Текст книги "Пусть умрет"

Автор книги: Юрий Григ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 33 страниц)

Глава XI. КОЛЛЕКЦИЯ

Коллекционеры – счастливые люди.

Иоганн Вольфганг фон Гёте

      Марлен Марленович поморщился и отстранил от уха телефон, исторгающий поток истеричных криков. Некоторое время подержал его, сохраняя безопасную дистанцию и всем своим видом демонстрируя раздражение или даже брезгливость, как будто опасался, что до него могут долететь капельки слюны собеседника с другого конца радиолуча. Когда поток пошел на убыль, поднес трубку к уху и спокойно произнес:

      – Ты мог бы потише, Матвей? Объясни толком, что случилось. Я понял только то, что кто-то пронюхал что-то. Что именно и кто?

      – Я же тебе говорю, Марлен! – все еще плохо владея собой, взвизгнул Матвей Петрович. – Позвонил газетчик...

      – От-ста-вить панику! Чч-то тт-ты, как беременная баба! – по-военному расставляя слоги, гаркнул Пронькин. – Докладывай, по порядку, без истерики! В чем дело?

      Чувствовался, чувствовался металл в голосе Марлена Марленовича. Умел он командовать – что есть того не отнять. Отчеканивал каждый слог. Хоть в армии и не довелось служить, зато на партийной работе  – чем тебе не армия! – зубы съел.

      – Я же говорю, – немного успокоившись, сделал вторую попытку Матвей Петрович, – позвонил, представился журналистом, Максимовым. Александр Филиппович, кажется...

      – Кажется... – проворчал Пронькин, – ты навел справки, что за фрукт этот Максимов?

      – Пока нет, – прибитым голосом пролепетал Матвей Петрович.

      – Так наведи!

      – Слушаюсь! – попытался подстроиться под босса Матвей Петрович, но стальным у него получился только первый слог.

      – Полегче, полегче надо с людьми. Ты не в армии. Расслабься. Толком можешь объяснить – чего хотел твой газетчик?

      – Сказал – пишет статью про хобби выдающихся политиков, бизнесменов.

      – Так и сказал – выдающихся?

      – Да, так и сказал...

      – Не нравится мне это, Матвей. К чему бы такая неприкрытая лесть? – обнаружил завидную проницательность Пронькин.

      – Вот и мне тоже показалось странным...

      – Продолжай, что дальше?

      – Дальше... Ну, дальше, говорит, в Интернете… чтоб он сдох от короткого замыкания! – обругал Матвей Петрович «изобретение века», обнаруживая, впрочем, зачатки остроумия, – Наткнулся, говорит, на сообщение о выставке оружия в Твери в прошлом году… Ты помнишь, выставлялись? Раскопал-таки, подлец! Ну и...

      – Ну и что?

      – С тобой хочет встретиться, вот что! Осмотреть коллекцию, вопросы позадавать. Сам понимаешь, что им надо, журналистам, – переходя  на сварливый старушечий тон, проворчал Матвей Петрович: – Подозрительно! Почему именно сейчас?!

      – Почему, почему, – передразнил его Пронькин, а потом задумался, – мне вот тоже хотелось бы знать, почему? А, Матвей? Что молчишь?

      – Нельзя его принимать, Марлен! – прошипела телефонная трубка голосом Матвея Петровича так зловеще, что Пронькин вздрогнул, словно его ударила в ухо змея. – Ни в коем случае нельзя! Лучше б его, к чертям собачьим, вообще не было!

      – Растешь, Матвей, не по дням, а по часам, – удивился проявлению неприкрытой кровожадности своего помощника Пронькин. – Твое предложение насчет «вообще не было» на данный момент не принимается. Рано... Как раз наоборот! Встретимся... И встретишь его ты!

      – Я!? – по всей видимости, Матвей Петрович не ожидал такого поворота от своего босса.

