Текст книги "И даже когда я смеюсь, я должен плакать…"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 36 страниц)

10

Когда-то Израиля Берга звали Карл Берг, и он изучал физику в университете Франкфурта. Вскоре высокоодаренный молодой человек уже работал доцентом на кафедре. В 1935 году с этим покончено. Карл Берг получает новый паспорт, на обложке которого для евреев напечатано большое «J», и теперь его зовут Карл Израиль Берг, потому что все евреи в Германии должны добавлять к своему имени Израиль, а все еврейки – Сара.

У Карла Израиля Берга есть жена, которую он очень любит, до 1935 года они – счастливая пара. Потом жизнь для них постепенно становится невыносимой.

В 1940 году обоих депортируют в гетто Лодзи. В 1941 году Ольгу Сару Берг переводят в концентрационный лагерь Заксенхаузена, а Карла Израиля Берга – в Освенцим-Биркенау. Из его большой семьи к этому времени живы еще 26 родственников. В 1945 году в живых остается только Карл Израиль Берг. Его жена убита в Заксенхаузене, все остальные родственники – в других концентрационных лагерях.

В Биркенау Берга зачисляют в зондеркоманду, которая должна собирать всех мертвых, вынесенных ночью из бараков для больных, и отвозить их на тележках в крематорий.

Мужчин в таких зондеркомандах кормят лучше, потому что работа у них тяжелая, но обычно через некоторое время их отправляют в газовые камеры и формируют новые команды. Заключенных хватает, свидетелей оставаться не должно.

Благодаря невероятному везению Берг остается в живых, каждый раз в новой зондеркоманде. В 1944 году, в начале ноября, он обнаружил на тележке с мертвыми, умершими от тифа, женщину, которая еще дышит. Берг извлек незнакомку из кучи, и ему удалось скрыть ее и ухаживать за ней до тех пор, пока советские солдаты не освободили узников концлагерей. Эту женщину звали Грета.[17]17
  Эта история правдива. Автор несколько десятилетий состоял с Карлом Израилем Бергом в переписке и был знаком со спасенной женщиной. Последнее письмо Берга, полученное автором, датировано 11 апреля 1992 года. – Прим. авт.


[Закрыть]

Когда война закончилась, Берг возвратился во Франкфурт. Город лежал в руинах. Он участвует в восстановлении, оставляет имя Карл, называя себя только Израилем, и защищает докторскую диссертацию по физике. Проходят годы. В 1953 году еврейские кладбища снова оскверняются, а могильные плиты разрисовываются свастиками и ругательствами.

В 1965 году неонацисты уже проникают в некоторые земельные парламенты. Берг боится возвращения кошмара, он решает покинуть Германию и ехать в Израиль по приглашению университета Тель-Авива. За несколько дней до своего отъезда он прощается с коллегами. На Кенигс-аллее к нему подходит женщина. Ее волосы всклокочены, губы посиневшие, лицо бледное, глаза воспалены, веки опухшие. Женщина дергает прохожих за рукава, падает перед ними на колени и беспрестанно произносит с хриплым заиканием:

– Кусочек хлеба! Кусочек хлеба, будьте так добры! Мне нельзя находиться на улице, если офицер из СС увидит меня, я попаду в газовую камеру. Кусочек хлеба, умоляю вас, кусочек хлеба!

– Грета! – кричит Берг, вне себя от ужаса.

– Господин офицер! – Она цепляется за его ноги. – Пожалуйста, не надо в газовую камеру, господин офицер! Я прошу прощения! Будьте великодушны, господин офицер, будьте добры! Я только просила кусочек хлеба! Не надо в газ, господин СС, пожалуйста, не надо в газ!

Берг опускается на колени. Он берет в ладони лицо женщины, глаза ее безумны.

– Грета! – кричит Берг. – Грета! Это я, Карл! Ты меня не узнаешь?

– Конечно, я узнаю вас, господин СС, разве я могу не узнать? Пожалуйста, будьте снисходительны и отпустите меня!

Прохожие – испуганные, подавленные, любопытные, – останавливаются, некоторые смеются.

– Помогите же! – кричит им Берг. – «Скорую помощь»! – Кто-то идет и вызывает «Скорую».

Когда санитары хотят поднять женщину с земли, она отбивается, кусается и царапается; все время звучит ее пронзительный вопль:

– Не надо в газ! Не надо в газ!

