Текст книги "И даже когда я смеюсь, я должен плакать…"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 36 страниц)

Книга вторая

1

«…во Вселенной царит вечное будущее и прошедшее. Миллиарды звезд светят нам по ночам, и миллионы млечных путей с миллиардами звезд можно различить с Земли…»

Динамики передают голос ученого, сидящего за пультом управления Планетария и говорящего в микрофон. На поверхности огромного проекционного купола по своим расчисленным путям движутся Солнце, Луна, другие небесные тела, млечные пути и самые далекие скопления звезд, так же, как они делали это миллиарды лет назад. На куполе отображено все небо.

«…что такое несколько тысяч лет истории человечества, – продолжает голос, – что такое несколько десятков лет человеческой жизни в сравнении с миллиардами лет, необходимых, чтобы, несмотря на огромную скорость, свет последних видимых звезд мог дойти до нас?»

Миша сидит здесь, в одном из многочисленных рядов кресел, возле Ирины, красивой девушки в очках с толстыми стеклами, и оба они смотрят вверх, в бесконечность Вселенной, на движущиеся там большие и малые огни. О, как счастлив Миша! Он осторожно кладет ладонь на руку Ирины, и она не отталкивает ее, и светлячки блуждают по черному бархатному куполу, медленные, загадочные, прекрасные, ученый продолжает говорить, а Миша сопит от умиления.

Планетарий расположен почти в центре Москвы в зеленом массиве рядом с зоопарком. Кроме деревьев, здесь цветы и кустарники, южнее, у площади Восстания, возвышается величественное жилое здание, а остекленные крылья здания СЭВ парят в летнем небе.

Миша уже двенадцать дней в России, сегодня 17 августа 1991 года, суббота, в колхозе выходной, и Ирина поехала с Мишей в Москву показать ему многочисленные достопримечательности. После мишиного приезда из Германии они уже дважды были в столице, и Ирина заметила, как Миша был напуган, когда увидел всю эту бедность, печальных, озабоченных людей, длинные очереди перед магазинами и учреждениями, и к тому же ужасно много совершенно пьяных мужчин и женщин, опустившихся, которые просто валяются где попало, и множество нищих в грязных лохмотьях, которые сидят или лежат скорчившись, в надежде, что кто-нибудь им что-то подаст, и – это было, конечно, самым скверным, – жалкую, грязную деревню Димитровку и убогие строения колхоза, в котором работники ценой неимоверных усилий добиваются бесконечно малого.

Разумеется, Миша не сказал ни слова, он был просто счастлив оказаться, наконец, рядом с Ириной, но уже вспомнил о том, что ему сказал в Ротбухене один поляк: «Когда русские приезжают к нам в Варшаву, они думают, что мы живем в раю. Когда мы приехали в ГДР, то подумали, что попали в рай. А вы, в свою очередь, то же думали о Западе. Русским – Бог их покарал – живется действительно хуже некуда.»

Миша был готов увидеть нечто подобное, когда он приехал 5 августа, но то, что ему довелось увидеть, поразило его, и он приложил все силы, чтобы этого не заметили. Но от Ирины этого скрыть не удалось, и вот она снова и снова ездит с ним в Москву – ведь там есть и много интересного, нельзя, чтобы Миша думал, что он оказался в Седьмом кругу ада. Так человек-бассет увидел золотые купола церквей и красные кремлевские звезды, православные кресты и эмблемы с серпом и молотом, боярские палаты, помпезные сооружения сталинской эпохи и современные высотные дома из стекла и бетона, столько непривычного и противоречивого – где здесь Европа, где Азия? И стольких стариков, и дорожных рабочих, все время сидящих без дела, и стольких солдат, и маленьких школьниц, в коричневых платьицах и черных фартуках, и знакомые транспаранты с лозунгами, такими же, как в ГДР, и черные лимузины с задернутыми шторами на окнах, которые колоннами на большой скорости мчатся по городу и для которых правила дорожного движения не писаны, и, наконец, многих, многих людей, слоняющихся, просто слоняющихся без дела по улицам, трезвых или пьяных.

