Текст книги "Змеиное гнездо (СИ)"

Автор книги: Юлия Ковалёва

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 37 страниц)

– Ой, Мерлин! – протянула Гермиона с мученическим выражением лица, хватаясь рукой за запястье, обжигаемое новой волной боли. По сравнению с этими ощущениями яд аконита, – большая часть которого, к огромному везению девушки, впиталась в колготки и повредила кожу куда меньше, чем предполагалось изначально, – казался лишь лёгкой щекоткой. Сообщение на свитке до сих пор не было прочтено, и тёмная магия требовала исполнения условий.

– Что такое? – в голубых глазах Рона отразилось искреннее беспокойство. – Яд попал на руку?

– Позвать Помфри? – тон Пенси явно был куда спокойнее, чем у гриффиндорцев, но в нём всё же прослеживались нотки сочувствия. Тем не менее, в сложившейся ситуации этого никто не заметил.

– В сумке, – сквозь зубы проговорила Грейнджер, мысленно прощаясь с тем прекрасным временем, когда у неё ещё было две руки. – Достаньте пергаменты. Они уменьшены. Лежат в заднем кармане.

Выслушав все указания, Гарри тотчас приступил к исполнению просьбы, сохраняя, как и всегда, способность действовать даже в критических ситуациях. Это, пожалуй, было одной из черт, которые Гермиона особенно ценила в друге: он мог делать то, что нужно, не задавая лишних вопросов. Уже в следующую минуту в руках девушки были увеличенные пергаменты, на которые, после быстрого движения палочкой, начали попадать капли крови.

И Поттер, и Паркинсон, и Уизли, и даже Забини с выражением полнейшего шока на лицах наблюдали за происходящим, но Грейнджер уже не хотелось думать ни о том, что тайна их с Драко общения раскрыта, ни о вопросах, которые вот-вот посыпятся на неё. С каждой капелькой алой крови боль стремительно отступала, таяла практически на глазах, а на её место приходило огромное облегчение.

– Я догадывался, – коротко прокомментировал Блейз, хотя выражение его лица свидетельствовало об обратном.

– Что это такое? – удивился Рон. – Стоп, подождите: на бумаге появляются буквы? Что там написано?

Гермиона выдохнула. Да, ещё несколько месяцев назад она опасалась момента, когда друзья узнают о свитках, как худшего кошмара, а уж о том, чтобы кто-то из слизеринцев был в курсе событий, не могло идти и речи, но сейчас… Складывалось стойкое впечатление, что так было правильно. Грейнджер доверяла друзьям, хотя порой они и реагировали чересчур эмоционально и вспыльчиво, а в преданности Забини и Паркинсон не сомневался Драко, так значит, всё происходящее действительно не являлось ошибкой? Кроме того, все уроки, назначенные на этот день, подошли к концу, а Малфой так и не вернулся. Это говорило лишь об одном: надо вмешаться. Гермиона Джин Грейнджер не была бы самой собой, если бы отпустила ситуацию и не сделала бы ничего, чтобы спасти того, кого она полюбила помочь.

– Это Малфой, – медленно начала гриффиндорка, с особой осторожностью подбирая слова. – Мы так общаемся. Через эти пергаменты.

В Больничном крыле снова повисло молчание. Казалось, всем присутствующим необходимо обдумать услышанное, осознать, что в словах девушки не было ни намёка на шутку, а как никогда желанное «Розыгрыш!» всё-таки не прозвучит.

– Знаешь, Грейнджер, мне всегда было интересно, – внезапно заговорил Забини, – почему именно ты. В Хогвартсе полно девчонок, большинство из них не глупы, так зачем же Драко выбрал не кого-то другого, а тебя – мисс ходячее недоразумение? – гриффиндорцы смотрели на парня со смесью недоумения и странного, особого понимания. – Я давно задавался этим вопросом, но нашёл на него ответ только вчера. Драко улыбался, сидя рядом с тобой. Драко чёртов Малфой по-настоящему улыбался! Я не знаю, как ты это сделала, Грейнджер, но я впервые за долгое время увидел его реально живым. Поэтому, раз уж наш дорогой «принц» в очередной раз нашёл себе неприятности, а ты знаешь, где он, то мы с Пэнс окажем любую необходимую помощь.

