Текст книги "И даже когда я смеюсь, я должен плакать…"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 36 страниц)

24

Светает.

Небо на западе еще темное, над головой – бледно-голубое, а на востоке уже окрасилось нежным оранжево-золотым цветом.

Они сидят в ангаре, забитом средствами первой необходимости, в суматохе вокруг угнанного самолета о Мише и Леве совсем забыли. В это же время в другом, пустом ангаре военные в голубых касках заботятся о многочисленных людях, впавших в истерику, потерявших сознание, с сердечными приступами… Миша и Лева сидят возле громадной пирамиды из пакетов с сухим молоком. Миша обернул вокруг себя большое солдатское одеяло. Все пассажиры получили такие одеяла, а багаж все еще находится в самолете.

– Господи Боже, – Лева потрясен и при этом непрерывно гладит Мишу по плечу, – ты! Ты, Миша! У меня крыша поехала, когда я тебя увидел!

– Да, – говорит Миша, – невероятно, но я еще жив, Лева.

– Как я рад! Как Ирина обрадуется! – Лева вытирает глаза. – Мы-то думали, ты умер.

– Несколько раз я был на волосок от смерти, – сопит Миша. – Но я никогда не терял мужества, Лева, ни мужества, ни надежды, и поэтому я вышел целым и невредимым из всех переделок. Что с моими чемоданами?

– Ты об этом в десятый раз спрашиваешь! Успокойся, Миша! Там работают так быстро, как только могут. Скоро ты получишь чемоданы.

– Там ведь мои чертежи, Лева, поэтому я так нервничаю. Не сердись!

– Да что ты! Я же понимаю. Подожди еще немножко, скоро объявят, что багаж можно получить… Почему только ты совсем не писал нам, Миша? Ирина все глаза выплакала.

– Ирина… – Миша всхлипывает и сопит. – Бедная Ирина! Я… у меня просто ни разу не было возможности написать, поверь мне, Лева! Меня все время похищали и готовились расстрелять. И пытали, и приговорили к смерти… Я уже стоял у стенки… Меня же увезли на самолете из Москвы в Багдад…

– В Багдад? Ничего себе!

– Да, в Багдад! А из Багдада в Израиль. Там возле города Беэр-Шева есть атомный центр Димона. В Израиле я должен был изображать известного физика-ядерщика Валентина Волкова…

– Кого ты должен был изображать и зачем? – Лева не может понять и сидит с открытым ртом.

– Да профессора Волкова! Чеченская мафия в Москве продала его Каддафи в Ливию, а чтобы Каддафи решил, что они его надули…

– Миша! – стонет Лева и хватается за голову. – Перестань! Это какой-то бред!

– …В Димоне развернули строительство под моим руководством… Я забыл тебе сказать, что мы с Волковым похожи как две капли воды.

– Миша! Миша!

– …Но потом ливийцы расстреляли настоящего Волкова, как израильского шпиона, а израильтяне испугались политических осложнений и выслали меня из страны…

– Миша!

– Чтобы я не заскучал, трое боснийских террористов захватили мой самолет, а теперь все трое мертвы…

– Ну и слава Богу, что они мертвы! Они могли бы взорвать себя вместе с вами всеми! Это же были опасные фанатики!

– Я не знаю, кем они были, Лева, и ты тоже не знаешь… Я думаю, они были такие же несчастные, как и многие другие люди…

– Скажи еще, что тебе жалко этих троих!

– Да, скажу. Мне жалко всех, кому приходится умирать из-за того, что власть имущие во всем мире посходили с ума и начинают одну войну за другой и устраивают бедствия только потому, что не могут ни отказаться от власти, ни использовать ее на благо людям. Убивать людей – это самое простое, Лева, ты же видишь! Устроить процветание и счастливую жизнь для всех – это труднее всего. Миллионы убитых – проще простого! Миллионы счастливо живущих – невозможно! Полететь на Луну – ерунда! Прожить год в орбитальной станции, на расстоянии 600 километров от земли, – нет проблем! Но предотвратить смерть людей от голода и отсутствия медицинской помощи, – нет, это невозможно! Для того, чтобы уничтожить человечество, нужно нажать лишь несколько кнопок!

– Миша! – говорит Лева с любовью и обнимает друга. – Мой Миша. Все тот же славный, добросердечный идиот.

– Я не идиот! Я прав! Я знаю, что я прав, после всего, что со мной случилось, – позже я расскажу тебе подробно. А теперь рассказывай, как Ирина и твои родители живут в Димитровке?

