фальшивые, якобы гуманные, нормы жизни! Навязывать нам соблюдение прав человека! Лучше бы навели порядок с «правами» у себя дома…

      Благородный гнев переполнял маленькое тело президента, заражая также и полковника справедливым негодованием.

      – Заметь, Себаи, у нас-то хоть соблюдается принцип добровольности участия... Да!.. – президент на секунду замялся, – риск высок! Ну и что?! Хочешь – участвуй, не хочешь – не участвуй. В конце концов, бойцы хорошо зарабатывают.

      – На свете немало профессий, где люди рискуют.

      – Правильно! Возьми шахтеров на рудниках! Они рискуют не увидеть белый свет не меньше, чем астронавты! Риск даже выше, намного выше! А наши юноши!? Они всегда бились и продолжают биться на любых соревнованиях боевым оружием. Только тот становится у нас мужчиной, кто выживает. Да, бывают раны, увечья и даже смерть! Жестоко? Но таков закон. Без этого мы бы давно вымерли. От слабых и рождаются слабые. Как еще выживешь в наших суровых условиях?! Я помню, как сам дрался на обряде инициации.

      Президент помолчал. Себаи благоразумно ждал.

      – Ты подготовил программу? – нарушил затянувшуюся паузу Апута.

      – Она в этой папке, господин президент.

      Полковник вежливо подпихнул Апуте тонюсенькую черную папку с золотым тиснением по гладкой стеклянной столешнице низкого столика на колониальных пузатых ножках в виде слоновьих. Президент принял документ и на некоторое время погрузился в чтение.

      Спустя несколько минут он поднял глаза на своего помощника и ткнул пальцем в документ:

      – Скажи, Себаи, а как ты собираешься разместить такое количество гостей в наших гостиницах? Помимо европейцев и американцев много наших. Я сам пригласил немало. Пора выходить на серьезный уровень.

      – Я давно хотел поднять вопрос о строительстве трех новых гостиниц. В конце концов, если мы развиваем долгосрочную программу... – он замялся, – …э-э, спецтуризма, то мы должны не откладывая...

      – Потом, потом, полковник... Что сейчас?

      – Не волнуйся, господин президент, – поспешил успокоить его помощник, – и на этот раз все останутся довольны.

      – Надеюсь, не подведешь.

      Миновал полдень, когда они оторвались от бумаг и перешли в столовую, чтобы в прохладе бесшумных кондиционеров вкусить скромный ленч вместе с министром обороны и его коллегой по кабинету министром по туризму. Обсуждая программу предстоящего мероприятия, они неторопливо запивали подернутый сеткой благородных мраморных прожилок бифштекс любимым Апутой «Шато Лафит-Ротшильд», жемчужиной Пойяка 1961 года. Хотя, честно говоря, все они предпочитали местную водку, изготовленную по старинному рецепту из плодов папайи, настоенную на смертельно ядовитых гигантских сколопендрах. Всяко лучше этой кислятины, от которой кроме изжоги ничего. Но, как говориться, noblesse oblige[30]30
  Положение обязывает (франц.).


[Закрыть]...

      В это самое время в нескольких милях к востоку от президентского дворца, в главном и единственном аэропорту страны, происходило следующее.

 Из только что приземлившегося самолета в числе прочих пассажиров на трап ступили двое мужчин, одетых в полном соответствии с нулевой широтой, на которую только что прибыли. Их сопровождала высокая женщина со светло-русыми волосами, одетая соответствующе своим спутникам – в легкие шорты была нарочито небрежно заправлена незатейливая футболка с надписью большими буквами на спине: «WANNA SMILE? – JUST DO IT!».

      Женщина была молода, стройна, золотистые кудри выбивались из-под бежевой бейсболки, словом – чертовски хороша собой. Несколько широковатые скулы выдали бы человеку наблюдательному славянские корни, но подобные антропометрические тонкости не были знакомы местной публике, для которой гораздо проще было отличить друг от друга кокосовые орехи разных сортов, чем этих белых.

      На трапе в нос мощно шибанул, едва не сбив с ног, винегрет из головокружительной смеси тропических ароматов.

      Вместе с остальными пассажирами прибывшие проследовали в здание аэропорта, к круглой кабинке паспортного контроля, в которой, как в стеклянном стакане, важно восседал офицер пограничной службы. Здесь они стали терпеливо дожидаться своей очереди.