      – Ты, Матвей! Ты и примешь! А что тут такого? Ты ведь у нас интеллигентный человек... – он сделал паузу, едва заметную, но достаточную для того, чтобы у собеседника закралось подозрение в искренности его слов, – ...и понимаешь, что его очень культурно надо встретить. Оденешь свою дурацкую кепку и встретишь, как полагается встречать гостей радушному хозяину...

      – Марлен, – обиженно прогнусавил тот, – это не кепка, это...

      – Знаю, – перебил Пронькин. – Объяснишь, мол, не смог я его принять... ну... придумаешь что-нибудь, типа: неожиданно вызвали в министерство или в Думу на заседание комиссии. Да мало ли что! Не его халдейского ума дело!

      – Правильно! – с сознанием собственной нехалдейской сущности поддакнул осмелевший Матвей Петрович.

      – Только сразу не говори, в последний момент сообщи! А то сорвется с крючка.

      – Понял, – оценил военную хитрость босса Корунд.

      – Понятное дело, чего уж тут не понять? В общем, постарайся прощупать, выяснить – чего хочет. Разговори, покажи… Знаешь что показывать. Главное – сам лишнего не болтай. Да, и последнее: не забудь организовать видеозапись встречи. И чтоб Максимов твой не догадался. Доложишь потом...

      – Марлен... – обиженным тоном начал Матвей Петрович, собираясь разъяснить хозяину, что не такой уж тупой у него помощник.

      Но трубка, не считаясь с его чувством благородного возмущения, невежливо отключилась.

      Ах, как неосторожно, как опрометчиво поступил всегда такой исключительно осторожный и неопрометчивый Марлен Марленович Пронькин! Не следовало ему соглашаться на эту встречу. Ох, не следовало...

      Но как бы там ни было, никто не в силах изменить то, что уже произошло, и в некотором смысле этой роковой встрече суждено было состояться.

      Читатель справедливо поинтересуется: а почему, собственно, роковой? А потому, что возможно именно она и явилась тем недостающим кирпичиком в стройном, но до сих пор еще не вполне устойчивом здании версии, которое в последнее время так усердно и кропотливо, но в основном умозрительно, возводил неутомимый поборник правды, журналист Александр Филиппович Максимов.

      Итак, в назначенный день ровно в 11:00 вышеупомянутый джентльмен уверенно, как это свойственно лишь уверенным в себе джентльменам, вошел в двери особняка, утопающего в кронах деревьев в деловом центре Москвы.

      Увесистая мраморная доска на фронтоне оповещала всех об исторической ценности этого замечательного объекта недвижимости. В то же время пристроившаяся чуть пониже табличка с названием прописавшегося здесь юридического лица не оставляла сомнений в том, что наш герой попал в самый эпицентр зарождающегося циклона. Циклона, который уже набрал силу, но по каким-то причинам высшего порядка пока не был различим глазом. Лишь пытливый следопыт, способный заметить надломленную веточку среди тысяч других и распознать слегка примятый лист среди миллионов других, мог пролить свет на тайну события, крайне озадачившего следственные органы и в высшей степени потрясшие воображение дамы сердца нашего героя.

      Добрая, едва заметная улыбка витала на губах журналиста, когда он вступал в приемную, где его уже поджидал и немедля рванулся навстречу, протягивая радушно ладошку, тип, между прочим, похожий чем-то на кинорежиссера. Рванулся, как знал, подлец, что именно в эту самую секундочку и нарисуется в дверях Максимов. И знал-таки, можно не сомневаться, что знал. Охрана донесла – раз! И поднимался гость, понятное дело, под неусыпным оком шпионских телекамер, фиксирующих каждый шажок, каждое отклонение от курса – вот вам и два!

      – Здравствуйте, Александр Филиппович! А я Корунд, Матвей Петрович Корунд, помощник господина Проньина. Мы с вами по телефону... э-э… – затараторил тип и протянул с фальшивым энтузиазмом Максимову руку…

      Здесь, да простит нас терпеливый читатель, мы в очередной раз на две минуты прервем ход повествования, дабы поделиться нашими немудреными соображениями о такой простой традиции, как обычное рукопожатие.