На востоке уже появились первые лучи восходящего солнца.

– Ничего хорошего, – говорит Лева тихо и опускает голову. – Нет, совсем ничего хорошего. Этот Котиков – помнишь его?

– Еще бы! Председатель сельсовета! Бурмистр! Председатель колхоза! Он стал еще хуже, да?

– Намного хуже, Миша. Там теперь все стало намного хуже, во всей России. Заводы останавливаются, на земле работать некому, с каждым днем все больше поднимают голову коммунисты и национал-патриоты. Начались национальные междоусобицы, многие говорят, что Ельцин продержится еще год, самое большее, а потом снова будет путч, но по сравнению с ним первый будет казаться бархатной революцией, говорят они.

– Да, об этом я тоже слышал, – говорит Миша. – Я боялся этого уже тогда, когда был в московской тюрьме, из-за того, что они приняли меня за Волкова…

– Миша! – взвивается Лева. – Какой Волков, ты свихнулся в этом самолете!

– Я в своем разуме, Лева. И каждое слово, что я говорю, правда. В Москве, в учреждении, где выдают выездные визы, произошло ужасное недоразумение… – Миша обрывает фразу на середине. – Нет, так говорить не имеет смысла, – понимает он, – надо рассказывать по порядку, а для этого мне нужен целый день, иначе ты ничего не поймешь. Гораздо важнее, как там Ирина и твои родители, раз этот Котиков распоясался. Расскажи, Лева, расскажи!

– Немного я могу рассказать, – говорит Лева. – Котиков преследует родителей и Ирину, хотя тебя уже два месяца как нет. Отец сильно сдал, Миша, его можно теперь оскорблять как угодно, у него нет больше сил…

– А когда-то он был таким сильным, что даже ядовитая змея погибла, укусив его, – вспоминает Миша.

– Да, когда-то! – вздыхает Лева. – Теперь отец – сломленный человек… У мамы есть ее вера, до которой Котикову не добраться, и она в последнее время стала очень набожной, все ее интересы в церкви… Мне больно говорить это, Миша, ты знаешь, как я люблю маму… Она дошла уже до того, что каждую подлость Котикова воспринимает как испытание, насланное Всевышним. Да, подумай только, она так и говорит, всемогущий Бог испытывает ее, а ее вера неколебима и ничем не даст себя смутить, она уверена, что это Его растрогает и Он возьмет ее в жизнь вечную, когда придет время… Она говорит, что теперь целиком в руце Божьей…

– Целиком в руце Божьей, – повторяет Миша. – Да… А Ирина?

– Ирина! – говорит Лева. – Она сопротивляется и говорит, что ее не сломить. Но любого человека можно сломить, Миша, только для одного нужно больше времени, а для другого – меньше. Вот хоть Ирина, она уже почти готова покинуть родину. Ты знаешь, что это значит для русской?.. Она часто говорит мне, что если бы Миша был жив и написал ей, она поехала бы к нему, неважно, куда. Я прошу тебя, как друга: как только сможешь, увези ее из нашей страны! Это ужасно, что я, русский, так говорю, но посмотри на меня! Ведь я тоже сбежал, оставив родителей и Ирину на произвол судьбы, потому что я не мог все это больше выдерживать, – горе, отчаяние одних и подлость других…

Что я говорил, думает Миша, повсюду нужны дорожные знаки, и на них слова на всех языках мира: ОСТОРОЖНО, ЛЮДИ!

– Так вот, я постарался попасть в контингент «голубых касок» в Югославии. Можешь себе представить, что за жизнь у нас в Димитровке, если даже в Сараеве мне кажется лучше… Миша, пожалуйста, обещай мне, что ты увезешь Ирину! Ты знаешь, как она нетребовательна к материальной стороне жизни, и ведь ты же любишь ее. Ведь ты ее до сих пор любишь, да? – спрашивает Лева и смотрит на Мишу широко открытыми глазами.

– Не смотри на меня так! – говорит тот. – Конечно, я люблю Ирину, конечно, я ее увезу, как только смогу, Лева. Я напишу ей письмо, которое ты сможешь отдать кому-нибудь из товарищей, что будут возвращаться домой в Россию. Вы ведь сменяете друг друга?

– Да, периодически. Но меняют только тех, кто хочет. Многие не хотят, например, я.

Снаружи солдат в голубой каске кричит по-английски, что багаж освобожденного самолета находится теперь в третьем ангаре.

