Текст книги "И даже когда я смеюсь, я должен плакать…"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 36 страниц)

19

Пресс-центр называется Беит-Адрон и находится в Иерусалиме на Гиллель-стрит. Миша, Руфь, Дов и Хаим прилетели туда на вертолете, и вот они сидят на подиуме за длинным столом, освещенные прожекторами, а напротив них толпа корреспондентов, операторов и радиожурналистов. Как и предсказал Дов, сообщение ливийского телевидения прошло как сенсация во всех средствах массовой информации.

Сильные прожекторы сильно нагревают воздух, Миша сопит, ему душно.

Сначала Руфь Лазар, комендант, сообщает о том, что русский профессор Волков разработал проект установки по обогащению плутония, с помощью которой можно создать чудовищное оружие массового уничтожения; что человека, сидящего рядом с ней, зовут Миша Кафанке, и он необычайно похож на профессора Волкова; что они оба были дважды проданы в Москве организацией, нелегально поставляющей за границу ученых-ядерщиков, – один в Ирак, другой в Ливию. Потом Мишу Кафанке похитили в Ираке, доставили на «Фантоме» в Израиль и предложили ему сыграть тут роль настоящего Волкова, чтобы сбить с толку ливийцев, для чего в Димоне началось строительство нового корпуса, в котором, однако, будет смонтирована не установка по обогащению плутония для новой бомбы, а эко-клозет…

Когда она доходит до эко-клозета, зал разражается весельем; Миша сидит, нахохлившись, и готов ответить на вопросы: да, так оно и было. Но когда он видит множество открытых ртов, которые, кажется, готовы осмеять его и его чудесное изобретение, он думает, как хорошо было бы выставить повсюду большие щиты, на которых было бы написано: ОСТОРОЖНО, ЛЮДИ!

Руфь выжидает, пока зал успокаивается, и продолжает свой рассказ. Строительство в Димоне убедило ливийцев, что их Волков всего лишь агент, а настоящего похитили израильтяне, и вот утром 2 июня они расстреляли настоящего Валентина Волкова по приговору военного суда как израильского шпиона. Он больше не сможет причинить зло Израилю или какой-либо другой стране.

А теперь…

И теперь наступает то, что для Миши является самым важным, если он хочет остаться в живых.

На глазах у всего мира специалисты снимают Мишины отпечатки пальцев, одного за другим, чисто и аккуратно, на белый картон. Затем швейцарский оператор снимает этот картон на кинопленку, и картинка проецируется на телеэкран позади подиума размером 10 на 6 метров.

Руфь Лазар говорит, что Моссаду удалось получить идентификационную карточку из картотеки Народной полиции бывшей ГДР, которая содержит все сведения о Мише Кафанке. Руфь держит старую идентификационную карточку перед камерой шведского репортера, а та проецирует такую же огромную картину на стену рядом с картоном с отпечатками пальцев, снятыми только что у Миши на глазах у всех. Камеры стрекочут и снимают оба документа, а Руфь говорит, что имеются подтверждения трех нотариусов – итальянского, датского и австрийского, – что на основании исследования специалистов по дактилоскопии этих стран отпечатки на карточке из картотеки ГДР и отпечатки пальцев сидящего здесь Миши Кафанке идентичны – для этого исследования его отпечатки пальцев были сняты еще за семь дней до этой пресс-конференции.

– Каждый из вас получит обе копии отпечатков и копии свидетельств нотариусов, когда будет покидать этот зал, чтобы ни у кого не было и тени сомнения: человека, который здесь сидит, зовут Миша Кафанке, он сантехник из Ротбухена под Берлином, он никогда не был связан ни с установкой по обогащению плутония, ни с ядерным оружием, он только в благодарность за то, что израильские пилоты вывезли его из Ирака, участвовал в игре, и таким образом удалось устранить опасность, исходящую от Волкова. Все, не только израильтяне, все люди на свете в долгу перед Мишей.

Тут в зале раздается несколько хлопков, Миша вымученно улыбается, Руфь улыбается тоже.

Дов Табор и Хаим Дымшиц поднимаются со своих мест и смотрят на Мишу, сияя; наконец, поднимается Руфь, обнимает, целует его в обе щеки и шепчет ему:

– По-другому было нельзя, бедный мотек…

– Я понимаю, – шепчет он, и, когда все четверо покидают подиум, раздаются аплодисменты.

Позже в элегантном салоне, где подают шампанское, офицер израильского Генерального штаба в присутствии Руфи Лазар и Хаима Дымшица вручает Мише орден.

