Текст книги "Пусть умрет"

Автор книги: Юрий Григ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 33 страниц)

Глава VIII ЭМ-ЭМ ПРОНЬКИН И КО

Богатые и жулики – это две

стороны одной медали.

Владимир Ленин

      Взлетно-посадочная полоса аэродрома рассекала подмосковный лес серым шрамом.

      Небольшой военно-транспортный самолет весь в бурых кляксах по болотному фону защитной маскировки коротко взревел движками и неуклюже подпрыгнул в насупленное небо. Сразу после взлета пилот переложил на правое крыло и машина, похожая из-за камуфляжа на гигантскую крылатую ящерицу, совершив разворот на сто восемьдесят, начала медленно карабкаться на следующий эшелон.

      Через пятнадцать минут, достигнув семи с половиной тысяч, самолет уверенно держал на северо-восток.

      В кабине, не отличавшейся повышенным комфортом, на длинных откидных скамьях вдоль бортов сидело с полдюжины молодых мужчин. Облаченные в армейские камуфляжные комбинезоны они очень походили на самолет, в брюхе которого находились. Невольно возникала мысль, что люди эти являются некой его частью, своего рода еще не вылупившимися эмбрионами в чреве матери. На всех «эмбрионах» были совершенно неуместные в полумраке кабины темные очки, что указывало скорее на желании скрыть свой взгляд от других, нежели уберечь глаза от солнца.

      Помимо обмундирования вырисовывалась пара других присущих им общих черт: спортивное телосложение и явно не славянская внешность. Особенно если учесть, что некоторые были чернокожими, что, согласитесь, нечасто случается в наших широтах и тем более в наших военных самолетах.

      Необычные пассажиры не отличались особой разговорчивостью – в течение всего полета они так не разговорились, если не считать разговором  ленивый обмен несколькими междометиями. Учитывая это обстоятельство, сказать что-либо определенное о миссии, на выполнение которой они перебрасывались, было довольно затруднительно.

      Тем временем под крылом медленно проплывала Среднерусская возвышенность.     После двухчасового полета даже для троечника по географии стало бы очевидным, что самолет переваливает через Уральский хребет; вскоре он благополучно приземлился на небольшом, по всем признакам военном аэродроме.

      Об этом со всей очевидностью свидетельствовали маячащие вблизи казенного вида постройки, среди которых опытный глаз смог бы выделить пару казарм, административное здание, плац со спортивными сооружениями, весьма обычными для таких городков, и тому подобный «ратный реквизит». Но самое главное, что не оставляло сомнений в стратегической значимости этого места, – это полтора десятка укрытых маскировочными сетками истребителей, выстроившихся вдоль леса чуть поодаль от взлетно-посадочной полосы. Одним словом – обычная воинская часть, схороненная от нескромных шпионских глаз в бескрайнем море тайги.

      Всё это пассажиры спецрейса рассмотрели в иллюминаторы уже на твердой земле, пока доставившая их сюда машина, бася на низких оборотах, скатывалась с полосы и резво бежала к городку.

      Там вновь прибывшие, подхватив свои рюкзаки армейского образца, выбрались из висящего под крыльями, как огромный кабачок, брюха самолета и потащились за возникшим перед ними словно из-под земли офицером в чине капитана. Еще мгновение и они исчезли в дверях ближайшего строения.

      Примерно через час этих славных парней можно было застать в небольшом зальчике вальяжно развалившимися на стульях, расставленных рядами, как в кинотеатре. Здесь, в Красном уголке части, они, надо полагать, терпеливо дожидались кого-то, ни на секунду не прекращая жевательных движений своими натренированными бульдожьими челюстями.

      Через несколько минут дверь распахнулась, и в зал вошли четверо: один был в звании подполковника ВВС, второй – майор.