Миша встает и в сопровождении Левы пересекает грязное, поврежденное тут и там летное поле. Огромный золотисто-красный шар солнца освещает этот убогий, враждующий мир.

– Как вы друг с другом объясняетесь? – меняет Миша тему разговора. – Ведь здесь «голубые каски» из разных стран мира.

– Из многих стран. Я за это время научился говорить по-английски, и, как это ни покажется смешным, Миша, здесь понимаешь, можно сказать, каждого, даже тех, кто говорит на совсем непохожих языках.

– А откуда антитеррористическая команда?

– Из Германии. Там их обучали. Они относятся к НАТО, но среди них нет ни одного немца.

– Их обучали в Германии, но среди них нет ни одного немца? Почему?

– Немцы говорят, нельзя. После того, что они учинили здесь во время Второй мировой, теперь в Югославию немцы стараются не ездить. В этом немецкие политики оказались очень деликатными, они считаются с воспоминаниями стариков и с общим настроением.

– Но если это так, то немцев, неважно, в какой униформе, неважно, в каске какого цвета, не должны видеть ни в одной стране, на которую они нападали, – говорит Миша. – Ни в Польше, ни во Франции, ни в России, уж там-то точно… Сегодняшние немцы не несут вины за гитлеровских нацистов…

А в это время золотисто-красный свет солнца превращает сараевский аэропорт в сказочный райский уголок.

25

Пока они стоят с пассажирами DC-10 в ангаре 3, куда привезли багаж, и терпеливо ждут своей очереди, Мише кое-что приходит в голову.

– Почему, собственно, не вы брали самолет штурмом? – спрашивает он.

– Ты сумасшедший! – говорит Лева. – Мы, «голубые каски», не можем делать этого ни в коем случае! Мы же здесь для того, чтобы разделять воюющие стороны, сохраняя нейтралитет!

– Значит, помогать одной из сторон вы не имеете права?

– Ни в коем случае, Миша. Это полностью противоречило бы миссии ООН.

– Так, – говорит Миша, – понятно. Значит, террористы и их жертвы для вас лишь две стороны конфликта…

– Мы лишь исполнители решений ООН, – вздыхает Лева. – По крайней мере, меня устраивает то, что я здесь, а не в Димитровке у Котикова.

– Ну, что ж, ты по-своему прав.

– Каждый человек смотрит на все своими глазами, Миша.

– Это верные слова, – подтверждает Миша. – И глубокая мысль. Если бы все происходило именно так, как видит человек своими глазами…

Человек в элегантном, но сильно помятом костюме проходит мимо них. Он тащит два чемодана.

– Доброе утро, господин Кафанке, – говорит он.

– Доброе утро, господин Вильке, – радостно отзывается Миша.

– Я слышал, они ведут переговоры, чтобы мы могли вылететь в Нью-Йорк, – продолжает Герман Вильке. – Другим самолетом, конечно. Потребуется некоторое время. Но мы непременно будем в Нью-Йорке! До скорого, господин Кафанке!

– До скорого! – отвечает Миша.

– Кто это был? – спрашивает Лева.

– Мы сидели рядом в самолете, – говорит Миша. – Интересный человек! Он занимается рекламой. Я буду с ним сотрудничать. Это первоклассный специалист из крупного рекламного агентства в Берлине. Они рекламируют все: автомобили, виски, сигареты, одежду, обувь, зубную пасту, средства от пота, страхование, кухонное оборудование, поездки на Дальний Восток в «люксах», ценные бумаги, банки…

– Понимаю, – говорит Лева. – У нас в России они быстро бы разорились.

26

Наконец, Миша получает свои чемоданы, в которых лежат чертежи его изобретения и его любимый маленький радиоприемник. Вместе с Левой они тащат их в зал, где громоздятся пирамиды средств первой необходимости, и снова усаживаются возле пакетов сухого молока, на этот раз на чемоданах.

Маленькое радио работает. Миша перебирает одну станцию за другой, он ищет ту, что говорит на понятном языке. «Немецкая волна», радио Рима, австрийская радиостанция…

«…штурм в аэропорту Сараево угнанного боснийцами пассажирского самолета, следовавшего по маршруту Тель-Авив – Рим – Нью-Йорк, прошел успешно. Лишь несколько пассажиров были легко ранены…»

«Нам нужны мужчины!» – поет красивый женский голос. – «Настоящие мужчины, бесстрашные в бою и в любви…» Песня кончается, и голос диктора сообщает: «Австрия 3. Вы слушали Стефанию Вергер и ее песню „Нам нужны мужчины“.»