Слизеринка согласно кивнула, а Гермионе показалось, что она спит. Мерлин милостивый, Блейз Забини действительно только что сказал, что одобряет её? Если это сон, то разбудите Грейнджер немедленно, или же не делайте этого никогда.

– Вы смотрите друг на друга, когда думаете, что никто не видит, – продолжил речь Забини Рон. – В Большом Зале, на уроках – Годрик, да везде! – теперь студенты с непонятной смесью эмоций смотрели уже на гриффиндорца, а девушке, чья кровь уже полностью впиталась в пергаменты, почему-то внезапно стало неуютно. Выслушивать правду от слизеринцев, чьё мнение не имело для неё ни малейшего значения, – это одно, а понимать и принимать, что пришло время поговорить на чистоту с друзьями, – совершенно другое. – Если честно, я не знаю, зачем тебе всё это, Гермиона. Ну, знаешь, Хорёк довольно мерзкий и портил нам все школьные годы, – при этих словах Поттер толкнул друга локтем, как бы намекая, что вектор его монолога свернул не туда, куда следовало. – Тем не менее, ты наша подруга, и мы доверяем тебе. Раз уж ты решила, что Хорёк – не такой уж плохой вариант, то, наверное, так и есть. Только знай, что если он обидит тебя, мы с Гарри сразу же ему вмажем.

Гермиона улыбнулась, чувствуя, как душевное тепло и облегчение переполняют ее. Девушка уже давно рассмотрела самые разные варианты развития событий и пришла к выводу, что если Поттер сможет её понять, пусть и с трудом, то Уизли – нет. Сейчас же, когда друг сам сказал, что не имеет ничего против её гипотетических отношений с Драко их общения с Малфоем, благодарность буквально текла по венам. В очередной раз за этот неумолимо долгий день Грейнджер осознала, насколько сильно все они повзрослели.

– Гермиона, что написал Малфой? – трогательный момент искренней дружбы был окончательно и бесповоротно испорчен вполне логичным вопросом Гарри и, не дождавшись ответа девушки, четверо волшебников заглянули в пергамент, лежащий на её коленях.

«Шкатулка взорвётся этой ночью. Пришли самых доверенных авроров в полночь в мэнор. Возможно, там будут Пожиратели», – гласили строчки на свитке, написанные так небрежно, словно тот, кто выводил их на бумаге, находился в полушаге от того, чтобы провалиться в сон или обморок.

Гробовое молчание повисло в Больничном крыле, и теперь напряжение, царящее в воздухе, можно было резать ножом и мазать на хлеб, – настолько густым оно казалось. Учитывая, что сообщение стало шоком и для самой Гермионы, не составляло труда догадаться, как ошарашены были остальные волшебники. Очевидно, и в «Золотом», и в «Платиновом» трио предполагалось, что гриффиндорская принцесса и слизеринский принц просто общаются, в худшем случае – дружат, или, – упасите Годрик и Салазар, – встречаются. О том, что Драко Малфой и Гермиона Грейнджер могут состоять в сговоре, не мог подумать никто.

– Во-первых, что это за шкатулка, и почему она должна взорваться? – первым нарушил тишину Гарри.

– Во-вторых, зачем Малфою авроры, и как в мэноре оказались сбежавшие Пожиратели? – поддержал тему Рон.

– И, в-третьих, где же сам Драко? – завершила череду вопросов Пенси.

– В доме мистера Уокера, – на выдохе произнесла гриффиндорка, решив, что первые две «загадки» могут подождать.

Коротким и весьма красноречивым «Чёрт!» Блейз охарактеризовал всё то, что крутилось в головах у всех присутствующих. Уизли и Поттер, хотя и не знали всей истории конфликта между Лукасом и четой Малфоев, помнили министерского служащего, ведь он с коллегами совсем недавно провел несколько дней в Хогвартсе, а потому не могли забыть, что мужчина далеко не лестно отзывался о слизеринце. Остальные же полностью понимали масштаб катострофы, ведь им доподлинно было известно обо всём случившемся.

