Текст книги "И даже когда я смеюсь, я должен плакать…"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 36 страниц)

4

Клавдия пристально смотрит на маленького человека. Про Мишу Кафанке можно сказать, что это – очеловечившийся представитель одной из наиболее популярных пород собак – бассетов, о которых подробно рассказано в атласе кинолога «Собаки мира», широкоформатном четырехцветном издании в 900 страниц. На странице 152 написано следующее: «Бассет так же, как такса или гончая, приобрел необычайную популярность в качестве семейной собаки. Это привело к тому, что его часто используют в рекламных кампаниях. К примеру, собака-символ домашних тапочек – это бассет, и кажется, что его мягкая, печальная, симпатичная морда способна помочь продать массу обуви. Большие меланхоличные глаза бассетов не имеют себе подобных в животном мире… Все любители бассетов помешаны на этой породе.» Да, так и написано, буквально, напротив портрета бассет-хаунда на целую страницу, и кто увидит это изображение, тот сразу становится помешанным на бассетах. Эти глаза бесконечной глубины! Это изможденное лицо (не морда)! Эти огромные висящие до земли уши, только половина длины которых доходит до подбородка! У бассета карие глаза, коричневые висячие уши, а морда – бело-коричнево-бежевая. Собака смотрит на вас так добродушно и мягко, так мудро и преданно, как ни одна другая собака, а ее «мелодичный голос звучит для всех истинных друзей бассетов как музыка вышних сфер…». И так на протяжении многих страниц, хочется цитировать снова и снова, и все-таки, все, что касается симпатии и привязанностей, к Мише Кафанке, этому очеловечившемуся представителю столь популярной породы собак, к сожалению, не имеет никакого отношения. Загадочен мир, непостижима душа человека!

5

Пока Клавдия рассказывала, Миша запер входную дверь, повесил на дверную ручку табличку с надписью «Закрыто», и все трое вышли во двор за магазином. Теперь они сидят на бортиках ванн, а вокруг них нагромождены в три, четыре, а то и в пять рядов другие ванны, унитазы, умывальники и биде, и некоторые из них напоминают произведения искусства, которые Сенат Западного Берлина скупил у прогрессивных дам и господ по нескольку сотен тысяч марок за экземпляр в 1987 году по случаю празднования 750-летия города. Миша и дети этого не знают, они никогда не видели этих произведений искусства, потому что в 1987 году еще были Стена и запретная зона, и не было Единого Отечества, и даже речи о нем не было.

В те давние времена, до воссоединения в условиях мира и свободы, случалось много курьезов. Например, этот приказ одного западногерманского газетного магната своим редакторам употреблять во всех газетах название ГДР исключительно в кавычках – «ГДР», что должно было создать впечатление, будто на Востоке принципиально неделимой Германии не было вовсе никакой ГДР, а речь идет лишь о банде преступников, которая там хозяйничает и утверждает, что ГДР существует.

После того как Мартин и Клавдия закончили рассказывать, перебивая друг друга, в загроможденном дворе на некоторое время воцарилась тишина, где-то далеко, на поле среди руин, где стоят лишь несколько мертвых изувеченных деревьев, было слышно пение птицы. Но, судя по пению, птица была такой же унылой, как Клавдия, Мартин и человек-бассет. Обращаясь к нему, Мартин заканчивает свой рассказ:

– …А теперь я только хотел бы узнать, кто из наших родителей был в Штази.

Миша Кафанке молчит и внимательно разглядывает свое крошечное радио. На аппарате написано TIME – это подарок от самого крупного рекламного журнала в мире, дарящего такие штуки каждому, кто находит для него нового абонента. Миша не находил нового абонента для «TIME», но сразу же после разрушения Стены он ездил в Западный Берлин, потому что ему снова сильно приспичило. Кто-то сказал ему, что на улице 17 июня есть отличное место, и там шикарные девочки, и не очень дорого. И там, между Колонной Победы и Набережной Соляных Складов, он выбрал себе девушку, которая держала в руке маленькое радио и слушала музыку, как раз «Серенаду лунного света». Миша спросил, сколько, и она ему ответила, в DM конечно, а потом они пошли в парк, где кругом валялись и висели на ветках презервативы, жуткое зрелище. Девушка оказалась необыкновенно милой и нежной, такие ему еще не попадались, он так восхищался ею, что, когда он платил, заранее, конечно, она подарила ему радиоприемник. Правда, позже обнаружилось, что она стащила все его деньги, но радио она ему оставила, и это было с ее стороны так гуманно, что Мише этого не забыть.