      Вы, конечно, согласны, что хорошо подготовленный человек, – если, разумеется, пожелает, – может с легкостью ввести в заблуждение относительно своей истинной сущности и намерений другого, скажем, не такого опытного, как он сам. Сколько ни старайся вывести его на чистую воду, какие каверзные вопросы перед ним не ставь, сколько ни изощряйся подловить на противоречиях и не пытайся расшифровать его взгляд, мимику и жесты – изрядно поднаторевший в лицемерии и вранье плут, играючи обойдет все эти, с позволения сказать, ловушки. Но стоит произвести рукопожатие, господа, как угроза неминуемого разоблачения, становится вполне реальной.

      Именно при рукопожатии и устанавливается непосредственный физический контакт между людьми. Это вам не физиогномика, хиромантия, или, еще того смешнее, – не теория профессора Ломброзо.

      С древности люди пожимали друг другу руку, как бы говоря: «Посмотри – рука моя пуста, у меня нет оружия, а значит и дурных намерений».

      К нашему веку значение этого краткого ритуала, увы, утратило первоначальный смысл – пожать друг другу руку могут и заклятые враги (что было полностью исключено, к примеру, в каменном веке). Но чего они при этом не могут – так это утаить свои намерения. Не зря люди скверные страсть как не любят пожимать руку тем, против кого  замышляют что-либо недоброе.

      Так и наш Максимов (в свое время «взявший» факультатив по психологии, включающий такие чрезвычайно полезные в работе журналиста разделы, как бихевиоризм и психология личности) свято верил, что как раз при рукопожатии всё тайное и становится явным. И неукоснительно следовал мудрому правилу: хотите понять человека лучше – пожмите ему руку.

      «Рука, – считал он, – этот своеобразный детектор лжи, дарованный нам природой, сообщит намного больше, чем многочасовые беседы и заумная психоаналитическая ахинея».

      Стало быть, Максимов пожал руку Матвею Петровичу и подумал: «Сейчас мы посмотрим, какой вы корунд!».

      Ладонь у Матвея Петровича Корунда, в противоположность духу несгибаемой, прямо-таки гранитной твердости, исходящему от его фамилии, была мягкой и потной – внутри как бы начисто отсутствовали кости, тем самым она больше напоминала оладью, или, разрешите предположить, щупальце осьминога.

      «Вот тебе и корунд! – тут же смекнул Максимов. – А бульдог-то у нашего уважаемого Проньина и  не бульдог вовсе. Болонка... В лучшем случае пудель. Мягковат, да и, по правде говоря, трусоват... Вот и ладони потеют – значит, не уверен в себе... Сейчас врать начнет. Ну-ка прощупаем тебя еще чуток, Корунд ты наш, Петрович».

      Он слегка стиснул и попридержал оладью. Ее владельцу этот нажим явно не понравился, и он робко попытался извлечь свою конечность из стального капкана. Впрочем, Максимов и так всё понял и выпустил оладью на свободу.

      «Надо понимать, – подумал он,  – сейчас мне объяснят, что начальство скоропостижно вызвали в Кремль и что...».

      – Марлен Марленович просил принести свои искренние извинения, – как бы читая его мысли, начал этот Матвей Петрович, – но его неожиданно вызвали в Думу. Вы ведь знаете – его пригласили в думскую комиссию… консультантом. Человек подневольный, сами понимаете...

      – Как же, как же понимаю... н-да. Я даже и не сомневался, – журналист развел руки в жесте, свидетельствующем о беспомощности перед непредвиденными обстоятельствами. – Но дело – прежде всего!

      – Да, вот такая вот незадача.

      – Так я это... может в другой раз?  – попробовал открутиться от встречи «нон грата» Максимов.

      – Ну что вы, Александр! Вы уж простите ради бога, что я вас так запросто, по имени?  – пресек его попытку настырный помощник бывшего депутата. – Марлен Марленович попросил меня лично стать на сегодня вашим гидом. А он постарается все же ненадолго заскочить. Да и вообще: как это – перенести! Нет-нет, и речи быть не может! Вы и так столько времени потеряли! По Москве, в пробках...

