Текст книги "Пусть умрет"

Автор книги: Юрий Григ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 33 страниц)

      – Ну, во-первых, я еще не выслушал тебя. Кроме того, я не сказал, какая связь между мистером на фотографии и этими африканскими делами.

      – Так чего же ты ждешь? Come on, old boy! Валяй, рассказывай! Я уже догадываюсь. – Максимов развалился в кресле, закинул ноги на стол, наслаждаясь завоеванной в классовой борьбе заокеанского пролетариата со своими угнетателями свободой демонстрировать чистые подошвы.

      – Дело в том,– сказал ему Синистер, – что мы, журналисты Ю-Эс, занимаемся, как правило, темными делами еще до того, как они получат статус дел с признаками состава преступления, поскольку если он, этот состав, появляется, то этим начинают заниматься совсем другие парни.

      – Ну-ну... Свежо предание.

      – Твои идиомы не всегда понятны.

      – Извини, я хотел сказать – не ври!

      – Я не вру, Алекс... В самом деле – они, эти парни, очень не любят, когда наш брат сует свой любопытный нос в их дела. Да что я тебе объясняю, – рассмеялся Фил, –  у вас, наверно, то же самое, не так ли?

      – Нет, не так, Фил, – развеял его заблуждение Максимов, – мы у нас не такие щепетильные, как вы у вас. Мы, видишь ли, занимаемся чем хотим и, главное, когда хотим, на всем необозримом пространстве нашей великой страны, не обращая внимания на такие мелочи, как недовольство нашей деструктивной деятельностью «других» парней. Пока они нас не подстрелят. Эти парни не такие разборчивые в выборе средств, как ваши, и нашему брату может сильно не поздоровиться – в прямом и переносном смысле, – если мы откопаем что-то такое, что по каким-то соображениям «их брата» мы откапывать ни в коем случае не должны.

      – Хорошо, – сказал Синистер, – пусть так. Но я хотел поведать тебе нечто другое. История эта пока не приобрела статуса преступления и нам с тобой нужно как можно скорее... как это по-русски: to skim the cream off?

      – Снять сливки.

      – Вот именно – снять сливки первыми. Потому что... well!, я тоже обладаю неплохой интуицией, и она мне подсказывает, что скоро статус этой истории существенно изменится. И тогда нас с тобой, приятель, вряд ли подпустят близко.

      – Благодарю за преамбулу, Фил, но если ты мне все это рассказываешь, чтобы доказать, что лучше делать все быстрее и лучше, чем медленнее и хуже, то будь уверен – я и сам это понимаю не хуже тебя. Так что продолжай, не теряй времени. А потом… мне тоже не терпится тебе кое-что рассказать.

      – Хорошо, слушай дальше, Алекс. Дело в том, что... как раскопал один мой приятель с задатками гениального хакера...

      – А я думал, что все гениальные хакеры – русские, Фил.

      – А разве я тебе не говорил? Извини – мой хакер именно русский и есть. Он живет в Америке. Но, как и все русские в Америке, он упорно остается русским.

      – Правильно делает. Если станет американцем, начнет пить кофе из пенопласта.

      – Так вот. Он раскопал, что существует связь между этой фирмой с загадочным названием НИРЭСКУ и господином Пронькиным... Владимиром Марленовичем Пронькиным. Именно так зовут учредителя этой фирмы. Но это еще не все. У этой фирмы подозрительно много деловых операций с одной крупной корпорацией с участием государственного капитала. Такое ощущение, что действующие лица одни и те же.

      – И это все?

      – А что, этого мало?

      – Здесь совсем не обязательно быть хакером. Ты мог бы спросить у меня.

      – А ты знал?

      – Разумеется, знал. Более того, рад сообщить, что этот Владимир Марленович Пронькин приходится родным братом Марлена Марленовича Проньина, в недавнем прошлом депутата, еще раньше губернатора, в девичестве – также Пронькина. И тип на фотографии, которую ты мне предъявил, это – не Вэ Эм, а Эм Эм Проньин и есть.

      –  Проньин, Пронькин, shit!