– Господин Кафанке! – это Клавдия, она громко повторяет обращение.

Человек-бассет вздрагивает.

– Да?

– Что вы думаете об этом, господин Кафанке?

– Сначала родители, потом дети. Даже детей не могут оставить в покое, – бормочет он горестно. Конечно, он не вислоух, как бассет, но все же у него органы слуха непомерно велики, а его нос гораздо более выдающийся, чем большинство носов, которые можно встретить у людей, и еще он часто сопит, будто принюхивается, а его глаза – ах, Мишины глаза. Есть в них что-то верное и печальное, кроткое и преданное, – бассет, именно бассет, с его коренастой коротконогой фигурой.

– Даже детей, – говорит он еще раз и печально качает головой. – Скверно. Хуже не бывает.

– Действительно, – говорит Клавдия и хватает Мартина за руку, и теперь они снова влюбленная пара, они принадлежат друг другу «Like the Sand and the Sea», они не должны злиться друг на друга, потому что ни один из них не виноват в сложившейся ситуации. И снова Клавдия смотрит на Мишу своими прекрасными глазами, совсем как взрослая женщина, и говорит:

– Поэтому вы должны нам помочь, господин Кафанке.

Миша нервно вскакивает с борта ванны, отступает на два шага и кричит:

– Помочь? Потому что ваши родители были в Штази?

Это ужасное слово, которое может сделать человека больным или сумасшедшим, может принести только несчастье и боль, преследовать, мучить, довести до самоубийства. Это как гигантская опухоль у страны, которую редакторы по приказу хозяина-издателя упоминают только в кавычках, чтобы все знали, что такой страны не существует. А теперь изо дня в день все больше и больше людей на своем горьком опыте узнают, что и страна, и ее Штази существовали, да еще как!

– Очень хорошо, – говорит Миша, – еще десять минут назад мы не были с вами знакомы! Вы сваливаетесь как снег на голову, я вас выслушиваю, – к сожалению; надо было бы выставить вас за дверь, – а теперь вы требуете, чтобы я вам помог. Помог! – повторяет он, пинает ногой ванну «Brilliant» и говорит с горечью:

– Господи Боже, вы здесь совсем не по адресу!

– Почему, господин Кафанке? – спрашивает Клавдия.

– Потому что я не могу помочь ни одному человеку на свете, – говорит человек-бассет, – даже себе самому.

И невидимая птица на поле среди руин на одном из мертвых деревьев кричит «кивит! кивит! кивит!», что значит: «Это так! Это так!»

– Ну, вот, – говорит вдруг Мартин (он приходит на помощь Клавдии; как и она, Мартин сразу заметил, что они попали к такому человеку, который никому не сможет отказать, и раз уж ему самому так плохо живется, он поможет, главное, сейчас не отступать, он вот-вот поддастся, только взгляните в его глаза!), – ну, вот, господин Кафанке, у меня с собой только карманные деньги, но я держу пари на десять марок, что вы можете нам помочь и сказать, как нам, несмотря на всю эту историю, можно было бы остаться вместе и любить друг друга. – Он смеется чересчур громко и радостно. – Я ставлю десять марок.

– Ты их уже проиграл, – говорит Миша и садится, потому что его колени начинают дрожать от бессилья и отчаянья. Эти двое любят друг друга, думает он с завистью. Такие юные, и уже такая любовь. Что же происходит? Как только двое начинают любить друг друга, другие эту любовь пытаются уничтожить. Ненавидеть друг друга люди могут сколько угодно, да, ненавидеть они обязаны, это хорошо, это правильно, эта обязанность возложена на них власть имущими. А любить? Доживем ли мы до того времени, когда люди будут любить друг друга? – думает Миша.

– Как это я их уже проиграл?

– Так, – говорит Миша, – потому что я понятия не имею, что в этой ситуации можно сделать наверняка, я слишком мало в этом разбираюсь, в том, что касается… – Он замолкает и начинает разглядывать свои ногти.

– Чего касается? – спрашивает Мартин.

Миша молчит.

Клавдия очень тихо и осторожно спрашивает:

– Того, как быть вместе и любить?

Миша кивает.

– Но вы же взрослый! – говорит Мартин (только не отступать!). – Все взрослые в этом разбираются. Моя мама всегда говорила, без любви жить нельзя.

А Миша молчит.

– Ведь у каждого есть кто-то, кого он любит.

Миша не двигается.