      Он с безнадежным видом повел рукой в сторону окна, за которым и существовали те ужасные пробки, которые осложняли деловую и личную жизнь москвичей, и, в частности, жизнь журналистов.

      – Вы уж не обижайтесь – сегодня придется меня потерпеть,   – с вежливым смешком добавил он.

      – Я прекрасно понимаю – дела. Никаких обид, Матвей Петрович, – в свою очередь вежливо успокоил его гость.

      – Да вы не расстраивайтесь, Александр. Я все покажу, расскажу. Я с Марленом вот уж лет сто как из одного котелка, так сказать… Когда он областью руководил, и позже, когда депутатствовал, был его помощником, правой рукой.

 Он повертел, но почему-то левой рукой перед носом Максимова.

      «Левша», – сообразил Максимов.

      – Знаю Марлена лучше, чем его собственная жена, ха-ха, – похвастался Корунд.

      Рассмеявшись, он хитро подмигнул, как бы приглашая собеседника в особый мужской клуб, в котором все мужчины заодно и знают друг о друге такие штучки, о которых женщинам, – и особенно в статусе законных жен, – знать никак не обязательно, а иногда даже и крайне вредно.

      – И коллекцию, которой вы заинтересовались, мы с ним вместе собирали. Так что, пожалуйста, не волнуйтесь...

      – А с чего вы взяли, что я волнуюсь? – поинтересовался Максимов.

      Со свойственной лишь журналистам интуицией он понял, что все идет по задуманному Проньиным и, между прочим, «гениально» предвиденному им же самим, Максимовым, сценарию: валять перед этим, невесть откуда взявшемся, гостем дурака и постараться получить как можно больше информации об истинной цели его визита, выдавая при этом как можно меньше информации о себе.

      «Итак, господа, – мысленно обратился к противной стороне Максимов, – принимаю ваш вызов и буду выстраивать действия сообразно возникающим обстоятельствам».

      – Прекрасно, прекрасно, – распинался тем временем Корунд, – так как? Давайте прямо к делу?!

      – Что ж, к делу – так к делу, – согласился гость.

      – Тогда не могли бы вы прояснить немного отчетливее – что именно все же привело вас к нам?.. Ах, да, – спохватился он, – что это мы в приемной... Прошу вас, проходите.

      Широким жестом и вежливым наклоном головы изобразив превосходную степень радушия, он указал взглядом в сторону кабинета. Кивнул секретарше, и та кинулась открывать дверь, вихляя задом.

      В кабинете Максимов осмотрелся. Другого он и не ожидал: мореный дуб соревновался с красным деревом, золото – с серебром, яшма с малахитом. На бюро у стены натуральный вернисаж – хозяин кабинета в обществе хорошо знакомых из телевизора личностей. В общем, ничего особенного – кабинет как кабинет.

      Утонули в глубоких креслах. Пахло кофе и дорогими сигарами, хотя никто поблизости не курил и кофе не готовил.

      – Скажите, Александр Филиппович, а мы с вами никогда не встречались? – криво взглянув на журналиста, поинтересовался бывший помощник бывшего депутата.

      Максимов отметил про себя, что лицо Матвея Петровича действительно отразило неподдельное напряжение в попытке вспомнить что-то, и ему почему-то показалось, что это не притворство и не дежурный вопрос. Он даже попытался сам вспомнить. Чем черт не шутит – может, и встречались когда-нибудь.

      Но ничего вспомнить так и не получилось, поэтому он ответил неуверенно – растягивая слова, явно демонстрируя, что дает себе еще немного времени подумать и вовсе не исключает такую возможность:

      – Извините, что-то не припомню... У меня память на лица не очень-то. Даром что журналист.

      – Я тоже не уверен. Но... мне показалось, что мы где-то встречались. – Корунд задумчиво посмотрел на гостя, лицо его помрачнело. – Где-то на юге. Х-мм... Извините, ассоциируетесь вы у меня с каким-то солнечным жарким местом.