Врач «Скорой помощи» вгоняет иглу шприца в ее костлявое бедро. Она в последний раз вскрикивает и замолкает.

11

– Через три часа у ректора Тель-Авивского университета раздается телефонный звонок, – рассказывает Мише Руфь историю Израиля Берга. – Человек, чей голос он еще ни разу не слышал, кричит в трубку: «Я пока не могу приехать, у меня появились здесь срочные дела!»

– О, черт возьми, – охает Миша.

– Ректор спрашивает, кто это так кричит, – продолжает Руфь, – а человек немного успокаивается и говорит, что его зовут Израиль Берг и, перескакивая с пятого на десятое, объясняет, что случилось.

Миша молчит, молчит и Руфь; наконец, она продолжает:

– Израиль действительно позаботился о своей воскрешенной из мертвых. Он привез Грету во Франкфурт, в университетскую психиатрическую клинику, каждый день бывал у нее, пока ей не стало лучше. Только через восемь месяцев он приехал в Тель-Авив – вместе с ней. Она не совсем выздоровела и еще долгое время находилась под наблюдением психиатров и психологов из больницы Ихилов, только потом Израиль смог забрать ее домой. В 1967 году они поженились. В 1970 году Берга приглашают в Димону. Он приезжает с Гретой в Беэр-Шеву. Здесь они жили, в Дерек-Элат. Почти каждый год у Греты бывали приступы. Израилю приходилось отвозить ее на лечение в Сороку, – это местный медицинский центр. Израиля все уважали за его большие знания и доброту, за его терпеливую и нежную любовь к Грете, а Грету – за ее мягкость, доброжелательность, и готовность помочь.

– Ты знаешь Грету?

– Конечно! Много лет. Израиль здесь тоже преподавал, в университете Бен-Гурион. Я была его любимой ученицей. Они с Гретой часто приглашали меня в свою большую квартиру на Дерек-Элат. Я тоже очень любила их. Таких, как эти люди, мало на белом свете. Оба были… ну да, они были настоящими людьми!

– Как – были? Ведь Грета еще жива?

– Дов и я не успели вовремя. Грете сказали, что ее муж убит, и она вскрыла себе вены. Сейчас она снова лежит в Сороке, врачи надеются спасти ее, но что будет с ней потом, как она сможет жить без Израиля? – вздыхает Руфь. – Какой смысл будет теперь иметь для нее жизнь?

И вот теперь они стоят на кладбище и держат друг друга за руки, Руфь и Миша, а мужчины в черных шляпах и черном одеянии закидывают землей могилу, в которой лежит Израиль Берг. Сотрудники службы безопасности торопят их с отъездом, они хотят увезти обоих, прежде чем на улицах начнется час пик.

Руфи приходится повторить это Мише трижды, так далеко унесли его скорбные мысли, так далеко затерялся его взгляд в сияющем золотом и пурпуром скудном пустынном ландшафте.

– Да, – говорит он, наконец, и смотрит на нее. – Теперь я сделаю все, что вы скажете, Руфь, все.

12

– Итак, операция идет хорошо. Лишь бы не сглазить! – говорит Дов Табор на следующее утро. – Наши люди сообщают, что у иракцев радиосвязь с Москвой интенсивна, как никогда. Каждые три часа они шлют шифровки, но с тех пор, как мы год назад узнали основной шифр, у нас нет проблем. Багдад хочет узнать от московского центра, куда они послали настоящего Волкова – к ним или к Каддафи. Службы Каддафи тоже посылают радиограммы, одну за другой, они хотят знать то же самое. И отсюда тоже, сразу после того, как убили профессора Берга, террористы радировали в Ливию: «Задание выполнено.» Через несколько часов после этого произошла радиоперебранка между Ливией и их командой здесь, вынужденной признать, что застрелили они не «заказную персону, а некоего профессора Берга». У Каддафи, видимо, случился припадок бешенства, и он приказал ликвидировать халтурщиков. Кажется, это уже произошло. Радиоперехват свидетельствует, что теперь здесь работают новые агенты. Определить их местонахождение нельзя, потому что радиопередачи идут с подвижных объектов, скорее всего, с машин.

