Текст книги "И даже когда я смеюсь, я должен плакать…"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 36 страниц)

– Ты себе даже не представляешь, какие удивительные вещи случаются в жизни, – говорит Соня. – Я знаю об этом совсем немного, я всего лишь гадалка… Ну и ну! – восклицает она, уставившись на Мишину ладонь.

– Что «ну и ну»?

– Да ты изобретатель! – говорит Соня и смотрит на него своими сверкающими глазами. – Ты сделал большое открытие… Да, все это есть на твоей руке, видишь, где эти две линии перекрещиваются, это холм гениальности… Твое изобретение связано с твоей профессией… Или что-то с землей… Ты делаешь хорошую землю, которая может помочь бедной, больной земле выздороветь…

Миша все это слушает с жадностью – это и невероятно, и правда.

– Я права? – спрашивает Соня. Он кивает. – Не говори мне, что ты изобрел, Миша! Не говори мне этого… Ты все основательно обдумал и начертил… Надо быть очень внимательным, чтобы никто не украл у тебя чертежи, потому что своим изобретением ты добьешься счастья, Миша… ты станешь богатым и счастливым… Да, это здесь написано, все написано на твоей руке…

– Эко-клозет, – выдавливает из себя Миша.

– Что?

– Я изобрел эко-кло…

– Не надо! – говорит Соня резко. – Не продолжай! Я не хочу знать, что ты изобрел. Я знаю, что ты что-то изобрел, этого достаточно… Дай, посмотрю дальше… Ты пережил много несправедливости… много горя.

Миша едва сдерживается. Много горя! Она говорит, много горя. Господи, как все это невероятно.

– Но горе пройдет… ты будешь счастлив со своей любовью… тебе предстоят долгие странствия… одно поведет тебя через большую воду… в большой город… Смотри, все это можно здесь увидеть, на этих скрещивающихся линиях… Покажи-ка твою левую руку… Вот, пожалуйста, точно такой же крест! Да, огромный город на другом берегу моря… там живет…

– Моя двоюродная тетка…

– Ты не должен перебивать меня, Миша! – говорит Соня почти гневно. – Разве ты не видишь, как мне надо напрягаться и сосредоточиваться? Так что тише, я прошу тебя!

Миша кивает, вздыхает и кивает. Господи, как ему хорошо!

– Все будет не так просто и гладко… хотя все кончится благополучно. Будет много, много препятствий… и приключений, и опасностей…

– Опасностей?

– Замолчи, я тебя умоляю! Да, опасностей, дорогой, большие опасности ожидают тебя… уже скоро… все новые и новые… Я вижу женщин… одна очень красивая… и другая тоже красивая, но совсем не такая, как первая… Одной ты должен остерегаться… Я не могу сказать, какой… Я могу только сказать тебе, что ты преодолеешь все опасности, даже самые страшные, да, да, будет несколько очень неприятных случаев… Иногда тебе будет казаться, что пришел конец… Но смотри, вот эта длинная толстая линия! Это линия твоей жизни. Несколько раз она исчезает, как бы обрывается, но потом она продолжается… снова продолжается… Ты – человек, которого ожидают и большое горе, и большое счастье… А теперь слушай внимательно, что я скажу, Миша: даже самое большое несчастье, которое выпадет на твою долю, не сможет тебя сломить, при условии, что ты никогда не потеряешь мужества и никогда не перестанешь надеяться. Ты это понял?

Миша молча кивает.

– В жизни, собственно, есть только один грех, – говорит сумасшедшая с Белорусского вокзала, – вот он: потерять мужество и надежду. От этого зависит твоя жизнь, если ты их не потеряешь, то достигнешь всего, чего желаешь… – Появляется бутылка, Соня делает большой глоток, потом Миша, и Соня говорит:

– Поверь мне, Миша! Посмотри на мои ногти! Что ты видишь?

– Они грязные, – говорит Миша.

– Нет, – говорит Соня. – Они не грязные. Они посинели оттого, что я так сильно напрягалась. Они всегда от этого синеют, это все ложится на сердце, такое невероятное напряжение каждый раз. Я смертельно устала и больше ничего не скажу. Но теперь ты знаешь ответ, да?

