Текст книги "Змеиное гнездо (СИ)"

Автор книги: Юлия Ковалёва

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 37 страниц)

– О, Грейнджер, ты такая наивная! – Хриплый смех эхом разлетелся по башне, иглами врезаясь в камень и ей – Гермионе – в сердце. Этот звук сворачивал её внутренности в узел и скручивал живот так, что казалось, её с минуты на минуту стошнит его словами и собственным желудком на дорогой чёрный костюм. Мерзость. – Мне было крайне забавно наблюдать за твоими несуразными, как и ты сама, попытками мне помочь, пока я пил холодный огневиски в компании куда более очаровательных дам. Чистокровных, прошу заметить! Знаешь, мы дружно покопались в твоей грязной голове и от души повеселились. Оказывается, заклинания связи через кровь дают легименту неоспоримые преимущества на расстоянии!

Гермиона не знала, что на это сказать. На её счету было больше прочитанных книг, чем у всех студентов школы вместе взятых, но в словарном запасе не нашлось ничего, что могло бы описать её эмоции. Боль? Не совсем, это слишком просто. Опустошение. Вот действительно подходящее слово. Состояние, когда ещё час назад внутри тебя жили эмоции, а восторг и предвкушение мчались по венам, подгоняя кровь, а сейчас тело покрывают мурашки, а внутри, кажется, нет ничего. Ни сердца, ломающего ударами грудную клетку, ни лёгких, когда-то наполненных кислородом, ни намёка на привязанность или влюблённость. Только твёрдое и холодное ничего. Айсберги.

Глядя на то, как стекленеют ранее тёплые и живые карие глаза, Драко мог бы поклясться: он только что нашёл свой персональный Ад именно в этой башне.

– Ну, и последнее. События прошлых недель, о которых ты так любишь думать в своих влажных мечтах… Забудь, Грейнджер. Выброси из своей лохматой башки всю ту чушь, которую ты себе придумала. Тот поцелуй, разговоры, ночь на развалине в гребаном туалете – это ничего для меня не значит. Мне наплевать на перечисленное так же глубоко, как и на тебя. Считай, что ты – моя личная месть Поттеру, и скажи «спасибо», что я ограничился лишь поцелуем. Нашей маленькой гриффиндорской сучке, должно быть, было бы очень неприятно, если бы она с улыбкой стянула свои маггловские трусики, а потом узнала, что ею просто воспользовались. – Губы изогнулись в такой кривой ухмылке, что Гермионе казалось, что они сломаются. Однако, это произошло с ней самой. Лучшая студентка школы, героиня войны и просто умница-Грейнджер треснула напополам, развалилась на уродливые осколки. – Все эти откровения… Не обольщайся, Грейнджер. Иди лучше и плачься в дешёвую рубашку своему дорогому Уизли, когда-то ведь тебе это так нравилось, не так ли? Может, разденешься и перед ним, мы ведь оба знаем, какая ты у нас влюбчивая.

Ядовито подмигнув, слизеринец направился к выходу, как бы случайно задев девушку плечом.

– Надо же, испачкал любимый костюм об грязнокровку. Видимо, придётся его сжечь!

Не прошло и десятка секунд, как шаги Малфоя исчезли в глубине коридоров и отдалённо слышимой музыке из Большого зала. Гермиона не плакала. Внутри попросту не было слёз. Она лишь продолжала стоять, не обращая ни малейшего внимания ни на снег, прилипший к волосам и бальному платью, ни на ветер, пронизывающий все её существо. Просто стояла, впиваясь пустым взглядом во тьму ночи, чувствуя, как внутри все по кусочкам умирает и начинает гнить.

Несмотря на то, что той ночью башня вовсе не оставалась пустой, никого живого в ней больше не было.