      – Н-нет... Извините, не припоминаю.

 Матвей Петрович стряхнул наваждение, усмехнулся, но не над собеседником, а про себя, и пробормотал:

      – Ну да, ну да... Бывает же такое! Как это сейчас называется, модное такое слово... Вот, вспомнил, «дежавю»!  – а потом преобразился и тоном официанта спросил: – Кофе, чай?

      – От кофе, пожалуй, не откажусь.

      – А к кофе... может быть, что-нибудь покрепче? – скривил Матвей Петрович рот в панибратской ухмылке: мол, чего стесняться-то, свои люди, русские, как-никак.

 – Нет-нет, я за рулем. Только кофе и, если можно, молока, самую малость.

 Матвей Петрович заказал по селектору кофе и вопросительно уставился на Максимова.

      – Извините, теперь я весь внимание...

      – Я, разумеется, понимаю, – начал Максимов, – не все уважают нашего брата, но...

      – Ну, что вы, ей богу!  – энергично прервал его Корунд. – Недолюбливать журналистов давным-давно вышло из моды. Наоборот, уважающие себя люди и особенно фигуры значимые, – он многозначительно посмотрел в сторону бюро с фотографиями, – предпочитают дружить с вашим братом... Хе-хе…

      – Не может быть! Выходит, я всю свою жизнь заблуждался. Был, знаете ли, уверен в обратном.

      – Вот и ошибались! К примеру, в моем лице любой найдет искреннего почитателя вашей нелегкой профессии. И  я даже сказал бы: иногда небезопасной. Это ж сколько вашего брата полегло, а? Особенно в штормовые девяностые. – Он покосился в сторону собеседника и поцокал языком.

      На лице его состроилось выражение неподдельного сожаления и сочувствия павшим на поле брани собратьям гостя. Казалось еще немного, и он предложит тост за упокой души рыцарей пера и чернил. Но все же чем-то недобрым повеяло от слов этого Матвея Петровича.

      – М-да...  Ну да сейчас не те времена, – успокоил он журналиста.

      – Да-да, вы правы, мы, как гладиаторы на арене. Вам не кажется? Нас выставляют противоборствующие стороны, и мы друг с другом деремся на потеху публике, – ответил Максимов и заглянул в глаза сидящему напротив человеку.

      А глазки забегали. Задергались глазки, человек вздрогнул, сглотнул судорожно.

      «Эх-х, Марлен Марленович, –  мысленно обратился к Пронькину Максимов,  – потверже не мешало бы помощничка – «корунд» ваш не выдерживает. Самообладания у него маловато. Прокололся. Механизм потоотделения выдал с потрохами. Это, конечно, не доказательство, но уверенность, которую в меня он вселил – это тоже, должен вам сказать, на дороге не валяется...»

      А помощник, однако, тоже  – не без мыслей в голове: «Нет, неспроста он такими метафорами бросается... Пронюхал что-то, гад! Точно пронюхал! Что за намеки? Или случайное совпадение?».

      Голосом, демонстрирующим безразличие, Матвей Петрович поинтересовался:

      – Это в каком, разрешите спросить, смысле? Интересные у вас сравнения! В первый раз подобную метафору о вашей профессии слышу.

      – Ну как же. Одни за правых, другие за левых, третьи вообще не поймешь за кого. Сегодня за одних, завтра за других. Что закажут, понимаете. Так и бьемся.

      – Вот как? –  немного успокоился Матвей Петрович, а журналист продолжал:

      – Ну, метафоры метафорами, всё бывает, но в данном случае у меня сугубо мирная тема. Я… как, кстати, уже сообщил по телефону, работаю над циклом очерков о…, извините за банальность, сильных мира сего, а точнее, об их частной жизни – скрытой от посторонних глаз. А то ведь сочиняют разные небылицы!

      – И не говорите! Чего только люди не напридумывают!

      – Пора открыть им глаза на правду – показать документально, что политики, успешные бизнесмены, звезды шоу-бизнеса – это, в сущности, такие же обычные люди, как и они сами. Нередко среди них встречаются очень интересные личности. И им присущи те же страсти, что и всем. И они могут быть не только счастливыми, но и глубоко несчастными...