      Когда она, наконец, подошла, офицер из стакана равнодушно спросил их о цели визита. Услышав в ответ короткое: «Туризм», принялся внимательно изучать паспорта.

      Доподлинно неизвестно, но предположим, что документы были выданы американским гражданам с фамилиями ничем не примечательными: мистер Джон Уиттни, а также супруги миссис и мистер Брауны.

      Офицер очень долго вертел в руках паспорта – что-то, похоже, ему не понравилось. Потом гортанным окриком подозвал своего товарища, околачивающегося в сторонке и с интересом поглядывающего на очередь. Когда тот подошел, они принялись бурно обсуждать что-то на своем, совершенно непонятном для приезжих, языке.

      А те, кто понимал, услышал бы следующее:

      – Как ты думаешь, это те самые? – спросил первый, тыча скрюченным в форме запятой пальцем в замусоленную бумажку.

 Второй взял листок в руки и стал читать, старательно  шевеля губами и время от времени поглядывая поверх бумаги на приезжих, в нетерпении переминающихся с ноги на ногу.

      Наконец он закончил чтение. Видимо, это занятие давалось ему не без труда.

      – Кажется, те самые. Так тут написано, – неуверенно промямлил он.

      – Ты можешь сказать: они или не они?! – настаивал его товарищ, не довольный уклончивым ответом.

      – Не знаю, янаби1 капрал, вроде  они... – сержант замялся, – или не они? Написано: белые, среднего роста... Только в бумаге говорится – двое мужчин. А с этими женщина. Выходит, не те... Нет, не знаю, – сдался он, беспомощно отстраняя от себя бумагу и отворачивая от нее голову, словно это была ядовитая гадина, каких здесь водилось немало, и, оправдываясь, заключил: – Для меня все белые на одно лицо. Очень неприятная у них внешность... Кожа бледная, словно вампуки выпили из них всю кровь. А какие узкие губы! Как у ядовитой мамбы. Носы тонкие... настоящие уроды. Я удивляюсь, как это некоторые наши могут спать с белыми женщинами. Они такие слабые, что могут умереть при первом же натиске копья самого слабого из наших воинов.

 Тут капрал прервал своего подчиненного:

      – Хватит болтать! Я сам спал с белой... Туристка из Европы, похожа на эту, – похвастался он и махнул рукой с паспортом в сторону зевающей от скуки миссис Браун, – но ты говоришь правду! Холодная, как снег в холодильнике. С нашими не сравнить... Она хорошо заплатила, иначе бы я не стал. Но потянуло на экзотику! – мечтательно закончил он.

      – Не понимаю, янаби капрал.

      – Необразованный ты, Бачанда!

      – Я учился в школе,  янаби капрал. Четыре класса! Могу читать и писать! Ты сам видел, как я читал твою бумагу, – обиделся Бачанда.

      – Будет тебе, Бачанда, я пошутил. Но лично я думаю, что эти тоже прибыли, чтобы поразвлечься на острове.

      – Да, нехорошие дела творятся на этом острове. Почему все сошли с ума? – недоуменно спросил сержант. – Все хотят пронюхать, как развлекаются богатые на этом острове. А моя бабка говорит, что Мулунгу проклял это место. Мулунгу не прощает людям их любопытства. А мой двоюродный брат служит там в охране – он тоже рассказывает...

      – Не твоего ума это дело, Бачанда. Поменьше слушай свою бабку. Что ты заладил: Мулунгу да Мулунгу – он не наш бог.

      – Моя бабка из племени акамба, но она говорит, что боги у всех одни, будь ты йоруба, будь акамба –  все равно. Просто называют их по-разному... Мулунгу не хочет, чтобы люди убивали друг друга.

      – А мне сдается, ты сам бы не прочь поразвлечься?! А, Бачанда?

      Будь Бачанда белым, ему вряд ли бы удалось скрыть, как лицо его залилось густой краской. Но в том-то и дело, что на непроницаемо черной коже молодого сержанта невозможно было заметить признаки проявления смущения! Кстати, именно поэтому в языке у местного населения отсутствовало за ненадобностью словосочетание «покраснеть от стыда». Но мы-то знаем, что он покраснел, просто для глаза белого человека – незаметно.

