355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Йоханнес Марио Зиммель » И даже когда я смеюсь, я должен плакать… » Текст книги (страница 4)
И даже когда я смеюсь, я должен плакать…
  • Текст добавлен: 4 мая 2017, 03:30

Текст книги "И даже когда я смеюсь, я должен плакать…"


Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 36 страниц)

9

Через полчаса все уже позади, и Миша Кафанке идет вниз по улице Шиллера-Кайзера Вильгельма-Адольфа Гитлера-Ленина-и снова Шиллера, потому что полицейский участок находится на этой улице, и в Мишиных глазах, красивых карих глазах еврейского бассет-метиса первой степени, сквозит тревога.

Уже половина шестого, конторы закрыты, наступил предпраздничный вечер. Усталые и озабоченные, как и Миша, люди идут домой со своими затасканными портфелями, портфели почти у всех, причем многие из противного ярко-голубого пластика.

Мишу толкают и справа, и слева. Он сам виноват, потому что не смотрит по сторонам, – слишком сильно он погружен в свои мысли, – и он тоже об этом знает и поэтому непрерывно бормочет: «Простите! – Виноват! – Извините, пожалуйста!» И никто не отвечает ему ни одним словом.

Кроме того, он ходит не как все нормальные люди. Есть у него заскок, еще с юности, он суеверен, да еще как суеверен!

Всякий раз, когда он куда-нибудь идет, он не может побороть свою причуду – загадывать для себя что-нибудь хорошее. Например, он думает: если я отсюда дотуда дойду меньше чем за пятьдесят шагов, тогда я могу купить новую кошку; тогда она со мной останется, а не сбежит, как первая. Или: если я за ближайшие три минуты увижу пять красных «Трабантов», тогда Трачке все же купит у меня одну «Adorina de Luxe».

В такую игру Миша играет почти ежедневно, а то и много раз в день. Из головы у него не выходит одна и та же его самая большая забота, вот и сейчас: если я до аптеки Цибильски сделаю меньше шестидесяти шагов, у меня купят столько оборудования, что я, по крайней мере, смогу оплатить проценты по самым срочным счетам, и Фрейндлих даст мне еще один шанс. Миша увеличивает длину шага и доходит за пятьдесят восемь, чувствуя от этого радость и облегчение. Значит, все же еще один шанс, спасибо, Господи, спасибо, и так как он явно находится в полосе удачи, он сразу же продолжает загадывать дальше.

Тут впереди, в «Империал-кино», идет «Белая акула», уже двадцатую неделю, – весь город и особенно люди из окрестностей просто ломятся туда, Миша тоже уже ходил, из-за книги. Он читает запоем все, что попадает ему в руки. Что касается чтения и музыки, то на этом он просто помешан. И поскольку он не может перестать загадывать, он думает: если я дойду до «Империал-кино» меньше, чем за девяносто шагов, то эти двое вскоре вернутся домой, и у меня одной морокой будет меньше. Ему, конечно, приходится делать шаги пошире, чтобы достичь поставленной цели, его еще сильнее толкают, но добиться своего ему не удается – сто один шаг. Глупости.

Еще раз! От кинотеатра до часов меньше, чем за пятьдесят шагов, и все будет хорошо. На этот раз везет – сорок четыре шага. Ну так что? Один раз нет, один раз да. Третье испытание судьбы: до обувного магазина Химмельсбаха меньше чем за восемьдесят шагов, и ничего плохого не случится. Вперед! Толчок. «Пардон! – Простите! – Извините!» Семьдесят семь шагов. Повезло. Все-таки получилось. Значит, ничего плохого. Пожалуйста, Господи, сделай так, чтобы у меня не было неприятностей. Аминь – аминь, аминь, аминь. Сначала надо всегда говорить один раз, а потом, после паузы, три раза. А теперь «Деликатесы» Вернера! Если я дойду меньше чем за шестьдесят шагов…

И он делает еще один рывок, Миша, с коротконогой коренастой фигурой бассета, один из многих, многих людей на улице с их радостями и горестями, желаниями и надеждами. Да, даже надеждами, думает Миша, они есть у каждого человека, даже у самого бедного и несчастного, до самой смерти. Может быть, и после, если есть жизнь после смерти. Нет, только не это, пожалуйста! Со смертью должен прийти конец, одной жизни Мише вполне хватит.

