Текст книги "Об этом нельзя забывать:Рассказы, очерки, памфлеты, пьесы"

Автор книги: Ярослав Галан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 32 страниц)

Помыкевич. Любопытно! Так ч-что же, вы его отравить задумали?

Дзуня. Нет, меценат. Вы только завещание ему напишите.

Помыкевич. Позвольте, как же я напишу его, ч-черт возьми. Он уже два месяца своими проектами мучает.

Дзуня. Отец Румега сможет оставить дом свой бездетной жене, а фольварк, лес и сорок гектаров с нефтяными вышками пусть запишет, словно добрая фея из сказки, маленькой сиротке Лесе...

Помыкевич. Это... это был бы прекрасный поступок. Об этом написали бы даже в газетах. У вас неплохое воображение, пане товарищ.

Дзуня. Воображение? Вы полагаете? Как вы недогадливы, меценат.

Пауза.

Меценат...

Помыкевич. «Нет, никогда! Никогда!

Дзуня. Даже за цену мандата?

Пауза.

Помыкевич. Даже...

Дзуня. Вы как следует не подумали о контракте...

Помыкевич. Она ведь... она...

Дзуня. Не будет весь век жить в нужде. Семьдесят злотых в месяц жалованья, ну и ваши подарки иногда – чулки или белье, сами понимаете.

Помыкевич. Вот ч-черт какой! А вам-то, собственно говоря, что из того?..

Дзуня. Пока что лишь щепотка вашей благодарности, меценат.

Помыкевич. А потом – вам понадобится и ее благодарность.

Дзуня. Браво, меценат! У вас голова еще работает, как у молодого. Верно, если дело удастся, подумаю всерьез и о Лесе.

Помыкевич. А если дело не удастся?..

Дзуня. Тогда по-прежнему будете покупать ей чулки, а в благодарной народной памяти останетесь лишь как посредственный адвокат и бывший председатель «Нашей школы» в таинственном тысяча девятьсот двадцать первом году.

Помыкевич. Что мне в таком случ-ч-чае делать?

Дзуня. Стать на какое-то время пауком, который опутывает паутиной жирненькую жертву. Вы думаете, что отец Румега ради вас или своих проектов заходит сюда?

Помыкевич. Вы полагаете...

Дзуня. Я уверен в этом, меценат.

Помыкевич. У него ведь жена, ч-ч-черт возьми...

Дзуня. А у вас ее, меценат, нет?

Помыкевич. Моя – не считается со мной, не считаюсь...

Входит Помыкевичева.

Помыкевичева. Я могу знать, с кем это меценат не считается? Добрый день, господин Дзуня!

Дзуня. Целую ручки.

Помыкевич. Это я о злых языках...

Помыкевичева. А ты, как всегда, сразу поверил...

Дзуня. Не беспокойтесь, милостивая пани. На сей раз речь шла о господине меценате, будто бы в решительный момент он не смог проявить предприимчивости, отваги и должного мужества, чтобы пойти на жертвы. Думаю, меценат, вы теперь докажете, что это лишь обычный наговор наших врагов... Иду в суд, извините, господа!

Помыкевичева. До свидания, господин Дзуня...

Дзуня. «Не питай, чого в мене заплакані оч i ...» (Выходит.)

Помыкевичева. Как вижу, у вас опять какой-то серьезный разговор с Дзунем, дорогой доктор. Вы до сих пор не поняли того, что своими вечными подозрениями компрометируете не столько меня, сколько самого себя.

Помыкевич. Ч-ч-честное слово, мы о тебе ни слова.

Помыкевичева. Честное слово адвоката? Вы даже перед женой не можете забыть, что вы адвокат.

Помыкевич. Милена, я о тебе самого луч-ч-шего мнения. Я ведь тебя знаю, очень хорошо знаю...

Помыкевичева. Что же ты знаешь обо мне?

Помыкевич. Ч-ч-что твоя любовь ко мне...

Помыкевичева. Ну и самоуверены вы, доктор. Вы полагаете, что ваша адвокатская особа может зародить в душе культурной отзывчивой женщины чувство любви?

Помыкевич. В таком случае пусть она сохранит по крайней мере уважение ко мне!