      – Очень, о-очень интересно рассказываете. И главное, я с вами на сто процентов согласен: чаще всего они-то как раз и несчастны!

      – Именно! Но… не буду утомлять вас преподнесением хорошо известных материй, Матвей Петрович. Скажу только – в отличие от скандально известных всему миру папарацци, методы сбора материала у меня классические. На абсолютно добровольной основе! И если...

      – Похвально! Поверьте, мне близки такие принципы. Скажу больше: Марлен Марленович просил меня быть предельно откровенным и рассказать и показать всё, что пожелаете. Ему нечего скрывать от людей.

      – Отлично! И это правильно. Тем более, говорят, господин Проньин возвращается на политический, если можно так выразиться, Олимп? Баллотироваться собирается...

      – Ну, это еще не решено. Возможно, в будущем не исключено, что он... Знаете, у Марлен Марленыча безупречная репутация. Да и люди просят, – сбивчиво забормотал Матвей Петрович, – но у него и без того дел, сами понимаете: благотворительные фонды, думская комиссия... всего не перечесть.

      – Да-да, наслышан, насколько многогранна деятельность господина Проньина. Всего, разумеется, не охватишь. Так, что, давайте ограничимся предметом, который интересует меня в данный момент? Гхм... повторюсь: не секрет, что многие наши преуспевшие в политике и бизнесе сограждане имеют простые, ну... свойственные обычным людям увлечения, – проникновенным голосом начал Максимов.

      – И вы...

      – Да! И я хочу открыть читателям эту, вне всякого сомнения, одну из самых важных и, смею предположить, самых интересных сторон личности подобных людей. То, что сближает их с простыми смертными...

      Принесли кофе, по запаху – очень хороший, и Матвей Петрович предложил:

      – Не угодно ли сигару? Извиняюсь, что перебиваю.

      – Нет, спасибо, не курю.

      – Тогда, с вашего позволения, я закурю. Вентиляция у нас хорошая... Не возражаете?

      – Как вам будет угодно. Курить я бросил лет десять назад, но до сих пор наслаждаюсь запахом дымка. Естественно, пассивно, когда рядом курят. Особенно сигару или трубку... Хороший табак. Запретный плод, сами понимаете.

      Матвей Петрович подошел к хьюмидору из темного дерева со стеклянными створками, открыл его и стал копаться в стоящих внутри коробках. Какое-то время он бормотал что-то себе под нос, как будто начисто забыв о присутствующем в кабинете человеке. Наконец, издав победное восклицание, повернулся к гостю.

      – Коиба, – с благоговением сообщил он. – Сигары курили когда-нибудь?

      – Пробовал, как же...

      – Понравилось? – Матвей Петрович золотой гильотинкой ловко отхватил кончик пухлой, как сарделька, шоколадного цвета сигары, помусолил ее, округлив губы бубликом, но не противно, а вполне интеллигентно – чувствовался немалый опыт – щелкнул диковинной зажигалкой и начал старательно раскуривать «сардельку» от гудящей, как миниатюрный реактивный двигатель, струйки пламени.

      – Нужно, видимо, втянуться, чтобы понять все прелести вкуса, – проронил Максимов, задумчиво наблюдая за тем, как щеки Корунда глубоко западают при каждой затяжке.

      «Сарделька» поначалу никак не хотела раскуриваться, но в конце концов поддалась. Струйка дымка выпыхнула из нее, аромат проник в нос Максимову.

      – Конечно. Но самое главное, если уж курить сигару – так только хорошую, – согласился Матвей Петрович.

      – Ну, это касается не только сигар? – рассмеялся Максимов.

      – Ха-ха, правильно! Но у нас здесь всё!.. всё только высшего качества, – похвастался Матвей Петрович.

      Он сделал вид, что вспоминает, на чем же они остановились, даже пальцами прищелкнул в воздухе несколько раз, и «вспомнив» спросил:

      – Итак, как я понял, вас интересует духовная сторона жизни известных личностей?