Снова удача, пятьдесят семь шагов! Теперь он уже забыл, что загадывал на этот раз. Но, несмотря на это, он чувствует себя счастливым.

Счастливым? Что такое счастье? – ломает себе голову Миша. Все люди пытаются найти свое счастье, так всегда говорится, что люди ищут свое счастье, но, как правило, это кончается плохо. Итак, что такое счастье? Отсутствие несчастья? Ну… Или еще, позвольте, позвольте… На иврите, я слышал, даже нет слова «счастье», есть только «радость»… Может быть, все вообще наоборот, и несчастные счастливее счастливых, потому что у тех нечто отнято, а именно их несчастливость. Хм. Н-да. Или… или, может быть, счастье – это что-то совсем простое, дружелюбие, например. Этот контактберайхсбеамтер Зондерберг, он под конец разговора стал очень дружелюбным!

– Выйдите через заднюю дверь, господин Кафанке, – сказал он, – это для вас лучше. Там, в приемной, сидят мать мальчика и родители девочки, а они сердиты на вас и очень нервничают. Да, да, это несправедливо, вы совершенно ни в чем не виноваты, но известно, как трудно говорить с родителями, у которых сбежали дети. Пойдемте, дорогой господин Кафанке, я покажу вам дорогу.

Дорогой, он действительно так и сказал, – дорогой господин Кафанке! Он хороший человек, этот Зондерберг, думает Миша теперь, на улице Шиллера, в толкотне и давке, а я его сначала считал свиньей. Не следует делать этого преждевременно, считать человека свиньей или вообще говорить, что все люди свиньи, потому что это не так, есть свиньи и есть порядочные люди, и, вероятно, многие из таких свиней хотели бы быть порядочными людьми, но обстоятельства, что поделать, обстоятельства! Поэтому можно сказать – «несчастные» свиньи. И поэтому следовало бы запретить обобщения типа: все итальянцы трусы, все югославы – Боже, там же идет ужасная гражданская война! – все югославы воруют, все греки обманывают, все армяне лгут, все поляки ленивые, все турки воняют, все евреи надувают и т. д. и т. п… Таких людей, которые это говорят, а так многие говорят, Миша, была бы его воля, строго бы наказывал, потому что эти слова приносят вражду и горе, смерть и бедствия. Все немцы трудолюбивы – это тоже неправда.

Когда контактберайхсбеамтер Зондерберг, который, собственно, контактберайхсангештельтер, провожал Мишу к задней двери, Миша спросил его:

– Что же теперь будет со всем этим?

– Ну, – сказал Зондерберг, – пока ничего. Объявления о розыске пропавших принимаются только спустя сорок восемь часов.

– С такой задержкой?

– Иначе мы сошли бы с ума! Вы представляете себе, как часто люди исчезают на день или на два, а потом снова возвращаются, потому что человек, например, напился или загулял, или боялся – жены, мужа, родителей из-за какой-нибудь дурной новости, потому что ему, например, сказали, что он уволен. Или что у него рак. Вы же понимаете, господин Кафанке, не так ли? Тут надо немножко подождать, просто не хватит полицейских, чтобы сразу начинать искать всех, кто ушел из дома.

– Да, я это понимаю.

– Вполне вероятно, что эти двое вернутся домой задолго до истечения сорока восьми часов. Ожидание, конечно, тягостно для родителей, это ясно, каждый час такого ожидания, но они должны через это пройти. Они обвиняют друг друга в связях со Штази?

– Да.