– Драккл тебя раздери, Грейнджер, как ты могла согласиться на это?! – возмутился и явно начал паниковать злиться Забини. – Ты ведь знала, что это будет самоубийством для Малфоя!

– У меня не было выбора! – защищалась Гермиона, которую и так грызло чувство вины уже больше суток.

– Неужели? – Блейз развёл руками. – Выбор есть всегда!

– Сказал бы ты это Драко?

В этот момент Грейнджер одновременно хотелось и гордиться своим умением одной фразой проникать в самую суть и ставить человека на место, и проклинать этот самый талант. Потому что сказанное было явно лишним, хотя и возымело эффект, судя по тому, как изменилось выражение лица слизеринца.

– Надо сообщить Кингсли, – в очередной раз за день первым перешёл к делу Гарри, тем самым сглаживая неловкую ситуацию.

– Макгонагалл никогда на это не согласится, – Паркинсон расстроенно покачала головой.

– Может, через камин Снейпа? – предложил Рон.

Гермиона поежилась от упоминания комнаты, в которой в последний раз видела Драко.

– Сейчас в классе проходит урок у группы Когтеврана и Пуффендуя, – опровергла идею гриффиндорка. – Вы не сможете проскользнуть в кабинет мимо Флитвика.

– Значит, вскроем кабинет директрисы и без её согласия используем камин, – голос Забини прозвучал так, будто юноша смертельно устал.

– Но профес… – начала Грейнджер, но была прервана Гарри.

– Какой бы безумной ни была эта идея, у нас нет других вариантов, Гермиона.

Это была правда. Как всегда горькая, но правда.

– Мы проверим четвёртый этаж: там Минерва чаще всего преподаёт Трансфигурацию младшекурсникам. Если Макгонагалл на уроке, – а она, скорее всего, именно там, – то мы проберемся в её кабинет и свяжемся с Кингсли.

Гриффиндорка нехотя кивнула, и Поттер, убедившись, что все согласны с его планом, вместе с Уизли приступил к действиям.

***

Тонкий солнечный луч, казалось бы, такой бледный, но вне всех предположений едкий, светил прямо в глаза, заставляя наскоро распрощаться с остатками сна и вернуться в реальность. Снова головная боль, – правда, теперь уже не в виске, а в затылке, – снова пробуждение на полу, снова куча хлама, именуемого макулатурой, вокруг, снова чёртов дом не менее отвратительного Уокера.

Мерлин, это уже какая-то сатира!

Повинуясь размышлениям о том, что не будь вся эта ситуация настолько дерьмовой, он бы даже отпустил пару шуток про дежавю и вдоволь посмеялся, Драко поднялся с пола, на котором его тело уже во второй раз за последние двадцать часов решило крайне не своевременно «отключиться». Впрочем, вполне возможно, что это просто реакция организма на стресс. В любом случае, Грейнджер явно разобралась бы во всей этой физиологическо-анатомической ерунде куда лучше. К слову, о гриффиндорке. Малфой нахмурился, неоднократно проверил достоверность собственных ощущений, но вывод все равно был прежним: рука не жгла, следовательно, либо девушка решила беспрекословно повиноваться указаниям, что было совершенно не в её стиле, либо попросту не получила сообщение. Зная Уокера, ублюдок вполне мог наложить на свой кабинет какую-то темномагическую дрянь, чтобы из помещения не могли просочиться наружу никакие априори ценные сведения.

Случайная мысль о «темномагической дряни» запрещённых заклинаниях зажгла в голове юноши идею.