Комментарий к Часть шестнадцатая: «Там, где начался твой собственный Ад»

Одна из моих любимых глав, хотя под конец нас ждало сплошное стекло. Ну, а что скажите вы? Как, на ваш взгляд, прошла встреча Драко с отцом? Ждали чего-то подобного? И, разумеется, хочу услышать ваше мнение о финале главы. Помнится, в комментариях под прошлой частью одна читательница предположила, что героев ждут проблемы, и была абсолютно права, поэтому не стесняйтесь, высказывайтесь)

Делитесь мнениями и догадками, мои дорогие, а я с удовольствием почитаю)

========== Часть семнадцатая: «Тот, кто уходит, или Букет белых лилий» ==========

Проснувшись, как и всегда, на рассвете, Драко рассматривал причудливые бледные тени на потолке. Солнечный свет тонким бесцветным лучом проникал в спальню, еле заметно касаясь мебели и того самого потолка с облупившейся серой краской. Остатки ночного мрака и белизна зимнего утра так органично сплетались воедино, образуя хотя и противоречивый, но невероятно эстетичный тандем, что Драко чувствовал себя удивительно спокойно, будто находился здесь как нельзя кстати, на своём месте. Даже подозрительно! Умиротворение буквально текло по венам, что казалось чем-то очень странным и противоестественным ввиду последних событий. Впрочем, возможно, этого и следовало ожидать, ведь теперь, когда ему не за кого беспокоиться, сосредоточиться на насущных проблемах будет куда проще. Действительно, а о чем ему – Малфою – ещё переживать? Мать живёт в укрепленном магией мэноре, защищённом настолько, что сунуться туда без спроса решит лишь глупец или самоубийца, отец и вовсе в Азкабане, так что ему вряд ли грозит опасность, а Грейнджер… Ни Пожирателям, ни кому бы то ещё не придёт в голову устроить на неё охоту, чтобы заставить Драко подчиняться, ведь теперь он вновь для неё чужой, а сама Гермиона не захочет приблизиться к своему старому врагу, в очередной раз подтвердившему свою позицию, ни на шаг. Какими бы ни были его мотивы, он сделал ей больно, а значит, Грейнджер потребуется время, чтобы успокоиться и прийти в себя. Конечно, изначально Драко не планировал таких радикальных мер по удержанию гриффиндорки на расстоянии, более того, его вполне устраивало то, что между ними уже было. Некое извращенное и до отвращения неправильное подобие привязанности. Гермиона буквально впрыскивала в его пустую душу эмоции, как вводят в вены лекарства больным, учила чувствовать что-то кроме гнева и апатии – двух противоположностей, поглотивших слизеринца целиком. Поддерживать хотя бы относительно нормальные отношения с подружкой Поттера – весьма важной фигурой в Ордене Феникса – было крайне важно в нынешнем положении Малфоя со статусом бывшего Пожирателя Смерти. Кроме того, Грейнджер умела не только слушать, но и слышать, понимать то, что не произносилось вслух и выполнять просьбы, не задавая лишних вопросов. Всё это в совокупности делало девушку идеальным элементом малфоевской схемы, тем не менее, у Грейнджер было ещё одно неоспоримое преимущество: её глаза. Чёртовы карие омуты, в которых хотелось видеть грязь и копоть, а получалось лишь вскрывать себе вены острыми гранями янтаря и сгорать в обжигающе-ярком пламени, не желая спастись ни в том, ни в другом случае. Драко, как проклятый, готов был вечность завороженно пялиться в эти затягивающие бездны, и именно по этой причине ему следовало держать их обладательницу как можно дальше от себя. Главным аргументом для принятия этого решения, разрушившего всё, что хотя бы в теории могло существовать, стал недавний разговор с Нарциссой. Обсуждая с матерью последние новости, Драко задался вопросом: почему Пожиратели напали на Дэвиса Скотта, о котором писали в сенсационном выпуске «Ежедневного Пророка»? Если верить словам отца, то этот волшебник хотя и был одним из приспешников, не принимал участия в кровавом ритуале, а значит, не мог знать, где сейчас находится шкатулка.

Оказалось, мог.