И вот он стоит перед людьми, с орденом в петлице, хотя он клялся себе, что никогда, никогда не будет носить наград. Высокий офицер обнимает его, желает ему счастья и уходит. Сразу же вслед за ним появляется Дов Табор, опечаленный и возмущенный.

– Что такое? – спрашивает Руфь.

– Свиньи! – говорит Табор.

– Кто? – допытывается Дымшиц. Тут Миша внезапно чувствует нечто, чего он уже давно не чувствовал: на него мягко и неотвратимо дует тот стародавний ветер, который шесть тысяч лет бродит через моря и континенты вокруг земли. Вот он, мой ветер, думает Миша. Смешно, что я о нем забыл.

– Военные! – говорит Табор. Лицо его краснеет, он произносит ругательство и ударяет кулаком по столу. – И политики! Весь этот гнусный сброд! Они меня вызывали.

– Кто?

– Из Генерального штаба.

– И что? – спрашивает Руфь. Ее губы дрожат.

– Ты должен покинуть Израиль, Миша! – выпаливает Табор, который от бешенства не может говорить внятно.

– Почему? – недоумевает Дымшиц.

– Он получит деньги и визу в Америку, все, что ему нужно, но он в три дня должен покинуть Израиль.

Ну, вот и все, думает Миша. Только очень пристальный взгляд может заметить слабую улыбку на его губах. Да, невесело думает Миша, на тебя, мой ветер, я всегда могу положиться, даже когда никого не останется рядом…

– Но почему, Дов? – спрашивает Руфь. – Почему?

– Почему! – повторяет он. – Потому что выборы на носу! Шамиру не нужны неприятности перед выборами. И Рабину тоже. Ливия теперь выдвигает обвинения в провокации! Мировая и арабская общественность негодует! ООН протестует! Власти дали мне понять, что этот шаг они делают вынужденно, но нам, и особенно Мише Кафанке, они бесконечно благодарны…

– Я понимаю, – говорит Миша. – Посмотри-ка, какой красивый орден я получил! – Он вынимает орден из петлицы лацкана и опускает его в бокал шампанского. – Не волнуйтесь! – продолжает он. – Все так и должно было случиться. Конечно, клозетная установка в Димоне тоже не будет дальше строиться.

– Откуда тебе это известно? – спрашивает Табор.

– Это же смешно, – говорит Миша, – по-другому нельзя. Разве я не прав?

– Да, – соглашается Табор и беспомощно, словно вдруг совсем обессилев, трет руки, одну в другой. – Ты прав. Комиссия ООН по атомной энергии относится к этому неодобрительно, и теперь все должно быть демонтировано. Сейчас, перед выборами в кнессет, внимание всего мира сосредоточено на Израиле, сказал мне один козел из Генерального штаба, именно сейчас весь мир должен получить веские доказательства того, что мы не собираемся строить установку по обогащению плутония. Ты, Миша, свою роль сыграл, и поэтому правительство и Генеральный штаб просят тебя вежливо и с благодарностью, но в то же время настоятельно, покинуть страну в течение трех дней.

– Этого не будет! – говорит Руфь. – Я пойду к Шамиру. Я пойду к генералам. Они не имеют права отплатить тебе черной неблагодарностью.

– Нет, – говорит Миша, – пожалуйста, дорогая Руфь! Они не могут позволить мне остаться здесь и продолжать работу. Вы должны и их понять! Среди вас мне было хорошо, но не может же это длиться бесконечно. Спасибо вам за все, что вы для меня сделали. Я ведь уезжаю не сию минуту, у нас еще есть два дня, чтобы побыть вместе. Не беспокойтесь обо мне! Ваши люди пообещали мне визу в Америку, и деньги, и билет. Это с их стороны очень мило!

– Хаим, – говорит Руфь, обращаясь к Дымшицу, – наполни стаканы еще раз, пожалуйста. Я хочу произнести тост! – Хаим разливает вино по стаканам; Руфь говорит с трудом, голос почти не слушается ее. – Я пью за всех мудрых политиков и храбрых генералов, замечательных идеологов и досточтимых хранителей всех религий, которые вот уже тысячелетия борются за мир на земле, свободу, счастье и справедливость, – и за всех тех людей, которым приходится расхлебывать несъедобное варево, на поверхности которого плавают лозунги из этих красивых слов! – Все четверо пьют, и Руфь швыряет стакан в стену. Осколки сыплются вниз. Еще два стакана летят следом. Миша осторожно ставит свой на стол.

