Текст книги "Пусть умрет"

Автор книги: Юрий Григ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 33 страниц)

      Он сардонически рассмеялся и посмотрел на обоих, приглашая посмеяться вместе над его шуткой. Они послушно рассмеялись.

      – Боюсь прогневить государя, но не соизволит ли он выслушать меня наедине, – попросил Секунд, когда Домициан сделал знак продолжать.

      – Это лишнее, – нахмурился император. – Ты знаешь, префект, что Луций обеспечивает мою безопасность, и я все равно должен буду передать ему то, что ты мне сообщишь. Так говори же, не медли!

      Мгновение Секунд колебался. Ему страшно не хотелось говорить при Луции. Он знал – хитрый лис чует любую фальшь за милю. Он славился как человек, способный проникнуть в самые сокровенные мысли собеседника, и знал о гражданах Рима больше, чем они о себе сами. Недаром занимал эту особую, не прописанную нигде должность.

 Но выхода не было, и Секунд нехотя проговорил:

      – Хорошо, государь. Я пришел сообщить... – он на мгновение замялся. – У меня есть точные сведения о подготовке покушения на твою высочайшую жизнь...

      – Что-о?! Ну, что я говорил, Луций?! А ты... ты мне не верил.

      Похоже, Домициан даже обрадовался сообщению о готовящемся против него заговоре. Он вскочил с подушек и подбежал к стоящему перед ним префекту и вновь обнял его. При этом он с триумфом взглянул на Луция.

      – Продолжай, мой верный друг, продолжай! – ободрил он Секунда.

 Потом посерьезнел и, взяв преторианца под руку, провел его к ложу, на котором только что возлежал. Тот, уступив настойчивости императора, последовал за ним.

      – Расскажи, кто же те негодяи, которые посмели замыслить злодеяние против своего Цезаря?! Мы примерно их накажем… О, можешь не сомневаться! – Как тебе удалось проведать про это? – воздев руки к небу, спросил он Секунда, и в его голосе опять проснулись зловещие нотки.

      «Не верит, – подумал префект, – Или верит, но притворяется».

      Но он уже находился в стремнине потока, который сам же и сотворил, и ему ничего не оставалось, как только продолжать плыть по течению.

      Ты не поверишь, государь, какими низменными могут быть люди, которых ты возвысил. Это...

      С этими словами он склонился к императору и прошептал ему что-то на ухо так тихо, что находящийся рядом Луций не расслышал ни слова. Впрочем, он даже и не сделал видимой попытки подслушать, оставаясь невозмутимым – ни один мускул не дрогнул на его лице.

      Домициан же выпрямился и с торжеством посмотрел на своего помощника.

      – Вот видишь, Луций, как преданны мне друзья. – Он повернулся к Секунду и, бросив на него испытующий взгляд, спросил: – ты же предан мне, Петроний?

      – Как можешь ты сомневаться, мой господин! Как можно не любить солнце, согревающее тебя своими лучами?! Как можно не любить родник, дарующий тебе живительную влагу?! – с жаром воскликнул преторианец, хорошо усвоивший: правда колюча, но даже самая грубая лесть сладка.

      – А я и не подозревал, что тебя окружают столь преданные подданные, – в голосе Луция сквозил сарказм. – Иначе давно бы подал прошение об отставке.

      Он бросил на Секунда пристальный взгляд.

      – Уж не перепутал ли что-либо почтенный Луций? – поинтересовался начальник преторианцев, почувствовав, что незаметно завладевает инициативой. – Разве ты запамятовал, что изначальная и до сей поры самая главная задача преторианской гвардии – охрана императора и спокойствия граждан Рима? К чему бесполезные дополнительные расходы, если мы и без них можем охранять безопасность государя. Думаю, что кое-кто мог бы снять с себя эти заботы и переложить на тех, чьей прямой обязанностью... и профессией, наконец, и является нести их на своих плечах.

      – Уважаемый Петроний! – ничуть не смутившись, воскликнул Луций, – я ни в коем случае не хотел обидеть тебя и твоих верных гвардейцев. Но согласись – четыре глаза зорче, чем два! Должен же кто-то подменять тебя, когда ты спишь. Так императору спокойней, не правда ли? Кроме того, в нашей истории ведь не раз случалось, что именно те, кому положено охранять жизнь цезарей, ее же и отнимали, – желчно рассмеялся Луций.

      – Уж не имеешь ли ты в виду кого-то лично? – потемнев от еле сдерживаемого гнева, произнес преторианец.