В очередной раз, для большей достоверности, убедившись в том, что в поместье он по-прежнему один, волшебник решил попробовать отыскать шкатулку с помощью тех древних малоизвестных чар, которыми он пользовался, проверяя на наличие ларца собственное поместье. Не зря же, в конце концов, Драко безвозвратно потратил столько времени на изучение даже самим Мерлином забытых заклинаний?! Да и многократное повторение одних и тех же формул чар просто не могло не сохранить их в памяти. Чувствуя, как огонёк надежды рождает в душе нечто подозрительно похожее на азарт, слизеринец приступил к поискам в кабинете и, когда те не увенчались успехов, покинул помещение, оказавшись в коридоре второго этажа, пытаясь отыскать тёмный артефакт по всему дому.

Время неумолимо и как никогда стремительно мчалось вперёд, словно за ним гнался гиппогриф или кто похуже, те самые отвратительно-мерзкие часы с чёрным циферблатом попались на глаза так много раз, что на органе веках, должно быть, образовались мозоли, а момент успеха так и не наступал. К обеду Драко буквально перевернул весь второй этаж, проверив сразу несколькими заклинаниями абсолютно каждый угол, не говоря уж о шкафах, комодах и прочих предметах мебели, где можно было бы что-нибудь спрятать, но не обнаружил ни саму шкатулку, ни какие-либо вещественные доказательства того, что Лукас имеет прямое и самое что ни на есть непосредственное отношение к крестражу. Кипа документов с информацией о ларцах, увы, не могла называться неопровержимой уликой, – да и уликой вообще, – а тот факт, что волшебник имел дело с Уокером – человеком, имевшим внушительный опыт и на стороне «обвинения», и на стороне «защиты», только давал дополнительное напоминание: чтобы пойти против министерского змея, нужны железобетонные доказательства, такие, чтобы разбить их не смог даже сам Мерлин с тандеме с хитрым Салазаром. Такие, каких у него, Драко, не было. Спускаясь по лестнице на первый этаж и ощущая легкое головокружение, слизеринец начал раздражаться и едва удержался от того, чтобы с силой ударить по перилам, ведь в данный момент, помимо многочисленных, уже имеющихся проблем, ему не хватало только плохого самочувствия! Как некстати вспомнился разбитый висок с уже запекшейся кровью, который до сих пор угнетал хозяина ноющей болью, хотя и куда меньшей, чем раньше. Тем не менее, думать о таких последствиях от удара головой как, например, сотрясение мозга, категорически не хотелось. Да и будь все настолько серьёзно, волшебник наверняка не передвигался бы так активно по чужому поместью, а был бы не в состоянии подняться самостоятельно. Поэтому, списывая головокружение на голод, – слизеринец, как никак, не ел со вчерашнего ужина, – Малфой приступил к проверке первого этажа.

На стенах не было картин – незаметная, казалось бы, деталь бросилась в глаза только через пару часов. Ни пейзажей, ни натюрмортов, ни великих волшебников, ни даже гребаного Поттера, чьё шрамированное лицо после войны стало украшать дома многих англичан с завидной регулярностью. Единственным изображением, обнаруженным в доме практически под вечер, оказалась колдография в рамке, стоящая на небольшом комоде в спальне Уокера. Не переставая корить себя за собственную невнимательность, из-за которой эта комната не была обнаружена ещё вчера, слизеринец присмотрелся к запечатленному на бумаге лицу. Оно принадлежало женщине. Молодая брюнетка то ли улыбалась, то ли и вовсе от души смеялась, гуляя по какой-то оживленной улице и постоянно оборачиваясь, чтобы помахать колдографу.

– Странно, – всё, что смог выдавить из себя молодой человек, наблюдая за тем, как женщина вновь расплывается в искренней улыбке, а затем, возвращая свое внимание к обстановке вокруг, показывает на какой-то бутик, очевидно, предлагая спутнику войти. Действия на колдографии повторялись по кругу, а Малфой, глядя на счастливую волшебницу, никак не мог понять, что именно он упускает. То, что некое обстоятельство ускользнуло от него, чувствовалось так отчётливо и ясно, что становилось практически больно оттого, что ответ упрямо не шёл на ум.

