Текст книги "Змеиное гнездо (СИ)"

Автор книги: Юлия Ковалёва

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 37 страниц)

Наверное, это сон.

Потому что в реальности не бывает такого безумия. Не существует настолько отвратительно-извращенных ситуаций, когда люди вокруг громко смеются и радостно хлопают в ладоши, а ты сидишь и чувствуешь, как тебя трясёт. Их губы растягиваются в улыбках, а из твоих глаз вот-вот покатятся слёзы. Только во сне тебе может казаться, что ты слышишь, как ударяется о ребра сердце, ломая их кости по одной, и замечаешь, что оно стучит ровно в такт с аплодисментами. Так не бы-ва-ет. Это сон. Очень дерьмовый сон. Худший кошмар из всех, что когда-либо у неё, Гермионы, был.

– «Нет страшнее одиночества, чем одиночество в толпе…» – строчки известного маггловского поэта воспроизвелись сами собой, как реакция подсознания на стресс. – «Когда безумно всем хохочется, а плакать хочется тебе», – сама не понимая зачем, гриффиндорка закончила цитату, пустым взглядом пронзая поле и не чувствуя собственного пульса.

О том, кто поймал снитч, Гермиона так и не узнала.

***

Вылетев из камина так резко, что чуть не врезавшись в противоположную стену до неприличия маленькой комнатки, Драко отметил, что это перемещение прошло куда менее приятно и безболезненно, чем предыдущее. С аппарацией, выворачивающей желудок туда и обратно, конечно, не сравнится, но хорошего всё ещё было мало. Оставалось надеяться, что порванный на локте пиджак – худшее из всего, что уже случилось, и ещё может ждать слизеринца впереди, там, за высокими дубовыми дверьми будки, в которые он пару месяцев назад с силой вжимал упомянутого крестным Уокера, угрожая проткнуть глотку министерского ублюдка палочкой.

Покачав головой в почти настоящей попытке вытряхнуть из неё не самые оптимистичные мысли и далеко не чудесные воспоминания, молодой человек по привычке провел ладонью по волосам, то ли приглаживая их, то ли наоборот, приводя в беспорядок, после чего, выдохнув и морально приготовившись проявлять максимальное спокойствие и тотальное хладнокровие в любой ситуации, волшебник открыл дверь, оказавшись снаружи.

– Малфой? – у самого выхода стоял коренастый мужчина среднего роста в теплой дубленке, со значком служащего тюрьмы, наколотым на шарф. Проскользив оценивающим взглядом по юноше, обратив особое внимание на волосы фамильного платинового оттенка, знакомые всем и каждому выразительные черты лица и дорогой костюм, и, словно окончательно убедившись в первоначальном суждении, работник Азкабана, кивнув самому себе, подтвердил собственную догадку: – Малфой.

– Добрый день, мистер? – не вежливость, нет, лишь дань уважения урокам хороших манер, преподаваемым лично Нарциссой в его детские годы, и обещанию держать себя в руках, негласно данному Северусу.

– Ротман, – с едва заметным промедлением ответил мужчина, после чего, кивнув в сторону треугольной в сечении башни, именуемой Азкабаном, спешно двинулся вперёд, совершенно не заботясь о том, следует ли за ним юноша.

«Скажи мне, кто твой друг… » – мысленно усмехнулся Драко, и в его глазах промелькнула тень осознания, что новый знакомый явно имел много общих черт с упомянутым ранее крестным, по крайней мере, в манере вести диалог. То, как мозг слизеринца умудрялся выдавливать из себя по крупицам сарказм в паре десятков метров от тюрьмы, оказаться в которой у Драко была вполне реальная возможность не позднее, чем минувшим летом, оставалось одной из неразрешимых загадок.

На первом этаже здания по-прежнему царил полнейший хаос. Работники Министерства мелких чинов, авроры, дипломаты – весь политический сброд в одном месте, где несколькими метрами выше отбывают срок длиною в жизнь самые разные преступники волшебного мира. Очаровательно! Сразу почувствовав на себе внимание дюжины авроров, стороживших проходы внутри и снаружи здания, Малфой с хрустом сжал челюсти, как делал всегда, когда чьи-то суровые взгляды норовили проскрести брешь в его затылке.