      Замешательство молодого сержанта, однако, не смогло укрыться от взора господина капрала, но старший товарищ пожалел пристыженного Бачанду и сделал вид, что ничего не заметил.

      – Нет, не они, – снова переключился он на приезжих. – Но все же на всякий случай надо будет сообщить начальству.

      Он еще раз недоверчиво повертел в руках заморские книжечки и махнул рукой в сторону так ничего и не понявших туристов. Потом собрал с них по тридцать долларов за визы и энергично прихлопнул странички печатью, вначале предусмотрительно потоптав ее в коробочке с синей чернильной подушечкой.

      Совершив эти доведенные до автоматизма действия, господин капрал, не торопясь, приступил к изучению следующих документов.

      Время в Бурна-Тапу текло медленно, и любой приезжий начинал это чувствовать немедленно, стоило ему пересечь желтую линию у поста проверки документов.

      А туристы, не теряя времени, прошли в зал получения багажа. Там они терпеливо дождались, пока лента конвейера услужливо не подаст багаж. Получив вещи, они прошли к выходу, где в немногочисленной стайке встречающих без труда отловили белозубую улыбку на черном, как камерунский эбен, лице человека, держащего в руках лист с их, нарисованными красным фломастером, фамилиями.

      Этот человек, оказавшийся водителем такси, сопроводил их до машины, белого Мерседеса выпуска ранних восьмидесятых.

      Слава богу, кондиционер исправно гнал в салон живительную прохладную струю, что было совсем нелишним в этом духовом шкафу. Несмотря на преклонный возраст и сопутствующий ему чудовищный скрежет, исходящий из внутренностей, эта железяка, которую, по всей видимости, не баловали смазочными материалами поди уж года три, все же подтвердила свое видовое название «автомобиль» – к великой радости пассажиров неожиданно резво взяла с места и, изрыгая из кормовой части клубы черного с сизыми прожилками дыма, помчалась по направлению к видневшемуся на горизонте городу.

      Через несколько минут они резво вкатывались в городские окраины с какими-то жутковатого вида хижинами не хижинами, лачугами не лачугами, вигвамами не вигвамами – в общем, халупами, слепленными из чего попало.

      Любой, попав сюда, поневоле приходил к удивительному выводу: оказывается, вполне возможно построить дом из того, что ошибочно принято считать мусором. То есть, братцы, из стеклянных и пластиковых бутылок, независимо от их формы и былого содержания; консервных банок; мятых стальных бочек; укатанных до корда автомобильных шин; варварски растерзанных старых диванов и иной мебели; проржавевших до дыр кровельных листов; ведер всех мастей; искореженных велосипедов; сплющенных, изъязвленных ржой автомобильных кузовов; обрезков труб, осколков стекла, пальмовых листьев, полиэтиленовой пленки и, наконец, ржавой проволоки, которая не давала этому хламу сразу развалиться на составные части.

      Весь этот новоявленный урбанистический пейзаж дополнялся людьми, которые праздно сидели на чем придется у входов в свои обиталища с косо свисающими створками от платяных шкафов вместо дверей. Они лениво наблюдали за бегающей, прыгающей, орущей, свистящей, плюющейся, возящейся в лужах, кидающейся друг в друга и в родителей кусками – то ли навоза то ли человеческого кала – малышней, и провожали равнодушными взглядами проносящиеся по дороге автомобили. Эти механические фантомы внезапно появлялись на дороге откуда-то из другого измерения и так же внезапно исчезали в нем, оставляя после себя лишь клубы зловония.

      Пассажиры такси с изумлением наблюдали за проплывающими по обочинам живыми памятниками людской смекалке, достойными служить декорациями для самых изысканных ночных кошмаров.

      – Что это? – спросила девушка, когда первое изумление сменилось элементарным любопытством.

      – А, это? – рассеянно переспросил один из ее спутников – тот, который худой. – Это, по всей видимости, полигон, на котором кто-то чрезвычайно сообразительный проводит грандиозный эксперимент по использованию отходов жизнедеятельности человека в строительстве. Как ты считаешь, мой друг – прав ли я? – обратился он ко второму, что выглядел существенно толще.

      – Безусловно прав, – охотно согласился второй мужчина, оживившись на мгновение, но после ответа опять впал в задумчивость.