Однажды на центральной улице они прошли мимо женщины, которая на клочке газетной бумаги выложила на продажу: стеклянный глаз, помазок для бритья, старую бритву и латанные-перелатанные рубашки и кальсоны.

– Да, – сказала Ирина, – сколько у нас появилось бедных людей! У нас никогда еще не было такого огромного количества нищих, и алкоголь – тоже одна из самых трудных проблем. Горбачев пробовал ввести талоны на водку, а потом вынужден был снова разрешить свободную продажу…

– Я знаю, – сказал Миша удрученно, – государству нужен алкогольный налог.

– Да, это так. Кроме того, это грозило новой революцией – Советский Союз без водки, которой можно заглушить все печали и заботы, такого люди себе просто не представляют, – ответила Ирина. – Я вас не обманываю, я говорю совершенно честно: жить у нас действительно ужасно плохо. Если вы внимательно присмотритесь, то заметите, что в любом магазине стоит не просто очередь, их там всегда две.

– Действительно, – Миша заметил. – Но почему, Ирина?

– Это советская традиция – контроль и учет. Видите, например, на той стороне у булочной: в первой очереди люди терпеливо продвигаются к кассе, там они платят за хлеб и получают чек. Потом они должны встать во вторую очередь, к другому окошку, и, когда они подходят, они отдают чек и получают хлеб.

– Но это же можно было бы сделать проще!

– Конечно, можно, – говорит Ирина, – но такой порядок однажды был заведен, и никто его не меняет. Лучше, если все это вам скажу я, чем кто-нибудь другой, кто уже ни на что не надеется.

– Вы еще надеетесь, не так ли?

– Да, Миша, но эта надежда не мешает мне видеть все вокруг. Я знаю, что есть пенсионеры, зарабатывающие себе на жизнь тем, что часами стоят в очередях за других людей, у которых просто нет на это времени, потому что они должны работать. Недавно как раз у этой булочной напротив люди два дня стояли в очереди, хотя в магазине хлеба не было.

– Но это же безумие!

– Это вовсе не безумие, Миша. Люди надеялись, что машина с хлебом приедет. Она и приехала – через два дня. И все это время люди здесь дожидались хлеба.

– Это очень плохо, – сказал Миша.

– Есть один невеселый анекдот…

– Анекдот?

– Да, Миша, анекдот, может быть, он вам пояснит, почему дела здесь обстоят так плохо, несмотря на гласность и перестройку. Так вот: едет поезд, вдруг он тормозит и останавливается, потому что пути перед ним кончились. Что делать? Как эту проблему решил бы Ленин?

– Как, Ирина?

– Ленин сказал бы: «Нужно заставить народ валить лес и делать шпалы для путей.» А Сталин, он что бы сказал? Он бы приказал расстрелять побольше людей и сделать из них шпалы. А Брежнев? Брежнев задернул бы занавески на окнах вагонов и вызвал бы здоровых мужчин раскачивать вагоны, чтобы пассажиры думали, что поезд едет дальше. А Горбачев? Ну, Горбачев сказал бы тем, кто едет, что они должны, черт возьми, сами что-то делать. Но поскольку у нас гласность, то все встают, высовывают головы в окна и гневно кричат: «Почему поезд не едет дальше? Кто виноват?» – Ирина взглянула на Мишу, которому было не до смеха, и сказала: – Да, невеселый анекдот. Но он характеризует наше положение. Большинство людей только критикуют всех и каждого и ищут виновных в том, что у них такая беспросветная жизнь, и очень немногие что-то делают, чтобы решить свои проблемы.

– Я уже понял, – сказал Миша, – перестраиваться ужасно трудно, и это протянется очень долго, пока все снова не наладится.