      – О нет, уважаемый префект может быть спокоен за себя. Но... я только хотел спросить: не истерлось из твоей памяти, как префект претория Херея собственноручно заколол Калигулу?

      Император, казалось, не заметил уколов, которыми обменялись его подданные, и вновь стал укорять Луция:

      – Я так и знал! Ты никогда не веришь мне. А я тебя предупреждал! Самые верные люди, даже кровные родственники, на поверку оказываются предателями. Ты знаешь, что только что поведал мне верный Петроний? Ты не поверишь! Предатели, предатели окружают меня! Мой двоюродный брат, этот негодяй Флавий Клемент, замыслил, оказывается, убить меня...

      Он мешком плюхнулся на ложе, и жестом показал принести воды. Юная рабыня, изгибая стан и беззвучно ступая босыми ступнями по полу, исполнила приказание.

 Луций, выждав, пока император пригубит воду, обратился к префекту:

      – Позволь поинтересоваться, Петроний, откуда у тебя такие сведения?

      Секунд вопрошающе посмотрел на императора, тот устало махнул рукой и промолвил:

      – Скажи ему, Петроний, скажи. Как я вижу, нашему сыщику не терпится взять дело в свои руки.

      – Изволь, – Секунд вытащи из-под тоги свернутый в трубку кусок пергамента и передал его Луцию.

      Император продолжал что-то бессвязно бормотать. Он услышал то, что хотел услышать, и теперь, распалив себя, гневно воскликнул:

      – О-о! Теперь я понимаю, почему он сменил имена своим мальчишкам на Веспасиана и Домициана. Коварный ублюдок, он хотел, чтобы я прослезился от умиления, усыновил их и сделал своими наследниками! Мне говорили...  мне не раз говорили – он открыто хвастался своим родством со мной. А теперь замыслил убить меня!

      Всё время, пока император накачивал себя ядом ненависти, Луций внимательно изучал пергамент, переданный ему Секундом. Он понимал, насколько опасен префект, за которым стояла реальная сила – преторианский корпус из четырнадцати отборных когорт, расквартированных здесь, под боком, прямо в Риме. И, разумеется, не поверил ни единому его слову, но сделал еще одну попытку не дать императору пойти по заведомо ложному следу. Оторвавшись от письма, он спросил Секунда нарочито вежливым тоном:

      – Позволено ли мне будет узнать, как попал в руки уважаемого префекта столь важный сколь и удивительный документ?

      – Я уверен, что такому умному человеку, как ты, Луций, должно быть известно, что купить за деньги можно всё. Например, слуг, – уклончиво ответил Секунд.

      – Это мне хорошо известно. Но мне известно также и то, что бывают неподкупные слуги, – не обращая внимания на явные старания окружить эту историю ореолом таинственности, бросив многозначительный взгляд в сторону императора, промолвил Луций. Но тот, казалось, не заметил этого.

      – Ну что ты, – усмехнулся префект, с удовольствием продолжая разыгрывать партию, – просто неподкупность сто;ит дороже.

      – Что там написано, Луций? – нетерпеливо перебил их Домициан и протянул руку с раскрытой, обращенной вверх ладонью.

      – Изволь, государь, ознакомиться, – ответил тайный советник и с поклоном передал папирус в царственную тонкую длань. – Здесь говориться о том, что император будет отравлен и сделать это должен некто носящий имя Скарабей.

      – Кто это, Скарабей?

      – Это наверняка кличка, государь.

      – А кому адресовано послание?

      – Здесь об этом не сказано, государь.

      – И когда же они замыслили совершить свое злодеяние?

      – Об этом тоже умалчивается.

      – Так... – озадаченно протянул Домициан. – У кого ты добыл папирус, Петроний?

      – У раба твоего двоюродного брата. Он прислуживает ему в спальне.

      – Луций, немедленно приведите мне этого раба! Я допрошу его сам.

      – Разве мой господин не предоставит мне заняться расследованием этого дела?  – удивился Луций.

      – Если ближайший советник не ведает, что за моей спиной замышляют убить меня, приходится самому позаботиться о своей безопасности.

      – Но у меня другие сведения, государь, – Луций покосился на префекта, – и мне необходимо проверить...

      – Я лично хочу допросить мальчишку! – перебил его Домициан. Голос его сорвался на визг. – И этого подлого предателя, Клемента, притащите ко мне... – Он замолчал, потом задумчиво промолвил: – Нет... Думаю, пока ничего не нужно ему говорить. Сначала мы допросим раба, чтобы этот негодяй не вздумал отпираться.