Услышав знакомое имя, миссис Малфой вспомнила, что учившаяся на несколько курсов младше её сестра Антонина Долохова, Татьяна, в молодости состояла в романтических отношениях со Скоттом. В последние годы их обучения весь Хогвартс был уверен, что чистокровная русская красавица и перспективный аристократ поженятся, как только переступят порог замка, но те расстались по неизвестным причинам. Дэвис спустя несколько лет встретил свою будущую жену, с которой до сих пор состоит в браке, судьба же Татьяны была неизвестна до определённого момента. Буквально за месяц до финальной битвы за Хогвартс у сестры Долохова состоялся приватный разговор со Скоттом, свидетелем которого волей случая оказался Мальсибер. Позже она ещё несколько раз была замечена в компании бывшего возлюбленного и приблизительно в тот же временной промежуток шкатулка была кем-то украдена. Мальсибер, как лицо, посвящённое в тайну будущего крестража Лорда, предположил, что Татьяна могла узнать о шкатулке от брата, похитить её и из каких-то личных побуждений передать Дэвису. Этой теорией Пожиратель опрометчиво поделился с Люциусом, а тот, в свою очередь, с женой. Тогда дело замяли и не стали тщательно проверять, сосредоточившись на предстоящей бойне, а Люциус больше не упоминал ни Татьяну, ни Дэвиса в разговорах с Нарциссой, но возможно ли, что об этой истории снова вспомнили? Если прихвостням Волдеморта стало известно о романе десятилетней давности и встречах, произошедших более полугода назад, то не стоило и сомневаться, что сболтни кто-нибудь о внезапно подружившихся героине войны и сыне участника ритуала, как информация мгновенно дошла бы до Пожирателей. В случае, если бы они решили, что шкатулка у Малфоя, то никакая Макгонагалл с её охранными чарами не остановила бы их в погоне за головой Грейнджер. У этих волшебников цель всегда стояла выше средств, полностью оправдывая их, а потому лишь Мерлину известно, что они могли бы сделать с магглорожденной, считая её эффективным методом воздействия на Малфоя. Обдумав подобный исход событий с разных сторон, Драко пришёл к выводу, что разрыв любых контактов с Гермионой будет удобен для всех. Он не станет вмешивать девушку в это запутанное дело (лишь из чувства благодарности за помощь, не более), и тем самым лишится слабого места, собственной ахиллесовой пяты с бананово-карамельным парфюмом. Кроме того, как бесплатное приложение к Грейнджер в комплекте прилагались Шрамоголовый и Вислый, а их участие не обошлось бы без аврората. Следовательно, избавив Гермиону от своего общества, Драко предотвратил вмешательство Министерства в далеко не самые безобидные и законные дела семьи.

В результате, всем удобно, все счастливы и довольны, только почему-то образ статуи-Грейнджер, со стеклянными глазами застывшей в Астрономической башне, упрямо не шёл из головы Драко, глухими ударами отзываясь где-то в груди под бледной кожей. Случайная мысль, что вся та грязь, которую он вывалил на девушку, являлась вовсе не попыткой защитить её, а данью в угоду собственному эгоизму, отравляла душу, ядом разливаясь внутри. Может, Малфой и правда сделал это не ради Грейнджер, а для своего же спокойствия? Впрочем, даже если и так, то, в любом случае, это безотказно сработало. Разбило ей сердце, сломало в крошево душу, но полностью выполнило свою задачу. Салазар, как же по-малфоевски это звучит! Оторвавшись от созерцания потолка и приняв решение не сомневаться в том, что было сделано прошлой ночью, Драко встал с постели. Глядя на безмятежно спящего Забини, Малфой вздохнул. Его ждёт невероятно долгий день.

***

«Это утро явно было проклято всей небесной канцелярией» – именно такой вывод сделала Гермиона, пронеся тост с клубничным джемом мимо рта и уронив десерт на пол. Всё началось с самого пробуждения. Девушке стоило нечеловеческих усилий просто подняться с постели, не говоря уж о том, чтобы удерживать себя хотя бы в относительно вертикальном положении и не врезаться во всё вокруг. Виной всему вышеперечисленному были тотальный недосып, простуда и, в самую-самую-самую последнюю очередь, события минувшего Зимнего бала. После ссоры с Малфоем, которую, впрочем, справедливо можно было бы назвать скандалом, гриффиндорка ещё несколько часов провела в Астрономической башне, тщетно пытаясь собрать прежнюю Гермиону Грейнджер из кусочков разочарования, опустошения, боли и неприязни самой к себе. Тем не менее, время шло, ночная температура в конце декабря стремительно падала, ветер усиливался, снежинки, когда-то плавно кружащие в воздухе, теперь будто иглами пронзали покрасневшую кожу, а пазл так и не собирался, разваливаясь и ломаясь каждый раз, когда Грейнджер пыталась найти внутри себя хотя бы намёки на спокойствие и самообладание.