– Вы поймите меня правильно, господин Кафанке. Это была проклятая преступная организация, эта Штази. Но сейчас распадается столько браков, столько дружб, столько старых счетов сводится, и все из-за организации, которой теперь нет! Если вы обратите внимание на то, что проделывают друг с другом общественные деятели на Востоке и на Западе – от этого с души воротит. А эти бывшие шишки, эти подонки, генералы Штази, можете на них полюбоваться по телевизору, как они там чуть не лопаются от гордости, когда рассказывают, какие они профессионалы и как они здорово работали. Даже шеф тайной полиции Вольф книгу написал, все пишут книги. Вы знаете, что я обо всем этом думаю, господин Кафанке? Но вы не должны меня выдавать, иначе я лишусь работы.

– Я – никогда, господин Зондерберг!

– Я думаю вот что. После 1945-го – нас с вами еще не было на свете – почти все крупные нацистские преступники отделались легким испугом. На Западе они остались при своих должностях, идеологи и палачи, политики и промышленники. – Зондерберг стоит теперь напротив заднего выхода, у него красные пятна на щеках и тяжелая одышка. – У нас, на Востоке, было немного лучше, здесь, по крайней мере, осудили самых жестоких убийц, если те еще были здесь, а не удрали в Аргентину. Но и здесь Национальную Народную Армию основали нацистские генералы, так же, как другие нацистские генералы – Бундесвер. Отличие в том, что мы были намного меньше, всегда оставались недоразвитыми и, так или иначе, принадлежали к Империи Зла, как сказал господин президент Рейган несколько лет тому назад. Тех, на Западе, за границей довольно часто тыкали носом, и делали это довольно громко: вы – бывшее нацистское государство! И со временем они стали сыты этим по горло. Западным не нравится, что их с 1945 года упрекают, что они не изжили своего прошлого. Те, которых союзники в свое время осудили в Нюрнберге, были только каплей в море, потому что от западных хотели, чтобы они установили демократию, восстановили страну и сотворили экономическое чудо! – Зондерберг говорит все быстрее. – А для этого нужны были специалисты, специалисты во всех областях! Надо было использовать тех, что были! Тут не будешь слишком разборчивым!

Миша потрясенно таращится на контактберайхсбеамтера, но тот не замечает, он уже увлекся.

– Ну, – кричит он и тут же, спохватившись, снова понижает голос, – ну, теперь все, думали на Западе после воссоединения. Мы больше не позволим говорить нам, что мы даем преступникам сбежать, теперь уже нет, когда нас стало 80 миллионов, и мы несем большую ответственность перед миром, как сказал канцлер. Мы примем беспощадные меры против тоталитарного бесчеловечного государства ГДР. На этот раз никакие уловки не пройдут. Нас не интересует, был ли кто-то по идейным соображениям фашистом или коммунистом, – коммунист ничем не лучше, – а преступление есть преступление, убийство есть убийство. – Зондерберг внезапно меняет тон. – Если бы меня сейчас кто-нибудь услышал, господин Кафанке, то могло бы создаться впечатление, что мне сильно испортили жизнь, не правда ли?

– Да, – говорит Миша, – могло бы.

– Впечатление было бы правильным, – говорит Зондерберг и продолжает, опять раздраженно:

– Поэтому теперь здесь все виновники преступлений против народа должны быть привлечены к ответственности, все без исключения, и в первую очередь главный виновник, который трусливо сбежал в Москву, Хонеккер. Русские должны его выдать. Он должен предстать перед германским судом и при любых обстоятельствах должен быть наказан, даже если они тогда в Бонне постелили красную ковровую дорожку, даже если они оказывали ему всевозможные почести как первому лицу суверенного государства, сотрудничали с ним и заключали сделки.

– Но ведь не ради же презренного металла, господин Зондерберг, Боже упаси, а только ради того, чтобы немного облегчить ужасную участь братьев и сестер на Востоке. – Бассет подмигивает и ухмыляется.

– Вы читаете мои мысли, господин Кафанке! – говорит Зондерберг, но он не ухмыляется и не подмигивает, он слишком разъярен. – Только поэтому они и носились с Хонеккером и прочими нашими слугами народа, это само собой разумеется!

Посмотри-ка, думает Миша, этот Зондерберг занятный человек, с разумными взглядами, я бы его поддержал.