      Двое других, напротив, были в штатском скорее свободного, нежели официального покроя – такие легкомысленные, знаете ли, спортивные свитерочки, джинсы. Один, тот, что постарше, похожий  чем-то на кинорежиссера, тоже сосредоточенно жевал. Голову его украшала фуражка с белым верхом, темно-синим околышем и кокардой в виде золотого, обвитого цепью якоря, как у US Navy, а тулья замята – тоже как-то не по-нашему. Отставшим в этой глуши от жизни военнослужащим было невдомек, с чего вдруг штатский человек носит морскую фуражку.

      Лицо второго напоминало человека с трубкой на фотографии с первой страницы из книжки «Прощай, оружие!» дивизионной библиотеки, только без синей, расплывшейся от липких пальцев новобранцев, печати на правом глазу. Во всяком случае, он имел, несмотря на свою молодость, такую же совершено седую бороду, а в руке теребил трубку. Но не будем судить его  слишком строго – в конце концов, каждый самоутверждается как может.

      Все четверо уселись за стол на слегка возвышающейся сцене, и бородатый обратился к новобранцам (здесь надо отметить еще одну странность, которая, однако, не выглядела слишком удивительной в свете сказанного – говорил он на безукоризненном английском языке, которому мог бы позавидовать иной преподаватель лучшей московской спецшколы с английским уклоном):

      – Господа, позвольте представить ваших наставников на ближайшие две недели... Господин подполковник – можете называть его просто «подполковник» – командир военной части. А это, – он повернулся ко второму в военной форме, – ваш инструктор по пилотажу. Его можно называть «майор». К сожалению, контракт не предусматривает подробного освещения всего послужного списка этого человека, но можете не сомневаться – вряд ли найдется более опытный знаток машин, на которых вам предстоит пройти курс обучения. Единственное, и самое главное, что могу добавить к этому: у майора порядочный боевой опыт, поэтому рекомендую внимательно и серьезно отнестись ко всему,  что он сочтет нужным продемонстрировать и чему научить вас.

      – Привет, подполковник, привет, майор! – прокатилась по рядам вялая волна. – Бабы в этой дыре есть?

      Переводчик, как и другие его сотоварищи по сцене, однако, на провокацию не поддался и с оттенком хорошо отрепетированной британской невозмутимости объяснил, что ни баб, ни выпивки, ни каких-либо иных элементарных человеческих утех в данном пункте, к сожалению, не имеется. Ну а если все же кто-то из них желает вместо обучения поразвлечься, то ради бога. Исключительно за свой счет. Где? Переводчик демонстративно пожал плечами – ни малейшего понятия. Можно смело сказать лишь одно: учитывая отсутствие общественного транспорта, добраться до очагов цивилизации отсюда можно только пешком.

      – Но, – поспешил предупредить он, – по причине крайней удаленности данной территории от оных эта затея практически равносильна самоубийству.

 Встреча продолжалась недолго. Новички разбрелись по комнатам на отдых. Когда они покинули зал, между членами «президиума» состоялась следующая беседа.

      Начал «кинорежиссер», который все время, пока переводчик инструктировал новичков, внимательно к ним присматривался. Недовольно поморщившись, он, выплюнул изо рта на ладонь изжеванную резинку, и, придавив пальцем липкий белый комочек к нижней стороне своего стула, произнес:

      – Попрошу особенно не затягивать процесс.

      Тут вмешался майор. Вопросительно – как бы испрашивая разрешения у старшего по званию – взглянув на подполковника, он  сказал:

      – Не мое дело, для чего мы готовим этих парней, но... есть определенные нормы налета. Несмотря на то, что по бумагам они все пилоты...  х-мм,.. если не выполнят стандартного минимума, боюсь...

      – Вы правильно заметили – не вашего это ума дело, – грубовато перебил тип в капитанской фуражке. – Позаботьтесь о том, чтобы их натаскать. Не обучить, а натаскать! Надеюсь, разницу понимаете? Более того – натаскать по ускоренной программе. Асы мне не нужны, – проворчал он. – Люфтваффе, блин, тут устраивать. Ответственность за то, что они не освоят всей вашей трихомудии, я беру на себя. Их познания  им надолго не понадобятся, – туманно намекнул он на что-то, видимо, одному ему известное. – Укладывайтесь в две недели. Принимайте это как приказ! Ясно?