Клавдия спрашивает так тихо, что ее едва слышно:

– У вас никого нет?

Миша молча смотрит на грязную лужу.

– Извините, господин Кафанке, – шепчет Клавдия, – простите, пожалуйста.

– Моя мама… – начинает Мартин, но Клавдия решительно качает головой, это значит: спокойно! Мартин вовсе не спокоен и совсем уж не так деликатен, как Клавдия. Этот Кафанке, конечно, хочет смыться, он просто не хочет быть втянутым в какое-то дело со Штази, а что будет с нами?

– Моя мама, – громко говорит Мартин, – значит, она не права, господин Кафанке? Вы ведь живете! Разве можно жить без любви?

– Да, – говорит человек-бассет и опускает голову, словно чего-то стыдится. И снова в большом дворе, заваленном ваннами, унитазами и умывальниками, воцаряется невероятная, бесконечно долгая, невыносимая тишина. Наконец, Мартин не выдерживает, он начинает ходить взад-вперед, на душе у него тяжело. Что теперь делать, у Кафанке такой вид, будто он никогда больше не заговорит, черт его возьми. Я должен что-то сказать, обязательно, не может быть, чтобы так все кончилось, думает Мартин, и он говорит первое, что приходит в голову, неважно что, главное сейчас – продолжать говорить, главное – не сдаваться:

– Господин Кафанке, гм… хм! Я вас все время хочу спросить…

– Да? – произносит Миша и тоскливо смотрит на него.

– Что это за штука, на которой вы сидите?

– Что? – спрашивает Миша озадаченно.

– То, на чем вы сидите, это что?

– Это биде, – говорит Миша.

– А! – говорит Мартин восхищенно. Ага! Он снова говорит! Дальше! Вперед, скорее! И он быстро продолжает:

– Это я прочитал на нем, что это биде «Princess». Но что это такое, биде «Princess», господин Кафанке?

6

Мартину удается его трюк, и человек-бассет объясняет, шумно втягивая воздух носом, очень сдержанно, но все же исчерпывающе, что это устройство, предназначенное для интимной гигиены тела. Правда, он чересчур охотно уходит от пошлой реальности в дебри санитарии. Клавдия поняла намерения Мартина, оба слушают внимательно, с интересом, и после того, как Миша разъяснил все достоинства биде, он – ура! – плавно переходит к разговору о современных унитазах…

– …у них больше нет сливного бачка с поплавком сверху, и нет металлической цепочки с фарфоровым или пластмассовым шариком, – это новые унитазы – новые! На Западе они существуют еще со времен Аденауэра – у них бачок с водой вмонтирован под сиденьем, и кнопка или клавиша, которая открывает воду, тоже вмонтирована, так что ее зачастую даже не видно, так это хорошо сделано. – Сопение. – Есть даже такие унитазы, в которых сначала все смывается теплой водой абсолютно дочиста, а потом высушивается потоком теплого воздуха, так что никакой бумаги больше не нужно! – Миша улыбается, как в чудесном сне. – Таких у меня нет, эти не для нас, но они существуют! Вы даже не представляете себе, что только бывает!

– Значит, у нас, у нас дурацкий старый бачок над крышкой…

– Здесь почти у всех еще этот дурацкий бачок, Мартин. Почему? Потому что мы отстали от нормальной жизни, все тратится на вооружение, только у слуг народа в Вандлице, у них были современные унитазы, я их сам видел. Но теперь, поскольку мы живем при демократии и в Едином Отечестве, нужно покончить со сливными бачками, металлическими цепочками и всей этой старой рухлядью. Теперь у нас должно быть все новейшее из нового, например, ванны «Whirlpool» – вихревые. – Тут голос Миши, иссякнув, затихает, и сам он вдруг оседает, печально и безнадежно глядя на грязь во дворе.

– Это же для вас замечательно! – не давая затянуться паузе, кричит Клавдия.

– Замечательно, – повторяет он. – Замечательно?

– Ну да, ведь в вашем магазине вон какими большими буквами написано: «Наконец-то жить станет лучше!» Разве нет? Со всеми этими вещами, которые у вас есть для того, чтобы наконец жить лучше. Унитазы и ванны, стиральные автоматы и все это – у вас же это раскупят нарасхват.

– Не-а, – произносит человек-бассет и печально сопит.

– Не-а? – спрашивает Клавдия озабоченно.