– Как вы правы, господин Зондерберг, – говорит бассет и сопит, на этот раз удовлетворенно, – как правы. Но подумайте, какой серьезный вопрос стоит перед победителями! По какому праву мы, победив, расправляемся с прошлым? По западному праву? Это не годится, ГДР была суверенной страной со своим собственным правом. По восточному праву? И это совсем не подходит, тогда большинство обвинений просто рухнет! Что остается? Остается международное право, преступления против человечества. Но в некоторых случаях у них возникают сложности. Посмотрите только на Эриха Мильке, шефа Штази! Правосудие, когда ему было надо, обращалось к августу 1931 года. И никто не судит его за все то, что он в Штази сделал позже со многими людьми, нет, его обвиняют в том, что он участвовал в убийстве двух полицейских в августе 1931 года! Потому что такое убийство – это преступление против человечества. Теперь, наконец, правосудие сделало шаг вперед, не правда ли?

– Ура, господин Кафанке! – говорит Зондерберг, и они смотрят друг на друга как заговорщики. Зондерберг все еще озлоблен, Миша гораздо меньше, в таких случаях, конечно, помогают шесть тысяч лет исторического опыта.

– Пример Мильке, – продолжает он, – показывает, перед какой невероятно трудной задачей стоит германское правосудие – изжить преступное прошлое.

– Да, – говорит Зондерберг печально, – потому что так, как они себе это представляли поначалу, беспощадными и решительными мерами, ничего не получится. Теперь вы меня спросите, господин Кафанке, почему это не получится?

– Почему это не получится, господин Зондерберг? – спрашивает Миша, который и сам все знает. Два маленьких мальчика, думает он, играют друг с другом в детскую игру, пустая это игра.

– Это не получится, господин Кафанке, – говорит контактберайхсбеамтер, – потому что у господ в Бонне Шальк-Голодковский крепко сидит в головах, так же как и многие другие большие шишки. Потому не получится, господин Кафанке, что с этим поставщиком валюты и с другими шишками многие власть имущие на Западе долгое время занимались темными махинациями и нажили себе миллиардные состояния.

– Ах, – говорит Миша, размечтавшись, – если только Шальк попадется им на крючок и все выложит, – тогда прости-прощай, Единое Отечество! – Он снова посопел. – И то же самое с другими, за исключением Хонеккера. Как ему можно предъявить обвинение? Не гестаповскими же методами!

– А если они применят международное право к убийствам у Стены, которые он санкционировал? – спрашивает Зондерберг.

– Предположительно санкционировал, господин Зондерберг, предположительно! Никаких документов никогда не удастся обнаружить. Нет, это-то он предусмотрел.

– А для того, чтобы хоть кого-то осудить, – говорит Зондерберг, – они посадят за решетку тех, кто охранял Стену. Тех, кто отдавал им приказ стрелять, они не арестуют. Значит, и эта новая попытка с «решительными» мерами и «изживанием» преступного прошлого ни к чему не приведет. Только опять будут громко кричать об изживании и возмездии, раскаянии и справедливости. В такого рода справедливости мы мастера мирового класса.

– Изживание, возмездие и справедливость тут ни при чем, – говорит Миша. – Представьте-ка себе, что они сделают из ГДР точно такой же цветущий сад, как тогда, после сорок пятого, из груды развалин третьего рейха на Западе. Что тогда будет?

– Что тогда будет? – спрашивает контактберайхсбеамтер сердито.

– Тогда, господин Зондерберг, подождите лет пять-десять, и все будет забыто. Жертвы мертвы, убийцы тоже, а дети будут учиться в школе, и в результате огромных усилий и жертв все-таки будет построено новое великое государство. Можете обратиться к истории, например, древнего Рима, России, Америки! В тех случаях, когда возникали великие державы, рассказывается только про сражения и битвы, про упорство, про героев и их подвиги. Как это было на самом деле, ни одна собака никогда не интересовалась.

После этого воцарилась долгая тишина, пока, наконец, контактберайхсбеамтер не сказал очень тихо:

– Тут вы совершенно правы. К сожалению. – И громче: – Но несмотря ни на что, дорогой господин Кафанке, я был очень рад с вами познакомиться. И пожалуйста, не думайте, что мы все такие!