«Подозревать человека ещё до того, как он совершил преступление… Салазар, как же по-аврорски это звучит!»

Путь до камеры отца прошёл в полной тишине и без инцидентов, каких было слишком много в тот самый раз, когда Драко прибыл сюда без разрешения и как нельзя «удачно» нарвался на Лукаса и его свиту. Размышляя о том, что в голове за последние несколько часов подозрительно и почти непозволительно часто «всплывало» это имя, вызывавшее отвращение и ярость одним лишь сочетанием букв и звуков, слизеринец и не заметил, как оказался в одной комнате с отцом, а позади раздался громкий удар захлопнувшейся двери, сопровождаемый хриплым «У вас тридцать минут» мистера Ротмана. Временной промежуток, отведённый на встречу отца и сына, решётки на мерзко-маленьком подобии окна, покосившийся стул и не менее уродливый стол – всё было тем же, а потому дежавю с размаху оставляло на бледных скулах пощёчину за пощёчиной, лишая чёткого ориентира в пространстве. Внезапно захотелось засунуть собственный атеизм себе же в задницу и начать молиться всем существующим и несуществующим Богам и великим магам, лишь бы эта встреча не закончилась так же, как и предыдущая.

– Ты нашёл её? – ещё более хриплый, чем раньше, голос как прямое доказательство тому, что небесная канцелярия давно отказалась покровительствовать чете Малфоев. – Шкатулку. Нашёл, Драко?

При бледном белом свете еле-еле горевшей лампочки, казалось бы, утратившей способность озарять собой хоть что-то целую вечность назад, в стальных серых глазах Люциуса как никогда ясно плескалось безумие. Дело было даже не в привычной аристократам величественной позе, грёзах о безграничной власти и полном подчинении или попытках сохранить сгнившие остатки достоинства с намёком на манеры, нет. Конечно, Азкабан ещё никогда и никому не прибавлял здоровья и долгих лет жизни, но с предыдущего раза ощущение, что отец расплачивается за пребывание здесь собственным рассудком, лишь укрепилось. Это было странно. Очень странно. И подозрительно.

– Ты не сказал, где она, – Драко не узнал свой же голос: слишком сипло, неестественно-тихо он звучал. Складывалось впечатление, что стены Азкабана переняли у дементоров такое потрясающее первоклассное умение как высасывание любых подобий счастья, потому что иных объяснений тому, почему на молодого волшебника так давили сырые каменные стены, не находилось. – Лишь пробормотал что-то про Ад, прежде чем тебя увели. Я ничего не понял.

Закашлявшись так, что эхо с гулом разнесло по комнате утробные хрипы, Малфой-старший поднял глаза на сына. О чем размышлял мужчина, оставалось только догадываться, однако то, что он тщательно подбирал слова, собираясь что-то сказать, было очевидно. То самое плохое предчувствие, скручивающее слизеринцу желудок с самого пробуждения, с явным усилием надавило на горло.

– Тёмный Лорд приказал всем тем, кто принимал участие в ритуале, дать ему Непреложный обет, – пауза, сделанная то ли случайно, то ли намеренно, затянулась и оглушила настолько немой тишиной, что слух молодого человека начал улавливать шорохи движений крысы, на долю секунды выглянувшей из щели в стене и вернувшейся обратно. – Я могу рассказать тебе о крестраже всё что угодно, но обязан молчать о месте, где он спрятан.

В обычном расположении духа Драко изрек бы нечто философское вроде: «Неужели твоя жизнь стоил дороже, чем безопасность людей, которым игрушка Лорда может нести угрозу и обернуться гибелью», но сейчас, видя, что с отцом явно что-то не так, Малфой-младший скорее бы откусил себе язык, нежели произнёс что-то подобное. Ладно, с новоявленным недугом отца он разберётся потом. В случае чего, Гермиона поможет. В данный момент надо выяснить о шкатулке как можно больше.