Вернувшись в спальню практически под утро, когда силы стоять на ногах окончательно сошли на «нет», а предпосылки к появлению температуры наоборот появились, Гермиона безвольно упала на кровать, уповая на то, что усталость и назревающие проблемы со здоровьем возьмут своё и заставят её уснуть, но и тут потерпела сокрушительное фиаско. Каждый раз, когда мозг был предельно близок к состоянию сна, подсознание бесстыдно вбрасывало ему новую пищу для размышлений, из-за чего волшебница за ночь успела рассмотреть под другим углом все, что связывало её с Малфоем. Если вдуматься, то в каждом его поступке действительно можно было найти личные мотивы, спрятанные под толщей благих устремлений. Слизеринец поговорил по душам? Нет, он просто отвлекал внимание. С чувством поцеловал? Не надейся: ему нужны были лишь эмоции, чтобы прочно привязать тебя к себе. Помог? Втирался в доверие. Тот момент, обдумываемый ею на последнем уроке Зелий, когда Гермиона осталась наедине с Драко в кабинете Макгонагалл, наглядно иллюстрировал всё то, что на самом деле происходило между слизеринцем и гриффиндоркой. Она – наивная-дура-Грейнджер – думала, что молодой человек её вот-вот поцелует, а он – чёртов-интриган-Малфой – подошёл непозволительно близко и сказал доставать свитки, после исчез в камине. Удивительно, как в один и тот же момент Гермиона могла быть полностью поглощенной своими чувствами, а Драко – стремлением к собственной выгоде. Невероятно показательный пример! Подобную подоплёку можно было найти во всём, и именно это особенно причиняло боль. Гермиона призналась себе, что влюбилась, в самой глубине души лелея надежду на ответные чувства, а в это время ей нагло пользовались, без зазрения совести вытирая об неё, как об половую тряпку, ноги. Большее унижение и представить трудно!

Грейнджер, гиппогриф Малфоя раздери, являлась лучшей студенткой Хогвартса, обладательницей Ордена Мерлина первой степени в семнадцать лет, героиней войны, основательницей такого важного движения как Г.А.В.Н.Э., девушкой, в ком зародилась магия не из-за генов, а из-за ума и характера, другом всему живому, и неужели какой-то трусливый Хорёк, ничего не добившийся за всю свою жизнь, смеет так себя вести по отношению к ней?! Недопустимо! Эти аргументы вкупе с задетыми гордостью и чувством собственного достоинства привели Гермиону к выводу, что, во-первых, светлые чувства к белобрысому засранцу были ни чем иным, как временным помешательством из-за затянувшегося одиночества, во-вторых, она не позволит себе ни разу заплакать из-за Малфоя, ведь он этого не стоит, и, в-третьих, если для скользкого слизеринца всё было игрой, то уж для неё тем более, следовательно, с этой самой минуты она напрочь забудет о его существовании. Да! Так и надо!

– Гермиона, все хорошо? – вкрадчивый голос Джинни вывел гриффиндорку из омута мыслей, призванных оторвать от плинтуса самооценку. – Ты уже десять минут читаешь одну и ту же страницу и даже не заметила, как уронила тост.

Карие глаза инстинктивно опустились вниз, без труда обнаружив поджаристую булку и когда-то аппетитный джем на полу в потенциальной близости к туфлям. Годрик милостивый, неужели из-за Хорька – не Драко, ни в коем случае не Драко – гордость школы Гермиона Джин Грейнджер скоро начнёт есть так, как это делал Рон в первые годы их знакомства! Рука дернулась от желания то ли ударить себя по лбу, то ли запустить «Расширенным курсом по Трансфигурации» в голову одному змеёнышу. О, определённо второе.