– Да, – говорит Миша, потрясенный до глубины души, – теперь я знаю ответ. Как мне тебя отблагодарить? Как? Скажи мне, Соня! – кричит Миша, потому что рядом запели песню, красивую и печальную.

– Мне надо жить, дорогой, – говорит Соня, тоже громко. – И раз уж ты заговорил о деньгах… Мне надо совсем немного…

– Сколько ты хочешь?

– Раз ты приехал из Германии, – говорит Соня, – у тебя же есть несколько немецких марок…

– Сколько ты хочешь? – спрашивает он. – Сколько, Соня?

– Может быть, две немецкие марки?

– Две марки?

– Извини! Может быть, одну?

Миша достает свой кошелек и долго роется в нем, потом дает Соне десятимарочную купюру.

– Вот, пожалуйста!

– Спасибо тебе, – говорит она, пораженная. – Ты добрый человек. Это тоже принесет тебе счастье, то, что ты дал старой женщине столько немецких марок… Но только не забывай: ты будешь счастлив и с честью выдержишь все испытания, если ты никогда – повтори!

– Если я никогда не потеряю мужества и надежды, – говорит Миша.

27

Он стоит на широкой лестнице здания, где находится Управление виз и регистраций Министерства внутренних дел. Миша уже почти добрался до второго этажа, сегодня он должен дойти до окошек. Сейчас начало одиннадцатого, эта идея с номерами, думает Миша, была превосходной, и, исполненный уверенности, он улыбается человеку, стоящему рядом с ним, совсем близко, потому что на ступеньке стоят четверо в ряд. Человек приветливо улыбается в ответ, он тоже рад, что почти дошел до второго этажа. Конечно, Мише придется приходить сюда еще несколько раз, это ясно, сегодня он получит в лучшем случае анкеты для заполнения. Возможно, милиция снова пустит его переночевать в зал ожидания Белорусского вокзала, возможно, там соберется не слишком много бомжей, попрошаек и пьяниц!

От этой неопределенности его избавляют два невзрачных человека – толстый и тонкий. Они пробираются к Мише сквозь толпу, и толстый говорит:

– Пожалуйста, ваше удостоверение личности, гражданин! – В это время тонкий достает из кармана какую-то книжечку и открывает ее. Миша видит под прозрачной пленкой документ с фотографией тонкого и надпись: «Министерство государственной безопасности».

Обычный контроль, думает Миша беззаботно, здесь среди стольких людей, которые хотят выехать, нужно заранее разобраться, кто есть кто. Среди них ведь могли бы быть преступники, находящиеся в розыске, так что правильно, что за этим так следят.

Приветливый человек рядом с Мишей побледнел, все люди вокруг Миши побледнели, насторожились и слушают. Толстый тщательно разглядывает мишин паспорт, особенно фотографию, потом смотрит на тонкого и отдает ему мишин паспорт, тот разглядывает его с такой же тщательностью и сравнивает фотографию с Мишиным лицом, кивая при этом толстому, словно говоря: – Ну вот, так и есть.

– Это немецкий паспорт, – говорит Миша доброжелательно. – А я гражданин Германии и посещал здесь своего старого друга и его семью. Вот видите, въездная виза.

– Мы это видим, профессор Валентин Волков, – говорит тонкий. – Первоклассная подделка. Немецкий паспорт. Вы видимо, считаете, что нас можно провести.

– Господа, – говорит Миша, – вы заблуждаетесь. Я не Валентин Волков и совсем не профессор. Меня зовут Миша Кафанке, как это написано в моем паспорте, и он не поддельный, а настоящий.

– Ну, конечно же, господин профессор, – говорит толстый. – Вы не Валентин Волков, иначе у вас был бы русский паспорт на имя Валентина Волкова, а не немецкий на имя Миши Кафанке.

– Вот именно, – говорит Миша с обаятельной улыбкой. Понятливые люди, недоразумение разъяснилось.

Видимо, нет.

– Пожалуйста, пройдемте с нами, – говорит тонкий.

– Что?