      – Как будет угодно моему повелителю, – ответил Луций, покорно склонив голову.

 Он хорошо изучил императора за годы службы и понял: что бы ни произошло – Клемент обречен. Он не любил этого ленивого, ничтожного человека, к тому же ходили слухи, что тот примкнул к иудеям. Интуиция подсказывала: Клемент не причём. Жаль только, это может повлиять на его собственное расследование, но надо надеяться, не роковым образом.

      «Посмотрим, Петроний Секунд, уважаемый префект, не навлек ли ты несчастья на свою голову?» –  пронеслось в голове у тайного советника.  Вслух же он сказал, обращаясь к преторианцу и все еще пытаясь перехватить ускользающую из рук инициативу:

      – Мы весьма благодарны за бдительность, префект, и не замедлим проверить твою версию.

      Но Секунд не был бы префектом претория, если бы позволил врагу так легко завладеть театром военных действий.   Не удостоив вниманием последние слова Луция, он обратился к императору:

      – Позволь преподнести тебе скромный подарок, государь?

      И с поклоном, недостаточно низким, чтобы быть истолкованным как свидетельство обожествления, но достаточно низким для того, чтобы не лишиться головы, он выставил перед императором уже знакомый футляр, который загодя внесли рабы.

      – Не сочти за труд, взгляни на этот клинок, – произнес он, откинув бронзовые защелки и открывая почти черную крышку. – Я думаю, он создан для такого великого воина, как ты. Посмотри, футляр изготовлен из дерева хавним, того, что привозят нубийцы. Произрастает оно далеко за пустыней Сиртой. Говорят, все предметы, имеющие магическую силу, чтобы не растерять ее, должны храниться в шкатулках из этого дерева.

      Лесть префекта попала в цель. К тому же император подарки любил. Детство, проведенное в нужде, давало о себе знать, хотя  после трех десятков лет правления династии он стал несказанно богат.

      В оружии император разбирался и сразу понял, что перед ним шедевр оружейного искусства. Помимо идеального клинка поражал размерами огромный синий камень, увенчивающий рукоять. Такие камни привозили из далекой земли Маурьев. Но столь крупного он, пожалуй, еще не встречал.

      – Ты прав, Петроний, работа действительно прекрасная, – промолвил, спустя минуту, Домициан. – Но скажи нам, как попал к тебе этот замечательный клинок?

      – Божественный цезарь позволит, чтобы это осталось моей маленькой тайной? – ответил Секунд вопросом на вопрос, почтительно склонив голову.

      – Хм… Что-то сегодня слишком много тайн. Ты не находишь, Луций? Что ж, пусть будет так... Но я вижу, что им уже сражались. Так ли это?

      – Ты наблюдателен, государь. Но это видно только по рукояти.  На лезвии ты не найдешь ни малейшей зазубрины.

      – Действительно, нет ни царапины.

      – Будь осторожен – лезвие остро, как бритва.

      – Не беспокойся, Петроний, я еще не разучился обращаться с оружием.

      – Открою тебе тайну, государь, – продолжил Секунд. – Меч сей изготовлен из волшебного железа – по твердости ему нет равных в мире. Выковали его в киликийской земле, в горах. Но кто мастер, к сожалению, неизвестно. Ты можешь испытать меч. Прикажи принести щит легионера.

      Когда принесли щит, Секунд распорядился, чтобы два раба поставили его на пол и удерживали в вертикальном положении. Затем попросил у императора меч.

      Меч прошел сквозь щит, словно он был сделан из воска. Тут удивился не только император, но и Луций, внимательно следивший за происходящим.

      Но что-то все же беспокоило старого лиса. Непонятно что именно, но он мог поклясться – что-то не так! Какая-то неуловимая фальшь чувствовалась во всем. У него возникло смутное предчувствие, что перед ним и императором разыгрывается спектакль. Но надо отдать должное режиссеру, кем бы он ни был – поставлен он был мастерски.

      Между тем император, все больше и больше увлекаясь, обсуждал с префектом достоинства меча.

      Луций отогнал тревожные мысли и снова прислушался к разговору:

      – Такого меча нет ни у кого в мире, и я был бы счастлив узнать, что гладиус сей удостоился чести занять место в твоей коллекции. – говоря, Секунд сделал жест рукой в сторону стены, сплошь увешанной оружием. – Это было бы лучшей наградой для меня.