      – Так точно! – встрял подполковник, чтобы разрядить обстановку.

      – Как знаете, – недовольно проворчал майор, –  я предупредил. Не хочу, чтобы потом были претензии к качеству моей работы.

      – Послушай, как тебя там, майор, – перешел на «ты» в одностороннем порядке «кинорежиссер», – тебе платят неплохие бабки? Тэ-эк? С начальством все согласовано? Тэ-эк? Парни и так прекрасные пилоты, – он ухмыльнулся. – Твои услуги не понадобились бы, если бы не наши формальные обязательства. В общем, объясняю для особо инициативных: по договору на поставку авиатехники мы обязаны провести инструктаж. Всё! Только ин-струк-таж! – он откинулся на стуле и уже спокойней, добавил: – Вот и проводи. Если уложишься в срок, можешь даже расширенный. Кстати, майор, а ты знаешь,  во сколько нам обходится каждый день пребывания этих молодчиков в твоем санатории? То-то и оно. А узнал бы – не поверил. Так что не парься, расслабься...

      – Ладно, поглядим, на что они годятся. Но, как говорится, тяжело в учении – легко в бою. Этого еще никто не отменял. Пощады пусть не ждут, буду гонять, как сидорову козу, – пробурчал упрямый майор.

      «Кинорежиссер» вынул из кармана новую пластинку, и, сунув ее в рот, с недоумением посмотрел на майора так, как если бы подозревал того в слабоумии. Потом бросил красноречивый взгляд на дверь, скривив физиономию в сторону подполковника, что очевидно означало желание остаться наедине.

      Майор промолчал, но было видно – нервничает мужик.

      «Да, был приказ, – размышлял он. – Да, от начальства. Но вот насчет денег – это еще как сказать, ё-моё! Начальники, они-то капусту срубят... Только вот ему негусто достается. Разве что рассол, ё-мое. А этот хмырь болотный в фуражке вообразил, что я, майор Панин, боевой офицер, кавалер двух орденов и десяти боевых медалей, участник «афгана», буду сейчас причмокивать, делать вид, что поражен, во сколько им обходится пребывание этих хохмачей. Да хоть во сколько! Раз платишь, значит тебе выгодно, ё-моё... А мне – пофиг!»

      Майор распалял себя все сильнее.

      «А ты, парень, просекаешь, что такое – знать машину? Ее не просто знать надо, а чувствовать каждый нырок, каждое виляние, каждую ее мышцу и каждое сухожилие, слышать каждый звучок, стучок, е-моё, импульсы в нервах-проводах ощущать – понимать, что сказать хочет. И жалеть ее надо, не то глядишь и без оперения останешься. Каждый момент надо предвидеть: когда в штопор свалиться хочет, когда просит тяги добавить, когда форсаж... А в книжках, е-моё, этого не вычитаешь. А он – две недели... Индюк в фуражке! За две недели только до кладбища долететь можно. Да это... это, знаешь, какая машина?! На ней мы от «земля-воздух» просто так, без всякой электроники и компьютеров сраных... Да ее и не было тогда особенно-то, электроники. Уходили от стингеров на одном мастерстве. Ну и машина, понятно! Тогда на 21-х еще летали. Рыжий научил нас, после того как Казбеку, его земляку, осетину, ракета с инфракрасной ГСН прямо в сопло на выхлоп залетела. Рыжий тогда, как только засек старт, выждал, черт нерусский, чтобы ракета цель захватила – заманивал, значит, – а потом на наших глазах резко, почти вертикально, вниз начал сваливаться. С ускорением идет, мы его мысленно похоронили уже... земля – пятьсот, а то и меньше. Ракета тоже за ним нырнула – по методу глупой собаки. Не наперерез, значит, а в хвост вцепилась. Ну, думаем, не догнать – раньше он с землей поцелуется. Тут-то он и показал, на что способна ласточка его: у самой земли машину выравнивает – восемь «же», не меньше, элерон потом на правом выпрямляли… Ну, про элерон, положим, приврали тогда, когда женам своим травили. А что ушел на сорока метрах, и ракета в песок воткнулась, так это чистейшая правда. Сам видел. Потом мы этот трюк не раз повторяли. А ты говоришь – две недели, блин!»