Вместо ответа оба господина берут Мишу под руки, спускаются вниз по лестнице, выводят на улицу и сажают в черный автомобиль, который ждет у входа с третьим человеком за рулем. Дверь захлопывается. Миша сидит на заднем сиденье между тонким и толстым, и тонкий говорит:

– Давай, Федор!

Машина трогается с места.

– Н-н-но, – начинает Миша потрясенно. Как всегда в минуты сильного волнения, он заикается и сильно сопит. Затем он внезапно прекращает сопеть, потому что вспоминает о том, что предсказала ему гадалка Соня, – как много трудностей и неприятностей лежит на его пути к счастью. Черт побери, действительно колдунья! Стоило ей прочитать это у него по руке, и вот уже начинается! Однако Миша полон надежды, так как Соня сказала еще, что он выйдет невредимым из всех приключений и опасностей, если только не потеряет мужества и надежды, а он их никогда не потеряет, это он решил твердо.

– Это, – говорит тонкий, – просто невероятно, за каких дураков нас держат некоторые люди. Прямо обидно. Да к тому же еще такой выдающийся человек, как вы, профессор Волков.

– Меня зовут не…

– Да, – говорит толстый, – это мы уже слышали, не надо все снова, пожалуйста, профессор Волков! За последний месяц мы задержали в этом здании троих таких же, как вы, ученых-шпионов. Правду говорят, что мозг, подобный вашему, обнаруживает совершенно специфические признаки – в полоску, как зебра, то круглый дурак, то гений. – И он вяло смеется тремя отдельными звуками: ха, ха, ха.

И так же – ха, ха, ха – смеется тонкий.

Теперь они едут очень быстро.

– Это большой скандал, – говорит толстый серьезно. – Скандал? – спрашивает он сам себя. – Ах, если бы! Это преступление против человечества, то, что вы хотели совершить, профессор Волков! Это доказывает, что совести у вас – если она вообще есть у вас и вам подобных – существенно меньше, чем у растлителей детей. Печально, очень печально. Ну, ладно, в последнее время вы не получали зарплаты, но разве это основание для того, чтобы предавать свою страну и предлагать себя вместе со всеми секретными сведениями врагам?

– Я-а-а… – начинает Миша, которого тонкий крепко держит за руку, между тем как толстый берет его пластиковую папку, открывает ее и достает светокопии.

– Я-а-а… – начинает опять Миша.

– Пожалуйста, не надо театра, профессор! – говорит тонкий и строго смотрит на него. – Вы первоклассный ученый-ядерщик! Блестящий ум! Это значит, что действительно грандиозные идеи почти всегда приходят в голову ученым, которым нет еще тридцати. Так же было с вами. Ваша идея установки по обогащению плутония… – Он замолкает, потому что тонкий развернул один из чертежей и протягивает его коллеге. Тот долго, молча уставившись, смотрит на терморегуляторы, Мишину гордость, и, наконец, говорит: – Мне кажется, это уж чересчур, профессор, что вы таскаете с собой чертежи. Какая беспечность!

– Это чертежи моего изобретения! – старательно растолковывает Миша. Конечно, теперь все разъяснится очень быстро. – Я изобрел биотуалет – экологический клозет, а не установку по обогащению плутония, господа.

– Ах, вот как, – говорит тонкий, – это клозет! Как же глупо с нашей стороны, что мы сразу не догадались! Вы должны извинить нас, профессор, мы всего лишь невежественные, тупые сотрудники госбезопасности. Почему вы носите с собой эти чертежи – это выходит за рамки нашего понимания, но наверняка поймут другие ученые-ядерщики. Вы сможете объяснить это им в спокойной обстановке.

– Я не ученый-ядерщик, господа. Я – сантехник, – возражает Миша, все еще улыбаясь. Просто фантастика, как быстро начинает сбываться то, что предсказала эта Соня. Еще никогда 10 марок не удавалось вложить лучшим образом!

– Конечно, профессор Волков, – говорит тонкий, пока толстый бережно складывает чертежи и засовывает их обратно в полиэтиленовую папку. – Вы сантехник. Но сейчас вы арестованы. Не волнуйтесь и не делайте резких движений! Это в ваших интересах. Сопротивление бессмысленно.

Конечно, думает Миша. Разве Соня не предсказала, что меня ожидают большие неприятности? Так что смелее! Теперь необходимы мужество и надежда, надежда и мужество.