«Кстати, о Грейнджер. Она ведь считает, что недавние смерти двух Пожирателей как-то связаны с крестражем».

– На Юго-Востоке Британии, километрах в ста от государственной границы, – начал Драко, воскрешая в подсознании жуткие колдографии, опубликованные в газете, – в лесу нашли трупы Долохова и Роули. Мои люди предполагают, что это имеет прямую взаимосвязь со шкатулкой.

О том, с каких пор Гермиона Грейнджер вошла в параноидально-узкий круг его близких соратников и как давно стала одной из «людей» Драко Малфоя, молодой человек решил не задуматься, отложив эти почти риторические вопросы в копилку «Поразмыслить на досуге».

– Видишь ли, как я уже говорил, внутри шкатулки находится девять сосудов, – голос Люциуса был елейно-мягким, тягучим, как патока, сладким настолько, что становилось приторно. Мужчина всегда использовал этот приём, чтобы сообщить своему собеседнику не самые хорошие новости или же убедить его в своей правоте, – Драко не был бы Малфоем, если бы у под кожей не отпечатался этот трюк. – Восемь из них заняты, а вот девятый по-прежнему пуст, – заключённый сделал особый акцент на этом слове, как бы подчёркивая, для кого предназначалось последнее место. – Магия копится и преумножается внутри ларца слишком долго, а новая энергия не поступает, поэтому шкатулка заполняет последний сосуд сама, вытягивая из других волшебников, участвовавших в ритуале, их силы вместе с жизнями.

Драко вздрогнул.

Подобная «функция» крестража-убийцы вполне объясняла исчезновения у Антонина и Торфинна магических сил и полное опустошение тел обоих изнутри.

– Это странно. Почему тогда шкатулка не забирала магию так долго, а потом поглотила её сразу из двоих?

– Потому что силы, оставшиеся в телах твоей дражайшей тётушки Беллы и Волдеморта, – слизеринец скривился, уповая на то, что отец не подберёт какой-нибудь эпитет для описания его «тёплых» отношений с Тёмным Лордом, – когда они погибли, не исчезли, как это происходит у других волшебников, а перешли к шкатулке. Иначе говоря, сами того не предполагая, Лестрейндж и Реддл уберегли меня, Корбана, Родольфуса и Августа от верной гибели.

Люциус засмеялся в той самой манере, дающей понять, что развеселившемуся волшебнику в который раз удалось уйти от ответственности за свои деяния, в то время как младший Малфой хмурился. С одной стороны, в этом рассказе ему всё было понятно, но с другой… Что-то определённо не сходилось.

– Говоришь, уберегли? – слизеринец мрачно усмехнулся. – Почему именно вас, а не кого-то другого? Скажем, ларец мог убить Руквуда вместо Долохова, или, например, – пауза заменила «тебя», – Роули.

– Я не знаю, Драко, – слова отца прозвучали как-то слишком омерзительно-мягко, словно он понял, что подразумевалось под молчанием сына. – Крестраж – это, по сути, та же рулетка. Невозможно предугадать, кого прикончит следующим.

В гробовой тишине стало слышно, как мистер Ротман, стоящий за дверью, доложил одному из многочисленных служащих тюрьмы, что «посиделки» в охраняемой им камере завершатся через пять минут. Малфой-младший же этого совершенно не замечал, впервые осознав, что в любой момент может лишиться отца. Да, он не испытывал к Люциусу сыновьей любви в обычном понимании этих слов, но, несмотря на все поступки, совершенные мужчиной, в том числе и по отношению к нему самому, не желал ему смерти.

– Мне действительно жаль, что я не могу сказать тебе, где я оставил шкатулку, Драко, – тяжело вздохнув, нарушил молчание заключённый тем удручающим тоном, свойственным старикам, когда те находятся на закате своих лет и уже готовы к смерти.

Драко ничего не ответил. Лишь спустя пару минут, когда размышления о том, сможет ли он рассказать о возможном в ближайшем будущем развитии событий матери, вместо галстука начали душить его шею, мозг неожиданно «выплюнул» идею, на которую натолкнула Малфоя Грейнджер тем вечером в День всех влюблённых:

– Есть предположение, что крестраж могли украсть, – интонация затерялась в шуме скрипнувшей двери и глухих шагах вошедшего аврора. – Как ты думаешь, кому это могло быть нужно?

Прежде, чем исчезнуть в дверном проёме в сопровождении стража порядка, Люциус озвучил подозрение, успевшее проесть его сыну мозг. В тихой камере прозвучало:

«Лукас Уокер».

***

Время тянулось настолько медленно, что Гермиона совершенно не удивилась бы, окажись его физическим воплощением флоббер-червь. С того момента, как закончился квиддичный матч, – гриффиндорка так и не попыталась выяснить, победой чьей команды он завершился, – и друзья вывели её, с трудом шагающую на «ватных» ногах, с поля, прошло несколько часов. За эти сотни минут и тысячи секунд студенты Хогвартса успели превратиться в нормальных адекватных волшебников из безумных фанатов, а сама Грейнджер – хотя бы относительно успокоиться. Впрочем, это слово вряд ли могло бы точно описать её самочувствие. Колени девушки больше не тряслись так, словно их пронзали высоковольтными разрядами, полуобморочное состояние уступило место частично-невменяемому, что само по себе могло считаться слабым подобием прогресса, мозг повторно научился оформлять мысли в слова, а речевой аппарат вновь стал пригоден для воспроизведения вслух чего-то, что не было односложным ответом на недопонятый вопрос. Иными словами, у Грейнджер больше не возникало стойкого ощущения, что если она отпустит руку кого-то из друзей, – во время возвращения в замок с квиддичного поля жертвой железной хватки Гермионы, к удивлению обоих девушек, стала Меган, – то тут же провалится в небытие и не вернётся оттуда уже никогда.

Не в этой жизни, во всяком случае.

Именно поэтому, опасаясь за свою способность, вернее, неспособность, стоять на ногах, не шатаясь при этом в разные стороны, гриффиндорка вежливо и максимально, как ей самой показалось, неподозрительно отказалась от приглашения друзей присоединиться к массовому походу всех старшекурсников школы в Хогсмид, чтобы отпраздновать чью-то победу – надо будет хотя бы ради приличия аккуратно выяснить, чью же – за бокалами сливочного пива в «Трех метлах». Вернувшись к себе в комнату и упав на кровать настолько безвольно, что даже начав напоминать собой маггловский мешок с картофелем, Гермиона уставилась немигающим взглядом в потолок, считая удары собственного сердца, подтверждающие, что упрямый орган до сих пор бьётся и всё ещё продолжает качать кровь. Что, в целом, было почти удивительно, потому что гриффиндорке казалось, что после пережитого во время квиддичного матча животного ужаса (в состояние которого, между прочим, девушка вогнала себя сама) орган просто наотрез откажется ей покорно подчиняться. Как бы то ни было, делая тяжёлый вздох и чувствуя, как усталость обволакивает всё тело от кончиков пальцев ног до корней кудрявых каштановых волос, Гермиона сама не заметила, как провалилась в сон.

Какое-то время спустя, когда Морфей чуть ли не насильно стал выпроваживать случайную гостью из своего уютного тёплого царства, разомкнуть веки показалось Грейнджер поистине непосильной задачей. Потому что это было страшно. Впервые она, девушка, ограбившая Гринготтс и покинувшая банк верхом на драконе, боялась чего-то, что не несло потенциальную угрозу её жизни и здоровью. Как бы странно или глупо это ни звучало, больше всего смелую и невероятно решительную гриффиндорку пугало то, что она может открыть глаза и узнать, что он так и не вернулся.

«С другой стороны, если ты, Гермиона Джин Грейнджер, сию же секунду не поднимешься с постели, то только усугубишь положение Малфоя, ведь он уже наверняка успел найти себе проблемы!» – твёрдый разум спорил до победного конца с наивной душой, всеми силами цепляющейся за остатки сна, и, в результате, добился своего.