      Все это Панин не сказал, а подумал. Из раздумий его вывел голос подполковника:

      – Ты бы, Панин, пошел проверил, все ли к полетам готово. Завтра начинаем.

      – Слушаюсь, товарищ подполковник, – сварливо ответил майор и, по-военному чеканя шаг, покинул зал.

      Вслед ему пристально уставился хмырь-кинорежиссер. Не успела захлопнуться дверь, как он раздраженно излил на подполковника порцию чистейшей желчи:

      – Ну и порядочки в твоем балагане, подполковник! Прямо, как в Ю-Эс-Арми. Каждая мандавошка воображает себя муравьем. Совсем распустились. Да такую армию... можно голыми руками! Вот тэ-эк! – он стиснул зубы и отжал воображаемое белье.

      – Не обращайте внимания, Матвей Петрович, – успокоил подполковник, обратившись к «кинорежиссеру» по имени-отчеству. – Как специалист майор просто незаменим. Обезьяну, – тут он двусмысленно усмехнулся, – и ту сможет обучить управлять самолетом. Можете не сомневаться...

      – Надеюсь! – недоверие еще сквозило в голосе Матвея Петровича. – А ты шутник, подполковник. Эт-ты сейчас придумал... насчет обезьян?

      – Так ведь Африка, б... – хихикнул подполковник.

      – Ближе к делу, – перебил его, став снова серьезным, Матвей Петрович. – Значит так: две недели, не больше! Улаживай сам со своим майором... твоя проблема. Через две недели эти... г-м… обезьяны... мне нужны выдрессированными. – И запомни: твой личный гонорар зависит от твоей же личной расторопности.

      – Сделаем! – заметно просветлев лицом при слове «гонорар», ответил подполковник.

      – Тебе, в сущности, что? С начальством наверху – все согласовано, приказ у тебя имеется. Тебе, значит, остается выполнять добросовестно свою работу и все. Никаких нарушений, никакого риска, все по закону. Так-то, товарищ подполковник.

 Через полчаса они вышли из здания и направились в сторону вертолета, уже раскручивающему – по-стрекозиному – винты. Завидев начальство, от борта отлепился парень в пальто черной кожи, на голове светлая шляпа с черной лентой, а на носу солнце-защитные очки, хотя солнца и в помине не было. Наоборот – было пасмурно, и даже накрапывал мелкий неприятный дождик. И не дождь вовсе, а так. Водяная пыль, изморось препротивнейшая летела сегодня в лицо...

      По поводу типа «в коже» коротко можно пояснить следующее: если бы здесь каким-то чудом оказался Федорыч… помните?   тот самый, – он безусловно уловил бы поразительное сходство между этим персонажем и тем гангстером, который увез несчастного Касимку в неизвестном направлении. Но не было тут Федорыча, и некому было опознать в субъекте, появившемся здесь откуда ни возьмись московского мафиози.

 А тип подрулил к своему хозяину, и услужливо так, зонтик раскрывает. Матвей Петрович под зонтик нырнул и проворно к вертолету сигает. Там подпрыгнул мячиком и, преодолевая сопротивление своего брюшка, в кабину перекатился; вслед за ним ловко запрыгнул и наш мафиози.

      Вскарабкавшись на сиденье, Матвей Петрович приказал так, как, бывало, предки наши из купеческого сословия в приснопамятные времена ямщикам приказывали:

      – Трогай!

      Вертолет взревел, как раненый тиранозавр, и тяжело, подобно дирижаблю, который по ошибке вместо гелия заполнили водой, стал всплывать в неприветливое небо. Потом раскочегарился и пошел-пошел, ускоряясь, по горизонтали. Еще секунда – и его поглотила мышиного цвета угрюмая пелена, заполнившая собой весь промежуток между земной поверхностью и космическим пространством.