28

Давненько я не бывал в камере, думает Миша.

Та, в которую его поместили, больше, чем любая в димитровском сельсовете. Она для двух человек. Один уже находится там, когда серьезные господа в штатском просят Мишу войти, и затем тихо закрывают за ним дверь и запирают снаружи на несколько запоров.

Миша вежливо здоровается со старожилом камеры, лежащим на нарах, и представляется ему с доброжелательной улыбкой:

– Добрый день, меня зовут Михаил Олегович Кафанке. Мне очень жаль, что я вынужден вас беспокоить. Мне сказали, что здесь нет больше свободных мест, все переполнено, у них от работы голова идет кругом.

Человек бросает печальный взгляд на Мишу и говорит:

– Значит, вас тоже поймали, коллега.

– Почему тоже?

– Ну, – говорит человек и встает, чтобы пожать Мише руку (у него крупная фигура и очки в роговой оправе, высокий лоб, лицо, излучающее ум, интеллектуал, думает Миша благоговейно), – потому что я тоже физик-ядерщик. Меня зовут Виктор Алехин.

Алехин! Мишу словно током ударило. Этого мужчину зовут Алехин – так же, как величайшего шахматиста, невероятно! У шахматиста было имя Александр, но что это меняет? Он тоже был русский, фамилия – это знак. И Миша тут же устраивает очередную маленькую игру в заклинания: раз его зовут Алехин, значит, я выберусь целым и невредимым из этой переделки. Это счастливый случай.

– Рад познакомиться с вами, профессор Алехин, – говорит Миша и пожимает ему руку.

– Я тоже рад, профессор Волков, – говорит Алехин, – рад и преклоняюсь перед вашим талантом, профессор Волков. Я читал ваши публикации. Вы – гений, вы – гордость нашей науки!

Миша думает: либо этого Волкова в России действительно знает каждая собака, либо этот Алехин провокатор, и его специально поместили в эту камеру, чтобы он меня разговорил. И в том, и в другом случае у них ничего не получится, теперь, когда одно за другим сбывается все то, что гадалка Соня вычитала из моей руки.

И он говорит мягко и любезно то, что говорил в течение последнего часа уже много раз, а именно:

– Я не профессор Волков.

– Конечно, вы не профессор Волков… – говорит Алехин. – Вы… как вы сказали?

– Михаил Олегович Кафанке.

Ремень они у меня отобрали, галстук, ботинки, чтобы я не мог причинить себе никакого вреда и не повесился на шнурках. Теперь на мне тапочки. Старые тапочки, многими уже ношенные. Вонючие. У Алехина такие же, старые, тоже воняют, и галстука и ремня тоже нет.

– Красивое имя вы себе подобрали, – говорит Виктор Алехин, – я называл себя Борисом Найденовым, прежде чем они меня схватили. – Он глубоко вздыхает. – Не повезло! У меня было приглашение индийского правительства. Договор уже подписан. 15 тысяч долларов ежемесячно. Вилла рядом с Дели, бассейн внутри, бассейн снаружи, крытый и открытый теннисные корты, шофер, автомобиль, прислуга, просто рай для научных исследований. И у меня уже была виза! Они вытащили меня из самолета, за пять минут до отлета, несмотря на мои первоклассно подделанные документы. Тут усомнишься в том, что Бог существует, а?

– Ну, – говорит Миша, – в этом многие сомневаются, но вы-то по крайней мере действительно физик-ядерщик, профессор Алехин. А я нет. Я жестянщик. Как вам нравится такая милость Бога? – И он садится на свободные нары. Они такие же жесткие, как в Димитровке, но это, говорят, полезно для позвоночника.

– Конечно, конечно, – говорит ученый-ядерщик в роговых очках. – Жестянщик с фальшивым паспортом на выезд.

– Мой паспорт настоящий, – говорит Миша мягко. – Меня действительно зовут Миша Кафанке, а что касается выезда, то я действительно хочу выехать из России, потому что боюсь антисемитизма.

– Как? Вы еврей?