Дов Табор, руководитель службы безопасности Димоны, беседует в звукоизолированной комнате подземного этажа ядерного центра в Димоне с Руфью Лазар, Мишей и лысоватым сорокалетним мужчиной, которого зовут Хаим Дымшиц, он – физик-ядерщик, как и Руфь. Дымшиц внешне составляет полную противоположность атлетичному Дову Табору: он мал, тщедушен, бледен, старомодные очки постоянно сползают на кончик его орлиного носа, и он непрерывно поправляет их. Он никогда не повышает голоса, всегда сидит, стоит и ходит сгорбившись.

В строении 8, где они беседуют, размещены лаборатории, здесь израильские ученые разрабатывают метод газового центрифугирования для обогащения урана.

– И тем не менее, можно ли установить местонахождение этих агентов? – спрашивает Руфь, принявшая смерть Берга очень близко к сердцу. Вид у нее жалкий, под голубыми глазами обозначились большие темные тени.

– Везде объявлена тревога первой степени, – говорит Дов Табор. – Но того, кто хоть сколько-нибудь ориентируется в пустыне, найти трудно; возможно, передатчики работают за границами Израиля. Специалисты по радиоперехвату несказанно рады уже тому, что раскусили шифр ливийцев. Он меняется каждые два часа. Но пока они все понимают, и все, что они до сих пор приняли, очень обнадеживает, в особенности то, что касается мафии в Москве. Эти парни – дороже золота!

– Что они говорят? – спрашивает Дымшиц – они ведут беседу по-английски – и сдвигает на переносицу никелированные очки. Табор хрипло смеется.

– Ну, у них много туфты! – говорит он. – Так вот, попробую отжать суть часовой радиограммы. Компетентный мафиози по кличке Руслан…

– Да, – говорит Миша, – я его видел.

– Где? – удивляется Дымшиц.

– По видео, что мне показывали в Багдаде, – говорит Миша. – Там Руслан зачитывал длинное заявление перед первым секретарем иракского посольства. Я уже рассказывал все это Руфи.

– Ах, да! – говорит Дымшиц. – Я же читал рапорт!

– Так вот, этого Руслана голыми руками не возьмешь, – продолжает Табор. – Они делают, что хотят, с иракцами и ливийцами, эти русские. Руслан, по-видимому, несколько недель будет в разъездах, радируют они, но они знают, о чем идет речь. Иракцам они сообщают: да, настоящий Волков вышел на них через посредников и выразил желание быть вывезенным за границу. Он хотел попасть со своим изобретением, с этой установкой по обогащению плутония, к нам.

– В Израиль? – Миша потрясенно сопит.

– Я говорю, да, они ведут сложную игру! Волков сказал, что хочет в Израиль. Он наполовину еврей, и намерен нам помочь.

– Волков тоже?… – Миша сидит с открытым ртом.

– Да нет же, Миша! Понимаете: мафия утверждает, что он наполовину еврей. Кто он на самом деле, никого не интересует. Но тем самым они ставят настоящего Волкова у Каддафи в очень неприятное положение. Получается еще лучше, чем мы рассчитывали! Они нашли этого Мишу Кафанке, его двойника, объясняют люди из мафии, выследили его, убили, в бочке с бетоном утопили в Москва-реке – ну, в общем, вся история в том же виде, как она представлена у них на видеопленке в исполнений Руслана. После этого Волков должен был полететь к нам с вашими документами и под вашим именем. Господа в Москве были совершенно поражены, узнав, что он приземлился не у нас, а в Багдаде, у Саддама Хусейна, напичканный лекарствами и ослепший от наркотического опьянения, в сопровождении Мелоди Линдон, работающей по заданию Хусейна.

Мелоди, думает Миша и содрогается от ярости при одном воспоминании об этой вероломной женщине вместе с ее Джонни и раззолоченным военным сутенером.

– Они огорчены, говорят из Москвы Багдаду, такого еще никогда не случалось, но они получили деньги только за то, чтобы доставить Волкова в Израиль. О Багдаде никакой речи не было. Волков никогда бы не смог, будучи наполовину евреем, поехать в Багдад, – во всяком случае, добровольно, потому что Саддам Хусейн терпеть не может евреев, не так ли? – заросшая физиономия Табора скривилась в ухмылку.

– Хитрецы, – говорит Миша. – Хитрецы. Потому-то я, значит, и вел себя так в Багдаде и так упирался, что я не Волков, а Миша Кафанке, и к тому же наполовину еврей, – и только впоследствии согласился быть Волковым, что мне ничего другого не оставалось. Но я там тогда же объявил, что не могу работать на иракцев, – совесть мне не позволяет.