– Я убедился, что это не так, господин Зондерберг.

– Я, например, ничего о вас не знал. Поэтому мне пришлось так долго вас расспрашивать. Я только исполнял свой долг, господин Кафанке.

– Да, вы только исполняли ваш долг, господин Зондерберг.

– Видите, теперь я вас знаю и могу сказать: не думайте, что я против вас что-то имею, господин Кафанке! Приятно было узнать, что хотя вы наполовину русский еврей, но все же в высшей степени порядочный человек.

10

«Но все же в высшей степени порядочный человек…»

Да, думает Миша в толчее на улице Шиллера, так он и выразился, этот господин Зондерберг. Он так считает на полном серьезе, без иронии. На него можно положиться, хотя он такой же маленький человек, как и я, почти такой же бессильный, как и я. Что он может сделать по большому счету? Что могут сделать все маленькие люди? Нужно дождаться, когда миллиарды маленьких людей начнут действовать сообща и… Ах, перестань, дружище! – говорит Миша сам себе. Маленькие люди никогда вместе не держатся без вождя, особенно если они едва сводят концы с концами. Власть имущие это умеют – объединять маленьких людей против внешних врагов и получать огромные барыши с каждой войны, которую они сами затевают. Видимо, войны выгодны власть имущим, иначе войн вообще бы не было.

Думая об этом, Миша проходит мимо газетного киоска, – нового и до того пестрого! Чего там только нет! У нас теперь свобода печати, а не только одни нагромождения свинцовых изречений «Нойес Дойчланд». Она, впрочем, здесь тоже висит, этот бывший центральный орган Социалистической Единой партии Германии, но теперь это уже не свинцовая демагогия и ложь, а шикарно оформленное издание, и редакция после стольких лет мучений под игом коммунизма и порабощения коммунистическими преступниками наконец-то может написать правду об этих преступниках. Их надо беспощадно разоблачать, и они это делают, конечно же, те же самые журналисты, которые до воссоединения беспощадно боролись с классовым врагом, – поневоле и преисполненные обиды, тайной обиды, это ясно. И тут же выставлена вся объективная и серьезная многокрасочная пресса – Боже мой, печальная принцесса Каролина и несчастная принцесса Диана, отчаявшаяся принцесса Стефания, горе, горе, это так печально, когда кто-то несчастен. И эти великолепные суперглянцевые журналы с самыми красивыми в мире девушками, – как долго мы были лишены всего этого при террористическом режиме! Они украли у нас жизнь, красные собаки, но теперь, теперь мы тоже можем приобщиться к этому великолепию, – девушки, девушки, обнаженные, обнаженные, – это и есть свобода! А этот ежемесячный «Собеседник» – «Playmate of the month», – промежность девицы почти в натуральную величину, скрепка на животе!

Да, да, все теперь можно купить! Обязательно надо купить бульварный листок западного концерна того газетного магната, который приказал всегда ставить ГДР в кавычках, потому что ее вообще не существовало. «Откройте ворота», – требовал он и слезно молил о воссоединении, упокой Господи его душу, он не дожил до этого. Что же хорошего пишут сегодня в этом листке, который издается ежедневно четырехмиллионным тиражом, что написано тут крупным шрифтом через весь разворот? Вот что написано тут сегодня огромными буквами: ВОСТОЧНЫЕ ЖЕНЩИНЫ ЧАЩЕ И ЛЕГЧЕ ДОСТИГАЮТ ОРГАЗМА! Значит, они, думает Миша, интересуются не только животными, но и нами, восточными!

А конкурент, газета смертельного врага, о чем пишет она сегодня? Вот о чем она пишет, и тоже огромными буквами: БЕССТЫЖИЙ ЗАПАДНЫЙ УБИТ ПИВНОЙ БУТЫЛКОЙ! ВЕСЬ БЕРНАУ ЛИКУЕТ!