– А ты? – спрашивает Руфь.

Миша пожимает плечами.

– Чем виноват стакан? – спрашивает он.

20

Отель «Мориа Плаза Тель-Авив» находится на Хайаркон-стрит, 155. Это пятизвездочный отель, располагающий плавательным бассейном и, по желанию, кошерной кухней.

Миша в отеле «Мориа Плаза Тель-Авив» не ест кошерной пищи и не плавает в бассейне; и Руфь, Дов и Хаим, сопровождающие его здесь, тоже не пользуются ни тем, ни другим. Ни у кого из них вообще нет аппетита, и они рано ложатся спать, потому что Мише уже в пять часов утра надо быть в аэропорту. Он носит имя Бен-Гуриона и расположен неподалеку. Мише надо быть там так рано, потому что досмотр багажа пассажиров отнимает много времени.

В 4.30 все лишь выпивают по чашке чая и уезжают на двух такси. В багажнике одного такси лежат три старых Мишиных чемодана, в одном из них – светокопии его эко-клозета и маленький радиоприемник «Time». Миша подходит к окошку израильской авиакомпании «Эль-Ал», Дов и Хаим несут его багаж, на этот раз Миша видит все вокруг себя очень четко, а не сквозь разноцветную пелену и марево, как однажды в Москве.

Накануне он получил от высокопоставленного чиновника свой паспорт и американскую туристическую визу. Сначала на 60 дней, дальше будет видно, сказал важный чиновник. Аналогичное Миша уже однажды слышал, когда он ехал поездом в Советский Союз. Тогда туристическую визу ему оформили любезный Освальд Пранге из окружного суда Ротбухена, член протестантской общины и филателист, всюду добавляющий свое «между прочим», вечно потеющий участковый Зондерберг, оказавшийся хорошим другом, и бургомистр Виланд. Теперь в паспорте появилась отметка о въезде в Израиль, которой раньше не было, и выезде, который предстоит. Затем Миша получил в конверте 200 тысяч долларов США в качестве благодарности за все, что он сделал для государства Израиль, наконец, у него есть письмо премьер-министра Ицхака Шамира, в котором он подтверждает письменно свою благодарность и от всего сердца желает Мише всего хорошего на его дальнейшем жизненном пути.

Кроме того, двое офицеров спецслужбы провели ночь в отеле «Мориа Плаза Тель-Авив» и теперь находятся в аэропорту Бен-Гурион. В их задачу входит заботиться о том, чтобы Миша спокойно, не привлекая внимания, сел в самолет и не попытался в последний момент учинить скандал или смыться. Офицеры одеты в штатское и тактично держатся на расстоянии.

Надо попрощаться прежде, чем начнется общая суматоха. Все обнимают Мишу и желают: «Мазельтофф!» Руфь Лазар крепко прижимает его к себе, целует и говорит ему на ухо:

– Все-таки я была права, мой бедный мотек. Я желаю тебе счастья в Америке, чтобы ты стал мультимиллионером, привез Ирину, и вы жили счастливо, в мире. Шалом, – повторяет она и убегает – Миша не должен видеть, как она плачет…

Дов Табор и Хаим Дымшиц быстро уходят вслед за Руфью, Миша больше не оборачивается, потому что это, как известно, приносит несчастье. Он проходит через заграждение в ту часть аэропорта, где находится контроль.

На этот раз у него нет билета первого класса в самолет «Эль-Ал», израильское правительство оценило его заслуги только на билет бизнес-класса, но ему это совершенно безразлично. Он очень тих и печален и во время полета даже отказывается от вкусной еды, которую предлагает стюардесса. У него место возле окна, из которого видно Средиземное море; он хочет многое обдумать, но что-то не получается, Мише никак не удается сосредоточиться на одной мысли или человеке, ни на Руфи, ни на Ирине, ни на том, что у него позади, ни на том, что ему предстоит.

Самолет делает посадку в Риме, и там он вместе со многими другими проводит время в зале для транзитных пассажиров, потому что из Рима он должен лететь на самолете DC-10 «Трансаэро» в Нью-Йорк.

Потом, сидя в бизнес-классе самолета «Трансаэро», он замечает в салоне первого класса через открытую дверь семерых господ в темных костюмах и с кейсами, которые, очевидно, летят вместе. Огромная машина заполнена только наполовину. Миша и здесь отказывается от предложенных напитков. На этот раз он сидит около одного из двух проходов, теперь он еще печальнее, и мысли в его голове мелькают так быстро, что ни за одной из них он не может уследить. Господин напротив через проход непрерывно разглядывает Мишу и заговаривает с ним почти сразу же, как только они взлетают.