– Конечно, все снова наладится, – подтверждает Ирина. На ней платье серо-сизого цвета, одно из двух «нарядных», которые у нее есть. – Потому что все больше и больше людей начинают понимать, что никто нам в этом не поможет, это наше дело, всей нашей страны. А сегодня, Миша, я вам покажу, что у нас есть интересного на Калининском проспекте. Михаил Калинин, как вам известно, был с 1919 по 1945 год главой государства в Советском Союзе. Улица начинается от Кремля, мы там уже были, теперь я вам покажу библиотеку имени Ленина и Музей архитектуры имени Щусева…

Хотя они написали друг другу уже столько писем, Ирина обращается к Мише на «вы», так же, как и он к ней. До «ты» в Советском Союзе должно пройти много времени.

Музей архитектуры они посетили в первой половине дня, а потом несколько часов гуляли. Они исходили все улочки и переулки около Арбатской площади, осмотрели квартал художников, литераторов и артистов, образовавшийся здесь в XIX веке. На Арбате жил великий поэт Пушкин, а в здании с порталом расположен театр имени Вахтангова. Кафе и магазины старого Арбата еще сохранили аромат старой Москвы. Миша видел дом, в котором провел последние годы жизни великий композитор Александр Скрябин, где в 1922 году открыт музей его памяти.

Когда они оба уже устали и проголодались, Миша увидел ресторан под названием «Прага», на черной доске мелом было написано, что здесь есть чешские кнедлики и пражская ветчина.

– Пойдемте, Ирина! – говорит он. – Пражская ветчина – это замечательно, я однажды ел ее в ГДР. Можно вас пригласить? Я знаю, в ресторанах все за валюту, но у меня есть немецкие марки. Пожалуйста, Ирина, доставьте мне удовольствие!

– Нет, – говорит Ирина серьезно. – Не сердитесь, Миша, но мне ни в коем случае нельзя ходить в ресторан.

– Почему нет?

– У нас люди не ходят в рестораны.

– Но ведь там их много, внутри!

– Это туристы, Миша, туристы. Мы… мы не любим рестораны, мы едим дома. Во-первых, откуда у нас валюта…

– Но у меня же есть!

– …а во-вторых, в таком заведении чувствуешь себя отвратительно. Никогда не знаешь, кто сидит за соседним столиком, кто подслушивает разговоры, может быть, рядом шпион из службы безопасности? Вы не найдете ни одного русского, который пошел бы с вами в ресторан, Миша.

– Но вы же наверняка голодны!

– А это что? – спрашивает Ирина и вынимает из сумки бумажный кулек. – Это мама нам положила. Посмотрите, Миша, у каждого второго есть такой пакет с едой. Мама сделала нам бутерброды. Очень вкусный черный хлеб. Там впереди, под деревом, есть скамейка, пойдемте!

И вот они сидят и едят черный хлеб с маслом. Русский черный хлеб – это действительно лакомство. Ирина смеется, Мише весело тоже.

– Разве это не лучше, чем в хорошем ресторане?

– Да, – говорит он. – Это намного лучше, Ирина. И кто знает, хорошая ли была бы там пражская ветчина.

– Вполне вероятно, что вообще никакой не было, не всему написанному можно верить, – говорит Ирина. А Миша снова смеется и смотрит на нее, он все время на нее смотрит. Никогда еще он не видел в человеческом лице столько приветливости, мягкости и нежности. И столько ума и обаяния.

После обеда на скамейке Ирина, эта девушка из прекрасной сказки, показывает ему действующую церковь и говорит, что в нее обязательно надо войти. Миша сразу воодушевляется. Но у него есть вопрос.

– Я никак не могу понять, как это у вас получается. Вы коммунисты и в то же время верующие. Как это совмещается с тем, что «религия – опиум для народа»?