Кто эта женщина? Учитывая, что её изображение хранится ни где-нибудь, а в спальне, рядом с кроватью, становится очевидно, что она дорога для Уокера. Может, жена? Сестра? Или же дочь? Ответа не нашлось. Всматриваясь в лицо женщины, Драко чувствовал, что она как-то связана с тем, что уже ему известно. Слизеринец видел её впервые, а потому не имел ни малейшего понятия ни о её имени, ни о истории жизни, однако ему все равно казалось, что нечто тонкое, едва уловимое, указывало на что-то, о чем он совсем недавно узнал.

Внезапно захотелось всё бросить и вернуться в Хогвартс. Пусть со всем этим дерьмом разбираются авроры, Министерство, да хоть сам Кингсли! Поиски недо-крестража – не то, чем должен заниматься обычный подросток. Однако удерживало понимание, что пока эта дурацкая шкатулка в целости и сохранности, она высасывает магию и жизненные силы из всех, кто однажды оставил в ней свою кровь, а потому рано или поздно очередь дойдёт и до Люциуса. Ещё в сентябре этот факт не сыграл бы для Драко никакой роли: в то время он был уверен, что ненавидит отца, и, повинуясь юношескому максимализму, действовал радикально, убеждая себя в том, что Малфой-старший перестал быть частью его семьи с того момента, как оказался в Азкабане. Корить Люциуса за то, что втянул жену и сына в проклятое болото Волдеморта, упрекать за Черную метку, чужеродным пятном выделяющуюся на предплечье с шестого курса, обвинять за сломанное детство и перчеркнутое будущее было просто и в какой-то степени легко, ведь нет ничего приятнее, чем перекладывать на кого-то ответственность за собственные беды. Драко с самого рождения не считал себя трусом, скорее, хитрецом, и эта уверенность росла и крепла вместе с ним, однако сейчас… Чёртова Гермиона Джин Грейнджер умудрилась что-то изменить в нем, переключить рычаг понимания. Героическая гриффиндорка сломала и починила Драко Малфоя одновременно, и теперь он практически не сомневался, что ненависть всегда была и оставалась обратной стороной любви. Это правило работало как на самой девушке, так и на Люциусе, и потому теперь, будто став меньше, чем за год, старше на несколько лет, слизеринец отчётливо осознавал, что понимал отца. Из воспоминаний не стёрлись жуткие картины прошлого, – и не сотрутся, наверное, никогда, – но Грейнджер открыла ему глаза на обратную сторону медали, ту самую, где даже за самыми гнусными поступками Люциуса скрывались лучшие родительские мотивы.

Размышляя обо всём этом сейчас, волшебник совершенно не заметил, как у входа в спальню скрипнул пол.

– Говорят, любопытство сгубило кошку…

Колдография выпала из рук, и стекло вдребезги разбилось, когда за спиной слизеринца прозвучал холодный голос Лукаса Уокера.

***

Как только за Гарри и Роном захлопнулась дверь, в Больничном крыле вновь повисло молчание. Наверное, уже в миллионный раз за последний час. Двое слизеринцев и гриффиндорка гипнотизировали взглядами пространство, сосредотачивая внимание на отдельных элементах мебели кипельно-белого цвета, будто такая нелепая трата времени могла уберечь от колющего понимания, что это единственный способ хоть на полминуты выбраться из всего этого хаоса. Со стороны все трое, вероятно, выглядели так, словно погрузились в единый тяжёлый мыслительный процесс.

Впрочем, на самом деле так и было.