– Простите, вы ведь знаменитый Миша Кафанке, не так ли?

– Гм, – произносит Миша, ужасно смущенный.

– Очень рад, господин Кафанке! Меня зовут Герман Вильке из рекламного агентства «Хайншайд и К⁰» в Берлине, одного из крупнейших в Германии, вам оно известно?

– Нет, к сожалению…

– Удивительно! – Этот Герман Вильке элегантно одет, думает Миша, у него даже один из этих супермодных очень широких и очень пестрых галстуков. От него пахнет дорогой туалетной водой, его загорелое лицо с правильными чертами и глаза излучают тепло и дружелюбие. – Я сразу вас узнал, господин Кафанке! Я все о вас читал и видел по телевидению. Грандиозно, просто грандиозно то, что вы совершили! Я преклоняюсь перед вашим мужеством и разумом! И преклоняюсь перед израильтянами! Эта маленькая страна со своими смелыми людьми заслуживает восхищения! Мы давно добивались у них заказов на рекламу и вот теперь, только что, получили первый… Вы имеете представление о важности и значении рекламы, о том, что она стала пятой властью во всех государствах, не только в Германии? Известно ли вам, что каждый немец, который просыпается под звуки рекламы, читает газету, смотрит телевизор, едет на работу и там слушает радио, каждый вечер ложится в постель с 1200 рекламными сообщениями в голове? Да, вы удивитесь, господин Кафанке! – говорит Герман Вильке и, улыбаясь, одобрительно кивает. – За последние 10 лет число рекламных щитов в Федеративной республике увеличилось на 22 процента. В 1991 году (это проверенная статистика, господин Кафанке!) было передано 346 000 рекламных сообщений по радио и 382 000 по телевидению, на 220 000 больше, чем 5 лет назад!

Миша слушает. Это в высшей степени интересно. Он не знал этих цифр. Путешествия повышают образовательный уровень, вот повезет сидеть рядом с таким осведомленным человеком из неведомого мира, а он рассказывает об успехах своего агентства, о прессе, телевидении и о третьей мировой войне.

– …не пугайтесь, господин Кафанке, мы называем так рекламную войну на телевидении, в газетах, на радио, в кино и на стендах. Речь идет о миллиардах, господин Кафанке, о миллиардах! Поверьте мне, вам тоже понадобится реклама для вашего эко-клозета, и какая реклама! Я предлагаю вам услуги нашего агентства, это вас ни к чему не обязывает, вот моя визитная карточка… Мы с удовольствием покажем вам, как мы могли бы сделать рекламу вашего изобретения… Реклама третьего типа! Нечто совершенно новое! Никаких изображений и стихов, нет, маленькие рассказы, фильмы, фотографии, всегда бьющие в цель, у нас лучшие психологи. Зритель никогда сразу не узнает, что ему рекламируют, он развлекается, отгадывает… наконец, оказывается, что реклама совсем не того, о чем он думал… Но положительная, всегда положительная, это самое главное! Потребитель должен любить чистить зубы, или стирать белье, или покупать новую машину, любить, понимаете, господин Кафанке!

Миша восторженно кивает.

– Раньше все было наоборот, мы выставляли в невыгодном свете галстуки, высмеивали кальсоны, показывали, что красивая девушка покидает юношу, потому что у него скверно пахнет изо рта или из-за прыщей…

Миша огорчен вместе с господином Вильке.

– Затем мы в Германии с такой тщательностью принялись за менструацию и гигиенические пакеты, что рекламный проспект тампонов на 14 страницах мог выйти в свет только заклеенным… Это было начало рекламы второго типа – продавать информацию. И жизненный стиль. Тогда все это еще проходило, не то, что сегодня, хотя уже тогда был жесткий закон о продаже… Но теперь, с приходом рекламы третьего типа, которую я вам предлагаю для эко-клозета, господин Кафанке, вы будете удивлены, когда…

Он не договаривает фразу до конца, потому что в этот момент кто-то бьет его по голове ручкой пистолета и орет:

– Shut up, you bastard, or I’ll shoot you![18]18
  Замолчи, ублюдок, или я тебя застрелю! (англ.).


[Закрыть]

Господин Вильке наклоняется вперед, хватается обеими руками за голову и стонет.

Миша испуганно поднимает взгляд. В проходе стоит молодой человек, у него синий костюм, черные волосы и темные очки, теперь он орет и Мише на ломаном английском:

– Руки вверх! Быстрее, или я вас застрелю!

Миша зажмуривает глаза и открывает их снова надеясь, что это сон. Однако мужчина все еще здесь. Это не сон, это явь, и Миша видит не только этого молодого человека: занавес перед салоном первого класса отдернут, а там другой молодой человек приятной наружности; он стоит в дверях пилотской кабины с автоматическим пистолетом калибра 9 мм и громко кричит:

– Руки вверх! Немедленно!

Миша с поднятыми руками поворачивает голову назад – там стоит еще один, угрожающий чем-то, похожим на ежа. Этот еж – ручная граната. Начинается паника. Трое вооруженных людей – откуда они взялись, ведь они, должно быть, только что сидели здесь, как и все остальные пассажиры, – избивают мужчин, женщин и детей, отовсюду слышны крики и плач.

– Руки вверх! Поднимите ваши руки вверх!

Вооруженные люди носятся туда-сюда, грубо отталкивают в сторону пожилого человека, хватают за волосы женщину, ребенка – за шиворот, от чего тот начинает реветь.

– Руки вверх! Не двигаться, или я вас застрелю!

Руки пассажиров поднимаются вверх, здесь, тут, там – везде. Бедный Вильке получает еще один удар, вскрикивает, но тот, который в темных очках, орет на него:

– Ты, сукин сын, руки вверх!

Стеная от боли, Герман Вильке поднимает руки над головой.

Как в кино, думает Миша. Зачем им нужен этот лайнер? Именно этот! Что это за люди? Они говорят на плохом английском с сильным акцентом.

– Внимание! – кричит красавчик перед пилотской кабиной. В руке у него микрофон, его голос резко и пронзительно раздается из бортовых динамиков: – Внимание! Самолет находится под нашим контролем. Любой, кто откажется беспрекословно нам подчиняться, будет немедленно застрелен. – Он прижимает пистолет к виску светловолосой стюардессы, стоящей рядом с ним, от чего у нее перекашивается шея, протягивает ей микрофон и орет: – Нам известно, что большинство пассажиров на борту самолета – американцы и немцы, так что переведите это на немецкий!

Стюардесса переводит дрожащим от страха голосом.

Двое других угонщиков снова начинают орать, оба вместе.

– Руки вверх! Не разговаривать, или я буду стрелять!

Миша замирает от страха. Он видит обоих пилотов на своих местах и семерых господ в салоне первого класса, которые тоже подняли руки.

– Встать, вы, ублюдки! – орет на них красавчик. – Встать и руки вверх, дерьмо, американские свиньи, или я вас застрелю!

Американские свиньи? Американское дерьмо? – размышляет Миша. Значит, эти семеро американцы. О Господи! Раз этот красавчик так кричит, раз он так их оскорбляет, значит, он имеет что-то против американцев. Великий Боже, а что, если угонщики иракцы и мы сейчас летим в Багдад? Саддам задумал какой-то шантаж и хочет взять для этого заложников? Или снова вспыхнула война между Америкой и Ираком, пока мы были в воздухе? Сейчас такое может произойти во мгновение ока. Боже, как же они обрадуются в Ираке, когда увидят меня. Теперь они знают, что я не профессор Волков, что мафия их одурачила, и, кроме того, меня освободили израильтяне. Как, должно быть, они злы на меня, нарочно не придумаешь! На этот раз я уже не попаду в Санаторий Правды, больше не будет двух возможностей.

Однако не надо падать духом. (Мужество и надежда, надежда и мужество, никогда не терять их!) В это время красавчик орет на американцев:

– Эй, вы, пошли!

Семеро встают, шестеро из них уже в возрасте, только один молодой, и красавчик гонит их по проходу назад, в хвостовую часть машины. Не будет больше первого класса для этих американцев, теперь только экономический, вот так все быстро меняется, пролетарии всех стран… Впрочем, скорее всего, это не иракцы. Я был в Ираке, они с другим акцентом говорят по-английски. Нет, думает Миша с оптимизмом, кто бы нас ни похитил – это не иракцы. Он удовлетворен своей сообразительностью. И сразу же снова впадает в панику. А если ливийцы? Если они везут нас в Ливию? Американцы для Каддафи как красная тряпка для быка, а я… для меня Триполи был бы еще хуже, чем Багдад.

– Сесть! – орет красавчик на американцев в хвосте самолета. – Руки вверх! Не двигаться, или я немедленно стреляю!