– Почему же, как и у вас, у нас есть и коммунисты, не верящие в Бога, и беспартийные верующие, – говорит Ирина. – Взгляните хотя бы на мою маму, Миша! Когда мы с Левой были детьми, она постоянно водила нас молиться в церковь. Но в школе нам говорили обратное.

– И в вас что-то осталось религиозного? У Левы, как я понимаю, ничего.

– И у меня ничего. Мне просто нравится ходить в храм, потому что там я чувствую себя в безопасности среди красоты и потому что мне нравится запах ладана, свет свечей и церковные песнопения… А когда я там снимаю очки, мир вокруг меня становится полным любви и умиротворенности. Вы можете это понять?

– Конечно! – говорит Миша и глотает слезы. Ах, Ирина!

– А как это у вас, Миша?

– У меня, – говорит он, – это просто. Я не принадлежу ни к христианам, ни к иудеям. Я хожу в собор так же, как и в синагогу. Хотя… – он замолкает.

– Хотя?

– Хотя я все больше чувствую симпатию к иудейской вере – если я вообще к чему-то ее чувствую.

– Да, – говорит Ирина, – мне это легко понять. Какая-то ветвь в душе должна быть главной. – Она погружается в свои мысли. – Симпатия, – говорит она, – это хорошее слово. Я бы не хотела быть такой, как моя мать. Если у меня когда-нибудь будут дети, я не буду заставлять их ходить церковь. – Тут она краснеет, а Миша улыбается. Он знает, почему она краснеет, – из-за того, что она заговорила о детях, которые когда-нибудь у нее будут, и она тоже улыбается.

Скорее в храм!

Миша с удовольствием бы вздремнул на одной из деревянных лавочек в полутьме храма, но об этом не может быть и речи. Он с интересом слушает, как объясняет Ирина: святые, их здесь очень много, и большие иконы, и потолочные фрески с изображениями ангелов и Всевышнего. Христианам позволено его изображать, а иудеям нет. Будь прокляты все беды, которые люди натворили из-за религий и продолжают это делать до сегодняшнего дня! Но хватит об этом, дружище! Не свихнулся ли ты? Эти творения созданы для того, чтобы возвышать людей – и тут у Миши снова слезы наворачиваются на глаза, потому что он видит, как Ирина снимает очки, зажигает свечку и ставит ее на подставку перед алтарем. Там уже много горящих свечей, все необыкновенно тонкие.

– Три рубля, – шепчет Миша. – Свеча стоит три рубля, на ящике написано, три! Когда у вас и так мало денег!

А Ирина шепчет:

– Раньше свеча стоила рубль.

– Но это же безумие, что теперь, в такое тяжелое время, она стоит три!

– Три рубля, – говорит Ирина тихо, – но можно и не платить ничего.

– Ничего?

– Да, ведь кто-то другой может положить в этот ящик сто рублей. Вы же видите, я не заплатила.

– Но, кроме нас, в церкви нет ни души!

– Придут. Не беспокойтесь! Может быть, даже американец, и он сунет в ящик долларовую бумажку. Один доллар – это пятьсот рублей, немецкая марка – больше трехсот, подумайте только, сколько это свечей! – Миша растроган. Когда он видит, что Ирина преклоняет колена, и свет от свечей золотит ее волосы, он незаметно для нее сует в старый ящик десять марок, это больше трех тысяч рублей. Ирина права, всегда находится кто-то, кто платит за других, теперь оплачено почти тысяча сто свечей. Миша берет одну и ставит, зажженную, на один из шипов и, конечно, сразу же начинает играть в свои заклинания «если – то». Значит, так, если сейчас горит нечетное число свечей, тогда Ирина полюбит его, и они останутся вместе. Это в высшей степени рискованное заклинание для такого числа свечей, и в любой момент церковный прихожанин может зажечь следующую и изменить общее число в худшую или в лучшую сторону… Двадцать две, двадцать три… и будем счастливы до смерти… тридцать одна, тридцать две… в любом случае я хочу умереть раньше нее, и у нас будут дети, тридцать девять, сорок… Перестройка пройдет успешно, и больше не будет женщин, продающих стеклянные глаза из-за ужасной бедности, и будет достаточно еды и работы для всех в Советском Союзе… сорок шесть, сорок семь! Нечетное, все сошлось! Миша счастлив!