      На следующий день недалеко от утренней суетливой Москвы огромная черная автомашина, издавая утробное ворчание, преодолевала затяжной подъем лоснящейся после ночного дождя дороги. Перемахнув через холмик, она устремилась в сторону леса, живописно окаймляющего поле, и через несколько минут вкатилась в послушно открывшиеся перед ней зеленые ворота. Они пробивали брешь в уходящем в обе стороны таком же зеленом глухом заборе внушительной высоты. Сбоку от ворот висела табличка, сообщающая всем, кто обучен грамоте: дескать, данный объект принадлежит охотничьему хозяйству организации с похожим на румынскую фамилию странным названием – ЗАО НИРЭСКУ.

      Машина резво подкатила к одноэтажному деревянному дому в глубине двора и примазалась к компании из двух таких же чудовищно огромных, похожих на нее как две капли воды, автомобилей. Остановившись, она выплюнула из своих недр двух квадратных типов, которые наперегонки ринулись открывать заднюю дверь. Из нее наружу колобком выкатился плотный мужчина за пятьдесят.

      Выглядел сей господин, как бутерброд не первой свежести, который долго морочили в сумках, портфелях, чемоданах, все время откладывая процесс съедения, а когда, наконец, решились, то оказалось, что место бутерброду этому, пардон, в помойном ведре, как и небезызвестным швейковским кнедликам, которым место было определено и того хуже – в сортире.

      Но невежливо, господа, быть излишне требовательным к человеку, совершившему за последние сутки четыре утомительных перелета на воздушных видах транспорта да вдобавок с добрый десяток автопереездов. Именно столько вояжей совершил господин, в котором, несмотря на такую сильную некондицию, все же можно было безошибочно распознать уже известного нам персонажа – перед нами был ни кто иной, как тот самый, похожий на кинорежиссера, жующий Матвей Петрович.

      Итак, Матвей Петрович проследовал к домику и скрылся за дверью.

      Внутри, в гостиной, в камине уютно полыхал огонь. Стены были плотно увешаны охотничьими трофеями и оружием: искусно выполненные чучела вальдшнепов, тетеревов, кабанов и прочих лесных обитателей выглядели вполне живыми. Хозяин, кто бы он ни был, не поскупился раскошелиться  и на добротную, нарочито деревенского стиля дубовую мебель. Дальний от входа торец помещения завершался баром со стойкой в виде поваленного дерева, стилизованного под  конфету «Мишка косолапый».

      Войдя, Матвей Петрович сразу же расположился на скамье у стола и, смежив веки, с блаженством вытянул изможденные нижние конечности. При этом не менее изнуренные верхние он плетьми раскидал в стороны по спинке скамьи. Но не успел вдоволь насладиться покоем.

      Дверь за стойкой бесшумно распахнулась, впустив в комнату миловидную девицу, одетую в цветастый сарафан и кокошник – словно бы она собиралась исполнить перед гостем русский народный танец.

      – Здрасти, Матвей Петрович, – поздоровалась девица уважительно,  но по-свойски, как со старым знакомым.

      – А, Милка, – обрадовался тот, – здравствуй-здравствуй. А что хозяин?

      – Хозяин сказали, чтоб вы пока чайку испили. А они вскорости будут... Вам зеленый или наш, русский?

      Матвей Петрович никак не мог привыкнуть к этой дурацкой манере изъясняться.

 «А, хрен с ним, зато оплачивается вся эта околесица так, что, если потребуется, можно и по-китайски научиться болтать… даже стихами», – подумал он.

      А вслух сказал, явно подыгрывая:

      – Чаек? Чаек – это хорошо! С удовольствием, милая. Нашего давай, черного, с лимоном.

      «Да вот и эта телка, к примеру, что тут выеживаться, типичная провинциальная профурсетка. С подружками матом кроет – уши вянут...», – подумал он, непонятно отчего раздражаясь.