– Просто не выспалась, – девушка слабо улыбнулась. Отчасти сказанное было правдой. – С кем не бывает! – нарочито громкий смех завершил беззаботный образ и привлёк внимание близсидящих.

– Да, я заметила, – подтвердила младшая Уизли. – У тебя глаза красные, – продолжила гриффиндорка, слегка наклонившись через стол к подруге, словно ожидая услышать что-то секретное.

Гермиона рассеянно пожала плечами, возвращаясь к чтению и борясь с желанием сдавленно застонать. Да, это определённо будет невыносимо долгий день!

***

Идти на завтрак без Блейза и Теодора было странно. Во всяком случае, непривычно. Драко бросил ещё один подозрительный взгляд на сидящую рядом с ним Пенси, старательно делающую вид, что всё нормально и ничего из ряда вон выходящего не происходит. Тем не менее, волшебник практически кожей чувствовал: брюнетка что-то скрывает. Слизеринка сидела напротив него между Забини и Ноттом столько, сколько Малфой себя помнил, поэтому сейчас какая-то часть его подсознания отказывалась воспринимать отсутствие двух однокурсников и девушку на соседнем месте, с присущими ей манерами разрезающую тост.

Более того, впервые за восемь лет обучения в школе Драко пришёл в Большой зал к самому началу завтрака, что априори считалось странным. В кои-то веки слизеринский принц оказал всему Хогвартсу такую честь! Чем же, интересно, студенты во главе с Макгонагалл её заслужили? Молодой человек всячески убеждал себя в том, что подобная пунктуальность не имела никакого отношения к Грейнджер, но не верил сам себе: Малфой действительно пришёл сюда так рано только потому, что появись он здесь в обычное время, Гермиона обязательно обернулась бы на шум открывшейся двери – гребаная грейнджеровская привычка, пронесенная через войну – и встретилась бы с ним взглядом. Драко не хотел даже предполагать, что мог прочесть в её глазах, почти боялся реакции гриффиндорки, будто бы она могла разрушить его хрупкую уверенность в собственной правоте, из-за чего с превеликой радостью наплевал на старую слизеринскую традицию приходить в Большой зал вместе, и, не дожидаясь Тео и Блейза, в спешке покинул подземелья. Теперь, после того как ему воочию довелось наблюдать появление бледной и какой-то чересчур заторможенной Гермионы, Малфою оставалось лишь откровенно пялиться на её затылок и прожигать дыру в и без того худой спине.

Потрясающая перспектива!

Между тем, то, почему Пенси пошла вместе с ним, все ещё оставалось загадкой. Девушка продолжала разрезать тост – почему-то Драко казалось, что она хочет распотрошить свой завтрак, а вовсе не поделить на части, – уставившись взглядом в тарелку и полностью абстрагировавшись от всех. Странно. Более того, это непонятное надругательство над едой волшебница совершала молча и абсолютно безэмоционально. Очень странно. Конечно, Паркинсон и раньше отличалась манерами и превосходным воспитанием, а потому не болтала без умолку за столом, как часто делают девчонки, но уж в чём, а в отсутствии всякого интереса к жизни и нежелании общаться с друзьями её упрекнуть было нельзя. Сейчас же слизеринка своей апатией подозрительно напоминала Грейнджер: та с омертвелым выражением лица сидела за столом, согнувшись над книгой, и – святой Салазар! – даже не заметила, как её тост ловким маневром пикировал прямо на пол. Драко сморщился: пока подобная участь не настигла Паркинсон, нужно что-то сделать.

– Пенси, что-то не так? – вопрос прозвучал спокойно и почти равнодушно, так, словно задавший его интересовался погодой или курсом валюты в Британии, а не эмоциональным состоянием живого человека. Впрочем, другого ожидать и не стоило: «змеи» никогда не будут гладить по волосам, участливо заглядывая в глаза и полушепотом вопрошая: «Ты в порядке?».