– То же самое заявляют теперь люди из мафии заказчикам в Багдаде. Те почти обезумели от ярости, но все выглядит логично, поскольку мы похитили вас в Ираке двумя «Фантомами» и надежно спрятали в Димоне.

– Минуточку! – говорит Руфь. – Но ведь у иракцев есть видеофильм с заявлением Руслана.

– Больше нет! – продолжает удивлять Табор.

– Что значит «больше нет»?

Табор смеется.

– В Багдаде случилось ужасное…

– Что? Ну говори же, Дов! Что случилось?

– Какой-то сотрудник тайной полиции запустил видеокассету и по ошибке установил неправильный код, или вовсе никакого, печально, потому что после этого прошел сигнал на самоуничтожение кассеты. Так что у иракцев нет ничего. Только то, что они перевели половину денег. Они практически ничего не могут сделать, чтобы попытаться убить Мишу, которого они считают Волковым, они ведь уже пытались… – Дов Табор хмурится. – …Но теперь они должны глядеть в оба, как бы это не стало достоянием гласности. Это произвело бы неприятное впечатление – к примеру, на американцев, не так ли?

– А что русская мафия говорит ливийцам? – спрашивает Дымшиц. – Я думаю, там ведь сидит настоящий Волков. Ливийцы точно так же за него заплатили, как и иракцы.

– Что там за Волков у них в Триполи, им неизвестно, радирует московская мафия. Они не имеют к этому отношения. Они удивлены, поражены, но ничем не могут помочь ливийцам. Того Волкова, что в Ливии, они не доставляли, и они не получали от ливийцев просьбы его доставить, так же, как и от Багдада.

– Но ведь ливийцы получили такой же видеофильм с заявлением Руслана, – спрашивает Миша.

– Да, – подтверждает Табор. – Угадайте-ка, что произошло с этим видеофильмом.

Дымшиц сдвигает очки на переносицу.

– В Триполи кто-то тоже по ошибке установил неправильный код или вовсе никакого, и пленка самоуничтожилась?

– Да, именно это и произошло. Представьте, какая неудача! – веселится Дов Табор.

13

Миша долго чешет у себя в затылке. Его глаза бассета наполовину прикрыты. После всего, что ему довелось здесь услышать, нужно снова заключать пари с самим собой. А именно, ему пришла в голову идея, до некоторой степени безрассудная, но после всего того, что он пережил, слово «безрассудная» больше не имеет для него значения.

Итак, пари можно сформулировать следующим образом. Я немного ориентируюсь в атомной технике, после того, как прочитал ту книгу. Установка в Димоне состоит из реакторного корпуса и по меньшей мере еще восьми корпусов, согласно тому, что Мордехай Вануну рассказал британской «Санди Таймс» в октябре 1986 года. Он тогда говорил о восьми корпусах, но наверняка здесь в последующие годы добавились новые. Но мы все же будем исходить из восьми. Если я сейчас смогу припомнить, что делается в этих восьми зданиях, то идея, которая у меня возникла, может быть реализована.

Итак, начали!

Каждый корпус работает независимо от других. Серебряный купол реактора составляет 30 метров в поперечнике. Урановые стержни – тепловыделяющие элементы – находятся в реакторе, охлаждаемом тяжелой водой, в течение трех месяцев. Эта вода протекает через теплообменники, в которых образуется пар, который мог бы обычным способом приводить в движение турбину и вырабатывать электричество. В корпусе 1 (теперь мы начинаем) этот пар, однако, выпускают в атмосферу. Корпус 2 (браво!) содержит обогатительную установку. В корпусе 3 литий преобразуется из жидкого состояния в твердое, а природный уран обогащается для реактора. (А у меня неплохая память. Дальше!) Корпус 4 – это установка по переработке радиоактивных отходов от химической обогатительной установки в корпусе 2. Корпус 5: здесь урановые стержни покрывают графитом перед тем, как их устанавливать в реактор. Стержни в реакторе выделяют тепло, поддерживая реакцию, и накапливают изотопы плутония, пригодные к использованию в военных целях. (Для этого Волков и изобрел свою проклятую установку по обогащению плутония.) В корпусе 6 размещаются все технические службы и регулируется подача энергии. В корпусе 7… в корпусе 7… что в корпусе 7? У Миши фотографическая память. Он ясно представляет себе страницы книги «Атомная мощь Израиля», на которых описывается оборудование в Димоне. Следом за корпусом 6 сразу идет корпус 8. О корпусе 7 речи вообще нет. Это он знает точно! Небрежность автора? Определенно, нет. Корпус 7 намеренно опущен. В корпусе 8 находимся мы и спецподразделение 840, в котором работает установка газового центрифугирования. И поскольку все это чертовски опасно, корпус 8 почти целиком находится под землей.