      – А расстегайчик не отведаете? И кулебякой могу угостить, – предложила между тем Милка.

      Матвей Петрович очнулся и, преодолевая отвращение к себе за то, что приходилось изображать из себя придурка, ответил в таком же идиотском стиле:

      – Не грех и расстегайчик испробовать, барышня.

      – У меня тут с вязигой, и с печенью налимьей... да кулебяка мясная тоже имеется... Всё с пылу с жару, свеженькое – пальчики оближете!

      – Валяй рыбные, б…! – еле сдержался, чтоб не выматериться, Матвей Петрович.

 Девушка  даже ухом не повела – удалилась и вскоре появилась вновь, уже с подносом, полным всякой всячины. Помимо расстегаев не забыла от собственных щедрот, так сказать, добавить и бутербродики с присной памяти «осетровой» и к чаю, конечно же, вазочку с вареньем; а там и печенье, орешки, еще какие-то сладости, а главное – заледеневшую бутылку «Белуги».

      – К слову сказать, переживающий третий и, скорее всего, последний переломный возраст, Матвей Петрович уже давно положил глаз на аппетитную Милку. Что поделать, возбуждала она в нем необъяснимую страсть своими округлостями, пользующимися известностью в кругу обслуживающего персонала и многочисленных гостей охотхозяйства. До поры до времени он все же не осмеливался на решительные действия, чуял – кое-кому это может и не понравиться. Но на высочайшее разрешение надежда оставалась.

      Милка же, пока в мозгу престарелого донжуана бродили эти неконтролируемые похотливые мысли, расставляла на столе принесенную снедь, наливала ему чай из заварного чайника с красными яблоками на  пузатых боках и двусмысленно постреливала глазками, разогревая в угасшие было страсти:

      – Угощайтесь на здоровьичко, Матвей Петрович, приятного вам аппетита!

      – «И где он их только набирает? Определенно на Киевском!», – подумал Матвей Петрович то ли с осуждением, то ли с завистью.

      Ему вдруг до одурения захотелось хлопнуть по откляченной по-лошадиному Милкиной заднице.

      Прошло полчаса. Матвей Петрович окончательно перестал быть похожим на кинорежисссера, в образе которого внедрился в наше повествование.

      Во-первых, помятость увеличилась изрядно; во-вторых, по какой-то причине нервничал все больше и больше, что характерно не для режиссеров, а наоборот – для тех, кто их окружает. Сильно потел – даже пиджак скинул. Тот, кто видел его всего двенадцать часов назад, ни за что бы не поверил, что перед ним тот же самый человек.

      Он успел выпить три стакана чаю к тому времени, когда входная дверь распахнулась, и в комнату энергично вошел мужчина в сопровождении двухметрового верзилы с лицом шестнадцатилетнего отрока.

      Был этот человек кряжист, среднего роста, чуток повыше и помоложе Матвея Петровича; пегие волосы еще не покинули массивной, немного великоватой головы, да и седины накопилось самую малость, а если и была, то на фоне волос не очень-то и заметна; голова на крепкой шее, лицо простоватое, деревенское, не без признаков ума. Глаза водянистые, светлые. Одет в охотничий костюм, хотя оружия при нем не имелось.

      Короче – типичный номенклатурный деятель времен последнего генерального секретаря на охоте. Держался, соответственно, по-хозяйски.

      – Привет, Марлен, – поздоровался первым Матвей Петрович таким тоном, как будто ему только что разрешили обращаться на «ты», а он пока не успел привыкнуть к такому панибратству.

      – Здравствуй, здравствуй, Матвей, – ответил деятель тоном, не предвещающим ничего хорошего, и угрюмо уставился на Матвея Петровича. – Ну, чего молчишь, валяй, рассказывай...

      – О'кей, – начал, было, Матвей Петрович и поперхнулся, наткнувшись на недобрый взгляд.