Ирина крестится, правой рукой она касается лба, затем правого и левого плеча. Когда они выходят из церкви, Ирина спрашивает шепотом:

– Вы тоже молились, Миша?

– Да, – лжет он и смотрит, как Ирина снова надевает очки.

– Вы молились о защите, я знаю. Кого же он должен защищать, Господь?

И тут Ирина прикладывает указательный палец к его губам, и это значит: нельзя желать знать все!

Они стоят западнее Арбатской площади, там, где начинается новая часть Калининского проспекта. Позади крошечной церкви Святого Симеона Столпника XVII века выстроились в ряд двадцатитрехэтажные дома-башни, а вот Дом книги, и тут Ирина садится на своего конька:

– Это вы должны посмотреть, Миша! Дом книги – самый большой книжный магазин в Советском Союзе. Ежедневно сюда приходят 30 тысяч покупателей…

Вот она уже втягивает его внутрь, здесь действительно море книг, а Миша помешан на книгах. Он, как в лихорадке, не может насмотреться.

– Здесь более 45 тысяч наименований, – говорит Ирина, – среди них много зарубежных, есть диапозитивы, графика и почтовые открытки, а также дорогие старинные книги в антикварном отделе.

Книги! Книги! Книги!

Миша забывает обо всем, обо всей грязи и нищете, о голоде и пьянстве, о двойных очередях в продуктовых магазинах. Столько книг! А Ирина счастлива, что она, наконец, может показать Мише нечто, что действительно способно очаровать его в этом городе, в этой стране, среди всей разрухи и нищеты.

Конечно, все не совсем так, как она рассказывает. Из 45 тысяч объявленных наименований есть максимум 15 тысяч, самое большее, и очень многие, как видит Миша, имеют отношение к марксизму-ленинизму или содержат собрания речей крупных политиков. Ему вспоминаются подобные гедеэровские труды, которые у Берлинской стены расхватывались как горячие пирожки, в то время как здесь, очевидно, они никому не нужны. Да, если Советский Союз так же рухнет, как и ГДР, вокруг этого тоже начнется ажиотаж… Миша, какой у тебя винегрет в голове! Взгляни же, сотни полок заставлены изданиями классиков и научных трудов, а сколько томов лирической поэзии, правда, мало книжных новинок, но Ирина без труда может это объяснить:

– Каждый год в апреле издательства публикуют каталоги предварительной подписки на следующий год. По этим каталогам покупатели заказывают книги, и на основании этих заказов – в Доме книги их ежегодно собирают около 700 тысяч – издательства устанавливают размер тиража издания, вы понимаете?

– Понимаю, – говорит Миша. Нет ничего такого, о чем говорила бы Ирина, а он не смог бы понять.

– Конечно, это значит, что потом надо ждать. Я подписалась в апреле на кучу всего, а в следующем апреле я все это получу. Правда, надо приложить усилия, потому что так называемые бестселлеры – да, да, это слово нам тоже известно! – раскупаются за несколько дней после поступления.

– Об этом стоит подумать, – говорит Миша. Боже, как она прекрасна, как сияют ее глаза!

– Извините, Миша, одну минуту, хорошо? Я только хочу вымыть руки… – Она исчезает.