– Наполовину. Но для людей, которые не выносят евреев, это одно и то же, а евреев многие терпеть не могут. Там, откуда я родом, в Германии, шесть миллионов были уничтожены.

– И поэтому вы уехали оттуда в Россию?

– Да, и чтобы посетить моего друга. Я хотел остаться у него, но потом на заборе стали писать «Евреи – наше несчастье», а меня обзывать жиденком, и я понял, что надо уезжать. У меня, видите ли, в Нью-Йорке есть двоюродная тетка, и к ней…

Алехин глубоко вздыхает и говорит:

– Профессор Волков, вы не могли выдумать более идиотской истории?

– Это правда, профессор Алехин!

– И вы хотите, чтобы это прошло. Ничего не выйдет!

Миша начинает волноваться:

– Что значит «не выйдет?» Почему? У меня даже были с собой чертежи моего изобретения, когда они меня арестовали.

– У вас… Боже всемогущий! У вас были чертежи…

– Ну да. Моего эко-клозета. Я создал унитаз, благоприятный для окружающей среды, в котором все без исключения продукты выделения перерабатываются в высококачественный гумус и…

– Нет, – говорит Алехин и мотает головой. – Нет, нет и нет, я не могу этого слышать! – Он бежит к двери, барабанит по ней кулаками и кричит: – Выпустите меня отсюда! – Однако никто на его стук не обращает внимания. Алехин прислоняется к двери, смотрит на Мишу печально и говорит:

– Вам действительно пора перестать.

– Что я должен перестать?

– Разыгрывать сумасшедшего. Здесь не шутят. Здесь вам не дадут заключение о невменяемости. Вас без церемоний поставят к стенке. Неужели вы этого хотите?

– Нет, – говорит Миша смиренно. – Вы правы. Но что мне делать?

– Профессор Волков, – говорит Алехин, – вы можете сказать правду по крайней мере мне, коллеге. Может быть, я помогу вам найти выход…

– Но я и говорю вам правду! – Миша все понимает и успокаивается. (Шпион, дурак!)

29

– Чрезвычайно опасный тип, – говорит майор Рыбачев капитану Слепину в комнате для прослушивания, где этот разговор записывается на пленку и слышен через динамик.

– Алехин делает все, что может, – говорит Слепин, пока двое в камере продолжают говорить.

– Действительно, – соглашается Рыбачев. – Это может тянуться еще несколько дней. Алехину обещано, что его не расстреляют, если он доведет Волкова до признания. Алехин очень старается. Но у него просто нет никакого шанса против этого Волкова. Стальные нервы. Такой не сдастся.

– В чем дело, почему вы вдруг замолчали? – доносится из динамика голос Алехина.

– Я сейчас представил себе, что я космонавт, – отвечает голос Миши.

– Какой космонавт?

– Вы же знаете, профессор Алехин. Который в течение одиннадцати месяцев летает вокруг Земли на орбитальной станции «Мир». Один.

– Слушай внимательно, Петр, – говорит Рыбачев.

– …шестнадцать восходов солнца, шестнадцать закатов, шестнадцать дней проходят для него за одни сутки, потому что он облетает вокруг Земли за полтора часа. – Тоска слышится в мишином голосе. – Когда он стартовал, был Советский Союз, и Горбачев был у власти. Теперь? Теперь Советского Союза нет, и у Горбачева нет больше никакой власти. Знает ли космонавт об этом? Как вы думаете, профессор Алехин? Сказали ли ему об этом? Говорят ли ему вообще о чем-нибудь таком с Земли?

– Ну, только нам с вами, в нашем положении, думать об этом!

– В последнее время я постоянно думаю об этом человеке, – слышат оба офицера службы безопасности мишин ответ. Теперь он говорит тише.

– Он играет с Алехиным в кошки-мышки, хитрая лиса, – ворчит Рыбачев.

– Невероятно, – говорит Слепин. – Крепкий орешек.

– Наверное, этот космонавт вообще ничего не знает. Наверное, они не сказали ему ни слова о том, что происходит, – рассуждает Миша. – Они не могут спустить его вниз.

– Почему? – недоумевает Алехин, его голос звучит неуверенно и смущенно. Вот о чем он думает! Может быть, он и впрямь сошел с ума, этот Волков? И я в одной камере с сумасшедшим? А если он придет в бешенство и набросится на меня…

Миша не приходит в бешенство. Он очень робкий и задумчивый человек.

