Текст книги "Евреи в русской армии: 1827—1914"

Автор книги: Йоханан Петровский-Штерн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 47 страниц)

Доставлявшие столько хлопот военному начальству сразу после призыва и появления в батальонах кантонистов евреи, похоже, перестают быть нежелательным элементом при распределении в армию. В батальонах, выпускавших в армию сотни еврейских кантонистов, мы не находим никаких упоминаний о кантонистах из евреев, забракованных военным начальством. Так, например, полковник Гулевич, командир 3-го учебного карабинерного полка, в своем рапорте просил не присылать кантонистов к нему в полк «по вялости, тупоумию и дурной фигуре». Он приложил к рапорту список из 114 человек, присланных в полк для прохождения службы и не способных, с его точки зрения, нести строевую службу. Поскольку в списках всегда указывалось вероисповедание, и – если оно дано не по рождению, то с какого года, а для евреев, кроме того, и их прежние имена, – мы можем судить, что среди 144 человек, им забракованных, не было ни одного еврея^{395}. Среди других жалоб такого же рода на «тупоумие и неспособность» тридцати кантонистов Санкт-Петербургского батальона мы также не находим евреев^{396}.

Попытки гражданских властей выделить евреев из общей массы кантонистов, чтобы взвалить на них вину за собственное разгильдяйство, наталкивались на жесткий отпор военных начальников, о чем свидетельствует, в частности, отношение к этой проблеме командования Саратовского батальона. В 1839 г. военное управление г. Саратова направило графу Клейнмихелю рапорт о распространившихся в Саратове и окрестных городах Вольске и Кузнецке слухах о злонамеренных поджигательствах, совершенных евреями-кантонистами. Жители требовали убрать всех кантонистов-евреев с постойных квартир. Между строк в рапорте читается, что население жаждет мести, поскольку при пожарах неоднократно видели праздношатающихся кантонистов, предположительно – евреев. Начальник Саратовского батальона провел тщательное расследование и доложил, что всего под его началом 1281 кантонист, 255 крещеных евреев и 53 некрещеных. Из всех еврейских кантонистов 59 живут вместе в казарменном помещении. Между прочим, сходство этой цифры с числом некрещеных евреев означает, что «оставшиеся в своем вероисповедании» держались друг друга. Приложив к отчету цветную карту-схему размещения кантонистов в Саратове, он пришел к выводу, что военное начальство обязано категорически «опровергать слухи» и «отклонять рождающиеся нелепости», направленные против еврейских кантонистов^{397}.

Религиозный бунт в войсках

Неприятности в Управлении военными поселениями в связи с выкрестами начались, вероятно, уже в 1856 г., а к 1860 г. они приобрели скандальный характер. В ноябре 1856 г., во время пребывания государя императора в Киеве, трое кантонистов-выкрестов из евреев осмелились подать Его Величеству жалобу на насильное обращение в православие. Александр II жалобу принял и повелел киевскому военному губернатору «разобраться и доложить». Генерал-губернатор объяснил, что жалоба бессмысленна и что наглецов, нарушивших процедуру подачи такого рода бумаг, следует отправить в монастырь. «Лучше в Восточную Сибирь», – распорядился Александр^{398}.