 Фил, сбитый с толку, попробовал вникнуть в тайну славянского словообразования, но безуспешно, поэтому на всякий случай спросил:

      – Так это одна и та же фамилия? Я не силен в тонкостях вашей русской... как это – anthroponymy?

      – По-русски так и будет – антропонимика, – помог подобрать русский эквивалент Максимов и, не дожидаясь возражений, упрекнул друга: – Вы вообще много слов у нас позаимствовали, Фил. Так вот, фамилия почти одна и та же. Просто, видимо, один из братьев решил слегка изменить ее.

      –  А почему ты думаешь, что они братья, Алекс?

      –  Помимо фамилии, Фил, у нас есть еще и отчество.

      –  Это у вас, у русских, имя отца, я знаю.

      –  Вот видишь, какой ты умный, Фил! Немногие иностранцы могут похвастаться тем, что знают такие тонкости о русских. Молодец! Да, именно, так и есть – по-видимому и того и другого зачал человек по имени Марлен, поэтому оба стали Марленовичами.

      –  Ну и что? Вот у моего друга Мэфью отца звали так же, как и моего – Роберт. Но это не означает, что мы с ним родные братья, Алекс, – укоризненно, как учитель, объясняющий нерадивому ученику премудрости генеалогии, возразил Синистер.

      – А что бы ты сказал, если бы у вас с твоим другом обоих отцов звали... ну, – он с трудом подыскал пример, – Колумбваш? И вдобавок фамилия у него отличалась всего одной буквой.

      – Какой еще Колумбваш, Алекс?

      – А притом, что Колумб так же, как и Вашингтон, имеет отношение к основанию вашей империи.

      – Все равно не понимаю...

      – Ты не такой умный, как я подозревал, Фил.

      – Come on, Alex, you are kidding.[27]27
  Come on, Alex, you are kidding. – Полно, Алекс, не валяй дурака. (англ.).


[Закрыть]

      – Хорошо-хорошо. К основанию нашей империи прямое отношение имели товарищи Маркс и Ленин. Имя Марлен так же редко встречается сегодня в России, как у вас Колумбваш,  – пожалел друга Максимов.

      – Интересно, – понимающе протянул Синистер. – Но сомневаюсь, что здесь, в Америке, вообще когда-либо родился человек, решивший таким странным образом подложить свинью своему отпрыску. Вам, русским, этого не понять...

      – Слушай дальше: этот Марлен Проньин-Пронькин, в свою очередь, имел самое непосредственное отношение к той самой государственной корпорации. Так что, как видишь, я не просто ограничился сведениями о его имени-отчестве.

      – Но скорее всего ты не знал, что именно они торгуют через эту фирму военной авиатехникой со странами, имеющими сомнительную репутацию!

      – Не знал. Но теперь знаю, и это сильно меняет мое мнение об этом человеке. До сих пор я был уверен, что он всего лишь любитель театральных представлений с летальным исходом.

      – Что ты имеешь в виду?

      – Так... после расскажу. Просто помимо коммерческой деятельности этот перец еще кое-чем увлекается. Но ты продолжай, продолжай.

      –  Хорошо. У тебя есть идеи как и где он умудряется покупать самолеты за бесценок?

      – Попроси своего хакера – он нам поможет.

      – О;кей, Алекс. Давай рассказывай, что у тебя есть на этого Проньина.

      –  Фил, хоть я с удовольствием и выспался бы вместо этого, тебе как другу, конечно, расскажу. Только предупреждаю – после твоего рассказа всё так запуталось. Я имею в виду... В общем, у меня на него есть кое-что ужасно интересное. Я бы сказал – просто экзотическое! Но, к сожалению, это, по всей видимости, не имеет никакой связи с его деятельностью по торговле военной техникой. Если только... – он задумался.

      – Если только... – поторопил его друг.

      – Если только мы с тобой эту связь не установим, – с глубокомысленным видом закончил Максимов.

      И он рассказал Филу Синистеру о том, как в его руках совершенно случайно оказалась ниточка. Он потянул за нее и стал раскручивать клубок одного странного дела об убийстве.