Это по-немецки, думает Миша, это достойно обоих западных издателей. Второй, который о пивной бутылке, он еще более расположен к нам, восточным. Этот хозяин издательства знает о ненависти многих восточных к западным, которые ведут себя здесь как колонизаторы, и потому этот западногерманский издатель по своей доброте специально основал газету на Востоке, чтобы с ее помощью посильнее разжечь гнев восточных на западных.

Мишины мысли скачут с одного на другое, психолог, возможно, назвал бы это неспособностью сосредоточиться, но он ошибся бы, – это все только потому, что общественная жизнь занимает Мишу (мы уже немного узнали о том, каким образом). В данный момент его внимание поглощено воссоединением, поэтому ему приходит в голову то, что написал бывший восточногерманский профессор гражданского права Райх, и одновременно его голову занимает собственная беда, которая случилась из-за этого Фрейндлиха из Вупперталя.

Так вот, этот профессор Райх написал, что хотел бы, чтобы между Восточной и Западной Германиями была высокая горная цепь. И тут Миша с ним полностью согласен, потому что это избавило бы его от Вильгельма Фрейндлиха из Вупперталя.

Вильгельм Фрейндлих, элегантный господин, высокий и стройный, внезапно появился у Миши сразу после воссоединения. Все на Кройцкаммерштрассе дивились ему и его серебристому «Мерседесу-500», никто не сказал дурного слова, потому что тогда все были убеждены, что сами скоро станут владельцами таких автомобилей, очень скоро. (Было же обещано – многим станет лучше и никому – хуже!)

Так вот, этот Фрейндлих зашел в мишин магазин сантехники. Тогда магазин был дерьмовый – там стояли два унитаза со сливными бачками да две незатейливые ванны, поставленные Народным предприятием «Санитас» в Лейпциге. Фрейндлих осмотрелся, радушно похлопал Мишу по плечу и сказал:

– Я как раз вовремя пришел, господин Кафанке! Сигару?

– Нет, спасибо, я не курю, – ответил Миша и понаблюдал, как Фрейндлих поднес золотую зажигалку к маленькому дирижаблю и высек огонь золотым огнивом. Прекрасное голубое облако вылетело из его рта и поднялось ввысь, и Фрейндлих продолжил:

– Как раз вовремя, лучшего времени и не придумать. Боже, они совсем разорили вашу страну, эти свиньи! Ну, теперь дело наладится, господин Кафанке, нужно только терпенье, мы вам поможем, вы можете на нас рассчитывать. – И он представился как официальный уполномоченный «Кло-о-форм верке» в Вуппертале, 6000 рабочих мест, одна из крупнейших фирм санитарно-технической отрасли в Федеративной Республике, это он может засвидетельствовать, и одна из самых преуспевающих, «Кло-о-форм верке».

– Мы, – говорит Фрейндлих, – создаем сейчас филиалы в Новых Землях – в Лейпциге, Дрездене, Берлине и в других местах, наши предприятия будут напрямую поставлять вам нашу продукцию, господин Кафанке. Наша продукция завоевала множество призов и знаков отличия в разных странах, мы производим действительно самое лучшее, самое красивое и современное из того, что есть на рынке. Я привез с собой несколько проспектов для вас.

Каждый из этих проспектов толстый, как телефонная книга Восточного Берлина; Миша листает это чудо глянцевой четырехцветной печати, и у него разбегаются глаза, – такое ему не снилось даже во сне, – значит, действительно мы здесь жили в дерьме!

– Конечно, мы навели о вас справки, господин Кафанке, – говорит Вильгельм Фрейндлих. Жемчужная булавка в галстуке и кольцо с бриллиантом на среднем пальце левой руки выглядят не нарочито, а лишь подчеркивают благородство и символизируют свободное рыночное хозяйство. – Вы благонадежны, у вас безупречная репутация, но мы также знаем, что вы сидите на мели, потому что «Тройханд»[9]9
  Treuhand – Управление по приватизации предприятий.


[Закрыть]
ликвидировал Народное предприятие «Санитас», откуда вы до сих пор получали товары.

– Да, получал, – говорит Миша.