Следующий инцидент по масштабу также был весьма скромным, замять его не составило особого труда. В 1856 г., как следует из рапорта командира 1-го стрелкового батальона, пятеро кантонистов (выкресты из иудеев) отказались от крещения и пожелали вернуться к прежней вере. Произошло это во время прохождения ими службы в мастеровых командах Санкт-Петербурга. Начальник мастеровых команд в ответ на запрос начальства только развел руками от беспомощности: «во вверенной мне мастеровой команде пятьсот человек иудейского закона, находящихся у вольных мастеров. Наблюдать за пятью выкрестами нет никакой возможности, лучше их отправить в кантонистские заведения»^{399}. Всех пятерых удалили из батальона и приступили к их «проработке», о которой в деле, разумеется, ничего не сообщается. Военным начальством была выработана и навязана кантонистам единая формула, мол, кантонисты заявили о своем возвращении в иудаизм «по глупости». В объяснительных записках, написанных словно по единому шаблону, фигурирует выражение «по глупости», из чего ясно, что записки были продиктованы насмерть запуганным кантонистам кем-то из непосредственного начальства. Трое, таким образом, согласились остаться в православии. Два оставшихся иудея – Варлам Банщик и Варлам Нога – упорствовали. В дело вмешался Священный синод, предложив отправить упрямцев в какой-нибудь из православных монастырей и содержать там, «пока не раскаются»^{400}. Банщика и Ногу отправили в Юрьевский монастырь, решив, что с бунтовщиками покончено. Между тем оказалось, что скандал в Департаменте военных поселений только набирает силу.

В конце 1856 г. партионный офицер Усов, прапорщик 1-го Архангельского гарнизонного батальона, сопровождавший группу кантонистов на службу в 6-й армейский корпус, доложил начальству, что сорок один кантонист из крещеных евреев отказывается исполнять обряды христианской религии, а трое – Юдович, Лезирович и Мейерович – продолжают исполнять ритуал по еврейскому обряду. Штаб корпуса внутренней стражи, в непосредственное распоряжение которого должны были поступить кантонисты, затребовал на всех выкрестов послужные списки, организовал специальную комиссию и в течение первой половины 1857 г. вел следствие^{401}. Между тем о своем нежелании оставаться в православии объявил, кроме сорока одного, еще пятьдесят один крещеный еврей, к которым впоследствии присоединилось еще шестнадцать. «Отказываются ходить по субботам на работу и называют себя евреями», сообщали донесения по Военно-морскому флоту, ужасаясь масштабам происходящего; 103 человека (!) «в аракчеевских казармах молятся по еврейскому закону», пользуются молитвенниками и другими предметами культа^{402}. Расследование вел штаб-офицер Соколов, допросивший не только кантонистов и архангельское батальонное начальство, но и их крестников. Одновременно комиссия привлекла к следствию нескольких евреев, служивших в Кронштадте и проходивших ранее обучение в Архангельске, среди них матросов Фейферта и Федцлера. Матросы подтвердили, что в батальоне силой заставляли учить православные молитвы, жестоко наказывали за каждый проступок и советовали перейти в христианство, чтобы избежать дальнейших наказаний. Какого рода наказания и за какие проступки – об этом следственные документы умалчивают.

Сами кантонисты на допросах признались, что решили согласиться на крещение под давлением, причем, заметим особо, только для того, чтобы по выходу из батальонов возвратиться в иудаизм. Устроив генизу для книг и предметов еврейского ритуала, они терпеливо ждали, пока их не переведут из кантонистских батальонов в армию, чтобы откопать свое имущество и возобновить отправление культа^{403}. Однако показания крестников и батальонного начальства оказались весомей свидетельств еврейских матросов и кантонистов-выкрестов. Как и в большинстве подобных случаев, имевших место в 1856–1860 гг., следственная комиссия, прибегнув к методам, о которых можно только догадываться, убедила кантонистов оставаться в православии. В отчете следствия утверждалось, что показания кантонистов не подтвердились и что все они приняли христианство добровольно, без всяких принуждений. Дело было закрыто, хотя среди прочего в деле было отмечено (как бы для служебного пользования), что для обращения кантонистов применялись «не одни только кроткие меры увещеваний и вразумлений»^{404}. Важно заметить, что делу не был дан ход и оно не было передано в Аудиториатский департамент. То же самое произошло с десятью «совратившимися в иудейство» нижними чинами санкт-петербургских флотских экипажей, числящимися по формулярам православными. Когда они отказались исполнять православные обряды и объявили себя военнослужащими иудейского закона, их перевели из морского ведомства в военное и направили в санкт-петербургский внутренний гарнизон – подальше от посторонних глаз и скандала^{405}. Пытаясь сохранить честь мундира, отдельные департаменты Военного министерства предпочли самостоятельно разбираться с каждым конкретным «религиозным бунтом», чем заводить судебный процесс с оглаской на все военное ведомство. Эти бунты не заставили себя ждать^{406}.

12 декабря 1858 г. в Московскую команду мастеровых из Киевского батальона военных кантонистов прибыл 161 человек, из них 37 евреев, принявших православие. Среди них – Александр Белецкий, Афанасий Гликсберг, Нестор Цукер, Андрей Дрикер, Кирило Якубович, Герасим Финкельштейн, Василий Гохман, Тимофей Езерский и другие. Все они с православными греко-русскими именами и выразительными еврейскими фамилиями. По прибытии в мастеровые тридцать семь выкрестов назвались прежними еврейскими именами и заявили, что «не крещены и православной веры не принимали». Разгневанный полковник Десимон, командующий Киевским батальоном военных кантонистов, немедленно отправил рапорт в Управление военных поселений с требованием арестовать всех кантонистов поодиночке и предать военному суду по всей строгости закона^{407}. А пока в Управлении принимали решение, Десимон начал расследование сам: ему лучше всех комиссий было известно, какими методами в Киеве обращали в православие. Первые расспросы показали, что все кантонисты были приведены к православию в 1853–1855 гг. В 1854 г. для увещевания перейти в православие многих кантонистов собирали в классы к протоиерею Ремезову. Другие утверждали, что их малолетками насильно водили в. церковь. При обыске оказалось, что ни один из тридцати семи не имел нагрудного креста, а у Серапиона Смаркатенко (его еврейское имя в деле не упомянуто) найден на груди «еврейский лапсердак» (т. е. «талескотн»), а также еврейские книжки, «по которым он с товарищами молился». И хотя все это у Смаркатенко было отобрано, в действиях начальства ощущалась нерешительность и даже растерянность: как поступить с кантонистами?

Начались индивидуальные вызовы на допрос. Кантонисты держались как завзятые подпольщики. Афанасий (Пинхес) Гликсберг на допросе утверждал, что священника Ширяева не знает, о крестном Петре Прокуде ему неизвестно, на исповеди он никогда не был, к Ремезову на занятия по закону божьему не ходил, наградных денег за крещение не получал и, по какой причине в письменных отчетах его именуют русским именем, не знает. Его товарищ Тимофей (Мошка) Езерский был более настойчив. Крещения он не принимал, поручику Симоновичу, который называл его русским именем, заявил, что не крещен, у причастия никогда не был, ефрейтор посылал его в церковь, но он туда не ходил. Сам Езерский исполнял ритуал по еврейскому обряду в 5-м батальоне, в чем никто ему не препятствовал. Его увольняли на еврейские праздники, однако в день допроса он был по неизвестным для него причинам наказан розгами за самовольную отлучку на один из таких праздников.

Сообразив, что обычные расспросы кантонистов ни к чему не приведут и что они получают возможность открыто заявлять о своей точке зрения на происходящее, им стали задавать вопросы провокационного характера. У Василия (Лейзера) Мооса не стали спрашивать, ходил ли к причастию, а спросили в лоб: еврейский закон соблюдаешь? деньги возле церкви за крещение получал? может, ваш брат-кантон ист повстречал по дороге какого-нибудь солдата-еврея из взрослых, который вас всех и надоумил отказаться от крещения? Василий Моос отпарировал: еврейский свой обряд исполняю тайным образом, молился, где приходилось, на еврейские праздники ни меня, ни других кантонистов из батальона никуда не увольняли, солдата никакого на пути не встречал… А что касается денег – да, какой-то неизвестный около церкви раздавал нам по пятьдесят копеек «на [сапожные] щетки и ваксу». После очных ставок, допросов и, как мы полагаем, несомненных запугиваний и угроз двадцать пять человек «вразумились» и дали о себе исповедные сведения. Среди них – Лаврентий Гликсберг, Тимофей Езерский, Василий Моос, Федот Бойм. На них были получены чистенькие, словно накануне написанные справки о крещении, а также сведения от киевских священников, что они были у причастия. Вероятно, испугавшись документированных свидетельств и не умея как следует разбираться в их подлинности, кантонисты дали подписку, что остаются в православии. Текст подписок практически у всех одинаков. Во всех фигурирует ключевое утверждение, что «по глупости своей» они сказали, будто были крещены по принуждению. Тем не менее двенадцать человек – на которых тоже были доставлены свидетельства о крещении – продолжали упорствовать^{408}.