      Его слова еще больше встревожили Луция. Казалось бы, в них не было ничего особенного, но он отметил, что префект незаметно взглянул на него, будто проверяя – расслышал ли он сказанное.

      Через два часа после того, как префект претория покинул императорский дворец, Луций доложил императору о том, что спальный раб его двоюродного брата исчез при загадочных обстоятельствах. Но, как это всегда бывает с людьми, которые верят в то, во что хотят верить, император наотрез отказался прислушаться к сомнениям своего доверенного лица.

      Участь Флавия Клемента была предопределена.

      Этой ночью впервые за последние три месяца император заснул в своей опочивальне безмятежным сном. Государыня Домиция Лонгина, негромко посапывая, спала рядом. Он больше не подозревал ее в заговоре против своего величества.

 «Как все складно сложилось с Флавием Клементом, о, боги! И на этот раз вы отвратили от меня смертельную опасность, –размышлял, засыпая, Домициан. – Но как же я не догадался раньше... Надо будет наградить префекта преторианцев за его верность и бдительность. А еще – издать буллу об оскорблении величества. Что-то совсем распустились подданные... Как хочется спать...»

      Эти мысли убаюкивали императора. Он взглянул на меч, который он приказал повесить на стену напротив ложа, и ему показалось, что внутри синего кристалла сверкнула багряная вспышка. Пляшущий по лезвию клинка отблеск лампад окончательно сморил его. Император провалился в сон и перестал существовать, проспав, как ребенок, до самого утра...

      Долго ворочался в постели Луций Тигеллин, младший сын Гая Софония Тигеллина, когда-то состоявшего начальником преторианской гвардии на службе у Нерона. Что-то не давало ему покоя. Что-то настораживало в визите Секунда. Но он не мог понять – что именно. Внезапно его осенило... Меч! Конечно же – меч с сапфиром! Как же он сразу не догадался! Так выглядел во сне, недавно рассказанном ему императором, меч, торчащий в его горле. Не слишком ли точно для простого совпадения?!

 Луций не колебался более в выборе пути.

      «Это знамение свыше, – вползла в его засыпающий мозг вялая мысль. – В конце концов, император обречен, и не мне, простому смертному, пытаться противиться воле бессмертных богов». Найдя таким простым образом оправдание своему будущему предательству, он смежил очи и погрузился в сон.

      Крепко спал Тит  Петроний Секунд, не оставлявший в покое Луция даже во сне.  Засыпая, он так же, как и император, подумал о том, как все удачно сложилось с Флавием Клементом. К этому человеку, честно говоря, он не питал особо недобрых чувств, как, впрочем, и добрых тоже. Но так уж повелось – кто-то должен жертвовать собой во имя процветания Империи. А то, что жертва эта  была принесена во благо Рима, Секунд не сомневался ни на мгновение.

      Спал безмятежным сном и Агриппа, получив от своего старшего друга и единомышленника весть о том, что задуманный маневр блестяще осуществлен, и оружие возмездия ждет своего часа во дворце. Две юные наложницы, согревали молодого сенатора своими упругими телами. Сегодня выдался хороший день, и сон его был особенно крепок.

      Спокойно спалось в ту ночь остальным жителям миллионного города. После нескольких дней необычайной жары неожиданно выдалась на удивление прохладная ночь, а вечером с запада налетел сильный ветер и принес с собой долгожданный, хотя и недолгий ливень, дав горожанам кратковременную передышку.

      Спал и Флавий Клемент, ничтожный человек, возомнивший себя отцом будущего императора. Он поплатился за свои мечты собственной головой и спал сном вечным – сном, которому никогда не суждено прерваться.

      Его зарезали прямо на улице. Правосудие в самом справедливом государстве мира вершилось в те времена весьма проворно. Император не захотел даже встретиться с ним. Жену Клемента, свою собственную племянницу, Домициан приказал сослать на Пандатерию.

      Но какое, скажите, это имело значение, если в ту ночь никто из горожан не мог быть уверенным – суждено ли ему проснуться наутро?

      Но были в Вечном городе по крайней мере два человека, которые так и не сомкнули глаз в ту ночь…

 Глава XV МОСКВА-НЬЮ-ЙОРК С ПЕРЕСАДКОЙ В ПАРИЖЕ

Одинокий странник сам себе попутчик.

Бауржан Тайшибеков

      Москва, как обычно, провожала дрянной погодой и поневоле  возникал вопрос: почему у нас такой климат? Вопрос этот еще больше обострился в Париже, в Орли, где была промежуточная посадка перед заключительным броском через океан.