– Такие мужчины, как у вас в самолете, – говорит Лева и ухмыляется.

– Ладно, – бормочет Миша и ищет другие станции.

«…при освобождении заложников в пассажирском самолете все трое боснийских угонщиков были убиты…»

«…насколько это похищение – как любое насилие над людьми – достойно осуждения, настолько же оно указывает на отчаянное положение, в котором находится население Боснии и Герцеговины, и особенно жители Сараева. Это позор, что ООН, Европейское сообщество и НАТО до сих пор не вмешиваются в войну и не пытаются положить конец истреблению боснийского населения сербскими партизанами и армией… Штурм самолета и уничтожение его похитителей – это еще одно постыдное свидетельство коленопреклонения всего мира перед карательной армией сербов…»

– Выключи это, Миша! – просит Лева. – Я понимаю не все слова, но смысл мне понятен. Значит, боснийцев можно понять и, следовательно, простить… А в чем виноваты пассажиры самолета?

– Ты прав, – в задумчивости говорит Миша. – Ты знаешь, я в последнее время думаю о том, как замечательно было во времена холодной войны.

– Что же было так замечательно?

– Лева! Ты только подумай: тогда были две сверхдержавы, которые смертельно угрожали друг другу. Люди принадлежали либо к одному блоку, либо к другому. В биполярном мире обе стороны были вооружены до зубов, настолько, что ни одна из них не осмелилась бы начать мировую войну, потому что обе знали, что это был бы конец света. А теперь? Теперь на земле нету биполярности и любое дерьмовое государство, да что там, небольшая группа фанатиков может начать войну. Так что холодная война была замечательным временем!

Лева раздражается руганью.

– Тысячи лет человеческой истории, и все одно и то же, – говорит он. – Добро и зло. Ангелы и бесы. Я тебе расскажу, что я узнал здесь, Миша, о сербах и хорватах. – Он достает несколько листков из нагрудного кармана. – Один мой друг, он понимает по-хорватски, читал мне книги по истории этого края. Так вот: 6 апреля 1941 года Германия и Италия объявили о разделе и ликвидации Югославии. Они признали Хорватию независимым государством. Вождями этой Хорватии стали, по милости Гитлера и Муссолини, некий Анте Павелич, лидер усташей, фашистской террористической организации, и католический архиепископ Загреба Алезий Степиняк… Этот Степиняк сначала был посредником между усташами и Ватиканом, а затем Павелич с благословения католического духовенства устроил резню «инакомыслящих»… Среди руководителей усташей был священник Зуричев, вот что он говорил: «В нашей стране все должны быть хорватами! Мы должны создать великую хорватскую державу! Хотя я и ношу одеяние священника, я готов взять в руки автомат и стрелять во всех врагов усташей и независимой Хорватии – вплоть до детей.»

– Какой патриот этот священник, – задумчиво говорит Миша.

– Дальше еще интереснее, – продолжает Лева и заглядывает в свои листки. – Я все это собрал для своего знакомого в Москве, журналиста… Так вот, Павелич и его банды так свирепствовали в отношении сербов, живших в Хорватии, что даже СС просило их умерить свой пыл… Анте Павелич и архиепископ Степиняк ответственны за зверское убийство 800 тысяч человек и за насильственное насаждение католичества в православных районах… Все имущество православных было конфисковано усташами. Архиепископ хранил в своей резиденции золотые трофеи усташей – часы, украшения, даже золотые коронки… Вот такое было миссионерство.

– Да, – говорит Миша грустно, – я слышал об этом, и сегодняшняя вражда сербов и хорватов не вчера возникла.

– Близ хорватско-боснийской границы был пользовавшийся дурной славой лагерь смерти Есеновац. Начальниками этого лагеря смерти были два священника-францисканца… Много сотен тысяч мужчин, женщин и детей – православных сербов, мусульман, евреев и цыган – были там зверски убиты. Вода в Уне – реке, которая там впадает в Саву, – была целыми неделями красной от крови… Сербские историки пишут об одном миллионе убитых только в этом концлагере, а всего усташи уничтожили более двух миллионов человек. Несербские историки считают, что в действительности убитых было только – только! – 200 тысяч… Папский престол был благодарен усташам. Павелич умер в 1959 году в Мадриде, его соборовали со святыми дарами, которые он получил незадолго до кончины от Папы Иоанна XXIII…

– Да, богоугодное дело – убивать инакомыслящих, – говорит Миша.