«Тройханд» занимает в Берлине огромное здание бывшего Министерства военной авиации Германа Геринга – это самая крупная управленческая организация в мире. Она управляет всей страной, поскольку она решает, каким образом «ликвидировать» все государственные предприятия, какие из них подлежат сохранению в государственном ведении, а какие – распродаже. Во время многочисленных ликвидаций, конечно, многие сотни тысяч работников теряют свои рабочие места, – таких уже более двух миллионов, а дальше будет больше. Трудные времена предстоят, но за ними наступит процветание. Многие не в состоянии постигнуть мудрость «Тройханд», а также то, что эта организация все делает для блага человека. Немало таких, которые жутко ненавидят «Тройханд» и говорят, что она просто все разбазаривает, а лакомые куски, те немногие, что еще есть, распределяет среди своих. Но этому быдлу уже ничем не поможешь, они ведь даже говорят, что до воссоединения им было лучше жить! Но теперь ведь пришел господин Фрейндлих, – теперь все будет хорошо.

– После того, как закрылось Народное предприятие «Санитас», у вас остались лишь две ванны «Ackerstrasse» и два унитаза «Heinrich-Zille», и вы думаете, что все кончено, но все еще только начинается, господин Кафанке! Наконец-то жить станет лучше, это наш девиз, наш проект для братьев и сестер на Востоке, вы же видите, он на всех каталогах. Чем только вы до сих пор занимались, на что жили после экономического развала вашего государства?

Здесь Миша усиленно сопит – вопрос для него мучительный, потому что когда он вспоминает, чем занимался в последнее время, то, да, несомненно, это часто выглядело комично, а еще чаще было полным безумием, и они изрядно посмеялись над всем тем карнавалом, который тогда разыгрался, он и его друг, лейтенант Советской Армии Лева Петраков. Но Фрейндлих ни в коем случае не должен об этом знать, его, такого утонченного, это могло бы ужасно шокировать, поэтому Миша Кафанке отвечает кратко и скромно:

– Ах, я с трудом перебивался. То так, то эдак…

– И не всегда вполне кошерно, правда? – подхватывает Фрейндлих и снова хлопает его по плечу. Он дружески подмигивает, поперхнувшись от смеха, откашливается и говорит:

– Что же вам еще оставалось делать? Я это очень хорошо понимаю, дорогой господин Кафанке. Боже мой, как обошлись с нами эти преступники, в какое дерьмо мы из-за них попали! Так сколько времени вы уже работаете по вашей специальности, господин Кафанке?

Миша должен подумать.

– Так, три года я отбыл в Национальной Народной Армии, там я уже был подмастерьем. Мне хотелось учиться, но не хватало полной средней школы и абитуры. В ННА я посещал все, какие были, учебные курсы и повысил свое образование по математике и физике.

– Математика и физика? – удивляется Фрейндлих. – Неужели? Вы что, хотели стать физиком?

– Да, – говорит Миша тихо. – Этого мне хотелось. – И он кивает, как он кивал бы вслед сновидению, которое уже давно улетело далеко-далеко, в бархатную пустыню времени. Несмотря на это, усердие, с которым он посещал курсы, было не напрасным, он кое-что понимает в физике, математике и технике, а научные библиотеки в ГДР были отличными, это надо признать, и там он долгие годы работал над одним изобретением, устройством на грани фантастики. Все рабочие чертежи и светокопии изобретения заперты в большом стальном сейфе. Миша уверен, что за этими чертежами еще будет гоняться полмира. Но это пока должно оставаться тайной.

– А после ННА я приехал сюда, – продолжает он, – мне был двадцать один год, теперь мне двадцать девять, с четырнадцати до семнадцати ученик, потом подмастерье, после армии мастер, все вместе, таким образом, двенадцать лет. Двенадцать лет я работаю по своей специальности, господин Фрейндлих. Но, собственно, – поймите меня правильно, конечно, я рад воссоединению и тому, что у нас теперь рыночное хозяйство, свобода и демократия, это ясно, – но, собственно, в деловом отношении, господин Фрейндлих, у нас тогда все было в порядке. Не смотрите на меня так! – просит он и думает: может быть, он знает, что я метис? У нас была Штази, но и у них было Управление по охране Конституции и еще по крайней мере три другие подобные службы. – Я вам объясню, в чем дело, господин Фрейндлих. Видите ли, этот магазин называли производственным кооперативом ремесленников, ПКР, ударение на «кооператив». Мы были кооперативными, а не государственными. Вы скажете, все, что не было государственным, не имело льгот по снабжению, но это не так. Кооперативные предприятия тоже не являлись частной собственностью. Народное предприятие «Санитас» поставляло на распределительную базу все, что производило, а оттуда уже снабжали нас, и нам всегда хватало. Это было спокойным, надежным делом для меня и четырех моих мастеров.