      Это было ни на что не похожее убийство, так и оставшееся нераскрытым. Главная странность заключалась в оружие убийства – судебно-медицинская экспертиза показала, что им мог быть огромный кинжал или даже меч. В наш просвещенный «огнестрельный» век такое допотопное средство для отправления человека на тот свет нечасто используется даже самыми изощренными профессионалами. И вот Максимов случайно вышел на след некоего общества любителей поразвлечься необычным способом.

      Тут он подробно поведал Синистеру о странной тусовке, где случилось побывать Вике с подругой-вампиршей.

      – Какую же роль играет в этом наш почтенный господин Проньин? – спросил Фил, когда тот закончил.

      –Еще не догадался? Именно этот Проньин и давал своим гостям спектакль с участием гладиаторов.

      – Ты там присутствовал и всё видел своими глазами, Алекс, и делал ставки, чтобы тебя не расшифровали, да? – в голосе Фила прозвучала незамаскированная язвительность типа: «Я сам из такого же теста, как и ты, сам люблю приукрасить действительность, но есть неписаные законы даже у нас, журналистов. А твои фантазии не знают границ, приятель».

      – Присутствовал ли я там? – ответил Максимов, мечтательно устремив свой взор вдаль. – И да и нет, Фил. Присутствовал, но... виртуально.

 В аквариуме вновь установилась пауза.

      – Ты в порядке? – наконец поинтересовался Синистер, заботливо приложив ладонь ко лбу друга.

      – Нет-нет, с головой у меня все в порядке и я не пьян. Хочешь, дыхну? Просто поверь мне на слово, дружище. В том-то и дело, что доказать это непросто. Но я пробую этим заняться.

      – У тебя есть что-нибудь материальное, Алекс? Не виртуальное, а что-нибудь такое, что можно потрогать? Свидетели, вещественные доказательства, видеозаписи?

      – Свидетелей-то видимо-невидимо. Одна проблема – никто из них так и не въехал, что же произошло на самом деле.

      – Не въехал… не понимаю.

      – Ну, все присутствовавшие уверены, что это был действительно спектакль. То есть, никто никого не прикончил.

      – А труп?

      – Про труп, естественно, никто из них не догадывается. Он появился в другом месте и в другое время. Связи между этими событиями для них не было! И следователь о той вечеринке, разумеется, сведениями не располагал.

      Он помолчал, а потом глубокомысленно заключил:

      – Единственное, что может связать эти события – это орудие убийства.

      – Его нашли?

      – Да. Антикварный меч, римский гладиус. Он – ключ ко всему. Друзья вывели меня на след. Мне даже удалось заполучить его на время. Одолжил у ментов, – улыбнулся он.

      – Менты?

      – Я тебе уже как-то раз объяснял: на американском языке – копы...

      – О;кей, менты... вспомнил. Но скажи, каким же образом, Алекс, ты смог получить улику у государственных органов?

      – Фил, я не понимаю – ты что, шутишь?! Это Ро-сси-я! А не Америка, где средства налогоплательщиков тратятся впустую на бюрократические процедуры.

      – Oh, god! Всё время забываю, что у вас многое совершается по упрощенной процедуре.

      – Ну, вот видишь – сам догадался. Итак, слушай самое интересное: наиболее вероятно, меч этот принадлежал нашему Проньину в период  совершения преступления. Но он же у кого-то его купил! Так что, Фил, если удастся разыскать того, кто ему его продал или подарил... ну, разузнать, как он к нему попал, и доказать, что это его оружие, то... то у нас будут все основания полагать, что по меньшей мере он замешан в этом деле.

      – И как ты собираешься это сделать?

      – Не собираюсь... Я уже попытался провести свое собственное расследование.

      – Один?

      – Не совсем. Один старший лейтенант, хороший парень, хоть и мент, обиделся на чекистов – они, видишь ли, отобрали у него первое самостоятельное дело. Именно это самое дело. Так вот! Он плюнул на чекистов, на начальство и, подозреваю, вообще на всю их вшивую контору и согласился помочь ко мне.

      – Напомни, кто такие чекисты?

      – А, ну да, ну да... Сразу видно, что ты изучал русский по Толстому и Достоевскому. Кей-джи-бист, понял?

      – Йес, вспомнил.

      – На нашем языке – чекист. Запомни это слово – чекист. Ты еще неоднократно его услышишь, если и дальше с русскими общаться будешь. Так вот, я и говорю – он, этот парень, начал это дело, а потом его отстранили, а дело забрали себе чекисты.

      – Хорошо, Почему ты думаешь, что меч принадлежит Проньину? – спросил заинтригованный рассказом Синистер.

      – Я тебе скажу, что не думаю, а знаю наверняка!

      – Откуда такая уверенность?

      – А я видел футляр от этого меча, прямо у него, у Проньина. В логове зверя, так сказать, в его коллекции оружия. Правда, пустой, к сожалению. Но я узнал его, этот ящичек из эбенового дерева...

      – Из какого?

      – Из эбенового. Из эбенового дерева с бронзовыми защелками в виде миниатюрных бычьих голов.

      – Это черное дерево, я знаю. А почему ты так уверен в том, что этот меч лежал именно в том самом футляре, если он, как ты только что сказал, был пуст?

      – Всё очень просто, дружище, всё очень просто. Я видел меч в этом футляре своими глазами. Это было почти две тысячи лет назад.

      – Алекс...

      – Я не сошел с ума. Про две тысячи лет назад забудь. Думай, что хочешь... Пусть это будет шуткой. Или вот, что… Тебя устроит, если я скажу, что видел это во сне?

      – Так будет лучше. Теперь я спокоен за твое здоровье.

      – А недавно этот меч был у меня в руках. Занятная вещица. Я отвез его к консультанту – одному профессору, историку, большому специалисту своего дела. И ты знаешь, что он мне сказал?

      – Что?

      – Он сказал, что меч этот подлинный. Ну, то есть, ему действительно около двух тысяч лет. Представляешь!

      – No! Can;t imagine... Really?![28]28
   No! Can;t imagine... really?! – Нет! Не могу представить… Действительно?! (англ.).


[Закрыть]

      – Да... Он провел экспертизу сплава, и подтвердилось, что эта штуковина датируется приблизительно первым веком. Но что самое сногсшибательное – изготовлен этот меч по технологии, которой в то время в принципе не могло существовать... Знаешь, очень много загадочного вокруг этой штуки. Да и вообще, вокруг всего дела. А теперь – еще эти МиГи, Африка. Ты находишь какую-нибудь связь?

      – Честно? Пока нет. – Синистер задумался. – Все, что ты рассказал, звучит фантастично, то есть очень по-русски. Но больше всего меня интересует, откуда твой Проньин… или Пронькин, не важно, пополняет ряды своих «гладиаторов». У вас, что, процветает работорговля? Как такое возможно?

      – В нашей империи, Фил, возможно все. Но это другая история. Так что, старина, если хочешь узнать наберись терпения, и я расскажу тебе, что произошло со мной накануне отъезда…

Глава XVIII МИРАЖ

Я не апостол Павел, не Эней,

Я не достоин ни в малейшей мере.

И если я сойду в страну теней,

Боюсь, безумен буду я, не боле.

Данте Алигьери, Божественная комедия

      За два дня до отъезда в Нью-Йорк Максимов получил от успевшего войти во вкус Игнаточкина копию материалов следствия. Когда расследование заходит в тупик очень полезно, знаете ли, возвратиться к исходной точке – как говорится, к увертюре – и начать рассуждения заново. Вот старший лейтенант и решил повторно проштудировать рапорт старшего оперуполномоченного капитана С. И. Дыхло о зловещей находке в заливе Москва-реки, с чего, собственно, вся заварушка и затеялась...

      Признаться, когда Игнаточкин в первый раз знакомился с этим – как оказалось впоследствии, по важности превосходящим многие другие – документом, он действовал подобно неопытному грибнику – входя в лес, таковой мчится, как полоумный, первые десятки метров, не очень-то внимательно вглядываясь себе под ноги. А зря! Часто именно первые шаги преподносят сюрпризы, по ценности значительно превосходящие плоды многочасовых скитаний в непролазных дебрях леса.