– Не-а, – повторяет бассет. – Я же сказал, «нужно покончить», заметь. Нужно покончить, и все должно было бы раскупаться, а это вовсе не значит, что так и будет! И оно совсем не раскупается. Берут иногда унитаз или ванну, да, это хорошо, но ни разу «Whirlpool» или… Были такие планы, такие большие надежды, а теперь… Ни у кого на все это нет денег… – Миша поднимается. Хватит болтовни, к черту эти трюки для улучшения настроения. – Вас же все это не интересует. А я-то, идиот, пустился в объяснения. Нет, нет, ничего я не могу для вас сделать.

– Вы боитесь, – говорит Мартин. Теперь попробуем с ним так. Никто не захочет признаться, что боится, никто.

Но Миша ведет себя необычно.

– Да, – отвечает он без колебаний.

– Вы боитесь нам помочь?

– И это тоже, – говорит Миша.

– А еще что?

– Вообще, – говорит Миша. – Я всегда боюсь.

– Но почему, господин Кафанке, почему?

– Видишь ли, в наше время не нужны основания для того, чтобы бояться, – говорит Миша. «Кивит! кивит!» – пищит унылая птица на мертвом дереве в пустом поле. Это так! Это так!

– Так всегда с вами было? – спрашивает Клавдия. – Всю вашу жизнь?

– Да, но не до такой степени. Так плохо стало только в последнее время.

– В последнее время – когда? – Говорить! Выиграть время! Он поможет нам. Только взгляни на него, какой он несчастный и какой добрый!

– С тех пор, как я заключил этот договор с Фрейндлихом, сразу после воссоединения, – говорит Миша тихо, внезапно уносясь в мыслях куда-то далеко отсюда.

– С каким таким Фрейндлихом?

– Из «Кло-о-форм верке», завода сантехники в Вуппертале. Я же сказал – уходите! – кричит Миша, снова возвращая их к действительности. – Чего вам еще надо? – Сопение, тяжелый глубокий вздох и потом что-то похожее на глухую жалобу:

– Я хотел бы вам помочь – но чем? Я-то хочу, чтобы вас обоих оставили в покое, но как это сделать?

– Шантаж, – говорит Мартин.

– Что? – спрашивает бассет.

– Нам ничего другого не остается, господин Кафанке. Мы должны шантажировать наших родителей.

– Ага, – говорит Миша, – шантажировать. Родителей. А как?

– Мы не вернемся больше домой, если они не оставят нас обоих в покое.

Клавдия сразу принимает эту идею;

– Мы напишем им письмо. Нам надо спрятаться, чтобы нас не могли наказать за то, что они работали на Штази, – если они на нее работали. Сейчас слишком много и безнаказанно клевещут.

– А если они не уступят?

– Тогда мы будем жить, скрываясь, – говорит Мартин.

– Ага, – говорит Миша, предчувствуя недоброе. – Скрываясь. А где?

– Так у вас же, господин Кафанке! Мы здесь уже освоились. И нас тут никто не будет искать.

Теперь все ясно.

– Да ты с ума сошел? – Миша нервничает. А когда он нервничает, он начинает сопеть сильнее. – У меня – это уже ни в какие ворота! Что же я, черт возьми, за идиот! Вас надо было сразу же вышвырнуть вон, сразу же!

– Но вы же этого не сделали.

– Только потому… потому, что я идиот.

– Вы не идиот, господин Кафанке, – говорит Клавдия, глядя прямо ему в глаза. – Вы добрый человек. Поэтому вы нас сразу и не выгнали!

– Заткнись! Добрый человек! – Миша все больше нервничает и все громче сопит. – Спрятаться! Шантажировать! Втянуть меня в такое дело! – Идиотская идея, думает он. – А школа? Что со школой?

– А что с ней случится?

– Вам же надо ходить в школу!

– Это нас мало беспокоит, – говорит Клавдия. – Школа! Вы себе даже не представляете, что за дрянь эти наши школы!

– Последняя дрянь, – говорит Мартин. – Самая распоследняя! Наши учителя! – Он закатывает глаза. – Это бедствие, что нельзя куда-то деть взрослых. Иначе мы давно бы жили припеваючи. Уже когда нам было по шесть лет, они нам вдалбливали в голову: социализм – благо, капитализм – зло! Прекрасно, думало большинство из нас, это правда, учителя не лгут!