 А первый, воодушевленный поддержкой, продолжал:

      – Именно здесь получает вторую жизнь или, как сказал бы мой старый друг Боб Квинт, своеобразную реинкарнацию, всё то дерьмо и рухлядь, которые, как бы прозаично это ни выглядело, являются последним звеном в цепочке нашего... я имею в виду – человеческого – жизненного цикла.

      Промчались мимо, пропали безрадостные трущобы; пропали дети и их безучастные родители; исчезли дома.

      Город обступил их внезапно – окружил со всех сторон нескончаемым потоком велосипедов и мопедов.

      Как пароходы среди мелких лодчонок, медленно, со скоростью потока, проплывали редкие, не отличающиеся  молодостью автомобили. Водители творили настоящие чудеса, искусно лавируя между вдребезги беспечными наездниками двухколесных транспортных средств. Пассажиры со страхом ожидали, что вот-вот произойдет непоправимое. Но к счастью, никому из участников движения такое безумие, по всей видимости, не представлялось чем-то необычным. И, наверно благодаря этому, ничего непоправимого не случилось.

      Такси петляло по узким кривым улочкам минут тридцать. Иногда пассажиры ловили себя на мысли, что проезжали одни и те же места по нескольку раз. Наконец выбрались из заколдованного круга, выкатив на центральный проспект, идущий по краю высокого обрыва вдоль береговой линии. Здания были выстроены только на одной стороне проспекта, а на противоположной расстилался безбрежный океан.

      Здесь-то, наконец, их автомобиль  благополучно пришвартовался к обочине у дверей отеля с непривычным для здешних жарких мест названием «North»[31]31
   «Север» (англ.).


[Закрыть].

      Все было так просто и буднично, что мы никогда бы не осмелились отвлечь тебя, читатель, от важных дел, если бы не один, прямо скажем, любопытнейший факт.

      Но... опять, как мы привыкли говорить, – всё по порядку.

      В номере гостиницы, куда определили вновь прибывших туристов, было настолько прохладно, насколько может быть прохладно на нулевой широте, где по определению существует только одно время года – лето.

      То есть, стояло вечное лето...

      И ничего удивительного, что мистер и миссис Браун так же, как и их попутчик мистер Уиттни, наслаждались этим наилюбимейшим для всех временем года, неожиданно свалившемся на их головы среди слякотной осени, разгар которой отмечался по всему северному полушарию.

      Особенно  ярко удовольствие было начертано на лице миссис Браун. Расположившись в шезлонге, выставленном на широкий балкон, молодая дама наслаждалась неожиданно свалившимся на нее летом, как наслаждаются лонг-дринком, размазывая языком по небу каждую его порцию, смакуя каждую каплю, вкушая все прелести обстоятельно, не торопясь, как будто боясь случайно выпить его залпом до дна. Казалось, она вот-вот замурлычет от удовольствия...

      В общем, тащилась миссис на полную катушку, друзья.

      Балкон выходил в сторону океана и отсюда, с высоты, открывался сказочный вид на бирюзовую бухту, загибающуюся почти  идеальной подковой меж двух гигантских конической формы скал. Они возвышались по концам подковы, оставляя ее изгиб великолепному пляжу, который манил к себе жемчужной полоской песка, оттеняемой изумрудной зеленью растущих по кромке деревьев.

      Дальше, за скалами, лениво катил валы теплый, как парное молоко, Индийский океан. Южное, цвета индиго, небо не оставляло никаких сомнений в райском происхождении этого замечательного уголка планеты.

      Миссис Браун с удовольствием обсасывала выловленные из бокала с апельсиновым соком кубики льда. Не обращая внимания на своих спутников, она изредка поворачивалась к стоящему рядом на низком столике ноутбуку и с энергией, достойной незаурядного пианиста брала короткий, бодрый аккорд на его клавиатуре. После каждого такого «спурта» опять откидывалась в шезлонге, мечтательно вглядываясь в простирающуюся в бесконечность океанскую синь. В косых предзакатных лучах ее кожа выглядела смуглой.

      Мужчины, тем временем, неспешно вели разговор.

      – У меня возникло чувство, Фил, что эти ребята на границе знали о нашем визите, – говорил мистер Браун мистеру Уиттни, делая глоток и с удовольствием прислушиваясь к позвякиванию ледяных кубиков о стекло.

      – Ты не одинок, Алекс, мне тоже показалось, что нас здесь с нетерпением ждали.

      – Как тебе здесь, Алёна? – спросил мистер Браун, повернувшись к ней.

      – У меня кружится голова, тут так классно, Алик! – восторженно взвизгнула Алёна…

 О да! Проницательный читатель уже, вне всякого сомнения, догадался – понял, что мы имели в виду, когда говорили о некоем любопытном обстоятельстве, привлекшим наше внимание.

      Выходит, осуществилась мечта, которую лелеял в своем сердце наш герой, и которая казалась неосуществимой там, в промозглой Москве! Попал-таки он на райские острова со своей любимой. Ведь в каком-то смысле это дивное место было для наших героев островом – так невообразимо далеко оно лежало за границами привычного мира...

      Алёна осваивала бинокль, направляя его наобум по сторонам света, пока ее внимание не привлекла белая до рези в глазах круизная яхта.

      Сбросив почти до нуля обороты своих, без сомнения дьявольски сильных двигателей, она неспешно входила в бухту, внизу под ними. Ровно посередине береговой линии бухты в море выдавался небольшой пирс, к которому и направилось судно. Моторы недовольно урчали, возмущаясь, что их вынудили умерить свою мощь.

      В бинокль отсюда, с балкона гостиницы на верхней палубе судна можно было различить две мужские фигуры. Мужчины стояли, облокотившись на фальшборт, и пристально вглядывались в медленно приближающийся берег. За ними в кормовой части палубы синело пятно бассейна с разложенными вокруг него веером несколькими женскими фигурками.

      – Алик, посмотри, какая классная яхта, – лениво протянула ему тяжелый бинокль Алёна. – Ты бы хотел такую?

      – Судя по завистливому окрасу твоего голоса, ты умудрилась где-то подхватить вещизм, Алё? Только вот где, интересно? Неужели в метро?! – и, не дожидаясь ответа, с заботой в голосе предупредил: – Ты должна быть осторожна – это очень заразная болезнь. В следующий раз надевай респиратор в общественных местах, особенно на тусовках.

      – Не смешно!

      – Отдай прибор!

      Максимов принял бинокль и нехотя поднес к глазам. Некоторое время он рассматривал яхту, всем своим видом выражая пренебрежение к белоснежному предмету зависти Алёны. Но вдруг что-то привлекло его внимание, он застыл и довольно долго не отрывал глаз от окуляров.

      С такого расстояния даже в бинокль рассмотреть в деталях лица этих перцев было непросто, но какое-то шестое чувство подсказывало – когда-то он встречал одного из них. В недоумении он отнял инструмент от глаз, потряс головой и всмотрелся еще раз. Нет, положительно, в фигуре и движениях того, что пониже, было что-то неуловимо знакомое.

      Внезапно человек вскинул голову и посмотрел в сторону Максимова. Взгляды их встретились.

      Разумеется, это был всего лишь обман зрения, ибо с такого расстояния невооруженным глазом разглядеть что-либо вряд ли представлялось возможным. Другое дело человек, оснащенный первоклассной немецкой оптикой, как Максимов. В первый момент он даже отпрянул – настолько сильна была иллюзия. Но теперь он хорошо рассмотрел этого человека. На нем была клубная фуражка, под носом красовались пышные усы. Человек  что-то говорил своему собеседнику, энергично жестикулируя левой рукой.

       «Левша», – подумал Максимов и узнал его.

      Матвей Петрович вскинул голову и посмотрел вверх – выше приближающегося пирса, выше изумрудных крон деревьев, окружающих бухту, формой напоминающую подкову, выше двух скал, охраняющих выход в море, – туда, где над отвесным обрывом возвышалось здание с огромными буквами «NORTH», бегущими сверху вниз по стене. Уходящее солнце садилось на здание и казалось – еще мгновение и его расплавленный желток разольется по крыше, потечет по стенам, заполнит балконы, и здание вспыхнет.

      Рулевой тем временем пристраивал яхту в полукабельтове от пирса, чтобы встать на якорь для ночевки.

      – Ну, что скажешь, Матвей? – оторвал Корунда от созерцания заката Пронькин.

      – Не беспокойся, Марлен, – ответил Матвей Петрович.

      – Все прибыли?

      – Завтра прибывают генерал и азиат. Все остальные – по крайней мере, с нашей стороны – уже на месте.

      – А-а… старая гвардия... Ну, девки, берегись!

      Пронькин скосил глаза в сторону изнывающих от безделья нагих девиц у бассейна. Матвей Петрович повернул голову в том же направлении. Какое-то время оба с интересом рассматривали эту буколическую картину, достойную кисти Гогена. Почерневшая на солнце кожа девушек блестела, словно облитая отработанным моторным маслом.

 Неподалеку от них вертелся молодой чернокожий официант. Время от времени он уносил пустую посуду и вскоре появлялся перед своими обнаженными клиентками вновь с наполненными разноцветными напитками бокалами. Судя по искоркам нет-нет да и проскакивающим в глубине его темных, как горький шоколад, глаз, парня больше интересовали прелести модельных мисс, впрочем, не  замечавших его, подобно тому, как мы не замечаем уборщиц вокзальных туалетов, справляя малую нужду.

      – Слушай, Матвей, а тебя не беспокоит, что Апута наплел про каких-то там шпионов, якобы прибывающих сюда из Америки? Или уже прибывших... Разведка, говорит, донесла! – спросил Пронькин.

      – По-моему он был пьян...

      – Ты его не знаешь, Матвей. А я с ним еще в студенческие времена, когда мой институт с «лумумбой», братался... На третьем курсе это было... Мы тогда его  прозвали – ПроглотИт.

      – ПроглОтит, – вежливо, чтобы не обидеть хозяина, поправил грамотный Матвей Петрович, аккуратно поставив ударение на втором слоге.

      – Ты не умничай, Матвей – не проглОтит, а ПроглотИт! С ударением на последнем слоге. Въезжаешь, Матвей? Это нечто среднее между проглотом и троглодитом. Это позже его Бармалеем называть стали, когда заматерел.

      – А-а... – понимающе-извиняющимся тоном протянул Матвей Петрович.

      – Удивительно для негра. Все ж, наша водка, непривычный для них напиток. Но факт – никто с ним не мог тягаться. Плюгавый ведь такой с виду, а организм... В общем, бутылку водки засаживал легко. И еще  всех девок с нашего курса, засранец, перепортил. Русских любил. У него и сейчас одна жена русская... Этих тёлок можно ему оставить, если хочет, – он кивнул в сторону разомлевших девушек. – Вот Гаврилыч с Нуруллой развлекутся, и можно оставлять.

      – Думаешь, тёлки согласятся?

      – Что за идиотские вопросы, Матвей. Во-первых, только свис-тни. А во-вторых, кто ж их будет спрашивать?

      Они некоторое время наблюдали за слаженными действиями команды,  подготавливающей  судно к ночевке.

      Каждый думал о своем...

      Пронькин вспомнил, как у них в общаге впервые появился Апута. Блестящий, как начищенный ботинок. Был он плюгав, да и ростом не вышел, но, несмотря на эти недостатки, девкам нравился. Им всем без исключения было наплевать с высокой колокольни, какого цвета у него яйца. Самый главный козырь, устраняющий межрасовые предубеждения, был у него не в трусах, а в бумажнике. Девки сразу отметили финансовый потенциал посланца далекой дружественной страны, недавно стряхнувшей с себя остатки колониального гнета.

      Именно Апута, сын вождя и потомок работорговцев, продававших когда-то собственных сородичей американским коллегам по бизнесу, заразил его, Марлена, своим мироощущением…

      А вот размышления Матвея Петровича сегодня были не в пример примитивны – до такой степени, что он сам того испугался. Но вчерашние возлияния и сегодняшняя влажная жара вытеснили из его немного гудящей головы все посторонние мысли, кроме одной: еще с утра в воображении возник запотевший бокал пива с шапочкой пены на макушке, подозрительно похожей на чистые облачка, обычно изображаемые на картинках с ангелочками. Этот образ не отпускал его весь день, но случая осуществить мечту до сих пор так и не представилось.

      Пронькин подозвал негра-официанта, все еще исподтишка пялящегося на голых баб и с видимой неохотой оторвавшегося от этого занятия, и приказал принести воду со льдом.

      – Так что там с этими шпионами, выяснил? – спросил Пронькин, когда официант умчался исполнять поручение, справедливо рассудив: чем быстрее он его исполнит, тем скорее вернется обратно к объекту своего вожделения.