«Спрашивает ли кто-то у Грейнджер о её самочувствии? Хватит ли Золотому мальчику и его Рыжей собачонке ума, чтобы заметить, что с самым адекватным человеком в их пресловутом трио что-то произошло или все ещё происходит? Догадаются ли идиоты элементарно спросить? Что Грейнджер им ответит?»

– Забини, – тяжело выдохнула девушка, прекратив безжалостно кромсать пищу и отложив нож. Темно-зелёные глаза сосредоточили свой то ли убийственный, то ли затравленный взгляд на содержимом чашки с кофе без сахара, так и не сумев подняться к лицу собеседника. – Мы поругались прошлой ночью.

«О, Пэнс, ты даже не представляешь, насколько мне знакома эта история, и как я тебя понимаю! Неужели все решили устроить кому-то скандал на том идиотском балу?! К слову, об идиотах. Наверное, если бы Поттер всё же поинтересовался умонастроением своей подружки, она, должно быть, точь-в-точь как и ты, Пэнс, выдохнула «Малфой», и опустила бы взгляд.»

– Что наш идиот сделал на этот раз? – Драко не был удивлён. По закону жанра в любом условном объединении людей всегда находятся двое, между кем часто возникают конфликты, но они все равно почему-то вместе, так вот, в их собственном платиновом трио этими двумя были Паркинсон и Забини. Малфой примирился с подобным положением дел ещё на шестом курсе, а потому сейчас, на восьмом, он уже не ожидал от слизеринки иного ответа.

«Что идиот сделал на этот раз?» – тем же самым тоном спросил бы у Грейнджер Поттер, в процессе перебирая в уме все известные ему боевые заклятия, и Гермиона пожаловалась бы ему на меня-такого-сякого-нехорошего-Малфоя. Да, пожалуй, так вполне могло бы быть. С той лишь разницей, что вместо того, чтобы подставлять плечо под водопад грейнджеровских слёз, Шрамоголовый сидит в полуметре от неё и гогочет во весь голос на пару с Вислым. Наверное, если Гермиона однажды придёт в Большой зал голой, они даже не заметят.»

Случайная мысль о не совсем одетой – полностью обнажённой – гриффиндорке практически заставила Драко подавиться завтраком, а мгновенно разыгравшееся воображение принудило подняться – встать – не только ком в горле, но и кое-что ещё, из-за чего в узких брюках стало мучительно тесно. Блядь, Мерлин, какого чёрта, почему сейчас?!

– Я хотела с ним поговорить, но он не дал мне сказать и почему-то разозлился. Драко, я действительно не знаю, из-за чего! – Паркинсон красноречиво взмахнула руками, как бы стараясь донести до слушателя всю степень своего негодования. – Мы стали ругаться, и Блейз сказал…столько всего! – послышался тихий всхлип.

«Дежавю. Чёртово дежавю. Слишком похоже. Это ненормально! Грейнджер ТОЖЕ собиралась о чем-то рассказать. Я ТОЖЕ не стал слушать. Она ТОЖЕ не понимала, в чем дело. Я ТОЖЕ вылил на неё столько дерьма, что она полжизни будет в нем захлебываться. Не вечер, а одно сплошное «ТОЖЕ»! Видимо, нам всем пора в Мунго: коллективное помешательство ещё никогда не приводило ни к чему хорошему.»

– Потом Блейз ушёл. Он… он не любит меня? – прозвучало тихо, полушепотом. Так говорят, когда очень сильно боятся заплакать, считая обычное выражение эмоций высшим проявлением слабости. Впервые за весь разговор Пенси посмотрела сокурснику прямо в глаза, и в её темно-зелёных радужках волшебник видел другие, золотисто-карие, наполненные обидой и непониманием, те самые, взгляд которых застрял у него под корой головного мозга.

«Если бы Грейнджер сказала это, то… Чёрт! «Потом Драко ушёл. Он… он не любит меня?» – Аваду мне в голову в этом случае, пожалуйста. Двойную. Для точного результата. Мерлин, Грейнджер даже не нужно ничего произносить, чтобы я это услышал.»