Миша перестает слышать голос Мартина, ему в голову пришел старый анекдот. Вопрос: В чем разница между капитализмом и коммунизмом? Ответ: При капитализме человек угнетает человека, а при коммунизме – наоборот! Ах, думает Миша, совсем он не смешной, этот анекдот. Голос Мартина снова возвращает его к действительности…

– Но теперь, после переворота, учителя тоже перевернулись. Если речь заходит о том, что вчера они говорили одно, а сегодня говорят противоположное, то они уверяют, что вчера их грубо подавляли, они, мол, тоже, – кто они тогда, получается, тоже, господин Кафанке?

– Кто же они? – бормочет Миша подавленно.

– Жертвы, конечно! Невинные жертвы, господин Кафанке. И не только учителя! Все, все! Но зачем же вы тогда лезли в учителя?

Клавдия говорит:

– Многие дети этого просто не выдерживают. Они заболевают, я имею в виду, душевно. Это все действительно невыносимо! Учиться стали хуже, конечно, потому что многие говорят: «Что мне с того, что я хорошо учусь – все равно потом я буду безработным!»

– Или война в Персидском заливе, – говорит Мартин. – У нас в школе были молебны за мир, но все молитвы были напрасны. Война идет. Хусейн остается диктатором и убивает курдов, а богатые саудовцы в Кувейте уничтожают своих же людей за то, что те, возможно, сотрудничали с Хусейном. А земля и море загрязнены нефтью, окружающая среда разрушена, столько людей погибло, столько беженцев – а наши учителя?

– Что ваши учителя? – спрашивает Миша и чувствует себя еще несчастнее.

– Ну, – говорит Мартин, – вы думаете, с ними можно говорить о войне в Персидском заливе или о том, кто в ней виноват? Все они молчат как рыбы! Все! Они увиливают вообще от политических разговоров, потому что боятся сказать что-нибудь не то!

– Против янки или против Хусейна, – говорит Клавдия. – Или за них. Это трусливые шавки! Большинство из нас презирает учителей, только молча.

Мартин качает головой.

– Нет, нет, господин Кафанке, вам нечего беспокоиться о том, что мы не пойдем в школу! Школа – сегодня от нее действительно просто тошнит.

– Моя бабушка, – добавляет Клавдия, – говорит, что самое лучшее, что нам дало воссоединение, – это мармелад. Маловато для Единого Отечества, не правда ли?

– Итак, – говорит Мартин и начинает испытывать ужасное беспокойство. – Не могли бы вы дать нам бумагу и карандаш, господин Кафанке? Чтобы мы могли написать письма, а вы бы отнесли их потом нашим родителям.

Миша громко сопит, испуганно вздрогнув, потому что его мысли в это время слишком далеко. И он говорит совершенно растерянно:

– Я должен отнести вашим родителям письма?

– Ах, пожалуйста, пожалуйста, господин Кафанке! – говорит Клавдия. – С почтой все так долго! Наши родители вас не знают, и вы скажете, что двое молодых людей на улице сунули вам письма в руку и убежали.

– А на самом деле вы останетесь здесь? – спрашивает Миша, то краснея, то бледнея.

– Ну ведь мы же об этом уже говорили! – произносит Мартин.

Миша встает.

– Уходите, – говорит он. – Все, – добавляет он твердо. – Это безумие в квадрате! Я не собираюсь помогать вам в вашем сумасшествии. Ваши родители будут до смерти напуганы, если вы не придете.

– Это уже окончательно решено, что мы не вернемся, – говорит Мартин.

– Наше решение непоколебимо, – подтверждает Клавдия.

– Ну, что ж, – говорит Миша, – если вы непоколебимы, то я сейчас же вызову полицию, чтобы она вас здесь же и забрала. Я не хочу нарушать закон!

– Вызвать полицию? Вы этого не сделаете, – говорит Клавдия.

– Тем не менее, я это сделаю, – говорит Миша. С него достаточно. Да, эти двое любят друг друга. Да, я завидую им, согласен. Но я не позволю им мною помыкать. Почему опять я? Как будто Фрейндлих – еще недостаточное основание для самоубийства. Нет, нет! – думает он.

Миша Кафанке возвращается в демонстрационный зал и звонит в ближайшее отделение. Он называет свое имя и адрес и рассказывает всю историю.

– Мы выезжаем, сейчас будем, – говорит полицейский. Миша кладет трубку, возвращается во двор и видит, что ребята исчезли.

– Клавдия! – кричит он как можно громче. – Мартин! Вернитесь!

Он кричит снова и снова. Никого. Только птица на мертвом дереве все еще здесь: «Кивит! Кивит! Кивит!» Это так! Это так!

Я проклятый Богом идиот, думает Миша в отчаянии.

Через полчаса его уже допрашивают в участке.