      – Так, ерунда, – успокоил Матвей Петрович, – обычная шпиономания, параноидальный бред... Ну, неделю назад нью-йоркский агент этого малахольного Себаи якобы сообщил, что какой-то журналист из тамошней газеты в последнее время страдает повышенным интересом к их «свободной» республике... ну... Опубликовал даже пару статей об их прошлых делишках с наркомафией, о «серебряном» деле и даже о президенте. Сам понимаешь, этого вполне достаточно, чтобы его автоматически причислили к церэушникам. Этот придурок, Себаи, тут же всполошил президента – мол, надо готовиться к визиту и все такое... Другие подробности мне неизвестны. Ты это, Марлен, не обращай  внимания, – успокоил он, – кто сейчас не работает на ЦРУ.

      – Я боюсь, Матвей, не цэрэушников. Ты вот до седых яиц дожил, а все никак не поймешь – своих надо бояться!

      – Не... ну...

      – Что ты блеешь!? Ме да ме-е… Держи лучше контакт с местными. Если пронюхаешь, что где-то рядом наши трутся, тогда и решим… короче, сам понимаешь – Африка, ядовитые змеи, растения, насекомые – много опасностей человека подстерегает, –многозначительно протянул Проньин.

      Глаза его загорелись каким-то потусторонним огнем, он посмотрел вдаль на потемневшие в стремительно наступивших сумерках волны.

      – Ты представляешь, Матвей, что мы им всем покажем?! – сменил он тему. – Да такого никогда и нигде не было... Помяни мои слова, мы первопроходцы. Перевернем мир! Это начало новой эры.

      – М-мм... – невнятно промычал Матвей Петрович, изрядно ошеломленный открывающимися перспективами, и по привычке пы-таясь прикинуть в денежном выражении, во сколько может обойтись и сколько впоследствии принесет обещанная начальником «новая эра».

      А Пронькин продолжал, не обращая внимания на его мычание:

      – Народу надоело глотать специально для него приготовленную жвачку! Все это подделка! Телевидение, кино – все выродилось! Народ алчет настоящей, неподдельной драмы. Зрелищ! Но настоящих, Матвей, настоящих зрелищ. Не какой-то там суррогат, не театральную постановку. Всё должно быть натуральным – кровь, раны, страдания, даже смерть. Как в античные времена в Риме. Средства массовой информации ждет новая жизнь. Что там футбол, хоккей – всё это туфта, лажа... А договорные продажные матчи? Разве это страсти?! Страсти только тогда могут быть натуральными, когда на карту поставлена жизнь! Кстати, заметь – мы никого не принуждаем, они добровольно рискуют своей жизнью.

      – Не бесплатно же, – вставил Матвей Петрович.

      – Шутишь?! Деньги! Всем нужны деньги – даже смертникам. А мы им платим нехилое бабло! Эти уроды столько и не стоят.

      – Отморозки встречаются, да. А где их нет? – подтвердил Матвей Петрович.

      – Ты думаешь, меня интересуют деньги? – раздувая ноздри, спросил Пронькин. – Не-ет... Я, Матвей, прежде всего, борюсь за идею. И я, знаешь, уверен – в конце концов мир снова придет к тому, что человек будет иметь право распоряжаться своей жизнью по своему же усмотрению. Смотри, в некоторых странах уже разрешена эвтаназия.

      В этот момент вдалеке послышались громовые раскаты. Поначалу слабые, они с каждым мгновением неуклонно набирали силу, нарастали, постепенно переходя в рев, который стал осязаем кожей – из-за здания над бухтой, едва не касаясь крыши своими розовыми в лучах закатного солнца брюхами, вынырнули два истребителя.

      Машины приближались непривычно медленно, как будто некая невидимая упряжь сдерживала могучую силу турбин. Поравнявшись с бухтой, самолеты рявкнули на прощание, для пущего устрашения, изрыгнули огонь, как Змей-Горыныч, и, чадя керосиновым перегаром, умчались на форсаже в восточном направлении, в океан.

      Пронькин с Матвеем Петровичем проводили их взглядом. Даже не моргнули и не удивились. А могли бы – как-никак военные самолеты  в мирное время летают над городом средь бела дня, словно куропатки в лесу.

      В то же самое время наши знакомые на балконе гостиничного номера повели себя совсем иначе. Они, как полоумные, схватились за свои фотоаппараты и стали лихорадочно делать снимки. Звуки затворов походили на выстрелы из пистолета с глушителем.