– Они не могут спустить его вниз, – объясняет Миша вежливо, – потому что космодром Байконур, откуда управляют полетом, находится в республике, которая не подчиняется Ельцину. Все инженеры и техники там бастуют. Они не получают зарплаты вот уже много месяцев. И вот из-за этого космонавт, один-одинешенек, продолжает свой полет по орбите, – размышляет Миша, и теперь в его голосе еще больше тоски. – Но по крайней мере никто не может причинить ему зла, понимаете, профессор Алехин? Он счастливый человек. Есть такие люди, которым просто не везет. Я один из них. А тот, там наверху, он хочет назад, на Землю, сумасшедший! Нет, нет, конечно, они не сказали ему, что здесь творится…

30

– Я должен предупредить вас, что вам грозит расстрел, – говорит следователь Юрий Ежов две недели спустя после мишиного ареста, утром 22 апреля, это опять среда. Светит солнце, и уже очень тепло, очень тепло для конца апреля.

– Мне кажется, господин следователь, что это слишком суровое наказание, – отвечает Миша мягко. За прошедшие две недели у него было много бесед с Ежовым, и Миша считает его корректным и вежливым человеком. – Особенно для того, кто абсолютно невиновен!

Ежову 51 год, он высокий и стройный, страстный игрок в теннис. Каждое утро перед службой он тренируется в течение часа и регулярно занимается этим еще час после работы. Его карие глаза блещут здоровьем, на его по-детски беззаботном лице всегда играет здоровый румянец. Следователь Юрий Ежов – очень веселый человек, он любит пошутить. Он смеется по любому малейшему поводу, вот и сейчас тоже.

– Абсолютно невиновен! – говорит он, смеясь и показывая красивые белые зубы. – Невиновен, да еще и абсолютно. В самом деле, профессор Волков, вы большой шутник!

– С вашего позволения, господин следователь, невиновен, – говорит Миша с чрезвычайным смирением, потому что последние две недели сделали его еще смиреннее, чем он был до сих пор. Хотя не было такого, чтобы кто-нибудь хоть один-единственный раз косо на него взглянул, резко с ним обошелся, уже не говоря о том, чтобы его истязали.

Напротив: уже на второй день он получил просторную одиночную камеру и вдоволь хорошей еды, так что он даже прибавил в весе на три кило по сравнению со временем своего ареста. Целыми днями ему приходится иметь дело с физиками-ядерщиками, а также с экспертами по устройствам санитарного назначения, объяснять и обосновывать для них каждую деталь: зачем эко-клозету такой мощный металлический каркас, из-за чего он выглядит как ракета, стоящая на хвостовом оперении? Зачем у него газогенератор? Для чего нужны абсорберы? Каким образом при помощи микроорганизмов получается гумус? Миша терпеливо объясняет это им снова и снова, но ему не верят.

Следователь Ежов вдруг перестает смеяться над тем, что Миша уверяет его в своей невиновности, да еще абсолютной, и сурово говорит:

– Профессор Волков, я обвиняю вас в государственной измене, попытке бегства из страны и в убийстве, совершенном вами лично или при участии сообщников.

– Вы сказали – убийство, господин следователь? – спрашивает Миша, прищурившись.

– Я сказал – убийство, профессор Волков.

Широкие золотые лучи солнечного света падают в комнату, тысячи пылинок танцуют в них. Здание следственного отдела и тюрьма находятся на окраине Москвы, в парке. В ветвях деревьев щебечут птицы, блестит молодая листва, потому что ночью прошел дождь, зарешеченные окна открыты, ах, этот душистый лесной воздух!

– Кого же я убил, господин следователь?

– Ну, конечно, этого Мишу Кафанке, профессор Волков.

В партии Дарга – Боуместер (встреча команд Голландия – ФРГ, 1959) белые сдались на 40-м ходу. Черные атаковали короля белых по линиям f и g. Значит, в атаку, Миша!

– Но я ведь и есть тот самый Миша Кафанке, господин следователь!