Блейз Забини сопоставлял факты, поражаясь собственной невнимательности и недогадливости, а в процессе отчаянно пытался придумать срочный план спасения лучшего друга. Пенси Паркинсон неожиданно для самой себя поняла, что выбор Драко не слишком-то её удивил. Она, как и Рон, давно заметила изменения в поведении Драко и сопутствующие им атрибуты в виде повсеместных и почти незаметных «переглядок», постоянных исчезновений, появлений все новых и новых глубоких порезов на руках юноши, которые всегда совпадали по времени с теми днями, когда Грейнджер приходила на уроки с перебинтованными пальцами. Все это происходило слишком часто, повторялось из раза в раз, а потому напрочь лишалось возможности оказаться простым совпадением. Это безумное предположение давно ютилось в подсознании слизеринки, но та до последнего не могла принять то, что оно более чем реалистично. Сейчас же все догадки складывались в единую картину, а вполне настоящая гриффиндорка на соседней кровати была живым тому доказательством. Сама же Гермиона, казалось, не могла думать уже ни о чем. Да, проблемы появлялись и раньше, а на протяжении этого учебного года они стали неотъемлемыми частями её жизни, но сейчас складывалось впечатление, что их навалилось слишком много. Неделя, проведённая в напряжении, завершившаяся уходом Драко навстречу собственной смерти врагу, непроходящее чувство вины за судьбу слизеринца, которая, вероятно, предрешена, а теперь ещё и обожженая нога, как-то неожиданно отошедшая на второй план среди других неприятностей – все это навалилось на плечи так резко и одновременно, что хотелось просто заснуть и не просыпаться. Отгородиться от внешнего мира, полного боли и страданий, за плотной стеной обители Морфея. Не думать о том, что Забини прав, а она сама, возможно, подтолкнула того, кого любила, к неминуемой гибели.

«Господи, Гермиона, да хватит уже! Если ты сведешь себя с ума, то уж точно ничем не поможешь Малфою!»

– Я должна что-то сделать, – не выдержала гриффиндорка, первой нарушив тишину. Видит Мерлин, если бы молчание продержалось в Больничном крыле хоть минутой дольше, девушка начала бы расплачиваться за несговорчивость собеседников потерей остатков собственного здравомыслия. – Мы не можем сидеть и ждать.

– Салазар, Грейнджер, уймись. Просто сиди здесь и не высовывайся, – раздражённо бросил Забини, начав лихорадочно вышагивать круги из стороны в сторону, из-за чего девушке стало казаться, что каждый скрип пола под подошвой его туфель скручивает её нервы в узел и ударяет током.

Пенси, сидя на противоположной от Гермионы кровати, смотрела то на друга, то на сокурсницу, будто задаваясь немым вопросом: на чью же сторону встать? Становиться свидетельницей очередного конфликта не было ни желания, ни сил, а угроза назревающего скандала становилась все реалистичнее и реалистичнее.

– У тебя болит нога, – не без доли рациональности напомнила Паркинсон, всей душой надеясь на то, что ожог ядом аконита в глазах Гермионы является достаточной причиной для того, чтобы не кидаться на амброзуру и прислушаться-таки к холодной логике, а не к пылающим эмоциям. К слову, о чувствах. От проницательных темно-зелёных глаз девушки не укрылось, что пострадавшая героиня войны покраснела, как делала всегда, когда сильно злилась или смущалась, и если к первой реакции сейчас был причастен Блейз, то к последней всё чаще имел самое что ни есть прямое отношение Драко. – Помфри ни за что не согласится выпустить тебя отсюда.

– И что? – искреннее негодование в голосе прослеживалось настолько четко, что его практически можно было пощупать руками.

«Нет, они действительно только что предложили не делать вообще ничего?»

– И то, Грейнджер! – в конец разозленный Блейз со всей силы ударил рукой по спинке одной из кроватей, из-за чего та неприятно скрипнула. – Если с тобой что-то случится, Малфой нам головы оторвет!

Дополнительных аргументов больше не требовалось.

– Я могу действовать, находясь здесь, – упрямо настаивала на своём Гермиона. Все-таки, чтобы ни говорил их дражайший «змеиный принц» о том, что её место на Слизерине, в данный момент Грейнджер ощущала себя гриффиндоркой на все двести процентов. Она не сдастся, не отступит от своих принципов. Потому что верит, что совесть – сильнейшее оружие, когда все вокруг плетут грязные интриги.

– Что ты предлагаешь? – буквально на полуслове опередила однокурсника Пенси. Эта незначительная деталь слишком резко бросилась Гермионе в глаза: зная скверный характер Забини, он втоптал бы в грязь любого, кто посмел бы перебить его. На Паркинсон, однако, это правило не распространялось. Былые догадки о том, что эти двое все же состоят в романтических отношениях, теперь окончательно и бескомпромиссно подтвердились.