Проиграл, думает Миша. Номер 7 я не знаю.

Он вновь слушает разговор других присутствующих.

– Значит, если настоящий Волков у нас, – говорит в это время бледный Хаим Дымшиц и сдвигает свои очки на переносицу, – то в Димоне должны начаться спешные работы. Это будет видно. Не что именно там делается, а то, что там что-то делается; значит, установка по обогащению плутония.

– Только мы понятия не имеем, как эта штука выглядит, – говорит Дов Табор.

– Это не имеет значения, – говорит Руфь.

Мишино сердце начинает бурно колотиться. Дальше, милая Руфь, думает он, дальше!

– Что значит: не имеет значения? – спрашивает Дов.

– Мы будем строить что-нибудь другое, – говорит милая Руфь.

– Что именно?

– А именно, чудесный эко-клозет Миши Кафанке, – говорит Руфь, – и именно там, где задумывался корпус 7.

Миша вскакивает, порывисто обнимает ее и целует.

– Довольно, мотек, довольно!

– Пари все же выиграно! – кричит Миша.

– Что за пари?

– Мое пари с самим собой.

– Но почему «все же»?

– Потому, – говорит Миша, – что с вашим корпусом 7 что-то не так.

14

На следующий день они получают разрешение израильского Генерального штаба. Еще через день они сидят вчетвером в юридическом отделе Димоны. Он размещается в корпусе 6 (технические службы). А юристы согласны с Генеральным штабом: эко-клозет, который должен строиться по чертежам Миши Кафанке, будет представлять собой полномасштабную модель. Если он будет действовать – а он, конечно, будет действовать, – его можно будет запатентовать. Все затраты берет на себя государство – так сказать, израильское искупление вины за доставленные Мише неудобства. Само собой разумеется, что он только предоставляет право пользования модельной установкой, все остальные права сохраняются за ним. Все это письменно в оригинале и семи копиях. Да здравствует бюрократия, единственный настоящий интернационал!

Миша все еще живет в доме, похожем на крепость, в Беэр-Шеве, а по утрам и вечерам его возят в Димону и обратно в бронированной машине. Скоро он должен переехать жить в саму Димону. Его охватывает бурная жажда деятельности, позволяющая ему забыть о своих несчастьях. Эко-клозет, эко-клозет! Теперь это станет явью, и поскольку мы живем в мире, сошедшем с ума, то само собой разумеется, что это произойдет в безводной пустыне Негев. Я у цели! Благословенный Моисей, все святые, великий Мессия, прекрасный Давид, кроткий Иезехиль, досточтимый Исайя, великолепные цари, очаровательная Эстер, все ваши патриархи, ваши мудрые пророки Аггей, Малахия и Наум, всем сердцем возлюбленный Иисус и Аллах вместе с ними, спасибо, спасибо, мои странствия заканчиваются! И как заканчиваются! Стоило все это вынести, не потерять мужества и надежды! Миша, пританцовывая, движется из спальни в гостиную своей квартиры и обратно, и в ванную, он подпрыгивает, потом сам с собой танцует румбу, потом твист, потом пробует, может ли он еще сделать колесо и обратное сальто, он может, получается, ура, теперь все будет хорошо, и еще стойку на руках, теперь он падает на задницу, но ему совсем не больно, он смеется до слез, он снова смеется!

Да, думает он, это правда, то, что сказала Соня, милая гадалка с Белорусского вокзала в Москве: самый большой грех – потерять мужество. Я никогда его не терял, мужества, и надежду тоже, и сегодняшний успех – только награда за это. Слава, слава Соне! Я могу построить мой клозет, и я останусь здесь, в этой стране, где я впервые в жизни не чувствовал страха, хотя, Бог свидетель, в этой стране есть чего бояться. Но у меня не было страха уже тогда, когда я выбрался из «Фантома» и не мог твердо стоять на ногах от головокружения, нет, у меня уже тогда не было страха. Теперь все несчастья позади!

И тут Мише вспоминается стихотворение Вернера Бергенгруэна, которое он всегда любил, и оно так подходит для описания его полной опасностей и лишений жизни:

 
Благословляя путь страданий,
Ты обретешь в конце покой,
И тайный хлеб воспоминаний
Насытит дух мятежный твой.
 

Тайный хлеб.

Он насытил его, о да! Смотрите и берите пример: тайный хлеб насыщал Мишу вплоть до счастливого конца испытаний.

Наплевать на все зло, что я испытал! – думает он и, рискуя, снова пытается сделать стойку на руках. Теперь меня ничто не остановит!

Они продолжают свои беседы в комнате на третьем этаже под землей. На столе лежат Мишины светокопии, которые он сохранил, пронеся с собой через мягкую революцию в ГДР, воссоединение Германии в условиях мира и свободы, путч в Москве и развал Советского Союза, через Багдад мучеников и палачей, через допросы и пытки иракской тайной полиции, вплоть до Димоны. Миша все это рассказывает своим собеседникам и светится от радости, а Руфь, улыбаясь, смотрит на него: как печален был этот малыш, когда она увидела его впервые, как он плакал – и как он счастлив теперь, счастлив сверх всякой меры! Ах, Миша…

– Если бы вы строили установку по обогащению плутония, – говорит Миша с лихорадочным румянцем на щеках и сияющими кроткими глазами бассета, – вы должны были бы заложить мощный фундамент. Таким образом, это будет поневоле крупное эко-клозетное сооружение, – говорит он и смеется блаженным смехом. – Мы построим теперь сотню, да что там, много сотен клозетов. Денег от военных мы получим вдоволь. Мы будем получать здесь высококачественный гумус. Конечно, работа потребует времени, но, если мы поднажмем, установка будет готова через полгода или, самое позднее, девять месяцев, а к тому времени проблема с Волковым в Триполи будет уже, тьфу, тьфу, тьфу, нами решена. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы сыграть для вас настоящего Волкова, эти радиограммы меня очень воодушевляют. Я слышал, Каддафи настолько вспыльчив, что может велеть снести голову настоящему Волкову, не дожидаясь, когда тот начнет работу над своей плутониевой установкой. Тогда опасность, нависшая над Израилем, будет устранена, и вы сможете спокойно жить и работать. Великий Боже, все пустыни Израиля станут благоухающим садом… – Мише не хватает воздуха, он падает в кресло.

Руфь дает ему стакан воды.

– Ты не должен так волноваться, мотек! – говорит она. – Иначе тебя хватит удар. И что мы тогда будем делать?

– Да, – говорит Миша, – то-то смеху было бы, если бы меня прямо сейчас хватил удар. То-то бы обрадовался Каддафи. Не бойся, мотек, – говорит он и улыбается Руфи, – я чувствую себя великолепно, еще много ударов судьбы я смогу вынести, прежде чем меня хватит удар!

– Значит, надо немедленно рыть котлован под фундамент нового корпуса, – говорит Хаим Дымшиц. – Глубокий котлован под бетонный фундамент!

– Но сначала без маскировки, – говорит Дов Табор. – Пусть все видят! Тогда их спецслужбам будет что доложить в Триполи и Багдад.

– Потом, когда дело дойдет до монтажных работ, мы, конечно, все замаскируем, – говорит Руфь.

– Инфракрасной блокировкой, – уточняет Дымшиц.

– Чем-чем? – спрашивает Миша.

– Ее здесь применяют на всех особо важных сооружениях, где надо сохранять что-то в абсолютной тайне, – объясняет ему Руфь. – Это огромные сетчатые покрытия, понимаешь, мотек, они проходят специальную химическую обработку, а между сетками пластиковая защита. Днем и так ничего нельзя сквозь них разглядеть, а ночью не помогут инфракрасные лазеры и приборы ночного видения, потому что эти покрытия задерживают инфракрасный свет.

– Превосходно! – кричит Миша. – Чудесно! Великолепно! Грандиозно! – он вскакивает и начинает танцевать сам с собой, напевая: «Heaven! I am in heaven…» Все таращатся на него, а Дымшиц говорит:

– Сумасшедший… он сумасшедший.

– Да, да! – кричит Миша. – Я сумасшедший!

А Руфь Лазар, блондинка с голубыми глазами, говорит с грустью:

– Все мы сумасшедшие.