      В документе, составленном на милицейском диалекте русского языка, фигурировали некие личности неопределенных занятий, которые и обнаружили тело убитого.

      Надо отметить еще одну замечательную черту характера Максимова – по въедливости и нюху он, пожалуй, превосходил самого дотошного следователя в мире, а возможно и во всей Солнечной системе.

      Ознакомившись с рапортом, он без колебаний заявил:

      – Едем к твоим колдырям, старлей!

      – Так где ж их сейчас искать, Александр Филиппыч? И потом – они уже все рассказа...

      Тут старший лейтенант осекся, наткнувшись на отчетливо выражающий твердокаменную непреклонность взгляд Максимова.

      – Старлей, к бомжам поедем, сказал! – упрямо потребовал тот.

      – Ну, как знаете, – поспешил согласиться Игнаточкин.

      В тот день жизнь у метро текла заведенным чередом – ярко светило солнце; торговали чем попало; меж киосков шныряли мультиэтнические пацаны.

      У стены здания в тенечке переминались с ноги на ногу ожидающие свидания, деловых  и неделовых встреч, автобусов, а то и просто, праздные зеваки, от нечего делать глазеющие по сторонам. Они пялили глаза на высокого негра, сэндвич-мэна, без энтузиазма рекламирующего пилюли от беременности; на спившегося отставного барабанщика, лихо являвшего публике незаурядный класс ударника незамысловатыми палками, тут же сотворенными из зеленых кленовых веток – нехило, подлец, выдавал прямо на пустых разнокалиберных картонных коробках, выкинутых из соседнего ларька, отбрасывая в сторону уже разлохматившиеся, чтобы бездомные собаки дали картонкам третью жизнь, схоронившись внутри от случайного пинка безразличных к их судьбе прохожих; лениво взирали на длинную вереницу маршруток, от которых доносился монотонный голос: «Покровское – Стрешнево, Медицинский центр, Третий проезд...», потом что-то неразборчивое без пауз, бубнил и бубнил.

      День обещал быть хорошим…

      Для поиска свидетелей, являющихся живым укором статье  Конституции о праве граждан на определенное место жительства, изобретательный Максимов прибег к хорошо забытому, но безотказному методу, успешно внедренному еще знаменитым сыщиком всех времен и народов Шерлоком Холмсом, а позднее взятому на вооружение Великим Комбинатором в поисках стульев.

      Изюминкой метода являлось использование в качестве мобильных сыскных подразделений несовершеннолетнего праздношатающегося контингента, который всегда в изобилии имеется в узловых точках человеческого общежития: в кинотеатрах, магазинах, парках, равно как и зоопарках, на вокзалах, рынках и базарах и, что в данном случае наиболее важно – на территориях, непосредственно прилегающих к станциям метрополитена.

      Не успели наши сыщики прибыть на место, описанное на листе под номером 43, тома номер 1 вышеупомянутого уголовного дела, как Максимов отловил одного такого отрока, который как раз в тот самый момент пересекал площадь, судя по целеустремленному виду – по делу особой важности, в направлении с северо-востока на юго-запад.

      Не откладывая в долгий ящик, были проведены блиц-переговоры. По словам отрока, субъекты розыска были ему хорошо знакомы, и за разумный гонорар он согласился быть проводником в джунглях большого города.

      – Деньги вперед! – энергично потребовал малолетний свободный предприниматель.

      –  Don't pay the ferryman until the boat arrives at its destination on the other side of the river1, – возразил ему благоразумный Максимов, отсчитывая только половину причитающейся суммы.

      Мальчишка не переспросил – должно быть уразумел заморскую мудрость – пересчитал аванс, сунул деньги в карман и, не проронив ни слова, взял низкий старт. Максимов с Игнаточкиным переглянулись и, не раздумывая, метнулись за ним. Обогнув здание метро, он наддал по направлению к невесть откуда взявшемуся ржавому забору, заросшему высокими кустами не то бузины, не то калины, и, не снижая скорости, просочился между прутьев.