 Дело в том, что Марлен Марленович Проньин, – а  именно такое имя носил этот человек, – считался идейным борцом за очищение русского языка от скверны иноземного происхождения. Как известно, министр народного просвещения и пропаганды третьего рейха Геббельс хватался за парабеллум, когда слышал слово «культура». Так и у этого человека – при слове «о’кей» рука тянулась к охотничьему ружью, обладающему не меньшей убойной силой. Почему охотничьему? Забегая вперед, поставим читателя в известность: наилюбимейшим занятием господина Проньина, если не считать зарабатывания денег, была охота. Но об этом после...

      – И-извини, Марлен, – испуганно икнул  Матвей Петрович, – я только хотел сказать, что все прошло по плану. Кролики на месте. Через две недели можно забирать. Этот подполковник... ну ты помнишь, о ком я... Обещал уложиться в две недели.

      – Что значит обещал? Ты что, Матвей, не въезжаешь? Я тебя предупредил. Если подведешь, партбилет на стол положишь, – пошутил он, криво усмехаясь.

      Короткое, но понятное: «Имейте в виду – партбилет на стол положите!», было любимой угрозой Марлена Марленовича Проньина в те времена, когда он, выражаясь спортивным языком, взял промежуточную высоту в партийной иерархии – получил назначение на место первого секретаря одного из столичных райкомов.

      А ведь всего за несколько лет до этого события дверь кабинета зама по идеологии, в котором хозяйничал Матвей Петрович, робко отворил прыщавый, крепко сбитый салага с непримечательной фамилией Пронькин.

      Салагу отличали от среднестатистического гражданина, пожалуй, только идеологически выдержанные имя и отчество. Родитель Пронькина Марлен Аристархович Пронькин, потомственный рабочий, дослужившийся до должности мастера участка, коммунист, всю жизнь переживал по поводу своего архаичного отчества и отыгрался-таки на сыне, возведя в квадрат свое идеальное, если глянуть с высоты пролетарского сознания, имя.

      «Даже фамилия, и та уменьшительно-козлиная», – пренебрежительно подумал о Пронькине Матвей Петрович.

      Тут ему, согласно закону ассоциативного мышления, вспомнились детство и деревня, куда на лето его вывозили родители; вспомнилась соседская коза Проня, названная мужским именем по недоразумению – хозяин не разглядел пол новорожденной по причине пребывания в трудновменяемом состоянии. Однажды Проня, или просто Пронька, боднула Матвея Петровича, по тем временам просто Матвейку. С тех незабываемых времен однокоренные с Пронькой слова неизменно соотносились в сознании Матвея Петровича с этими парнокопытными.

      Немало воды утекло с той поры.

      Самая интересная метаморфоза с Пронькиным произошла, когда он перескочил на следующий уровень – в секретари, значит. Дело в том, что из отдела Матвея Петровича ушел Марлен Пронькин, а вот в кресло секретаря райкома уселся товарищ Марлен Марленович Проньин.

      С виду тот же самый, но не во всем. Букву из фамилии потерял. Причем правильную букву. Судите сами: Пронькин и Проньин. Чувствуете разницу?

 Эта буква «к», эта маленькая буковка, совершенно безобидная в других словах, попав в последний слог фамилии предков уважаемого Марлена Марленовича, была постоянным источником раздражения для молодого человека. Внедрилась, мерзкая, в самое неподходящее место, растолкав придающий окрас невинности и внушающий доверие мягкий знак и объединяющую букву «и», превратив родовое имя в посмешище.

 Примитивная, плебейская, пренебрежительная, в лучшем случае деревенская, получилась из-за этой проклятой буковки фамилия Марлена Марленовича. Ну в самом деле, кто сейчас будет серьезно относиться к человеку с такой фамилией!

      «Пронька!» – дразнили его во дворе и в школе сверстники... А кто не страдал от детской жестокости?!

      «Этот, как его, с колхозной фамилией»,  – на более поздних стадиях эволюции отзывалось о нем за глаза начальство. Действительно, на селе еще как-то прокатило бы. Но не в городе!