– А где они теперь, эти четверо?

– После воссоединения я с ними рассчитался, и с тех пор магазин принадлежит мне. У меня есть все документы, можете взглянуть. Конечно, мне пришлось взять кредит.

– Кредит? Под какие гарантии вы получили кредит, господин Кафанке?

– Магазин и моя специальность, мое трудолюбие… Гарантии, достаточные для банка. Я никогда не имел дела с «Тройханд», кооперативное – это хотя и не частное, но и не государственное, правда?

Авось, он это проглотит, – конечно, здесь нет ни слова правды. То есть, правда то, что мне принадлежит магазин. То, что не было ничего с «Тройханд», – тоже правда. Только банковского кредита я никогда не получал. Деньги давало то, чем мы с Левой Петраковым занимались в последние месяцы. Фрейндлиху я сказал только «то так, то эдак», и он тут же назвал это «не совсем кошерным», у него на это нюх. Хотя при этом он вообще не еврей, он уж точно гой, если еще и не христианин!

– А теперь все это изменится во мгновение ока, мой дорогой, – говорит Фрейндлих. И опять хлопает по плечу.

– Изменится? – спрашивает Миша.

– И еще как! Вы даже не представляете себе, что здесь будет, – говорит Фрейндлих и потирает руки. – Здесь возникнет большой жилой массив, огромный. Но не из ваших мерзких пролетарских сборно-щитовых силосных бункеров, в которых панели тут же расходятся, ха-ха-ха, не-ет, дружище Кафанке, вы когда-нибудь думали о том, где будет столица объединенной Германии?

– Столица Ге…

– Никогда об этом не думали?

– Нет, господин Фрейндлих. Господи, уж не думаете ли вы, что в Берлине?

– Ну, где же еще, дружище!

– В Берлине… – повторяет бассет потрясенно, и от возбуждения у него глаза выкатываются из орбит.

– Скоро будет голосование в бундестаге. Но только молчок, не то все сюда ринутся. Будете держать язык за зубами, слово?

– Слово, господин Фрейндлих. О Боже, Боже, Боже! Берлин, 32 километра отсюда, министерства и министры, и канцлер, и…

– Ну да, дружище! Вы думаете, я здесь шутки ради, в вашей дыре? Вам некуда будет деваться от работы. Те, кто сюда приедет, привыкли жить в роскоши. Наши ванные комнаты, наши холодильники, наши унитазы – а не ночные горшки Народного предприятия «Санитас». Не в обиду вам будет сказано, но если вы посмотрите каталоги, то сами скажете…

– Понятно, – говорит Миша и растерянно сопит, – и если для всех, кто приедет, построят дома…

– …Тогда им нужна будет наша продукция в сотнях тысяч экземпляров. Наконец-то до вас дошло, браво, господин Кафанке! Тогда нам придется работать сверхурочно, вам некогда будет спать, и мы все на этом сможем заработать себе сундуки золота, ха-ха-ха!

Тут Миша тоже рассмеялся, ха-ха-ха!

– Конечно, мы выбрали довольно много таких магазинов, как ваш, в бывшей ГДР, я вам прямо скажу. Вам одному никогда не справиться, вы понимаете, почему?

– Конечно, понимаю.

– Нам нужны здесь площади под склады, частные магазины, такие, как ваш, где нет проблем с имущественными отношениями, вы понимаете, чтобы быть уверенным, что не придет кто-нибудь и не скажет, что раньше это все принадлежало ему.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю