Текст книги "Евреи в русской армии: 1827—1914"
Автор книги: Йоханан Петровский-Штерн
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 47 страниц)
Саул Гинзбург считает, что остановить насильственные меры крещения евреев этот циркуляр не мог, да и не преследовал такой цели; он, скорее, «высочайше» одобрял принятые меры и поощрял насильственный миссионерский процесс, а потому являлся воплощением имперского лицемерия и ханжества Николая I{350}. Здесь Гинзбург, как правило, весьма корректно толкующий документы, допускает модернистскую неточность и рассматривает циркуляр сквозь призму совсем другой эпохи – эпохи, где существует общественное мнение и либеральная печать, где государственный документ должен хотя бы внешне соответствовать условиям большой политической игры. В таких условиях вполне мог бы возникнуть документ, подразумевающий нечто прямо противоположное своему содержанию и подкрепляющийся негласными указами, которые подтверждали бы его двойной смысл. Николаевская эпоха была иной: царю не было перед кем заискивать и не на кого оглядываться; ни либеральной печати, ни общественного мнения, способного критически отреагировать на очередной государственный указ, еще не существовало. Нам не известен ни один документ николаевской эпохи, несущий в себе заряд двойного смысла и подразумевающий прямо противоположное своему содержанию. Поэтому циркуляр 11 марта 1849 г., вероятно, следует читать в прямом смысле – как требование перенести внимание с количества «новых христиан» на их качество. То есть – на глубину и крепость их христианских убеждений.
Активная миссионерская практика продолжалась и после постановления, но стопроцентного успеха начальство добиться так и не смогло. Так, по частному 1852 г. набору в Подольское губернское рекрутское присутствие в г. Ровно на военную службу поступило 49 человек «из несовершеннолетних евреев». Послужной список на пятнадцать евреев из этой группы включает девять человек с русскими именами и семь – без указания русских имен и без упоминания о Святом крещении. Из последних семерых один умер в 1853 г., двое находились в розыске и трое были выписаны из Житомирского госпиталя в Воронежский батальон военных кантонистов. К новобранцам, видимо, применялись меры физического воздействия, сломившие многих, но не всех. Находящиеся в розыске, вместе с пятью другими, были найдены в 1860 г. и крещены. Трое кантонистов, отправленных в Воронежский батальон, оставались иудеями до 1859 г. (дальнейшую их судьбу по имеющимся документам проследить невозможно). Таким образом, из 15 малолетних евреев четверо, т. е. 27 %, отстояли свое еврейство, а один из них – Нахман Корман, прибывший первым по набору, заплатил за это право жизнью{351}.
И все же, несмотря на то что к концу 1844 г. решение Николая I обращать кантонистов в христианство было наконец доведено до сознания военачальников, миссионерская кампания сталкивалась со значительными трудностями. Кроме очевидных, связанных с неповоротливостью военной бюрократии, существовало еще несколько немаловажных обстоятельств, препятствовавших воплощению политики Николая. Остановимся на некоторых из них. Прежде всего командиры батальонов не всегда могли изолировать еврейских детей от взрослых солдат, служащих в тех же местах на различных должностях в армии. Так, например, когда командир 3-й учебной бригады склонил четырех кантонистов (среди них – Гофман, Беренштейн, Рубак, Лейзенберг) к принятию крещения и они, по его словам, выразили добровольное желание принять православие, все планы командира расстроил рядовой Фроим Фурман. Прикомандированный к Пензенскому внутреннему гарнизону, он был послан в Саратов для шитья сапог для рекрутов из солдатских детей, где отговорил детей креститься. Разгневанный командир, которому удалось переубедить лишь двоих, потребовал немедленно убрать из Саратовского гарнизона и Фурмана, и двух других еврейских рекрутов, занимавшихся пошивом одежды для кантонистов – Шпицмана и Бровермана, чтобы в дальнейшем у него «не могло случиться подобных последствий»{352}.
Такого же рода жалоба поступила в Департамент военных поселений от подполковника Войденова, командира Казанского батальона, насчитывавшего более полутора тысяч еврейских кантонистов. Объясняя малое число крещений в своем батальоне, он писал 6 июня 1845 г.: «нижние чины из некрещеных евреев, упорствуя сами в принятии православия, примером своим много действуют на непреклонное заблуждение малолетних кантонистов, которые, находясь с ними ежедневно в мастерских, тайно убеждаются ими быть твердыми противу христианской религии, поэтому убеждения не имеют успеха». Покуда не будут высланы из батальона эти нижние чины, по его же отзыву – «весьма хорошие мастеровые» – всего двадцать человек, занимавшихся при батальоне сапожным и портняжным ремеслом, ни о каком убеждении малолетних евреев не может быть и речи. По просьбе подполковника Войденова, 18 человек было переведено в августе 1845 г.{353}
В местах, близких к черте оседлости, кантонисты находились в постоянном контакте с еврейскими общинами. Командир Ревельского батальона Титков рапортовал в Департамент, что меры убеждения священника Голубцова остались и могут навсегда остаться тщетными, поскольку генерал-лейтенант Паткуль отпускает евреев для проведения богослужения «в кагал». Кроме того, по праздникам евреев «увещевает раввин». Сам Титков запретил кантонистам отправлять обряды веры, особенно еврейскую Пасху, выделил им особую комнату в помещении казармы и не отпускал домой. Николай в ответ строго повелел: «мера преждевременная, пусть ходят в синагогу без изменения»{354}. Кроме того, даже далеко за пределами черты кантонисты не были в изоляции. Иногда их отправляли домой в краткосрочные отпуска{355}. Кроме того, они получали финансовую помощь от родителей. Командир Новгородского батальона военных кантонистов майор Якубовский жаловался в Департамент, что все его старания по приведению еврейских детей в христианство остаются безуспешными: «Преткновением сему служит то, как я узнал лично от евреев, что они, вступая в православие, с этим вместе лишаются от родных своих навсегда всякого пособия, почему и остаются непреклонными». Финансовая помощь из дома, регулярная, хоть и минимальная, весьма облегчавшая нищий кантонистский быт, вероятно, оказывалась сильней обещанных и далеко не всегда получаемых наградных денег, значительных, но все же одноразовых.
Кантонисты-евреи не видели особых преимуществ в принятии крещения. Это обстоятельство особо огорчало непосредственное кантонистское начальство. Так, генерал-майор барон Зедделер хвалил выкрестов, умных и способных к фронту, отмечая, что их способности остаются нереализованными, поскольку их запрещено назначать в топографическую службу, в артиллерию и в саперы, что, по мнению Зедделера, «противно учению Евангелия»{356}. Не помогали и финансовые поощрения. Командир Новгородского батальона упоминал, что выкресты так и не получают положенных им 25 руб., вероятно, из-за кражи казенных денег, характерной для военных заведений в целом и Департамента военных поселений в частности. Те, кто принимал крещение за пределами кантонистских батальонов – будь-то мусульмане, католики или иудеи, – наградных денег не получали вовсе, даже если за них ходатайствовал сам Клейнмихель. Логика отказов была железной: наградные полагаются только солдатским детям и кантонистам, но не солдатам, состоящим на службе{357}.
Нежелание самих командиров принимать участие в миссионерской кампании также ставило под вопрос ее успех. Действительно, темпы крещений кантонистов из евреев были крайне неравномерны. Так, например, в 1854 г. из 5991 кантониста-еврея крещение приняло 4565 человек, т. е. – три четверти, причем наименьшее число – во втором учебном карабинерном полку, в Ревельском, Смоленском, Омском, Псковском, Тобольском и Астраханском батальонах. Помесячные ведомости показывают, что в упомянутых батальонах, каждый из которых насчитывал от ста до пятисот кантонистов из евреев, крещение за все время приняло меньше 10 % кантонистов. Иными словами, темп миссионерской кампании измерялся одним процентом в месяц. Наоборот, в Казанском батальоне темпы крещения составляли около 10 % ежемесячно{358}.
Еще одним препятствием к массовому крещению еврейских детей послужило нежелание Священного синода прибегать к мерам увещеваний, практикуемых на местах. В начале 1850-х годов наиболее мрачной была судьба тех еврейских кантонистов, которые попали в Киевский батальон под командование полковника Десимона. Там же, при Киевском батальоне, кантонистам читал уроки Закона Божьего протоиерей Ефим Ремезов, которого считали знатоком древнееврейского языка и талантливым полемистом. Свои соображения о том, как следует переубеждать евреев, он изложил в труде «Краткие извлечения из писем христианина к евреям об истинной вере». Состоящий из 16 статей труд Ремезова ставил себе целью «охладить в евреях суеверную с малолетства приверженность их к неосновательным толкам талмудическим». О том, какое впечатление Ремезов производил на еврейских кантонистов, можно судить хотя бы по тому, что его труд, кроме всего прочего, содержал статьи, доказывающие подлинность кровавого навета («убивать иноплеменника перед Пасхой и пить его кровь») и рассказывающие о «злобной издревле мстительности и бесчеловечности евреев в отношении ко всем народам земли». Как считал Ремезов, его труд заслуживал публикации, поскольку его доводы отличались убедительностью, ясностью и доступностью. Ремезов, ни много ни мало, пытался убедить Священный синод в том, что его труд соответствует основным требованиям христианской риторики. Не называя источник – а им было, разумеется, триединство Св. Фомы Аквинского veritas, caritas, claritas, – Ремезов пытался доказать, что его сочинение доступно, ясно и убедительно. А полковник Десимон даже не сомневался, что труд Ремезова следует немедленно отпечатать и разослать по батальонам, чтобы еврейские кантонисты читали его в свободное время.
В январе 1854 г., сопроводив свой труд пространным письмом и рекомендациями полковника Десимона, Ремезов отправил свой опус в Синод. Обер-прокурор Синода ознакомился с трудом Ремезова, собрал для его обсуждения конференцию Санкт-Петербургской Духовной академии и в своем ответе военному министру не счел полезным рекомендовать его для чтения еврейским кантонистам. В качестве аргументов обер-прокурор Синода назвал уже упомянутые статьи, но главным назвал отсутствие у Ремезова тех самых трех единств – убедительности, ясности и доступности, – о которых говорил автор{359}. Под таким академическим предлогом Синод отказался от варварского способа убеждения кантонистов из евреев, хотя этот способ, особенно при поддержке непосредственного кантонистского начальства, мог бы дать и, как мы увидим в дальнейшем, давал свои результаты.
Кантонисты из евреев среди товарищей по оружию
В батальонах военных кантонистов проявились два свойства еврейской призывной группы. Еврейские дети, как и двадцатилетние евреи-рекруты, показали низкую, ниже среднего уровня готовность к несению службы и сравнительно высокую, выше среднего уровня степень овладения навыками военной учебы. При поступлении в батальоны еврейские дети по большей части отличались в худшую сторону от своих будущих сослуживцев – солдатских детей. Такие же низкие показатели готовности к военному быту были только у кантонистов – мальчиков Царства Польского{360}. Наоборот, при окончании срока обучения в батальонах кантонисты из евреев по основным своим параметрам в целом совпадали с основной массой выпускников-кантонистов, а по некоторым даже превосходили их. Сравнение характеристик еврейских рекрутов при поступлении в батальоны и при выпуске в армию дает поразительную картину как адаптационных способностей евреев, так и их умения сохранять признаки этнической самоидентификации.
Среди еврейских детей, поступивших в батальоны кантонистов, нередки были случаи массовых заболеваний. Рассмотрим данные 95-го набора 1831–1832 гг. Из ста еврейских детей, попавших в Витебский батальон, более семидесяти человек оказались больны. Парша и чесотка были обнаружены у шестидесяти пяти человек, у одного – эпилепсия, «золотушность», у четырех – бельма на глазу. После переосвидетельствования двадцать три человека, т. е. 23 % новобранцев, оказались здоровы. В Смоленский батальон в том же году поступило 103 кантониста из Могилевской губернии. Из них пятьдесят четыре оказались больны, причем по крайней мере у семнадцати обнаружили паршу, а у тридцати четырех – чесотку. Из 133 человек, поступивших в Ярославские батальоны из Волынской губернии, у двадцати была парша, у пятидесяти четырех – чесотка. Из ста пятидесяти шести поступивших в Псковский батальон по набору из Белостокской и Гродненской губерний здоровыми оказались всего тринадцать человек. У остальных болезни распределялись таким образом: лишай – у одиннадцати детей из Белостока и шести из Гродно, легкая форма чесотки, соответственно, у девятнадцати и шести, сильная чесотка – у сорока трех и девятнадцати, слабая парша – у одного и пяти, сильная – у девятнадцати и трех, чесотка – у четырех и двух, венерическая чесотка – у двух из Белостока. Кроме того, один новобранец был признан комиссией слабоумным, поскольку он «не отвечал на вопросы присутствия». По тому же набору в Смоленский батальон попало пятьдесят три рекрута, из них четыре с паршой, пятнадцать с чесоткой. Если предположить, что критерии при осмотре кантонистов, прибывших на службу, более или менее совпадали, оказывается, что в юго-западных (украинских) губерниях ситуация обстояла лучше, чем в Литве и Польше. Из семидесяти шести человек, поступивших в нижегородские кантонисты по набору из Подольской губернии, только трое были отправлены в больницу. Из тридцати восьми поступивших в Воронежский батальон из Киевской губернии всего один оказался больным. В большинстве своем, по показаниям партионных офицеров, дети заболевали в пути, хотя сами кантонисты при опросах говорили, что были больны еще до призыва{361}. Дети, вероятно, полагали, что если они докажут, что были больны до призыва, то их комиссуют по болезни, которую по недосмотру пропустила рекрутская комиссия. В то же время партионные офицеры хотели снять с себя вину за прием заведомо негодных рекрутов, и поэтому небезосновательно валили вину на антисанитарные условия дорожного быта{362}.
Батальонное начальство ужасалось медицинскому состоянию новобранцев-евреев и жаловалось в Департамент, но в течение десяти лет после начала призыва евреев никаких мер к исправлению ситуации не принималось. В 1835 г. в Витебский батальон прибыла группа еврейских детей, набранная в Витебской и Могилевской губерниях. Командир батальона полковник Колтовский направил в Департамент жалобу, что из прибывших 198 еврейских детей всего 9 здоровых, остальные 187 больны чесоткой, паршой и коростой, а также отличаются многочисленными физическими недостатками. При учиненном полковником разборе дела все опрошенные кантонисты показали, что упоминали в рекрутском присутствии о своих болезнях и недостатках, но комиссия освидетельствовала их как годных к службе{363}. Среди тех, кто в 1839 г. попал в Витебский батальон, воспалением легких болели 49 человек, чесоткой – 49, горячкой – 9, различного рода лихорадками – 54, венерическими болезнями – 3, язвами – 8, паршой – 18, 30 человек жаловались на грыжу, 30 отличались физической слабостью, трое имели золотушный вид{364}. Поскольку по свидетельству рекрутской комиссии кантонисты не заявляли в рекрутских присутствиях о болезнях, их не возвращали домой, а оставляли в батальонах. Среди незначительного числа комиссованных евреев было столько же, сколько христиан{365}. Только спустя десять лет, в 1840 г., многолетние жалобы военачальников в Департамент на низкий уровень требований, предъявляемых рекрутскими присутствиями к призывникам, привели к тому, что Департамент, наконец, предложил осматривать партию новоприбывших вместе с медицинским чиновником, а также заявлять о неспособных к службе в самих рекрутских присутствиях{366}.
Низкий уровень медицинского контроля характеризовал не только еврейских детей. Рапорты и отчеты по всему заведению военных кантонистов изобилуют жалобами на дурное санитарно-медицинское состояние батальонов. Инспектор Симбирского батальона докладывал: «одежда на кантонистах очень хороша, фронтовое учение порядочно, хозяйственная часть весьма хороша, кровати и матрасы имеют вид отличный», и тем не менее «число больных кантонистов значительно»{367}. Основная причина заболеваний кантонистов – антисанитарные условия их быта по дороге в батальоны. Командир 2-го учебного карабинерного полка писал Клейнмихелю 19 мая 1831 г.: из 207, поступивших в полк, 121 одержим сильной чесоткой, у 23 застарелая парша на голове, трое больны воспалением глаз, у одного кантониста – язва на мошонке и еще у одного – горячка. Иными словами, 73 % поступивших страдали заболеваниями, которые по реестру болезней считались достаточными причинами для «возвращения в естественное состояние», т. е. для увольнения из армии. Однако никто из них не был возвращен домой{368}. В 1831 г. в лазарет Санкт-Петербурга было доставлено восемь кантонистов с чесоткой, которую, как оказалось, они получили от хозяев постойных квартир. По этому поводу поступило распоряжение не размещать кантонистов в таких домах, однако оно так и осталось на бумаге, поскольку инспекцией постойных квартир никто не занимался{369}.
Кантонистов лечили варварскими способами. От всех болезней (включая трахому, горячку и понос) фельдшеры прописывали касторку. Практиковались также коллективные способы лечения. Так, по свидетельству кантониста прусско-польского происхождения, детей приводили в баню, обмазывали куриным пометом, серой и дегтем, загоняли в парилку на верхнюю полку и, подстегивая их розгами, не давали спуститься вниз, пока зуд не унимался{370}. Этот жестокий, но действенный способ коллективного излечения перекочевал – слово в слово, с той же парилкой, рядовыми, пучками розог, падающими с верхних полок детьми – в еврейскую художественную и мемуарную литературу, где из варварского способа лечения превратился в особую изуверскую пытку, с помощью которой начальство пыталось склонить кантонистов из евреев к переходу в православие{371}.
В середине 1850-х годов, ко времени переподчинения кантонистских школ Управлению училищами военного ведомства, санитарное состояние батальонов несколько улучшилось, даже если учитывать, что цифры заболевших традиционно занижались начальством. В 1858 г. в Саратовском батальоне военных кантонистов насчитывалось восемь рот, от 133 до 346 человек в роте. Всего в батальоне служило 1611 кантонистов. Из них 506 квартировали по обывательским квартирам в Смоленске, 886 – по деревням. В июле 1858 г. больных оказалось 32 человека: у девятнадцати – воспаление глаз (трахома), у троих – падучая (эпилепсия), по два – с поносом, язвой желудка и венерическими заболеваниями, по одному – с тифом и желтой лихорадкой. Четыре человека в июле умерло – трое православных и один из евреев{372}. Если считать, что четверо умерших также болели, оказывается, что больных в батальоне насчитывалось 2,2 %. В это же время заметно повысились медицинские требования к еврейским рекрутам, участились случаи их комиссования по непригодности или по болезням{373}.
Проблема смертности в батальонах – особо болезненная в связи с печально известным герценовским примером еврейских детей-кантонистов, которые «мрут, как мухи»{374}, – не поддается однозначному решению. Во-первых, потому, что статистика такого рода специально не запрашивалась, а значит, и не велась. Во-вторых, потому, что ее скрывали всеми способами. Так, например, официальный историк Военного министерства рассказывает, что лазаретами пользовались для манипуляции сведениями об уровне смертности{375}. В-третьих, отсутствовала сколько-нибудь приемлемая сравнительная отчетность. Так, из отчета командира Казанского батальона за 1838 г. мы узнаем, что среди выпускников батальона трое умерло – один христианин и два еврея. В Троицком батальоне единственным умершим в 1838 г. был еврей. В Пермском батальоне, где было значительное количество евреев, среди четырех умерших в 1839 г. не было ни одного еврея{376}. Разумеется, вряд ли из этих скудных данных можно сделать приемлемый вывод. Более полные сведения также не позволяют прийти к сколько-нибудь вразумительному решению. Приведенная выше сводная таблица за 1827–1840 гг. дает представление о смертности среди выкрестов и евреев, но не дает возможности сравнить смертность среди евреев с общей смертностью по заведениям военных кантонистов. С другой стороны, соотношение «192 умерших еврейских выкреста против 350 умерших евреев» вряд ли означает, что евреев умирало больше из-за того, что над ними издевались, склоняя к переходу в православие; такой вывод был бы неправомерен хотя бы потому, что в целом за этот период евреев в батальонах служило в два раза больше, чем выкрестов. Единственный способ выйти из области случайных цифр – это принять число выкрестов, прошедших службу в батальонах военных кантонистов в указанные годы, за номинальное число христиан и сравнить их с оставшимися в своей вере как с целостной еврейской группой. В этом случае мы получим практически одинаковый процент смертности как среди христиан, так и среди евреев. Для христиан он составит 4,8 % (192 умерших из 3992), для евреев – 5,5 % (350 умерших из 6391){377}. Из этого мы можем сделать осторожный вывод: по уровню смертности евреи не выделялись из общей массы кантонистов{378}.
Существовало несколько характерных признаков, по которым еврейского кантониста можно было выделить из общей массы. Прежде всего – преступность. Даже при полном пренебрежении статистикой этого рода, на основании немногочисленных косвенных свидетельств можно утверждать, что уровень преступности среди еврейских детей – служащих батальонов – был ниже, а уровень дисциплины выше общего уровня в батальонах. Рассмотрим, к примеру, сводный отчет о побегах нижних чинов и кантонистов в 1853 г. Из него следует, что побеги среди солдат христианского вероисповедания составили сорок три в год, среди солдат-евреев – ноль, среди кантонистов-христиан – пять (в одном из этих пяти случаев бежал выкрест из евреев) и, наконец, среди кантонистов-евреев – один. Заметим, что среди бежавших нижних чинов подавляющее большинство – солдатские дети из кантонистов и бывшие кантонисты. Единственный бежавший за этот период кантонист из малолетних евреев был отправлен для поправления здоровья в деревню под Ярославлем и не вернулся из отпуска. Даже если предположить, что он бежал, соотношение евреев-дезертиров к христианам-дезертирам составит один к пяти.
Одна из самых характерных черт кантонистского быта – воровство{379}. Убогая и строго регламентированная кормежка в сочетании с запретом выносить из гарнизонных столовых хлеб вынуждала кантонистов искать себе пропитание всеми доступными способами. Как правило, батальонные начальники закрывали на воровство глаза и даже покрывали виновных. За воровство съестного не наказывали и дел не заводили. Воровство проходило в кантонистских батальонах по линии быта, а не по линии Аудиториатского департамента (предшественника Военно-судного ведомства). Кантонисты терроризировали воровством и жульничеством как военных поселенцев, так и крестьян, торгующих на воскресных базарах. Умение украсть и не быть пойманным считалось особым искусством. Кантонисты устраивали нечто похожее на спортивное состязание, целью которого было украсть сдобную булку, пирог с мясом или калач. Мемуары русских кантонистов не позволяют определить, какое место занимали кантонисты из евреев на этих своеобразных состязаниях. Единственный уникальный случай, свидетельствующий о высоком мастерстве еврейских кантонистов в этой области, – пари, которое заключил во время смотра в 1856 г. под Уманью царь Александр II с генералом Трескиным. Когда начался смотр и учение, кантонист Ходулевич, из могилевских евреев, известный на весь дивизион своими блестящими воровскими способностями, ухитрился украсть у Александра II его карманные часы, за что и был награжден из рук изумленного царя двадцатью пятью рублями{380}.
Еще одним существенным отличием еврейских кантонистов были их профессиональные навыки. В послужных списках кантонистов из солдатских детей, как правило, значилось: «мастерству никакому не обучен». В случае с кантонистами-евреями ситуация прямо противоположная: почти все они за редким исключением владели каким-нибудь ремеслом{381}. Среди восьмидесяти трех евреев-кантонистов, направленных в штаб 5-й пехотной дивизии на нестроевые должности по распределению в 1858 г. из Воронежских батальонов, как, впрочем, и среди пятидесяти семи выкрестов, направленных во внутреннюю стражу, упоминаются представители самых разных ремесел: жестянщики, кровельщики, портные, сапожники, кузнецы, даже белошвейки{382}. Это обстоятельство существенно отличало как выкрестов, так и евреев от прочих кантонистов, вообще не знакомых с ремеслом. Тем не менее в этом, как и во многих других случаях, профессиональная карьера выкрестов складывалась не лучше, чем иудеев. Так, в ноябре 1857 г. при укомплектовании группы мастеровых для обслуживания придворных экипажей, из внесенных в список двадцати восьми человек десять мастеров были исключены: два обойщика карет из крещеных евреев, шесть шорников и два колесника из иудеев. Причина исключения – единая и для тех, и для других: ни евреи, ни выкресты в экипажные мастеровые не допускались{383}.
Таблица 3.6
Распределение кантонистов в армию в 1838 г.
1 Хорошо обученные 18 лет, годные к строевой | 4 | 2 | 60 | 2 | 20 | 2 | 11 | — | 3 | — | 10 | 1 | 53 | 15 | ||||||
1 | 2 | 7 | ||||||||||||||||||
2 Хорошо обученные до 18 лет, годные к строевой | 7 | 4 | 55 | 2 | ||||||||||||||||
13 | ||||||||||||||||||||
3 Мало обученные 18 лет, годные к строевой | 11 | 40 | 64 | 18 | 19 | 15 | 48 | 3 | 8 | 35 | 3 | 23 | 4 | 16 | 8 | 1 | 4 | — | 56 | 5 |
1 | 4 | 15 | 9 | 1 | 2 | |||||||||||||||
4 Мало обученные до 18 лет, годные к строевой | 10 | 33 | 7 | 11 | 31 | 5 | 3 | 52 | — | 12 | 38 | 6 | 4 | — | ||||||
1 | 10 | 2 | 3 | 1 | ||||||||||||||||
5 Годные к нестроевой{384} | 10 | 22 | 23 | 1 | 19 | 5 | 46 | 3 | 5 | 12 | 3 | — | 9 | — | 120 | 1 | 9 | 1 | 20 | 5 |
3 | 16 | 1 | 2 | |||||||||||||||||
6 Инвалидные роты | 3 | 4 | 66 | 3 | 3 | — | ||||||||||||||
1 | ||||||||||||||||||||
7 Негодные ни к какой службе | 4 | 3 | 4 | — | ||||||||||||||||
1 | ||||||||||||||||||||
8 Умерших | 1 | 2 | 4 | — | 2 | — | — | 1 | ||||||||||||
Всего | 53 | 110 | 156 | 21 | 71 | 33 | 232 | 14 | 16 | 110 | 20 | 35 | 20 | 16 | 132 | 2 | 138 | 10 | 140 | 20 |
Источники: Казань – РГВИА. Ф. 405. Оп. 5. Д. 2703. Л. 10–11, 14–15, 17–43; Пермь – Там же. Л. 128–139, 154, 185–188, 193; Псков – Там же. Л. 131–153; Нижний Новгород – Там же. Д. 2705. Л. 47–66; Оренбург – Там же. Д. 2707, Л. 3–9; Троицк – Там же. Л. 72–76; Верхнеуральск – Там же. Л. 98–99; Воронеж – Там же. Д. 2701, Л. 1—49; Саратов – Там же. Л. 83—115; Симбирск – Там же. Л. 141–194; из двух цифр одной колонки: верхняя – христиане, нижняя – выкресты.
При распределении в армию из батальонов военных кантонистов евреи проявляли те же основные свойства, что и их христианские сослуживцы. Как видно из таблицы 3.6, в 1838 г. евреи составляли 371 из 1349, т. е. 26 % выпускников кантонистских батальонов. С учетом крещеных евреев это число составит 35 % от общего числа распределенных в войска. Отношение выкрестов к евреям составляло 1:4, т. е. 20 % от всех евреев, выпущенных из батальонов кантонистов. Смертность среди выпускников – 3 умерших еврея и 7 христиан – дает совершенно одинаковый процент для обеих групп – 0,8 %. Приняв число выпущенных еврейских кантонистов за 100 %, мы получим весьма любопытный статистический материал, дающий объективную картину прохождения евреями военной службы в батальонах военных кантонистов. Прежде всего обратим внимание на то, что среди хорошо обученных военных кантонистов – до начала массового обращения их в православие – некрещеных было почти вдвое больше, чем крещеных{385}. В относительных цифрах хорошо обученные евреи составляли 8 % от общего числа выпускников 1838 г., в то время как среди христиан этот процент был вдвое выше (19 %). Это соотношение сохраняется и в абсолютных процентах: евреи-кантонисты, крещеные и нет, дают 20 % от общего числа хорошо обученных кантонистов, иными словами – вдвое меньше, чем их процент среди выпуска 1838 г. Большинство кантонистов из евреев составляют (как и у христиан) малообученные – 275 из 371, т. е. 73 %{386}. Малообученные кантонисты составляли большинство среди евреев и христиан также в Пермском батальоне в 1839 г.: 70 христиан и 15 евреев малообученных, по сравнению с 48 христианами и 1 евреем из хорошо обученных{387}. Это означает, что в большинстве своем евреи, как и подавляющее большинство христиан, проявляли средние способности по службе.
Однако самое поразительное среди этих данных – число годных к строевой службе. Вопреки общепринятому мнению, что евреев не брали в строевую службу и что они занимали в основном нестроевые должности, распределение 1838 г. показывает, что 65 % еврейских выпускников кантонистских батальонов были признаны «годными к строевой». Этот процент не только сравним, но он даже немного выше соответствующего процента христиан, годных к несению строевой службы, равного 63 % (613 из 978). Обратим внимание еще на один неожиданный вывод: евреи, известные по позднейшей антисемитской литературе своим легендарным слабосилием и физической незрелостью, дали 123 кантониста в возрасте до 18 лет, годных к службе (33 % от общего числа евреев), тогда как христиане – только 197, т. е. 20 % от общего числа выпущенных в армию христиан. Это значит, что по своим физическим данным евреи 17-летнего возраста не уступали христианским сотоварищам и даже превосходили их, поскольку давали в полтора раза больше годных к строевой службе 17-летних выпускников. И последний неожиданный вывод: среди не годных ни к какому роду службы евреи дают почти такой же (фактически несколько меньший) процент, как христиане, соответственно 0,80 % и 0,92 %. Соотношение между выкрестами и евреями сохраняется и среди наиболее подготовленных к службе: 72 выкреста из евреев относятся к общему числу выпускников из евреев как 1:4 (19 %). Крещеные евреи, таким образом, не представляли собой особой группы, наделенной яркими талантами, способностью к обучению или спецификой карьеры, по сравнению с оставшимися в своей вере. А сами еврейские кантонисты своей основной массой не выделялись из общего числа кантонистов, при том что наиболее выносливые из них превосходили по своим качествам христианских собратьев.
Сравним теперь полученные результаты с аналогичными результатами для христиан. В 1838–1839 гг. еврейские кантонисты вообще не значились среди достигших 17–18 лет и готовых к выпуску в следующих батальонах: Смоленском, Витебском, Ревельском, Томском, Омском, Иркутском, Тобольском, Новгородском, Петровском{388}. Среди кантонистов упомянутых батальонов хорошо обученных был 81 выпускник (29 %), малообученных – 174 (63 %), неспособных к строевой службе – 23(%){389}. Значительный перевес малообученных, таким образом, не был чем-то особенным для кантонистов-евреев: в смысле учебных успехов и в этом случае они ничем не отличались от своих христианских сотоварищей{390}. Последнее обстоятельство, говорящее в пользу того, что в первое десятилетие судьба еврейских кантонистов во многом совпадала с судьбой выкрестов и христиан, – способ распределения кантонистов по войскам. Все еврейские кантонисты, распределенные в 1838 г. в строевую службу, были направлены (вместе с выкрестами и христианами) в учебную дивизию 4-го пехотного корпуса{391}, во 2-й учебный карабинерный полк, в городские гарнизоны, а также машинистами и истопниками на казенные пароходы{392}. Крещеный еврей Альтемберг и оставшийся в своей вере Мильштейн из Воронежского батальона попали вместе в Каргопольский драгунский полк{393}. В 1839 г. малообученные евреи Псковского батальона были направлены вместе с кантонистами из христиан в 1-й карабинерный учебный полк и в резервную дивизию пехотного корпуса; и те и другие из не способных к строевой службе – в госпитальные полки Варшавского сухопутного госпиталя{394}.