– Пенси, – начал Драко, все ещё не до конца понимая, говорит он это однокурснице или девушке, сидящей через несколько столов от него. – Кто тебе сказал, что тот, кто уходит, никого не любит?

Паркинсон ничего не ответила, а Малфою показалось, что он словил внезапный приступ асфиксии то ли потому, что осознал, что лично послал ко всем чертям Грейнджер и только что признался вслух в своих чувствах к ней, то ли потому, что Гермиона поднялась со своего места и ушла, бросив едкий взгляд в сторону «змеиного» стола.

Железобетонная уверенность в здравом рассудке, наличии логики и правильности совершенного прошлой ночью поступка дала крупные трещины.

***

Гермиона всегда искренне уважала медицину, причём не только магическую, но и маггловкую, с интересом изучая виды, специфику и историю лечения самых разных недугов. В работы учёных и докторов по психологии и психиатрии девушка вчитывалась с особой любознательностью, с удовольствием находя в описанном материале что-то, что могло быть полезным и находило отклик в памяти или в воображении. В преимущественном большинстве случаев гриффиндорка полностью соглашалась с прочитанным, но не сейчас. Конкретно в данный момент, широкими шагами направляясь на урок Зельеварения, она могла довольно в грубой форме оспорить позицию доктора Элизабет Кюблер-Росс – магглы-психиатора, определившей пять стадий горя и описавшей их в своей научной работе. Почему-то именно этот труд внезапно всплыл на задворках подсознания молодой волшебницы, заставляя её искренне возмущаться и в праведном гневе разрезать руками воздух. Упомянутая мисс Кюблер-Росс рассказывала о следующих эмоциях после сильного стресса: об отрицании, злости, торге, депрессии, принятии. Это и вызывало внутри Грейнджер негодование, ведь её собственный пример разительно отличался от написанного в книге, а именно там она рассчитывала найти разумное объяснение своим переживаниям.

«Ночь в Астрономической башне – это стадия отрицания, – на ходу анализировала свои чувства гриффиндорка. – Я не могла смириться с подлой сущностью Малфоя и с тем, что моменты, о которых я так много думала, являлись лишь частью какого-то зловещего змеиного плана. После этого, минуя логическую последовательность, у меня наступил сразу третий этап – торг. Это слово лучше всего описывает мои бесполезные попытки оправдать слизеринского гада предположениями, что, возможно, той ночью он преследовал какую-то цель, а вовсе не хотел унизить меня, – неприятная мысль заставила гриффиндорку непроизвольно топнуть, спускаясь по лестнице в подземелья. – Всё утро, начиная с моего возвращения в спальню и заканчивая завтраком, можно ознаменовать четвёртой стадией, то есть непосредственно депрессией. Хвала Мерлину, что мне хватило ума и гордости не разреветься прямо на первой же лекции! Впрочем, это было бы более чем объяснимо: очень больно и обидно осознавать, что я поверила Малфою – мальчишке, мешавшему нам с Гарри и Роном во всех делах на протяжении школьной жизни. Даже после полного краха семьи змееныш умудрился выйти из ситуации победителем. Придурок! – преодолевая очередную ступеньку и осознавая, что до начала лекции осталось неприлично мало времени, девушка перешла на бег, в процессе всячески коря Элизабет за неправильный порядок расположения стадий. – Сейчас же очередь дошла до второго этапа – злости. Да простит меня Мерлин, но если Малфой выкинет хоть какую-то дурацкую шутку на Зельях, я припечатаю его к стене Петрификусом и даже не вспомню, что урок ведёт его дорогой дядюшка Снейп! Хорёк очень постарался, чтобы заслужить такую участь, и у него получилось, поэтому пусть этот белобрысый идиот держится подальше ради своего же блага, иначе я…»