      Погода во французской столице стояла великолепная. Максимов потратил отпущенный час, прохаживаясь под нежарким солнцем вдоль смотровой «палубы» аэропорта, размышляя о том, как несправедливо устроен мир.

       «С климатом не везет, зато с полезными ископаемыми повезло», – возразил бы ему Боря Квинт.

      Максимов, естественно, согласился бы с ним.

      «Да, – сказал бы он другу, – прав ты, как всегда, прав, волчья сыть, травяной мешок! Так и есть – отвратительная погода по полгода в году – это самая наименьшая расплата за райское изобилие».

      Да уж… Такое даром не дается, платить приходится за всё.

      Часом позже, уже над Атлантическим океаном, в комфортабельном салоне авиалайнера Максимов потягивал из пластикового стаканчика вино.

      Он просмотрел свежую «Геральд Трибьюн». Когда надоело, стал глазеть в иллюминатор. Потом, от нечего делать, вытащил из кармана на спинке кресла перед собой журнал авиаперевозчика и изучил воздушные линии, салютным залпом выстреливающие из кружочка, обозначающего столицу. Другими словами, вел себя так, как ведут себя тысячи людей во всем мире в те сравнительно редкие часы, когда получают кратковременный статус под лаконичным названием «пассажир».

      Воздушный корабль набрал высоту и лег на желанную ортодромию, чтобы в срок и с наименьшими затратами горючего достичь противоположного берега океана.

      Где-то внизу, в десятикилометровой пропасти, застыли в тысячелетних попытках завоевать сушу гигантские, но выглядевшие сверху игрушечными, океанские валы, аккуратно отороченные белыми кружевами пены. Они были похожи накрахмаленные фартучки для горничных и с высоты казались неподвижными и безразличными ко всему происходящему в вышине.

      Крыло в иллюминаторе рассекало прозрачный воздух, пока через несколько минут самолет не вошел в зону слоистой облачности.

      Океан исчез. Все поглотила молочная пелена, такая густая, что конец крыла было невозможно разглядеть; самолет стал неприятно вибрировать; вспыхнули апельсиновые пиктограммы над креслами. Они призывали сознательных пассажиров не валять дурака и пристегнуть привязные ремни, тогда как капитан невнятно сообщал о возникшей турбулентности, что отнюдь не редкость над океанами.

      Не редкость так не редкость. Только нервирует она, эта турбулентность, наводит на неприятные мысли о бренности существования. Но на Максимова, в отличие от большинства присутствующих на борту, она нагоняла сон…

      …Крыло стало как-то неестественно изгибаться, потом последовал взмах, еще один, потом еще и еще, и вот оно уже  вздымается и опускается.

 «Забавно. Совсем как у живых самолетиков из диснеевских мультфильмов», – вяло подумал Максимов.

      Он привстал, чтобы глянуть в противоположный иллюминатор. Так и есть – вторая плоскость также мерно вздымалась и опускалась на фоне играющего всеми оттенками ультрамарина волшебного океана.

      Засыпающему Максимову отчего-то вспомнились полузабытые юношеские стишки. Он их написал в школе, посвятив своей первой, самой чистой и в тот момент казавшейся вечной любви.

      И стоило подумать об этом, как тотчас в налетающем потоке причудился ему воздушный шарик со строчками, нанизанными буква за буквой на привязанную к нему веревочку. Даже слова, вроде, разобрать можно. А он-то думал, что забыл... Как же они назывались, стихи-то? Вспомнил – «Приглашение в полет»... Что-то о вечном Риме, галактиках и тому подобный романтический бред.

      Ничто не забывается – всё хранится в подсознании, строго и аккуратно, как на библиотечных полках. А может быть, даже передается по наследству. Надо только прийти и снять с полки нужное воспоминание, стряхнуть с него пыль и пережить заново прошлое.

      Веревочка с буквами раскачивалась все сильнее и сильнее. Нужно подобраться поближе, тогда может быть удастся что-то прочитать. А можно перепрыгнуть на облако, напоминающее старый двор, заросший травой – не такой идеально стриженой ежиком, как в лондонском Гайд-парке, а дикой, необузданной, со спутанными стеблями и семенами, похожими на круглые крошечные подушки с кнопкой в середине. Бабушка называла такие подушки, раскиданные дома по дивану, «думками». «Прикладываешь голову, и славно думается», – объяснялся она внуку... А семена – их можно было есть. Не очень-то, честно говоря, вкусные, но за недостатком настоящих лакомств, все равно ели.