      Выгнутые колесом прутья в том месте, где только что исчез пацан, давали возможность беспрепятственного прохода только для ребенка. Однако раздумывать было недосуг – Максимов первым бросился к препятствию, а за ним и рослый Игнаточкин. Через мгновение оба оказались по другую сторону. Они приостановились, вперив недоуменный взор в толстые стальные стержни, которые словно бы незаметно расступились, пропуская их. Но удивляться времени не было – вдалеке у полосы кустов, окаймляющих край пустыря, маячила спина мальчишки. Туда, за ним устремились и они.

      Он не петлял – несся, не оборачиваясь. Но ведь ребенок же! А они, уже запыхавшиеся, как не старались, не могли сократить дистанцию.

      Стараясь все же не отстать от шустрого проводника, пересекли пустырь усыпанный рухлядью и металлоломом, матерясь, отряхиваясь от ржавчины, пыли, паутины и еще каких-то фрагментов органического и неорганического происхождения.

      – Жажда наживы, Паша, жажда наживы! Она, проклятая, только она движет этим сыном койота, – задыхаясь, бубнил по-майнридовски Максимов.

      – Х-хрр.., – хрипел мальчишке на скаку Игнаточкин,  – легче, ты-ы...

      А тот, не останавливаясь, неожиданно начал куда-то проваливаться – сначала исчезли ноги, потом туловище, а за ним и голова. Друзья ускорили бег насколько могли и вскоре увидели, что тропинка, протоптанная в пожухлой траве, ведет в овраг. Впереди  внизу мелькала голова проводника.

      Дно оврага устилал мертвенно-бледный туман. Как-то незаметно, постепенно серая пелена заволокла и городской микрорайон за их спинами с его плоскими, как раскрытые книги, домами. Они вдруг ощутили, как откуда-то потянуло холодком, но не свежим, а как с овощебазы – затхлым. Незаметно начал накрапывать дождь. Не теплый и не холодный. Неопределенный...

      Они притихли и в молчании продолжали свой путь, сменив бег на быстрый шаг. Не сбавляя хода, перепрыгнули через узенькую речушку – вихляет по дну оврага, ширины-то – метр, не больше, а вода черная, антрацитом отсвечивает, жутковатая вода какая-то...

      – Что за речка, пацан? – прокричал, задыхаясь на бегу, Игнаточкин в маячившую впереди узкую спину.

      Паренек, обернувшись, крикнул что-то в ответ, но слов было не разобрать. Звук повис, застрял в густом, как кисель, липком воздухе. И только через полминуты, когда подбежали, наскочили на замерзшие в воздухе слова:

      – Речка-то? Стиксой зовется...

      Тропинка немного расширилась и превратилась в подобие дороги, хребтом возвышающейся меж покореженных – верно, временем и нерадивостью хозяев – изб, вросших намертво вглубь земли до уровня ставен, свисающих с перекошенных от старости окошек. Дыма над кирпичными, в саже, трубами заметно не было.

       Скособочившиеся заборы безмолвно выстроились вровень с фасадами – непонятно, каким чудом еще не рухнули. На угловой избе табличка на одном гвозде – ветра нет, а болтается, скрипит, буквы масляной краской намалеваны, полустертые, но разобрать можно: ул. Горбатая.

       Они все шли вдоль деревеньки этой неожиданной. Да уже и не шли, а брели, подавленные, посреди праха, чудом воскресшего в сердце мегаполиса.

       Миновали водоразборную колонку облезлого мышиного цвета: торчит из бугра, на женскую титьку похожего – аккурат, на месте соска. У колонки мужик застыл в неестественной позе – голова под ледяной струей, босые ноги шире плеч, рваная под мышкой рубаха выпростана, штаны до колен сползли.

      – Ой, худо мне, худо! – взвыл вдруг мужик женским голосом. Потом оглушительно икнул – на этот раз почему-то басом. Завидев посторонних, на всякий случай клянчить принялся безразличным голосом:

      – Мужики, червонец до завтра... – в голосе  неподдельная, мучительная мольба прозвучала. Мольба не театральная, нет, настоящая, без тени фальши. Такая, что видно: пройди мимо, пожалей червонец – погибнет человек, не доживет до светлого будущего.