      – Совершенно верно! Духовная. Но не меня, а моих читателей... В данном случае их интересует конкретное занятие господина Проньина. В частности, коллекционирование. Дело в том, что мои очерки посвящены этой древней страсти человека. Страсти к собирательству.

      – Действительно интересно...

      – Вы не представляете, до какой степени! В каждом человеке заложен особый инстинкт. Я его называю инстинктом биосимметрии. Человек сам по себе – существо симметричное.

      – А вы, Александр, образованный человек!

      – Не преувеличивайте, ради бога! Я всего лишь рядовой журналист. Где вы видели образованных журналистов?

      Оба улыбнулись, и Максимов продолжил:

      – К тому же эта точка зрения не имеет ничего общего с образованием. Это всего лишь моя личная импровизированная теория.

      – Все равно интересно! Продолжайте, не стесняйтесь!

      – Извольте: сутью любого коллекционирования является не что иное, как собирание одинаковых, вернее – почти одинаковых предметов. Предметов, имеющих какую-либо общую ипостась, эссенцию. Любой коллекции в этом смысле присуща вполне определенная внутренняя симметрия.

      – Действительно, – проникновенным голосом подтвердил Матвей Петрович, – я раньше как-то не задумывался.

      – Но не хочу утомлять вас своими доморощенными теориями.

      – Вы меня вовсе не утомляете. Напротив, то, что вы говорите – очень даже интересно! То есть, как я понимаю, вы хотели бы найти эту вашу симметрию в коллекции оружия господина Проньина, так? – он опять рассмеялся.

      – В каком-то смысле. Но не совсем. Я хотел бы передать читателям мысль о том, что коллекционирование – это некое интеллектуальное занятие, связанное не только с элементарным накоплением одинаковых предметов, но и с изучением их истории как всех вместе, так и каждого в отдельности.

      – Вы интригуете меня все больше и больше!

      – Да нет никакой интриги, Матвей, э...

      – Петрович... Матвей Петрович. Ну в самом деле! – укоризненно воскликнул Матвей Петрович. – Так официально! Можно просто – Матвей.

      – И оружие, которое коллекционирует ваш... – Максимов замялся, ожидая помощи от собеседника в определении статуса отношений между ним и его хозяином.

      – Друг, – пришел на помощь Матвей Петрович. – Друг. Нас с Марленом связывают скорее дружеские взаимоотношения, чем служебная субординация.

      – Оружие, которое ваш друг собирает, – Максимов подтвердил вежливым жестом, что принимает это определение, –  в наивысшей мере связано с историей человечества! Гораздо больше, чем любой другой объект коллекционирования. Судите сами – что было первым изобретением троглодита, нашего пещерного предка? Оружие! Оружие, чтобы защищаться от диких зверей и охотиться.

      – Полностью с вами согласен. Оружие! Это не какие-то там спичечные этикетки или пробки от пивных бутылок. – Матвей Петрович скорчил гримасу, означающую крайнюю степень презрения к собирателям этих примитивных предметов.

      – Правда, позднее оружие создавалось главным образом для борьбы людей между собой, а не против животных. Попросту – чтобы убивать друг дружку...

 Максимов намеренно сделал ударение на нехороший глагол «убивать», изучая из-под бровей реакцию собеседника.

      – Так какие виды оружия вас интересуют больше всего? – спросил Матвей Петрович, стараясь, чтобы его вопрос прозвучал непринужденно.

      – Я, извините за напоминание, больше интересуюсь коллекционерами, чем коллекциями. Мне интересен человеческий материал. Тип собирателя, что им движет.

      – Марлен Марленович в основном интересуется охотничьим оружием, поэтому и коллекция охотничья.

      – Я в курсе. Но вот в Твери, насколько я знаю, выставлялось и старинное военное оружие.

      – Несколько экземпляров старинного оружия в коллекции имеется, – нехотя подтвердил собеседник. – В основном это подарки случайных знакомых, не особенно разбирающихся в пристрастиях Марлена Марленовича.