И тут полковнику Десимону и его помощникам пришла в голову светлая мысль: свалить все на разлагающее влияние взрослых еврейских солдат, которые и надоумили кантонистов публично заявить о своем выходе из православия^{409}. Действительно, во время следования партии кантонистов в Москву им могли встречаться солдаты, рассказывавшие, что, дескать, им удалось доказать, что их крестили по принуждению, поэтому им позволили остаться в еврейском законе. Этот ход позволял Десимону, во-первых, снять с себя и с киевского начальства вину и взвалить ее на пронырливых евреев, а во-вторых, заявить, что никаких свидетельств насильного крещения во время расспросов не обнаружено. Иными словами, все кантонисты приняли крещение добровольно, однако были совращены 154 Евреи и русской армии взрослыми. Поэтому в управлении училищ шум решили не поднимать, следствия не производить, сделать упорствующим увещевание, а затем – распределить их на службу в Сибирские линейные батальоны, «с тем, чтобы в свободное от службы время привести их к раскаянию»^{410}.

Однако остановить массовые отпадения от православия, неслыханно скандальные для 1850-х годов, уже не удалось. События нарастали снежным комом. Поздней осенью 1858 г. в Одессу поступило 119 кантонистов для распределения на службу в полки 5-го армейского корпуса. Из них 44 выкреста из евреев подали жалобу, что они окрещены вымогательством, побоями, голодом и прочими насилиями, «безо всякого предварительного приготовления в познании догматов веры»^{411}. Поскольку это была третья за два с половиной года попытка коллективного выхода кантонистов-евреев из православия, Управление переполошилось не на шутку. Мы подробно остановимся на разборе этого дела, поскольку все остальные имеющиеся на сегодняшний день материалы о насильном обращении кантонистов либо написаны мемуаристами много лет спустя после описываемых событий, либо, как мы увидим в главе VII, представляют собой косвенные свидетельства, пропущенные через призму художественного вымысла. В целом сведения, полученные в результате следствия, подтверждают описания насилия над еврейскими детьми, знакомые нам по воспоминаниям и художественной литературе, – правда, с целым рядом весьма существенных оговорок.

На сей раз следствие велось более пристрастно, чем в 1857 г. Комиссия действительно пыталась разобраться, что же произошло в Киевских учебных ротах, хотя, как и раньше, всем военным чинам предписывалось не давать делу огласки. Сами кантонисты решили быть более откровенными. Во всяком случае, механизм обращения малолетних евреев в православие обрисован в их допросах весьма красноречиво. Александр Хуне, малограмотный, шестнадцати лет, из евреев Варшавской губернии Кутновского уезда местечка Гомбии, рассказал, что «дядька Мостак» (кантонист из служивых) уговаривал его, двенадцатилетнего, согласиться на крещение, а если не согласится – будут сечь розгами и не дадут есть. Ивана Новикова, также из евреев Варшавской губернии, «дядька Свинтовский» бил палкой, после чего он заболел и был отправлен в госпиталь, а потом в деревню на поправку. Когда же его вернули обратно в батальон, дядька Свинтовский снова стал принуждать и бить его. На вопрос комиссии, почему же он не объявил об этом, Новиков ответил, что «кантонисты всегда били тех, кто скажет о насильном обращении в православие». Кантонист-выкрест из евреев Мильштейн бил каталкой по рукам в течение двух недель еврея-кантониста Викентия Дамского из Люблинской губернии, Челецкого уезда. Через две недели, стоя перед фронтом, фельдфебель Антонов объявил: кто не желает креститься – выйти из строя. Дамский вышел. Антонов ударил его два раза по лицу рукой и сказал: «Постой, подлец, я тебе дам». На другой же день Дамский был насильно окрещен. Евсей Вайцман, еврей из Радомской губернии, рассказал на следствии: капитан Бородин приказал фельдфебелю Антонову, чтобы «до завтра все пожелали креститься». Тогда его и еще нескольких мальчиков стали бить линейкой по рукам и каталкой по подошвам ног, а через два дня забрали нескольких человек в церковь «без всякого познания молитв». Евсею Гройскопу Радомской губернии Сандомирского уезда местечка Кийматова «дядька» колол иголкою пальцы и ставил ногами на горячую жесть. Затем его повели в церковь, где облили водой, т. е. окрестили, причем ни своего крещеного отца, ни матери Тройской не видел, иными словами – во время ритуала они не присутствовали. Жаловаться было некому: попытки добиться справедливости пресекались самым решительным образом. Аверкий Жирока, крещеный кантонист из евреев Плоцкой губернии Остромского уезда из села Зарам хотел подать жалобу, но его не выпускали из казармы и усилили побои^{412}.

Получив такие показания, следственная комиссия Управления впервые решила допросить с пристрастием и высокопоставленных участников дела, полковника Десимона и генерал-майора Базилевского. Вопросы, которые им были заданы, свидетельствуют о том, что комиссия была настроена решительно. Соблюдались ли меры убеждения и увещевания? Были ли крещены какие-нибудь кантонисты на третий – седьмой день пребывания в батальоне? Каковы причины болезней отправленных в лазарет Железнова, Гройскопа и Новикова? Врач Лукин отверг подозрение в том, что кантонисты поступили с увечьями. Указав даты прибытия кантонистов в госпиталь и даты их выписки, он сообщил диагноз: горячка. Генерал-майор Базилевский признал все показания кантонистов несправедливыми, «произошедшими по подговору каких-либо евреев, всегда способных и склонных ко всякого рода пронырству». Командир 2-й учебной бригады отметил, что, когда он инспектировал Киев и окружающие деревни, где располагались учебные роты кантонистов, ни один из кантонистов не высказал никаких претензий, и вообще он «ничего подобного не слыхал». Поручик Бородин пытался оправдываться, признав, что «склонить евреев к принятию православия и научать в короткое время тех, кто изъявлял желание, возлагалось на кантонистов-дядек». По утверждению Бородина, «многие согласились добровольно, потому что кантонисты-выкресты называли их в батальоне жидами». А полковник Десимон в докладе по Управлению училищ заявил, что все показания кантонистов – выдумки и что никаких принуждений не существовало^{413}.

Единственное, чего не учел Десимон, – наступила другая эпоха. Именно об этом свидетельствует развитие следствия. Комиссия не пошла на поводу у армейского начальства. Члены комиссии рассуждали так: если Гройсман был в лазарете с таким серьезным диагнозом, как горячка, вряд ли ему хватило недели (с 10 по 18 июля 1854 г.), чтобы выздороветь. Значит, врач Лукин лжет. Вероятно, он получил соответствующие инструкции генерал-майора Базилевского. Значит, и Базилевский лжет. А подговорил его, вероятно, полковник Десимон. Это вовсе не означает, решили в комиссии, что военное начальство следует призвать к ответственности. Тем не менее комиссия пришла к выводу, что показания кантонистов заслуживают уважения. По результатам работы комиссии было принято несколько решений, из которых два – нечто неслыханное в армейской практике. Генерал-майору Базилевскому было сделано строгое замечание. Полковнику Десимону за то, что не расспросил ни нижних чинов, ни кантонистов, был объявлен строгий выговор. Кроме того, было решено «не предоставлять ему места в новом управлении военного ведомства» (при предстоящей реорганизации Департамента военных поселений в Управление военных училищ). Дело было отправлено киевскому генерал-губернатору на дорасследование. Вспомнили и о циркуляре 1849 г. – не применять к евреям-кантонистам никаких насильственных мер при крещении. Старый, десятилетней давности циркуляр Николая в конце 1858 г. был снова разослан по всем батальонам военных кантонистов. Военный министр подписал специальный циркуляр № 2400 и отправил его в Священный синод, на основании которого Синод издал распоряжение, подтверждающее запрет на насильное обращение кантонистов из евреев в православие^{414}. Но самое поразительное было не в этом, а в том, что из сорока четырех подавших жалобу, как и в предыдущих случаях, все сорок четыре заявили, что крещением довольны и пожелали остаться в православии^{415}. Ниже мы остановимся на возможных причинах такого решения.

Последний из известных нам скандалов разыгрался в 1859 г. Командир внутреннего гарнизона майор барон Фредерикс доложил в Управление военных училищ, что из числа партии военных кантонистов Киевских батальонов – всего 101 человек – поступило 32 человека выкрестов. При сдаче партии в дивизию они объявили, что приняли православную веру не по собственному желанию, а по принуждению. Среди них оказались поступившие в Калужский пехотный полк Петр Цигельман, Митрофан Давыдович, Павел Райзвасер, Иван Рольницкий, Павел Франкшулер, Терентий Златочасюдирж^{416}. Все они были крещены в 1853–1855 гг. А кантонист Гольдштейн, прибывший в Плоцк для поступления в войска из тех же киевских батальонов военных кантонистов, подал жалобу на доставившего его подпоручика Раздеришина, насильно склонившего его к крещению. Следствие было начато без промедлений. На Раздеришина было заведено судебное дело. Во время опроса среди кантонистов еще трое – Асей Финкельштейн, Яков Сар и Кузьма Исович – также упомянули, что крещены по принуждению. Тем не менее все кантонисты – кроме двоих, отправленных в монастырь, – согласились остаться в православии. Следствие оставило после себя любопытный документ, чуть ли не впервые критикующий принятые в армии методы крещения евреев: «…производилось подробное исследование, но никаких положительных доказательств в подтверждение или опровержение претензий не открыто (в этой группе кантонисты не объяснили, в чем состояло принуждение. – Й. П.-Ш.), обнаружено только, что вообще при обращении евреев не вполне соблюдались установленные для сего правила и не всегда с должным усердием употреблялись меры душевного убеждения и назидания» (курсив мой. – Й. П.-Ш.) – Дело было приказано кончить административным порядком, а показания кантонистов приобщить к судебному делу о Раздеришине^{417}.

Разумеется, среди насильно крещенных было немало таких, кто действительно был доволен крещением и искренне соглашался остаться в православии, хотя в этом случае непонятно, зачем было предъявлять жалобу, да еще и коллективную, на насильное обращение. Кантонистов, вероятно, запугивали, прежде всего – их новые командиры, грозя поодиночке отправить их в самые отдаленные части империи. Почему же, несмотря на очевидное насилие, совершенное над детьми, им не было позволено возвратиться к своей вере? Прежде всего потому, а может быть, и только потому, что до судебной реформы Александра II, согласно действовавшему в 1850-е годы Уложению о наказаниях, отпадение от православия считалось одним из тягчайших преступлений. За подговоры к отпадению виновного лишали всех прав состояния и ссылали на восемь – десять лет в каторжные работы, иногда с наложением клейм. Уклонившихся от православия «отправляли к духовному начальству для увещевания и вразумления»^{418}. Закон не предусматривал никаких возможностей для легального уклонения от православия^{419}. Уклонившихся следовало любыми способами возвратить к православию, лишив их на время их сопротивления всех прав состояния и отдав имущество в опеку.

Неудивительно поэтому, что из выразивших протест кантонистов только единицы упорствовали в своем решении. Так, Владимир (Давид) Самсон, родом из Виленской губернии, служивший в Псковском батальоне военных кантонистов, 12 декабря 1860 г. заявил, что никогда бы не решился изменить «веру родителей своих», если бы не насилие со стороны учителей неранжированного батальона бывшего 1-го учебного карабинерного полка. Священник Захария Образцов пытался увещевать Самсона, но его уговоры ни к чему не привели. По свидетельству священника, Самсон не знал ни еврейского языка, ни закона, а знал только почерпнутое из христианства: про ангелов и святых, про чудеса и будущую жизнь, умел различать царство небесное и ад и тем не менее упорствовал. По мнению священника, виной тому – «значительный состав евреев в его команде» (не принявших крещение). Самсона, как и других упрямцев, по решению Управления военных училищ, «для прекращения общения с евреями» сослали в Восточную Сибирь в линейный батальон, дабы «увещевать в свободное от службы время к раскаянию»^{420}. Еще через год после этих событий Нога и Банщиков, первые жалобщики, заключенные в Юрьевский монастырь, раскаялись, за что были освобождены из монастыря и в 1861 г. назначены на службу в Новгородский батальон военных кантонистов. Проследить их дальнейшую судьбу не представляется возможным.

Вряд ли можно утверждать однозначно, что на этом инциденте заканчиваются попытки кантонистов-выкрестов возвратиться к своей традиции или что с этих пор они окончательно утверждаются в православии. Похоже, что граница, разделяющая выкрестов и оставшихся в прежнем иудейском вероисповедании, была зыбкой, православие – чисто формальным, и колебания как в одну, так и в другую сторону зависели от многих обстоятельств, прежде всего – от того, где находились кантонисты. К чему приводили массовые попытки отказаться от христианства в армии, мы уже видели. Однако были и совершенно другие – правда, более поздние – примеры, когда позавчерашние кантонисты, казалось бы, раз и навсегда обрусевшие, заявляли о своем возвращении в иудейство. Чаще всего это происходило либо со взрослыми евреями, вышедшими из кантонистского возраста и попавшими в армию, либо с вышедшими в бессрочный отпуск, в запас.

Архангельский кантонист Ицкович выполнил данное себе обещание вернуться в иудаизм – правда, со значительным опозданием, после увольнения в запас армии^{421}. Мы об этом знаем из его мемуаров, умалчивающих, по неизвестной причине, об упомянутом следствии над архангельскими кантонистами. Очевидно, что после следствий 1856–1860 гг. решения об окончательном уходе из православия принимались бывшими кантонистами после увольнения. Однако и в самом военном ведомстве были такие случаи. Так, 15 мая 1867 г. воинский начальник Хассав-Юртовского военного госпиталя донес, что лекарский помощник упомянутого госпиталя, коллежский регистратор Корабельников, выкрещенный из евреев в православные, отступил от православия в иудейство и склонил к отпадению свою жену Александру и детей. Увещевания священника 80-го Кабардинского пехотного полка отца Иоанна Санесаревского ни к чему не привели. В Главном штабе возмутились тому, что о совращении не было доложено раньше, и потребовали судебного разбирательства.

Следствие выяснило, что Корабельников был выкрещен в 1843 г. в Воронежском батальоне военных кантонистов, согласившись на крещение только вследствие истязаний и угроз со стороны начальственных лиц. На следствии открылся весьма любопытный факт: жена Корабельникова, православная старообрядческой веры, на допросе признала, что ее муж, заключая с ней брак, предупредил ее, что выкрещен из евреев и что он рано или поздно перейдет в иудейство. Через пять лет после замужества семья Корабельниковых переехала в Александровскую станицу, где проживали субботники. Сойдясь с субботниками, жена Корабельникова переняла у них обрядность, что помогло ей впоследствии перейти в иудейство. Детей – Феклу шестнадцати лет и Семена двенадцати лет – Корабельниковы учили еврейскому закону, хотя, боясь наказания и преследований, двух детей крестили. Дети, как оказалось, знали, что крещены, но в церковь никогда не ходили, умели читать и писать по-еврейски и на допросах заявили, что еврейского закона не изменят. Третью дочь, родившуюся, вероятно, незадолго до скандала, Корабельниковы крестить отказались^{422}.

Местное начальство, пытаясь загладить оплошность с «недоносом» (опозданием донести о совращении), потребовало крайних мер: отобрать у Корабельникова бронзовую медаль за участие в Крымской войне, лишить всех прав состояния и сослать в каторгу на восемь лет. В расследование вмешалась жена Корабельникова, обратившись в Главный штаб с ходатайством о муже – верноподданном солдате беспорочной службы, участнике Крымской войны, дважды раненном в боях с горцами. Принятое военно-судным ведомством решение по этому делу – образец бюрократической казуистики. Официальное распоряжение Главного штаба звучало вполне либерально, в лучших традициях эпохи Великих реформ: «Корабельникова…не подвергая наказанию, не лишая прав и преимуществ – отправить на жительство в одну из губерний России». Неофициальное решение несколько от него отличалось – и по форме, и по интонации: исключить из чинов военно-медицинского ведомства, уволить со службы, объявить об увольнении в Высочайшем приказе, но не упоминать о последовавшей конфирмации и без объявления причин увольнения. Иными словами – в противоположность официально объявленному решению – лишить прав состояния (возможно, и пенсии), права зарабатывать медицинской практикой. Вместе с тем истинные причины увольнения Корабельникову назвать устыдились, либо побоялись кассационной жалобы и огласки. Корабельниковых мог утешать лишь тот факт, что выслали их по непонятным причинам не в Иркутск, а в Харьковскую губернию^{423}.

У нас нет никаких оснований полагать, что судьба тех, кто пытался возвратиться к традиции отцов после увольнения в запас, была счастливей, чем у восемнадцати-двадцатилетних мальчишек, переведенных из кантонистских батальонов в армию. Скорей наоборот: к сознанию былой армейской несправедливости примешалась горечь цивильного бесправия и беспомощности. Так, в 1871 г. бессрочно-отпускной Шмуйло Розенфрукт, из мещан Радомской губернии, отслужил с 1854 г. положенный ему срок в Киевском батальоне военных кантонистов, поселился в Москве и попытался восстановить связи с родными. На него поступил донос, поскольку в военном ведомстве его считали Гаврилой Розенфруктом, принявшим крещение в год его зачисления кантонистом в Киевский батальон, а вовсе не иудеем Шмуйло (Шмуэлем, Самуилом). Его дело переслали в МВД, в Департамент духовных дел иностранных исповеданий, где ему инкриминировали «совращение в иудейство»^{424}. Чем завершилось его дело (оконченное в 1875 г.), мы можем судить по аналогичным делам, скажем, его земляка Мейера Гольдштейна, также уроженца Радомской губернии и такого же, как и Розенфрукт, выпускника Киевского батальона военных кантонистов. С 1858 г. Мейер, названный в батальоне при крещении Николаем, служил во 2-й пехотной дивизии, где исполнял обряды иудейской веры, за что и подвергался наказанию. Но даже после четырех лет монастыря он упорствовал и, устроившись по увольнении в запас сапожником в Курляндии, писал прошения в Военное министерство с поразительной просьбой – вернуть ему его имя. «Вместо заслуженной награды за беспорочную службу – выхожу в отставку, лишаясь имени своего, назначенного мне по иудейскому закону. Прошу вернуть мне имя и не считать в православии…»^{425}. В ответ на запрос Главного штаба Департамент духовных дел МВД ответил, что Гольдштейна следует отдать под суд за отступничество и что отступники от православной веры «назидаются в истинной вере и увещеваются духовным начальством»^{426}. За Гольдштейном был установлен полицейский и церковный надзор. Его завидное упорство не дало результата: все его просьбы рассматривались МВД как «не заслуживающие уважения»^{427}.