      Максимов вытащил из бумажника первую попавшуюся бумажку – оказалась полтинником – сунул мужику. Мужик, не глядя, не благодарствуя, скомкал деньгу равнодушно, запихнул в штаны и, отворотившись, прочь побрел.

      Прошли мимо со скамейкой у останков завалинки. На скамейке – древняя старуха в зимнем тулупе. Космы седые  из-под несуразной соломенной – сплошь в прорехах – шляпы выбились.  Точь-в-точь перуанская крестьянка. Черное в глубоких морщинах – даже не морщинах, в трещинах... не в трещинах, нет – лицо, глубокими ущельями прорезанное, в землю уткнулось. Пальцы на клюке – не пальцы – корни корявые. Хрящи размякли от старости, уши обвисли… Короче – ведьма. Рядом пьяная девчушка, лет двенадцати с бутылкой початой в замаранной руке. Покачивается, наблюдает угрюмо за незнакомыми мужиками; а они на нее удивленными глазами уставились. Миновать не успели скорбную избу, грязно и неподдельно девчушка та в спину им выматерилась:

      – Че зенки пялите, козлы вонючие, ...твою мать!

      Шарахнулись от нее, не зная как поступить – напугала их девочка, – и пошли, пошли вдоль заборов, тленом изъеденных. Мимо дворов с покосившимися сортирами и сараюшками в глубине, с воротами, запертыми поди последних лет сто, и с узловатыми стволами вековых, издыхающих в агонии деревьев. Миновали калитку – ни с того ни с сего, не замечая боли, кинулся грудью на серые ветхие доски, не лая даже, а хрипя и заходясь в неистовой злобе, огромный, с теленка, пес лохматый, а может статься, вервольф с ощеренными клыками страшными.

      И исчез в хмурой беспросветной мороси город за спиной, и не доносились его звуки – в воздухе висела не тишина вовсе, а зуд непрерывный, нечто нереальное – однако раздражало сильно. А они все шли по этому острову, захороненному в незапамятные времена в чреве огромного города и по прихоти чьей-то вдруг эксгумированному; под ногами дрянь гнусная хлюпает, отбросы омерзительные цепляются.

      – Надо же, – ни к кому не обращаясь, размышлял Максимов вслух, – полип какой вырос. Не иначе как на питательной среде из отходов жизнедеятельности горожан. А может это все нам мерещится? Может это фата Моргана?

      – Моргана?

      – Мираж, Паша, мираж…

      – А-а, Ну да… Что-то место незнакомое, – переживал, тоже вслух, Игнаточкин, – не было здесь такого.

      – А это анклав смутного времени. Заброшен к нам, в суету современной жизни.

      – Какой анклав, Александр Филиппович? Вы шутите!

      – Ты прав, Паша, может быть это и есть сама жизнь. А та, другая, которую мы знаем, – не настоящая, выдуманная. Наподобие детской игры, где ходят по разноцветным кружкам с номерами, а тот, кто неудачно кости выбросит, попадает на опасный кружок, и его отбрасывает назад. Но заметил ли ты – как глубоко отбрасывает? В сторону от столбовой дороги цивилизации. Тупиковая это, должно быть, ветвь. Такого быть не должно.

      – Но вот оно – есть!

      – Да, есть, черт подери! Потрогать можно, прикоснуться, услышать смрадное дыхание. Меланома такая, черная, а внутри клетки ядовитые. Пока не сковырнешь – спят, окаянные. А если такое, не дай бог, случится, разбегутся по всему организму, отравят целиком без остатка, внедрятся в сердце, печень, легкие, мозг и душу – тогда избавления не жди.

      Проломив кусты, тяжело дыша, они выкатились к старому двухэтажному, напоминающему школу, но мрачному, как тюрьма, зданию.

      Мальчик уже там стоит – вполоборота. На здание показывает. Похож на Петра, перстом указующего в каком месте надобно окно в Европу прорубить.

      – Пришли, – говорит.

      – Не врешь? – спрашивают они хором.

      – Не вру, здесь они обитают.

      – Как зовут тебя, пацан?