      – Ну да, ну да, понимаю, – сочувственно произнес Максимов, по всей видимости озабоченный глубиной невежества некоторых «случайных» знакомых господина Проньина.

      – Но, так как Марлен Марленович исключительно тактичный человек, он не мог не выставить эти подарки. Чтобы не обижать людей. Но сам он никогда не покупает военное оружие! Каким бы старым оно ни было. Выставляли мы несколько пищалей, ружей. В основном средневековое огнестрельное...

      – А холодное разве не выставлялось? Как же так? Вот смотрите, я распечатал из Интернета.

      Матвей Петрович бросил подозрительный взгляд на журналиста, и снова предчувствие близкой беды ледяной змеей проскользнуло в его душу. Сердце вдруг сжалось. Показалось – оно на мгновение остановилось, оставив конечности,  мозг и даже, кажется, волосы без живительного кровеснабжения. Потом –  тук, тук – ожило!..

      Как только кроветок восстановился, Матвей Петрович первым делом мысленно послал очередное проклятие Интернету. Этот богопротивный... Черт возьми! Не слишком ли часто он в последнее время обращается к метафизическому началу.

      «Н-да, – подумал он, – это становится для меня обычным делом. Но как еще скажешь об этом исчадии ада, пронизавшим всю нашу жизнь своими незримыми рентгеновскими лучами? Как еще скажешь об этом всевидящем оке, не знающем покоя ни днем ни ночью, неустанно собирающем досье на всех жителей планеты, скрупулезно, по каплям, по песчинкам накапливающем «эвересты» данных, ожидающих своего часа в необъятных информационных закромах, пока вот такой «любознательный» засранец, выполняющий чей-то заказ (в чем-чем, а в этом Матвей Петрович больше не сомневался) не наберет на клавиатуре поискового браузера несколько букв и в ту же секунду получит доступ к та-а-ким подробностям из частной жизни всеми уважаемых людей, о которых и не мечтали компетентные органы в самые безоблачные годы своего существования.»

      Матвей Петрович разозлился на себя:

      «Ну почему, почему я такой трус, шарахаюсь от любой ерунды. Совесть нечиста? Вон у людей – совесть отсутствует напрочь, и ничего – живут себе. Возьми Марлена – какая там совесть?! И что немаловажно –  кожа слоновья. Ничего не боится! Или делает вид? Нет, скорее не боится. Уж кого-кого, а Марлена он как облупленного... Такие, как Марлен и добиваются сейчас успеха. Страха нет ни за себя, ни тем более за других. Не чета ему, Матвею Петровичу, с фамилией второй по твердости после алмаза».

      И Матвей Петрович горько усмехнулся. Мысленно…

      «Скорее всего, воображение у меня слишком богатое», – огласил он самому себе сравнительно мягкий приговор.

      Потом отбросил неприятные мысли и рассеянно переспросил:

      – Холодное?

      – Холодное, – подтвердил настырный журналист.

      – Что ж вы хотите? Коллекция большая. А холодное – это, так сказать, «сопутствующие товары». Есть и холодное, но... если можно так выразиться, непрофильные экспонаты.

      – Да я так, к слову! –  Максимов выразительно посмотрел на Матвея Петровича, и уже в который раз повторил: – духовная составляющая коллекционирования куда интересней предметной. Но, тем не менее, у меня тут несколько вопросов.

      – Конечно-конечно! Я же обещал ответить на все вопросы – как предметные, так и духовные.

      – Большое спасибо, Матвей Петрович! – обрадовался Максимов, и в его голосе прозвучали такие искренние нотки, что поневоле можно было усомниться в их естественном происхождении.

      – Тогда прошу. – Корунд сделал широкий приглашающий жест. – Посмотрим коллекцию, по пути и продолжим нашу приятную беседу.

 Зал, куда они прошли по длинному коридору, выглядел вполне музейным – повсюду средневековые гравюры с изображением сцен охоты, охотничьи трофеи, оружие.