      Задумался Марлен Марленович над этой несправедливостью, допущенной судьбой по отношению к нему, и решил поправить то, что человек обычно не выбирает, а получает в наследство вместе с хромосомным набором. «Вон, люди даже пол, и тот меняют. Исправляют ошибку природы, а я всего-то – фамилию», – подумал тогда предприимчивый Пронькин.

      Сказано – сделано! И как удачно все придумалось: выпала зловредная буква, суффикс недоношенный, и превратила фамилию в нормальную.

 Проньин! Любой найдет в этом слове что пожелает: и русскость, и легкий налет аристократизма, а если в обществе иностранцев поиграться с ударением, примерив его ко второму слогу, то можно уловить эмигрантский дух той, первой, по общепринятому мнению, благородной волны.

      Месье Проньин! Звучит? Ну не спорьте – звучит, звучит!

      Нам же, осведомленным несколько лучше других о его генеалогическом древе, будет все же сподручнее в дальнейшем называть его, если так можно выразиться, по девичьей фамилии Пронькин.

      В общем, с помощью или без помощи этой замены – сейчас сказать невозможно, да не столь уж и важно, – но испытал в своей жизни Марлен Марленович все прелести взлетов. И что интересно: необычайно везучий был человек – не доводилось ему испытать горечь поражения. По крайней мере, до сего дня.

      Философски настроенного человека это обстоятельство насторожило бы изрядно, ведь отпущенное людям количество везения, скорее всего, не бесконечно и когда-нибудь, увы, бывает исчерпано.

      А господин Корунд (такую редкую фамилию носил наш Матвей Петрович) так и не смог привыкнуть к новому звучанию фамилии своего теперешнего хозяина и продолжал величать его по-старому, правда, на всякий случай – про себя.

      «Как интересно устроена жизнь, – сидя перед бывшим подчиненным, полемизировал сам с собой измочаленный в дороге Матвей Петрович, – вот я, образованный человек... и, заметьте, не вэ-пэ-ша закончил или еще какую-то сомнительную академию, какую сейчас можно за десять баксов за пару дней зарегистрировать. Самый настоящий государственный институт! И фамилия у меня по твердости вторая после алмаза.  Несмотря на это, всю жизнь на вторых ролях горбатился. А Марлен? Расселся, как хозяин, и стращает. Но самое отвратительное – я его боюсь. И раньше тоже боялся. Как он в «первые» пролез, так я и начал его бояться – он же, не задумываясь, по трупам... Ей-богу. Стольких хороших людей... Боюсь, боюсь! Перед собой-то – что хитрить. Вот и пот уже выступил, руки трясутся. Раньше за партбилет боялся, невыездным стать боялся, а сейчас... капусту такую рублю. Жалко потерять-то. Да что там капуста! Кое-что посерьезней потерять можно. Не дай бог в немилость попасть – кастрирует запросто. Потому миллионами и ворочает. Но поздно, Матвей, поздно. Влип ты не на шутку! – забилась, затрепыхалась в черепной коробке, как птица в клетке, пораженческая мысль. – Добром это не кончится. Но кто ж мог знать? Начиналось все прилично, с охоты. Потом собачьи бои. Зрелище не для слабонервных. А потом... потом это! Страшный, страшный человек, Марлен Марленович!..»

      Нет, ни за что бы не поверил в те далекие времена заместитель секретаря по идеологической работе райкома КПСС Матвей Петрович Корунд, если бы кто-то шепнул ему, на что будет способен прыщавый салага-инструктор его отдела. Ни за что бы не поверил, на что способен и он сам, между прочим, главный идеолог района! Немедленно упек бы ненормального ясновидца в психушку.  В лучшем случае выгнал бы из кабинета!

      Матвей Петрович очнулся и услужливо улыбнулся дежурной шутке про партбилет: мол, ценю твое остроумие, Марлен, э-тт ты здорово пошутил.

      И заверил:

      – Ты не беспокойся, это я так, риторически. Уложимся в две недели.