– Ну, профессор Волков, это уже более чем скучно. Не начинайте всего этого сначала, я прошу вас! Кто вы, это хорошо известно.

– Да, если это хорошо известно, тогда простите, господин следователь. Я ведь все еще считаю, что я и есть Миша Кафанке. Не сердитесь на меня за это!

– Не сердитесь? Мы здесь должны судить о вас по чисто юридическим основаниям, свободным от идеологической предвзятости, страха или гнева и не ради какой-либо выгоды.

– Я знаю, господин следователь, я это знаю. – Миша сопит. – А как, скажите, пожалуйста, я себя – нет! – как я его убил? И зачем?

Он точно знает, зачем, этот изобретатель, думает Юрий Ежов. Конечно, он знает, зачем только он тянет! Так я ему объясню еще раз, чтобы он потом не жаловался на то, что ему не все сказали. Но с этим надо кончать.

– Вы сделали важное изобретение, – говорит Юрий Ежов. – Начнем с этого. Сделали?

– Да, господин следователь.

Птицы в парке, как дивно они поют…

– Хорошо. И вы хотите покинуть Россию. Это тоже верно?

– Это тоже верно, господин следователь.

– Превосходно. С вашим… изобретением, конечно.

– Конечно, господин следователь.

Тирли-тирли.

– По этой причине вы пошли в УВИР Министерства внутренних дел за выездной визой и заняли там очередь, чтобы получить эту визу. Правильно?

– Правильно, господин следователь.

Защита Грюнфельда, безусловно относящаяся к самым интересным, делает возможной гораздо более оживленную игру фигурами, чем большинство королевских защит, так как в ней значительно раньше открываются вертикали. Теперь только не терять мужества и надежды!

– И у вас были с собой, когда вы пришли ходатайствовать о выездной визе, светокопии планов календарного графика выступлений Бориса Беккера в Уимблдоне – простите, профессор Волков, Борис Беккер – мой кумир, вот я и оговорился. – У него плохо пошли дела! В последнее время он потерпел ряд поражений. Говорят, он страдает от депрессии. Может быть, вы, из Германии, знаете об этом подробнее?

– К сожалению, нет, господин следователь.

– Я так беспокоюсь… Гррр-ррррм! Так о чем мы? Ах, да, вспомнил: у вас были с собой светокопии вашего изобретения – эко-клозета, – когда вы пришли ходатайствовать о выездной визе?

– Разумеется, были, господин следователь. Минуточку! – Миша сильно сопит. – Вы сказали – эко-клозета? Но все эксперты придерживались мнения, что речь идет о светокопиях установки по обогащению плутония!

– Недолго.

– Что недолго?

– Они придерживались этого мнения. Потом они установили, что это мнение было ошибочным. Конечно, речь идет об эко-клозете.

– Э-э-это они действительно так считают? – Если припомнить, сколько великих шахматистов сошли с ума…

– Ну, разумеется, профессор Волков. Не надо держать нас за идиотов! Не будете же вы таскать с собой светокопии вашей установки по обогащению плутония! Это было бы действительно чистым безумием!

Чистым… Он сам это говорит! Вот чего я всегда так боялся, – сойти с ума!

– Хорошо, господин следователь, моего эко-клозета. Но где же тогда чертежи установки по обогащению плутония?

– Ну, где же еще? В вашей голове, дорогой мой изменник родины!

Тут уже не поможет надежная, но несколько пассивная защита Стейница, названная так в честь величайшего мастера XIX века – он тоже окончил свою жизнь душевнобольным. Всего наилучшего!

– Ага, в его голове.

– Не в его голове. В вашей голове, профессор!

Тут можно не слушать дальше. Тут нужно быстро спросить:

– Но откуда у него чертежи эко-клозета? Пожалуйста, заметьте, хотя я говорю «он», я имею в виду, конечно, «я», потому что я не он.

– Давайте не будем больше спорить, профессор. Вы – профессор Волков, и вы понесете кару за свою измену. Ваши знания вы хотите продать за бесценок за границей, вы – человек без родины, у вас нет ничего святого.

Все это нам было уже известно. Психоанализ не помогает. Возможно, поможет интонация так называемой классической иронии? Попробуем-ка:

– Откуда у меня чертежи эко-клозета, это нам еще не известно, насколько я понимаю?