Размышление было дерзновенным образом прервано, причём ни чем иным, как твёрдым деревом двери в кабинет Снейпа, а после – ударом о пыльный пол, вспышкой боли и минутным помутнением в глазах. С трудом оторвав голову от холодного кафеля (что, к слову, было даже сложнее, чем попытки подняться с постели утром), Гермиона наткнулась на расплывчатое светлое пятно, предположительно, чью-то макушку, но зато с предельной ясностью различила пронизывающий взгляд ледяных серых глаз. Очевидно, возвышавшийся над её распластанным на полу телом Малфой и был этим самым «пятном». До ушей невнятно доносились голоса сидевших в классе слизеринцев и гриффиндорцев, видевших, скорее всего, её фееричное падение, но Гермионе было глубоко всё равно. Плевать, что она валяется, как сломанная кукла – кем она, впрочем, и является с прошлой ночи – на грязном полу, безразлично, что юбка могла задраться, не волнуют ни боли в затылке, ни в целом откровенно глупый вид. Хотелось просто проткнуть себе грудь острым взглядом серых с голубоватым оттенком глаз или найти в них что-то, что напрочь перечеркнуло бы всё сказанное в её адрес их обладателем. Что-то, что помогло бы собрать её душу по кусочкам. Совершенно внезапно вспомнились слова мамы: «хрусталь не склеишь». Интересно, относится ли это правило к целостности внутреннего мира?

Неожиданно захотелось плакать. Просто взять и громко разрыдаться, как тогда, над свитком в холодном туалете, потому что эмоции берут верх над рациональным мышлением, а делать вид, что всё в порядке, становится гораздо труднее с каждой невыносимо долгой секундой. Всхлипывать так громко, чтобы у белобрысого ублюдка заложило в ушах. Размазывать по покрасневшим щекам слезы, полулёжа на грязном полу, чтобы Малфой видел, до чего могут довести его бесчеловечные игры, знал, что ей чертовски больно и обидно, понял, наконец, какого это: когда никто из твоих друзей не замечает, что ты разбит, вдоль и поперёк переломан.

– Мисс Грейнджер, если Вам ещё не надоело валяться на полу, как на маггловском курорте, то для Вас, как и для всех остальных, я повторю, что идёт урок, – как бы невзначай напомнил Северус таким ядовитым тоном, что Гермиона, вздрогнув, неожиданно вернулась в реальность и обнаружила вокруг себя Гарри, Рона, Джинни, Невилла и ещё нескольких гриффиндорцев. Однокурсники наперебой что-то спрашивали у неё, но их слова доносились до Гермионы будто сквозь толщу воды.

С ней определённо что-то было не так.

–Да-да, конечно, профессор, – опираясь на протянутые друзьями руки, пусть и не до конца понимая, на чьи конкретно, пробормотала гриффиндорка, поднимаясь с пола под пристальным надзором колючего малфоевского взгляда.

Слизеринец не обернулся ей вслед (ещё чего, размечталась!), когда девушка сделала несколько неуверенных шагов к своему столу, и не проронил ни слова, лишь презрительно хмыкнув и отвернувшись в сторону, но Гермионе почему-то показалось, что от этого жеста веяло фальшью за версту. Слишком неубедительно. Хорёк то ли терял свою снобистскую сноровку, то ли что-то скрывал. Логические цепи начали выстраиваться сами собой, аналитический ум пришёл в действие, и, находясь в шаге от поразительного открытия, Грейнджер почувствовала, что у неё очень сильно болит голова.

Гарри говорил что-то про то, как он беспокоился о том, где пропадала подруга за минуту до начала лекции, Рон про «я набью этому слизняку морду, чтобы научился нормально открывать двери, а не распахивать их с ноги», но всё это сливалось в один непонятный шум, отзывалось острой болью в висках и в результате обращалось в жар во всем теле.

– Мистер Малфой, если Вы не планируете и дальше ударять студентов дверьми, то сядьте на свое место, – процедил Снейп, явно недовольный тем, что из-за подобных непредвиденных обстоятельств лекция откладывается на ещё более долгий срок. Его принципиально не волновало, кто кого и чем с размаху отправил в нокаут, а потому вся эта шумиха вокруг и без того чрезмерно зазнавшейся девчонки его порядком раздражала.