      Мальчик в их сторону повернулся и оба вздрогнули – такое у него лицо оказалось – старческое, морщинистое, с тонким крючковатым носом, черными глазами, такими черными, что и белков не различишь.

      – Харон! – резанул по ушам скрипучий голос.

      Потом шустро к ним, застывшим в ужасе, подскочил, ловко грязной рукой в рот влез к одному, затем к другому, и у каждого по серебряной монете оттуда выудил. Они и шевельнуться не успели...

      Возможно, всё это им просто померещилось, но за что можно поручиться, так это за то, что пацан выклянчил еще полтинник – «за скорость» – и исчез, оставив их перед скошенным входом в подвал.

      Над дверью гвоздем было нацарапано с ошибками, зато крупно – «Бамжи пидары».

      Они взглянули вверх, в сумрачное по-таежному небо, выжимающее из себя, как из половой тряпки, противный мелкий дождик – такое низкое, что цеплялось за антенны на крыше. И нырнули в подвал.

      Из щели неплотно прикрытой двери в чернильную темноту бетонного коридора выбивалось несколько лучей яркого света электрической природы. В тишину проникал хорошо поставленный голос:

      – ...аключение, друзья, разрешите мне еще раз напомнить о том, что цель эволюции многим не вполне очевидна, ибо лежит не в материальной сфере, а, если позволите, в духовной... – голос сделал паузу, а потом продолжил: – И цель эта – суть преодоление заложенных в нас инстинктов, главные из которых биологи называют законом выживания вида и инстинктом самосохранения. Однако, друзья, есть оборотная сторона медали! Именно эти две штуковины ответственны за все пороки. Все грехи человеческие, осужденные в десяти заповедях одной из главных мировых религий… все отсюда: убийство, прелюбодеяние, воровство, зависть, ксенофобия – всё совершается из-за них. Вознестись выше этих страстей, научиться терпимости по отношению к ближнему, которым верховодят те же самые законы – сложнейшая задача! Но возьмите, к примеру, нас...

      Дверь заскрежетала несмазанными петлями, голос споткнулся и замолчал...

      Когда Максимов с Игнаточкиным выступили из темноты, они оказались в довольно большом подвальном помещении. Интерьер вполне можно было отнести к постмодернистскому индустриальному стилю. На это однозначно указывали: обилие расползшихся по стенам техногенным плющом трубопроводов с многочисленными кранами, из которых сочилась ядовитая на вид жидкость; слесарные верстаки с грудами гнутых железяк, арматуры, пучков грязной пакли, сгустков тавота, похожих на протухший джем; множество ведер с засохшей краской, кистей, доведенных до состояния окаменелостей, распиханных по углам жестяных банок с омерзительной слизью. У задней стены громоздилась прикрытая рогожей от посторонних глаз куча пыльной стеклотары.

      Свет, как из вены, добывался из кабеля, проложенного по низкому потолку с помощью несанкционированного «слива» электричества посредством вживленных проводов. С их концов свисала тусклая лампочка.

      Стены были оформлены буйными шедеврами в стиле спрей-арта.

      Максимову вдруг вспомнился двоюродный дядя, художник. Прежде чем окончательно свихнуться по причине  непрекращающихся всю жизнь занятий живописью, увлечения алкоголем, а также из-за естественного старения организма, он тоже начал расписывать стены своей хрущевки на Бульваре Карбышева подобной мешаниной из макарон по-флотски с метафизическим коктейлем, густо замешанным на кошмарах Босха, хичкоковских ужасах и обнаженной до анатомического неприличия натуре. С течением времени его творческая плодовитость возрастала в геометрической прогрессии и в конце концов приняла такие размеры, что когда стены в квартире были полностью израсходованы под «холст» и писать стало не на чем, он вышел из дверей в мир, то бишь на лестничную площадку, и продолжал творить там, отвоевывая все новые и новые пространства, а следом – на стенах дома, тротуаре, и если бы не карета скорой помощи, прибывшая по вызову какого-то сердобольного соседа и умчавшая его в «кащенку», он вне всякого сомнения завоевал бы под свои творения сначала все подходящие поверхности в городе, а там, кто знает, может быть и на всей планете.