– Положим, нам это известно, но вы-то знаете это наверняка. У вас они от бедного Миши Кафанке.

Он говорит – бедного Миши Кафанке. Как он прав. Я действительно бедный Миша Кафанке. Из огня да в полымя.

– Поэтому вы его и убили.

– Кого, господин следователь?

– Кафанке.

– Кафанке? Зачем?

– Чтобы завладеть его паспортом, его документами и изобретением.

– Ага.

Тирли-тирли.

– Слава Богу, у нас в России есть обязательная прописка. На основании документов и бланка прописки этого несчастного Миши Кафанке мы смогли быстро установить, откуда он приехал.

– Это вы смогли быстро уста… – Ой-ой-ой! Конечно, они это смогли! Только бы, ради всего на свете, они не втянули сюда еще Ирину и ее семью. Этого бы я не вынес. Это было бы слишком чудовищно.

– В течение одного дня было точно установлено: Миша Кафанке жил в Димитровке. Это подмосковное село. В семье Петраковых. Кафанке приехал из Германии. Там он познакомился с лейтенантом Советской Армии Львом Петраковым. Они были друзьями. Кафанке приехал, чтобы погостить у своего друга… Это бесстыдство с вашей стороны, чтобы я вам все это еще раз объяснял! Вы сами это знаете лучше всех. Вы – или ваши соучастники – убили этого несчастного человека. Это был для вас счастливый случай, решение ваших проблем с выездом из страны. В самом деле, нечего держать меня за идиота!

– Чего нет, того нет, господин следователь!

– Чего нет?

– Того, господин следователь, что я держу вас за идиота! Как же я убил Мишу Кафанке?

Тирли-тирли. Взгляд Юрия Ежова блуждает по восхитительной молодой листве за окном. Милая моя родина, думает он и говорит:

– Задушили, утопили, закололи, отравили, повесили, переехали машиной, расчленили, сожгли, растворили в кислоте – мало ли возможностей?

– Н-да, господин следователь, вы правы, есть много возможностей. Мне известны еще несколько.

– Я в этом не сомневаюсь.

– Так, значит, я это сделал либо в одиночку, либо с кем-то другим?

– Это вам тоже известно лучше. Предположительно, с другими. Поэтому вы здесь, в изоляторе службы госбезопасности.

– Почему?

– Чтобы другие не могли вас вызволить.

– Ах, да, конечно. Глупый вопрос.

– Я уже сказал вам, нечего держать нас за идиотов!

– Вы сказали это, господин следователь. А когда было совершено преступление? – Остановимся на классической иронии. Расстрелян я буду в любом случае, так что надо хотя бы развлечься!

– В период с того момента, когда Миша Кафанке ночью тайно покинул Димитровку, и до того момента, когда вы явились в УВИР за выездной визой. Когда вы были там арестованы, наши сотрудники обнаружили у вас жетоны камеры хранения на Белорусском вокзале. Поехали туда. Получили три чемодана с одеждой и обувью Миши Кафанке. Включая вешалки с его именем. Это для вас достаточная точность?

– Точность достаточная, господин следователь. Вот, значит, как был убит Миша Кафанке. Да, да, как смерть подстерегает человека… кому я это говорю?

– Вы умный противник и, как таковой, заслуживаете уважения. (На Всероссийском открытом теннисном турнире юристов мне надо играть с дальней линии. И с моим устрашающим ударом слева, конечно.) Неделями ваши соучастники – которых мы скоро задержим, не сомневайтесь, – и вы следили за бедным Мишей Кафанке, который очень похож на вас. Днем и ночью не спускали с него глаз, это точно. Вероятно, даже снимали кинокамерой. Чтобы изучить, как он ходит, сидит, говорит, ест, просто все. Возможно, что вы виноваты даже в антисемитской мазне на доме Петраковых в Димитровке, чтобы Кафанке испугался и бежал.

– Гм.

– Вам больше нечего на это сказать?

– Собственно, нет, господин следователь. Значит, чтобы подвести итоги: у этого профессора Волкова, прошу прощения, нет родственников, так же, как и у меня?