Проанализировать ситуацию – первое, что пришло Грейнджер в голову, и именно эту мысль она решила озвучить вслух. Под уничтожающе-испепеляющим взглядом Блейза она повторила все известные на данный момент сведения, сделав это скорее для себя, нежели для слизеринцев, и неожиданно изрекла один из многочисленных вариантов, без устали прокручиваемых в голове:

– У Лукаса есть что-то такое, что он мог бы использовать против Драко?

Паркинсон и Забини переглянулись, будто на уровне телепатии пытаясь предположить, к чему ведёт гриффиндорка и, судя по выражениям их лиц, догадок, претендующих на достоверность, не нашлось.

– Не думаю, – как-то не слишком уверенно ответил Блейз, поглядывая на Пенси так, словно нуждаясь в подтверждении своих слов. – Кроме матери у Драко нет никого, о ком бы он беспокоился, а Нарцисса сейчас во Франции. У неё нет нужды экстренно возвращаться в Англию и подставлять себя под удар.

– Точно?

– Да, – утвердительно кивнула слизеринка. – Кроме того, большую часть времени миссис Малфой проводит со Скоттами. Если что-то случится, они это заметят.

Услышав фамилию, Забини сначала нахмурился, а затем удивлённо поднял бровь. Гермиона не раз замечала подобный жест у многих других волшебников, в том числе и у Драко, однако сейчас она как никогда чётко могла наблюдать разницу. У Блейза эта мимическая деталь сочеталась с нотками то ли показушной вседозволенности, то ли презрения. У Малфоя же получалось иначе. Его поднятая бровь чаще всего означала насмешку или демонстративное равнодушие. Наверное, в этом и заключался ответ на вопрос, почему же два «змея» подружились. Они уравновешивали друг друга, хотя и были очень похожи внутри. Забини был слишком импульсивен и резок, Драко – тотально холоденен и безучастен. В какой-то мере их сплотило то же, что и Гарри и Рона: гриффиндорцы тоже явно отличались темпераментами, но проносили дружбу через года потому, что одинаково смотрели на жизнь.

– Со Скоттами? – смесь негодования и непонимания отразилась на смуглом лице юноши. – Салазар, они же до тошноты скучные! Дэвис чересчур меланхоличен, а его супруга… Хоть я с ней не знаком, сдаётся мне, что она мало чем отличается от мужа.

– Возможно, – согласилась слизеринка, – зато у них много полезных связей. Кроме того, в последнее время к ним часто наносит визиты некая Розали. Нарциссе нравится нянчиться с её дочерью.

– Точно! – воскликнула Гермиона, мгновенно перейдя из лежачего положения в сидячее. Бурное выражение радости от какого-то открытия прозвучало настолько громко и неожиданно, что отвлекло двух волшебников от их беседы.

В голове гриффиндорки роилось множество мыслей. Извилины генерировали логические цепи, с особым усердием припоминая разговор с Драко, когда он впервые упомянул семью Скоттов в диалоге с псевдо-Забини. Тогда Грейнджер ещё многого не знала, но, повинуясь то ли врожденному любопытству, то ли интуиции, неосознанно зацепилась за обрывок беседы: «Помнишь, я говорил, что Мальсибер видел Скотта с какой-то дамой? Так вот, благодаря чрезмерным откровениям Дэвиса я понял, что у неё нет шкатулки. Их встречи обусловлены личными интересами». В тот момент она понятия не имела, о какой шкатулке шла речь и зачем этот предмет так нужен, но все равно зачем-то изучила многие архивы со сведениями о чете Скоттов, где в какой-то непопулярной газетенке, именуемой «жёлтой прессой», обнаружилась едкая статейка о Дэвисе, а прилагавшееся совместное колдо с какой-то дамой, предположительно, его бывшей возлюбленной Татьяной, якобы доказывало факт супружеской неверности. Гриффиндорку никогда не волновали сплетни, но она все равно многое разузнала о той женщине и её семье, из-за чего у неё появилось предположение, что у мистера Скотта и Татьяны мог быть совместный ребёнок. Гермиона рассуждала по этому вопросу недолго, вскоре переключив внимание на новость об убитых Пожирателях, но имя «Розали», упомянутое в разговоре слизеринцев, вновь напомнило ей о былой догадке.