      Но это было не с ним, это было с совершенно другим человеком – с Сашкой.

      ...Маленький Сашка грохнулся на землю после предательского удара Сереги. Упал, и прямо перед носом, близко-близко, увидел пыльную траву.

      Он хорошо запомнил тот момент, наверно из-за удара, который подействовал на него, как фиксаж на фотографию.  В поле зрения находился только жук-пожарник, или солдатик, как их еще называли, – красного цвета с черными пятнышками на овальной спинке. Насекомое медленно карабкалось по травинке куда-то в небо, не подозревая, что ползти осталось совсем немного. Травинка вот-вот кончится, и выбора не останется – только путь обратно, вниз. Жуку казалось, что небо уже близко. Так и не дополз до него, бедняга...

      Почему-то именно этот крошечный жучок в нескольких сантиметрах от его лица еще больше обострил чувство унижения, которому он только что подвергся. Раньше эти жучки ему были даже симпатичны, а сейчас он представил себя сосуществующим с такой ничтожной букашкой на одном уровне мироздания и разозлился.

      Злость с размаху саданула по голове, но не снаружи, а откуда-то изнутри. Тогда он еще не знал, что это надпочечники, подчиняясь сигналам первобытного страха, послушно выплеснули в кровь адреналин, побуждая его драться, невзирая на опасность. Слезы капали на продолговатые маленькие листочки и еще долго оставались в них, как в чашечках.

      «Это подло, подло! – думал он, – я ведь уже отвернулся». Они сражались на деревянных саблях, и он честно победил – выбил саблю из Серегиной руки. Он одержал победу – все это видели! А когда отвернулся, Серега, предательски подобравшись сзади, подло и больно ударил его.

      Сашка провел ладонью по лицу, поднес ее к глазам. Рука была измазана чем-то красным. Когда он сообразил, что это кровь, новая вспышка злости овладела его существом, и он пантерой прыгнул на обидчика...

      В те времена была в силе единственная парадигма, дворовая – «дерись без правил». И они дрались, – дрались натурально, дико, используя только то, что дала им природа: ногти, зубы, злость. Если бы их не разняли тогда взрослые...

 Потом уже дома, вспоминая этот эпизод, он здорово испугался. Испугался, что так легко потерял контроль над собой. Испугался, что он, воспитанный мальчик из интеллигентной семьи, так быстро мог превратиться в дикаря. Испугался своих чувств... Не чувств даже, инстинктов – в тот момент он действительно готов был убить обидчика из-за нанесенного ему унижения. В сущности, из-за пустяка – банально расквашенного «носа»

      Максимов «спрыгнул» с облака и вернулся в салон, в свое кресло.

      Рядом с ним в унисон с басовитым разговором моторов по-кошачьи пофыркивала во сне дородная дама неопределенного возраста. Дама летела из Тюмени к своему сыну, вот уже третий год нелегально проживающему в Лос-Анджелесе и пока не собирающемуся ни за какие коврижки возвращаться домой. Эту печальную историю она почему-то неожиданно весело поведала ему еще по дороге из Москвы в Париж.

      За спиной две жертвы кошерного консерватизма неагрессивно переругивались со стюардессой, пытаясь объяснить ей всю глубину греховности попыток накормить их не прошедшей надлежащей духовной обработки пищей.

      «Special meal  был оговорен при заказе билетов!» – настырно талдычили пейсатые troublemakers[17]17
  Special meal – специальный заказ питания; troublemakers – возмутители спокойствия (англ.).


[Закрыть], испепеляя ее молниями жгучих взглядов из-под полей черных шляп.

      Трое бухарей из Петропавловска-Камчатского, уже порядком употребившие, искренне предлагали обработать – «Слышь, мужики?!» – пищу спиртом, путая в своем нетрезвом, наивном заблуждении духовное с материальным. Отчаявшаяся стюардесса также робко интересовалась у голодных пилигримов, можно ли имеющиеся на борту в наличии продукты путем каких-нибудь манипуляций как-то очистить от скверны.

      Самолет загнул к югу, к тропикам, уходя от крупного грозового фронта, растянувшегося многокилометровым языком.

      За стенками воздушного судна бродяга-пассат, как и тысячи лет назад, гнал между небом и землей поредевшие стада серебристых каракулевых овечек. Спинки их отливали бледно-розовым.

      Ответа пилигримов Максимов уже не слышал. Сон снова одолел его, и ему снова снилось, что были в Вечном Городе два человека, которые так и не сомкнули глаз в ту достопамятную ночь…