– Архиепископ Степиняк, – продолжает Лева, – был приговорен в 1946 году к принудительным работам, но скоро освобожден по ходатайству Ватикана, США тоже ходатайствовали… и Рим присвоил ему звание кардинала… Теперешний хорватский президент, Франьо Туджман, как всем здесь известно, яростный антикоммунист и антисемит, и именно эту Хорватию, с таким прошлым и с таким президентом, ваш канцлер Коль и министр иностранных дел Геншер без промедления признали независимым государством! Все это просто чудовищно, – возмущается Лева. – Не нужно вести счет преступлениям друг против друга, нельзя следовать ветхозаветной морали «око за око, зуб за зуб»! Многие сербы действительно преступники, как и хорваты, боснийцы и мусульмане. Но отсюда лишь следует, что у преступников нет национальной принадлежности! А здесь получается, что виноваты только сербы – вероятно, потому, что они коммунисты. – Лева кладет руку другу на плечо. – Ах, Миша, – сокрушается он, – должно быть, Господь сотворил этот мир в минуту великого гнева!

– Значит, Бог злой, – бормочет Миша.

– Что ты сказал?

– Ничего, – с запинкой отвечает Миша. – Я постоянно думаю, что есть люди, которые могли бы помочь, но они этого не делают. Буш занимается предвыборной борьбой с Клинтоном и хочет, чтобы его еще раз избрали президентом 3 ноября. Не желая рисковать, до выборов он не пошлет сюда ни одного американского солдата. Представь себе, что здесь убьют нескольких американцев… Ведь он тогда не победит на выборах!

– Наверное, – говорит Лева, – победит Клинтон, и тогда он пошлет сюда американских солдат. Сразу после выборов на избирателей можно не оглядываться!

– Не будет от этого толку, – вздыхает Миша. – Каждый раз, когда американцы после 1945 года вмешивались в войну, чтобы установить мир, это приносило только еще большие бедствия и еще большее число человеческих смертей.

– В этом есть доля правды, – говорит Лева. – Кстати, о мире: куда теперь делось могучее международное движение борцов за мир, Миша? Ничего не слышно, никого не видно. Это ведь странно!

– Почему странно?

– Миша! Во время войны в Персидском заливе движение борцов за мир организовывало многолюдные демонстрации протеста против американцев, эти миролюбцы говорили, что Соединенные Штаты ведут грязную империалистическую войну против Саддама, ведь так? А теперь? Теперь они сидят тихо как мышки… Почему теперь никто из движения борцов за мир не говорит ни слова?

– Потому что разные бывают войны, – задумывается Миша. – Справедливые и несправедливые, захватнические и оборонительные, гражданские войны, когда каждый воюет против каждого. Бывают самые разные войны, Лева, и движение борцов за мир без руководящих советских разъяснений, видимо, совсем запуталось и уже не может решить, как быть, против какой войны выступать, а против какой нет…

27

Сараево, 10 июня 1992 г.

Милая Ирина!

Наконец-то я могу тебе написать, пока вместе с другими жду самолет на Нью-Йорк. Лева, которого я здесь встретил, при случае расскажет тебе, что я пережил и почему раньше не мог дать о себе знать.

Я думал, что чудес не бывает, но это было чудом, когда здесь, в аэропорту Сараево, я встретил твоего брата. Если бы кто-нибудь прочитал об этом в романе, он сказал бы: «Нет, такого быть не может, автор слишком много себе позволяет!» И, тем не менее, мы с ним здесь встретились.

Лева рассказал мне, как плохо стало жить тебе и твоим родителям в Димитровке, бедная моя Ирина! Я потрясен, и единственное, что меня утешает, – это то, что ты теперь готова приехать ко мне, если я смогу обосноваться в Америке. Я очень надеюсь, что ничего непредвиденного больше не случится, я добьюсь в Америке успеха, и мы больше не будем расставаться. Я прошу тебя сохранить терпение, держись, милая моя, не теряй надежды и мужества, потому что это самый большой грех. Ничего страшного не произойдет с человеком, если он сохранит мужество. Крепко обнимаю тебя и целую много-много раз.

Любящий тебя всем сердцем, твой Миша.

PS. Как только буду в Нью-Йорке, сразу пришлю телеграмму.