Покидая тёплую постель и размышляя о том, что дремота без сновидений – лучшее времяпрепровождение из всех, что мог придумать Мерлин, особенно сейчас, когда только оно способно помочь восстановить нервы после пережитого стресса, гриффиндорка несколькими движениями волшебной палочки привела помятое от подушки лицо в порядок и поспешила к двери, кинув быстрый взгляд на часы, стрелки которых без слов сообщали о том, что пришло время ужина. Впрочем, дело было даже не в потребности утолить голод или восстановить силы, а исключительно в шансе убедиться, что Драко будет там. Живой и здоровый. Целый и невредимый.

Настоящий Малфой.

Её Малфой.

Стремительно преодолевая метр за метром широкого многолюдного коридора, Грейнджер не могла не испытывать ассоциацию с маггловской полосой препятствий. Буквально на каждом шагу её кто-нибудь останавливал то для того, чтобы просто поболтать о погоде, исходя исключительно из английских традиций, то для того, чтобы услышать её мнение о прошедшем матче, – как оказалось, выиграл Когтевран, – то просто для того, чтобы обсудить какие-то вопросы, связанные с учебным планом. После очередного человека, как никогда жаждущего её внимания и общения с ней, Гермиона решила, что с неё хватит. Она больше не может делать такие непредвиденные «перерывы» на каждом метре пути, у неё есть другие, куда более важные дела, от которых, между прочим, зависит жизнь человека, причём не какого-то случайного незнакомца, а слизеринского принца, единственного, кто ей не безразличен из всех «змей».

Тем не менее, когда до боли знакомые дубовые двери, наконец, распахнулись перед ней, а перед глазами предстал такой родной Большой зал, Гермиона пристально, почти со снайперской внимательностью осмотрела слизеринский стол, пытаясь обнаружить среди учеников, на чьих мантиях красовались серебристо-зеленые нашивки, ту самую белоснежную макушку. Но не находила.

Чувствуя каждой клеточкой кожи, как былое волнение возвращается и возрастает в разы, отчего сердце замирает, а кончики пальцев начинают неконтролируемо трястись, Грейнджер резко развернулась обратно к дверям и побежала в сторону лестницы, стремясь как можно скорее оказаться в подземельях. Она и так совершила слишком большую ошибку, следуя указаниям Драко и терпеливо ожидая, вместо того, чтобы сразу сообщить Северусу о пропаже. Что, если Малфой все-таки нашёл шкатулку? Она ведь может взорваться прямо у него в руках! Кроме того, оставшиеся в живых Пожиратели Смерти все ещё ищут крестраж, а значит, они вполне могли напасть на Драко. Надо бежать. Просто мчаться по коридору, не оглядываясь и расталкивая всех вокруг, потому что страх, заставляющий стыть в венах кровь, сжимает своей ледяной хваткой лёгкие, заставляя их прощаться с остатками кислорода, а здравый смысл исчез ещё в тот самый день, когда Гермиона честно призналась самой себе в том, что ей не всё равно.

«К черту! Сейчас это не важно. Надо бежать быстрее, чтобы Снейп успел найти Драко. Мерлин милостивый, он же понятия не имеет, какую угрозу может нести шкатулка! Как Малфой, драккл его раздери, вообще мог уйти и не сказать ничего заранее?! Что, если я не успею? Вдруг к тому моменту, когда профессор найдёт Драко, будет уже поздно? Смогу ли я жить так, как прежде, если он умрёт, ведь я…

Я люблю его…»

Дверь в личный кабинет Северуса Снейпа, обычно внушающая самый настоящий страх одним своим видом, теперь нисколько не волновала гриффиндорку. Плевать, если потом зельевар снимет с её факультета не один десяток баллов. Все равно. Это слишком маленькая жертва, учитывая, что стоит на кону. Вернее, кто.

– Профессор, – Гермиона с размаху и совершенно без стука отворила дверь, даже не задумываясь о том, что такое поведение полностью противоречит её воспитанию, и ещё несколько лет назад она скорее запустила бы Аваду себе в голову, чем позволила бы себе сделать нечто подобное. – Простит…

Слова оборвались ровно в тот момент, когда девушка, идя напролом и совершенно не различая ничего вокруг, влетела в крепкую мужскую грудь, а лёгкие наполнили не запахи сырости и трав, как предполагалось, а абсента, полыни и цитрусов. Это было безумие. Чёртово помешательство. Да, самое настоящее. Резко отстранившись и ловя взглядом каждый сантиметр стоящего напротив юноши, Гермиона могла поклясться, что это галлюцинация. И серые глаза, в которых плескалась странная эмоция, не поддающаяся описанию в словах, но точно вытягивающая из неё душу, и эти губы с таким дурацким выразительным изгибом, так похожие на её персональные эмоциональные американские горки, и точно очерченные скулы, об которые, должно быть, можно вскрыть себе вены, только лишь прикоснувшись, и весь он, стоящий так близко, но не произносящий ни слова – плод её извращенной, абсолютно больной фантазии. Потому что поверить, что на расстоянии её вытянутой руки находится настоящий Малфой, не представлялось возможным. Мерлин, если все это – сон, то позволь ей не просыпаться. Разреши жить в этом сладком мареве вечность, потому что только оно и имеет значение, когда ноздри жадно втягивают резкий аромат цитрусов. Не бросай ей спасательный круг в это чёртово ледяное Северное море, потому что она уже захлебывается. Не нужно помощи и попыток избавить от неминуемой гибели, потому что Гермиона скорее бы предпочла пойти ко дну под напором многотонных айсбергов, нежели оказаться на теплом берегу, где не будет этого чувства. Она слишком долго ждала, Мерлин, отдала слизеринскому принцу слишком много частичек собственной души, практически сделала персональным крестражем, так не забирай же этот сон, потому что иначе она попросту задохнется прямо в этом кабинете, где затхлые запахи пыли и сушёных трав только усугубляют головокружение.

– Гермиона, – как всегда холодные бледные пальцы заправляют выбившуюся прядь за ухо, ненароком касаясь щеки, и Гермионе уже плевать, попадёт ли она в Рай или прямо к объятья к Дьяволу, потому что тот, кто тащил её в гиену огненную все это время, стоит так непозволительно-близко, что она уже не понимает, хочет рыдать или смеяться.

Наверное, это и есть истерика: когда тебе смешно от того, насколько больно.

Это ведь не любовь. Даже не жалкое подобие. Правильнее будет сказать «зависимость», потому что недостаток этой дозы в крови вызывает дичайшую ломку, от которой трескаются кости. Ещё это чувство можно определить как «безумие». Ведь у нее, лучшей ведьмы столетия, действительно едет крыша и стираются все границы дозволенного. Драко-чертов-Малфой – её персональное помешательство, и она готова хоть до конца времен оставаться в Мунго, лишь бы он всегда, как и сейчас, оставался на расстоянии вытянутой руки.

Он делает шаг, прижимая её себе, и когда горячие капли пропитывают идеальную черную рубашку, мир вокруг становится сюрреалистичным, а у самого Драко сжимается сердце. Потому ее руки обвивают его торс настолько крепко, будто девушка сомневается, что слизеринец не растворится в воздухе, не расщепится на молекулы и атомы, развеявшись по ветру прямо на её глазах. Забивая последний гвоздь в гроб собственных принципов и находясь в шаге от того, чтобы начать напевать им похороненный марш, Драко прижимает Гермиону сильнее, поглаживая по мягким тёмным волосам, и как никогда отчётливо понимает, что она действительно скучала. По нему, человеку, с которым золотая девочка Хогвартса никогда не должна иметь ничего общего. По Драко Малфою, принесшему хаос и разруху в её прекрасный внутренний мир, где царила гармония и росли её любимые алые розы. По тому, кто втаптывал её чувства в грязь вместе со своей гниющей гордостью и практически убивал словами, с каждым новым оскорблением выстреливая себе в висок. Простое осознание, что впервые в жизни он получил то, что и правда всегда хотел, било под дых, а затем отправляло в нокаут. Потому что он, человек-провал, проигравший за семнадцать лет столько, сколько другие не успевали и за сотню, зачем-то был нужен ей.

Идеальной.

Искренней.

Настоящей.

Мягко отстраняя гриффиндорку от себя и пальцем вытирая слезы, словно бриллианты роняемые золотисто-янтарными карими глазами, Драко зачем-то поклялся самому себе, что больше никогда не заставит её плакать. Его назвали в честь созвездия Дракона, поэтому он спалит к чёртовой матери всех, кто только подумает причинить ей боль. Пусть эти ублюдки горят в Адском пламени, потому что такие, как она, должны всегда улыбаться. Ведь Гермиона заслуживала этого.

– Не исчезай, пожалуйста, – её шёпот оседает у него на коже, всасываясь внутрь и вместе с кровью растекаясь по всему организму, и когда аккуратные тёплые пальчики скользят по его скулам, робко поглаживая, слизеринский принц впервые становится готов сбросить корону, потому что неожиданно осознает, что та уязвимость, которую открывает ему Гермиона сейчас, стоит гораздо больше. – Не уходи, – повторяет девушка, и Драко, понимая, что вскоре ему в последний раз нужно будет покинуть школу, впервые в жизни плюёт на идеалы Салазара и приходит к выводу, что солгать тому, кого он любит – хуже смерти и болезненнее самой жестокой казни.

Он не станет ей врать.

Впервые кто-то из Малфоев будет до конца честен.

– Шкатулка у Уокера, – волшебник делает вдох, готовясь к любой реакции девушки. Пожалуй, он поймёт и её крики, и злость, и обиду. Единственное, что его пугало больше всего, так это то, что Гермиона может не поверить. Хотя, вряд ли она должна. С чего бы её чаше весов склониться на сторону врага, носящего метку Пожирателя Смерти, а не на половину уважаемого работника Министерства Магии. Всё логично и как нельзя прозаично, но сейчас, когда их обоих пронзают насквозь самые отвратительные чувства, ему как никогда хотелось, чтобы Гермиона ему поверила. – Мой отец считает, что у Лукаса был мотив украсть её, а я знаю наверняка, что он имел и возможность, – на девичьем лице отражались непонимание и сомнение, но не неверие. Это заставило слизеринца продолжить: – Осенью он вместе с аврорами устраивал обыск в поместьях чистокровных семей, в том числе и в мэноре.

– Зачем ему шкатулка?

– Власть, сила… Мало кто бы от этого отказался.

– Даже ты?

В личном кабинете Северуса Снейпа повисло гробовое молчание. Оно душило, выкачивало из помещения воздух, разрушало стены и било стекла, отзываясь внутри двух волшебников бесконечным множеством вопросов. Почему-то Гермиона решила, что даже если бы Драко забрал все силы шкатулки себе, она не стала бы его осуждать. Окажись она на этом месте в сентябре, тут же бы прочитала Малфою целый монолог о жадности и эгоизме, но сейчас… Гриффиндорке казалось, что именно в эту самую минуту она стала старше и вела себя действительно по-взрослому. Не кричала или взывала к морали, а понимала и, что даже более важно, принимала. Размышляя о том, смог ли бы он отказаться от всех сил, хранимых в шкатулке, Малфой не давал самому себе однозначного ответа. Спроси его об этом кто-нибудь ещё год назад, вердиктом слизеринца стало бы твёрдое «нет», знаменующее падение личности под натиском жажды величия, сейчас же он колебался. В этом и была вся разница, и впервые Драко задумался о том, что меняется. Да, у него этот процесс проходит куда медленнее и болезненнее, чем у большинства волшебников, но он не останавливается, а это уже говорит о многом. Поразительным открытием было уже то, что он вообще способен на изменения.

– Помоги мне, – «ведь я плюю на свою гордость и впервые открываюсь кому-то, кто не является частью моей семьи. Ты когда-нибудь слышала, чтобы Малфои просили чьей-то помощи?». – Без тебя я не смогу покинуть школу.

– Обещай, что уничтожишь шкатулку, – твёрдый тон и ни намёка на дрожь в голосе. Так и не скажешь, что ещё совсем недавно эта девушка плакала, уткнувшись носом врагу в ключицу. Какой бы ни была её кровь, Гермиона Грейнджер – сильнейшая, в том числе и морально, волшебница из всех, кого он, Драко, знал.

– Обещаю.

Гриффиндорка выдохнула, на долю секунды прикрыв глаза, пытаясь окончательно успокоиться и разложить по полочкам не только все свои эмоции, но и услышанную информацию. Облегчало мыслительную деятельность лишь понимание, что Драко не побежит при первой же возможности рассказывать всей Британии о моральном срыве героини войны. Почему-то она была уверена в том, что всё произошедшее в этом кабинете в нём и останется. Как бы то ни было, помимо личных проблем требовали скорейшего решения и те, что касались государственной безопасности.

– Я пойду с тобой.

– Нет.

– Да!

– Я сказал «нет», Грейнджер.

Это было исключено. Безусловно, молодой человек не сомневался в колоссальных магических способностях и первоклассных боевых умениях гриффиндорки. Более того, он прекрасно понимал, что явись они вдвоём к уроду-Уокеру, тот направит весь свой гнев на него, но никак не на неё, однако, помимо этого Драко прекрасно осознавал, что для Гермионы ничего не стоит в решающий момент заслонить бывшего врага собой. Именно это обстоятельство и было тем, чего он так опасался, а потому о том, чтобы Грейнджер отправилась вместе с ним в змеиное гнездо, не могло идти и речи.

– Останься здесь и контролируй ситуацию из Хогвартса.

«Давай же, я ведь знаю, как ты это любишь».

– Ты не будешь мной командовать, Малфой, – скрещенные на груди руки и вздернутый подбородок. Классика. – Даже не мечтай.

«Потому что когда все решаешь ты, я схожу с ума, уповая на то, чтобы через пару часов мне не пришлось опознавать твой хладный труп».

– Грейнджер, я обещаю, что буду держать тебя в курсе всех событий, – показательно-мягко заверил слизеринец, из-за чего складывалось впечатление, что он вот-вот поднимет руки в примирительном жесте. – В конце концов, кто-то же должен будет позвать святого Поттера спасать мою грешную задницу.

Губы Малфоя растянулись в его фирменной самодовольной ухмылке, и Гермиона, закатив глаза, слишком поздно заметила, что сама улыбнулась в ответ. Хотя она и прекрасно понимала, что Драко использовал имя её лучшего друга как козырь, самый убедительный аргумент, зерно здравого смысла в его словах все же было. Вместе с Орденом Мерлина Гарри получил привилегию в любой момент связываться через камин напрямую с Кингсли, что вполне могло потребоваться в случае, если ситуация выйдет из-под контроля.

– Недавно директор Макгонагалл позвала меня к себе в кабинет, – начала говорить Грейнджер, припоминая беседу, произошедшую в середине прошлой недели, – чтобы обсудить некоторые вопросы. Позади неё висел учебный план, – гриффиндорка намеренно сделала паузу, как бы призывая собеседника обратить внимание на то, что она скажет дальше. – Там было написано, что в ближайшую пятницу у восьмого курса стоит замена преподавателя на уроке Зелий. Профессор Снейп по приказу Министерства магического образования поедет в Дурмстранг, чтобы обменяться опытом с педагогами этой школы, а с нами на уроке будет профессор Флитвик, – Гермиона заговорщицки улыбнулась. – Понимаешь, к чему я веду?

– Старикашку будет легко взбесить, и тогда он оставит нас на отработку, – тем же тоном продолжил мысль девушки Драко, – следовательно, у нас будет доступ к камину Снейпа.

– В точку, Малфой! – с победной улыбкой просияла гриффиндорка. – За особый вклад в победу Гарри Поттера профессор получил право перемещаться через свой камин в любую точку страны без ограничений.