Выглядит гротескно, думает Миша, дрожа от страха, нас 120 пассажиров, кроме того, экипаж… Всего три человека… трое против 120! И никто из нас даже не попытался защищаться, никто! Превосходно сделано, думает Миша. Все так гладко прошло, потому что они вооружены, начали внезапно и все вместе. Значит, действительно, угон самолета, удивляться нечему.

– Где стюардесса? – орет красавчик, оставив компаньона с бизнесменами и вернувшись к пилотской кабине. – Иди сюда, быстрее, или я тебя застрелю!

Блондинка, уже успевшая улизнуть, возвращается к нему, она плачет.

– Не реви, а то я тебя застрелю! Переводи мои слова на немецкий!

Он отдает дальнейшие распоряжения по-английски, светловолосая стюардесса дрожащим голосом говорит в микрофон, голос звучит из бортовых динамиков:

– Пожалуйста, немедленно опустите шторы на иллюминаторах! Немедленно опустить шторы! Кто немедленно не опустит шторы, будет застрелен!

Все сидящие у окон опускают шторы, в самолете становится темно.

– Освещение! – орет красавчик в направлении пилотской кабины. – Включить свет, вы, говнюки!

Свет загорается. Красавчик продолжает орать.

– Пожалуйста, спокойно, – переводит стюардесса. – Не говорить! Ни слова, пожалуйста! Иначе они будут стрелять!

Фантастика, думает Миша. Трое мужчин. А 120 человек делают все, что они прикажут. Без малейшего возражения. Без звука. Так это просто, так просто… Впрочем, все это уже было. В Освенциме, например. Страх – это ключ. Красавчик орет, стюардесса переводит:

– Пожалуйста, выбросьте все твердые предметы в проход! Ножи, расчески, часы, зажигалки, авторучки, шпильки! Быстрее, пожалуйста, быстрее! Кто не выбросит, немедленно будет застрелен! – Твердые и острые предметы летят в проход. Нет ни одного человека, кто бы не послушался. Миша думает: слава Богу, мое маленькое радио в чемодане!

– А теперь паспорта! Всем бросить паспорта в проход! Все паспорта! Быстро, иначе вы будете застрелены!

Летят паспорта. Мише вдруг захотелось и есть, и в туалет.

Звезда рекламного бизнеса Герман Вильке, сидящий рядом с ним на другой стороне прохода, от страха начинает громко молиться:

– Отче наш, иже еси на…

Мужчина в темных очках снова бьет его, на этот раз по затылку.

– Молчи, засранец!

Вильке дрожит всем телом.

– Молчите! – говорит Миша, исполненный сострадания, сквозь зубы. – Ради Бога, молчите, господин Вильке!

Один из угонщиков идет вдоль прохода, собирая паспорта и твердые предметы, и уносит их вперед в двух картонных коробках. Салон первого класса сейчас пуст. Мужчина кладет паспорта на сиденье и внимательно их разглядывает.

Красавчик сейчас в кабине пилотов, он орет там, понять ничего нельзя, наверное, он требует взять новый курс.

Угонщик в темных очках ходит по проходу взад-вперед, держа в руке пистолет и направляя его в головы пассажирам.

Миша больше не может терпеть. И он говорит этому в темных очках:

– Мне нужно в туалет!

– Клади в штаны! – кричит молодой человек и прижимает свой пистолет к его щеке. Миша уже ничего не хочет.

– О’кей! – орет красавчик, вышедший тем временем из пилотской кабины вместе со светловолосой стюардессой. – Можно положить руки на спинку переднего сиденья!

Красавчик теперь снова стоит возле пилотов. Он что-то говорит капитану. Машина неожиданно накреняется вправо и делает долгий разворот, кажется, у этой дуги не будет конца. Смена курса, думает Миша. Куда? Наконец, машина снова выравнивается и летит горизонтально и прямо, как и прежде.

Мой ветер! Что же с тобой случилось, мой ветер? – думает Миша. Когда ты подул на меня в Иерусалиме после пресс-конференции, я подумал, что ты хочешь мне сказать: тебе пора покинуть Израиль! Разве я неправильно понял тебя? Может быть, ты хотел сказать мне: будь осторожен, когда полетишь? Или даже: не улетай, оставайся в Израиле, не дай сделать из тебя мальчика для битья, делай то, что считаешь нужным? Ты это имел в виду, ветер? Возможно, ты хотел сказать: оставайся в Израиле, в Америку ты не попадешь никогда!