– Принесите мне из секции биографий в библиотеке книгу «Тысяча генеологических древ известных английских семей». Кажется, я поняла кое-что, но это нужно проверить.

Очевидно, найдя в её лице что-то такое, что было способно побудить их к активным действиям, слизеринцы снова непонимающе переглянулись, но все же повиновались, хотя до слуха Грейнджер и донеслось раздражённое «С каких пор мы слушаемся малфоевскую подружку», когда дверь за волшебниками почти закрылась. Впрочем, девушка совершенно не удивилась бы, если бы узнала, что Забини специально сказал это в тот момент, когда она ещё могла его услышать. Иногда ей казалось, что Блейз был даже куда более противным, чем Драко, хотя ещё год назад такая перспектива выглядела максимально не реалистично, находясь на границе с фантастикой. Как бы то ни было, момент для размышлений о том, как её угораздило попасть в ряды «малфоевских подружек», и о том, не является ли способность раздражать все живое обязательной для сортировки на Слизерин, был явно не подходящий, а потому Гермиона сосредоточила свое внимание на левитации из сумки на постель маггловского блокнота и того же происхождения ручки. К тому моменту, когда на нескольких страницах уже появились разнообразные варианты, предположительно, одной и той же схемы, а рука гриффиндорки агрессивно-нетерпеливо зачеркивала очередное имя, Паркинсон и Забини вернулись, держа в руках книги. Судя по выражениям лиц обоих, волшебники не подозревали, что «Тысяча генеологических древ известных английских семей» идет в трех томах.

– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, потому что если нам придётся нести нечто подобное ещё раз… – слизеринка не закончила свою мысль, но по тому, каким громким был её выдох, когда Забини избавил её от толстых фолиантов, можно было судить о том, что литература являлась для неё непосильной ношей.

Гермионе не хотелось говорить о том, что крутилось в её мыслях подозрительно много раз, но иного выбора не было. Правда, какой бы горькой она ни была, всегда являлась наилучшим решением.

– Итак, вы же знаете о Люси?

По спине гриффиндорки пробежала вереница мурашек от одних лишь воспоминаний о той жуткой ночи, когда Малфой поделился с ней этой ужасающей историей. В ушах до сих пор звучал хриплый, наполненный виной и болью целиком, до последнего децибела, голос, а перед глазами появлялось неживое, как никогда бледное лицо с пустотой во взгляде. В ту ночь Драко был разрушен изнутри. Вдоль и поперёк переломан. И Гермиона осталась с ним. Потому что не могла уйти, попросту не посмела бы. Хотя тогда это откровение и осложнило их взаимоотношения, – у Малфоя были и есть явные проблемы с доверием, – сейчас девушка не сомневалась, что поступила правильно.

– Вопрос в том, почему о ней знаешь ты, – не успел договорить Забини, как тут же получил почти незаметный, но наверняка нехилый толчек локтем в бок от Пенси. «Платиновое» трио могло хоть вечность прятаться от внешнего мира за демонстративной надменностью и другими аристократическими замашками, но изнутри оно совсем не многим отличалось от «Золотого».

– Я много размышляла обо всем этом, – начала гриффиндорка, не зная, как лучше преподнести «змеям» свою мысль. – Возможно, это прозвучит безумно, но…

«Вдох, выдох, Гермиона. Ты справишься. Всегда справлялась».

– Велика вероятность, что у Люси есть сестра, – лица слизеринцев говорилили о том, что они совершенно не видели в этом проблему, а потому пришлось пояснить: – Она и есть та девочка, с которой у Скоттов проводит время Нарцисса.

В помещении повисла тишина. Если вдуматься, пока что в словах девушки не было чего-то ужасного, но один факт связи страшного прошлого с хрупким настоящим уже изрядно сжимал пальцы на горле.