Миша осматривается в сутолоке людской толпы, и тут он обнаруживает среди переводных книг Генриха Белля. Он очень любит этого автора и покупает «Групповой портрет с дамой». По книге снят фильм, и в нем главную роль играет его любимая актриса Роми Шнайдер. Хотелось бы надеяться, что Ирина еще не знает об этой книге! Теперь он ждет, чтобы вручить ей подарок. Ему страшно здесь, совсем одному, он никогда не нашел бы отсюда дорогу назад, в Димитровку. Что случилось с Ириной? Нет, вот и она! Она смеется, ах, как она красива, ее улыбка, ее восхитительные зубы и искорки в глазах! Он преподносит ей «Групповой портрет», историю Лени, которая любит советского военнопленного. Ура, Ирина не читала эту книгу, и она делает реверанс. Ему она дарит горбачевскую «Перестройку», он эту книгу тоже еще не знает и точно так же делает реверанс, и оба они смеются как дети, как счастливые дети.

Ирина ведет Мишу дальше, и они проходят мимо магазина «Березка». Если у вас есть доллары или, еще лучше, немецкие марки, то здесь можно купить все. «Березка» – по-русски это «маленькая береза», и в этом магазине можно купить все, что душе угодно: натуральные меха и ленинградский фарфор, фотоаппараты из Йены (а в Йене они никому не нужны, думает Миша) и знаменитые матрешки, дорогие сосуды для вина, покрытые серебряной эмалью, пудреницы и броши с изысканной миниатюрной живописью, русское кружево, украшения из янтаря и лакированные изделия, кроме того, сигареты, виски и немецкое пиво разных сортов, и духи из далекого Парижа. Миша и Ирина проходят вдоль прилавков магазина. Миша хочет непременно купить Ирине духи, а Ирина намерена этому воспрепятствовать. Не для того она ему это показывала, чтобы он ей что-то покупал. – Но если это доставит ему такое удовольствие! – Тут Ирина уступает и отходит от него в сторону, пока он разглядывает флакончик с духами «Beautiful», которые ему рекомендует сильно накрашенная симпатичная продавщица.

– «Beautiful» – это из последних поступлений, самое модное! – Она капает две капли на тыльную сторону своей кисти и подносит Мише к носу.

– Разве это не восхитительный аромат?

Да, он восхитителен, и он так идет Ирине. Но, поскольку духи очень дорогие, он все-таки купит из набора «Beautiful» только туалетную воду.

– Это тоже, – говорит накрашенная, – нечто совершенно изысканное.

Она упаковывает флакончик с Vaporisateur, французское слово непринужденно слетает с уст писаной красавицы.

Когда они выходят на улицу, Миша вручает свой подарок, а Ирина говорит, что ему не следовало этого делать. Когда они снова сидят на скамейке в парке, любопытство берет свое, и она достает то, что только что было упаковано. Она прыскает себе немного туалетной воды на запястье и дает понюхать Мише, ему, несмотря на волнение, даже удается сострить:

– «Beautiful», – говорит он, – не только туалетная вода!

Ирина аккуратно складывает оберточную бумагу и кладет ее вместе с флаконом в свою сумочку. Теперь она покажет ему самое интересное – Планетарий позади них в парке. Каждый раз, когда у нее есть возможность, она идет в это здание с солнцами, лунами и звездами. Что может быть чудеснее, чем видеть Вселенную, всю Вселенную? Она принадлежит всем – белым, черным и желтым, богатым и бедным, глупым и умным, всем, эта Вселенная, которая всегда была и всегда будет и в которой свету самых далеких звезд нужны миллиарды лет, чтобы дойти до нас.

– Мы все являемся частью этой бесконечной Вселенной, – говорит Ирина, – и мы, русские, первыми побывали в космосе. Пойдемте, Миша, под конец – самое прекрасное!

Они ходили по Планетарию и, действительно, едва ли можно постичь разумом то, что там увидишь и услышишь. Миша взял руку Ирины, будто бы для того, чтобы понюхать «Beautiful», и больше ее уже не выпускал, а Ирина ее не отнимала. Ах, как был счастлив Миша, как долго он воображал все это в своих фантазиях, как долго он мечтал об этом в Ротбухене, и вот теперь все это явь.