Помыкевичева. И этого вам вполне достаточно, дорогой доктор? После этого вы еще будете удивляться, если я стану искать развлечения в обществе культурного, идейного человека?

Помыкевич. Это ты, Милена, про Дзуня?

Помыкевичева. А хотя бы...

Помыкевич. Тогда лучше ищи этого развлечения в обществе Рыпця или Пыпця!

Помыкевичева. Опять ваша ревность! И как вам далеко, доктор, до этого Дзуня, как вам далеко, доктор! Если бы у вас хотя бы крупица той амбиции, что у него, вы бы давно уже были депутатом.

Помыкевич. Депутатом? И с тобой Дзуня говорил об этом?

Помыкевичева. Могу ему только быть благодарной за то, что, уважая и сочувствуя мне, иногда он думает и о тебе!

Помыкевич. Ах, какой рыцарь благородный! Интересно все же: только ли с тобой он думает обо мне?

Помыкевичева. А вы полагали?

Пауза.

Нет слов, которыми можно было бы выразить всю глубину презрения к такому, как вы, толстокожему человеку. Меня бесконечно удивляет, что вам удалось найти особу, которая за плохонькие чулочки...

Помыкевич. К ч-ч-ч-ч...

Вбегает с правой стороны Рыпця; высокий, волосы проволокой, глаза бегающие, галстук пестрой бабочкой.

ч-ч-чему?..

Рыпця. На защиту обиженной женщины, о которой уже Бебель в своем гениальном...

Входит Пыпця; низкого роста, голова мышиная, ноги куриные.

Пыпця. Дорогой товарищ и приятель! Никак нельзя таким невыдержанным способом подходить к общественным явлениям. Вот! Никаких там гениальностей не может быть, и ваш подход к решению вопроса по существу романтический, оппортунистический. Так же нельзя... Романтик вы опасный, дорогой товарищ и приятель! Вот!

Рыпця. Позвольте, товарищ! Насколько я себе припоминаю, президент украинского государства Петровский на заседании украинского парламента двадцать пятого апреля тысяча девятьсот двадцать четвертого года заявил: «Если бы...»

Пыпця. Какую вы чепуху несете, дорогой товарищ и приятель! Что значит это «если бы»? Не мог товарищ Петровский этого сказать, ибо «если бы» марксисту нельзя никак применять. Вот! Нет никакого «если бы», слово это романтическое, оппортунистическое, невыдержанное. Никак вам, дорогой товарищ и приятель, и шагу нельзя ступить, чтобы не попасть в сугубо романтический уклон. Вот! А то как было, когда я четыре года в тюрьме сидел...

Помыкевичева. Господин Пыпця не в худшей ли, чем я теперь, тюрьме?

Рыпця. Милостивая госпожа, мы сочувствуем и...

Помыкевич. Ч-ч-что?

Рыпця. И протестуем...

Помыкевичева. Оставьте, господа редакторы! Каждый культурный человек независимо от убеждений может тут только презрительно пожать плечами.

Рыпця и Пыпця с презрением пожимают плечами.

Прошу ко мне, господа редакторы!

Помыкевичева и Рыпця выходят.

Пыпця. Каждый культурный человек независимо от социального происхождения...

Помыкевич. Кикимора!

Пауза.

Пыпця. Рр-романтик! (Выбегает.)

Помыкевич (стал перед трезубцем). Боже великий, единый...

Звонок телефона.

Алло! Секретариат партии Национального освобождения? Да! Мое почтение и уважение! Кто? Господин меценат Громицкий? Мое почтение! С уважением, господин сенатор! Горячо благодарю! Моя женушка? Благодарю. Как нельзя лучше, как нельзя лучше, господин сенатор. Пожалуйста. Благодарю. Действительно неоценимая жена и общественница. Митинг? Где? В Гори– славе? Ага, да, завтра. Да, мне говорил о нем отец Румега. Хорошо, господин сенатор, мой конципиент опять поедет. Да, действительно талантливый и энергичный человек. Конечно, не может быть сомнений в том, что среди нашей нации немало таких сынов, господин сенатор. Пожалуйста. Новые зверства красных? Несчастные сорок миллионов! Что вы? Из детей мыло? А как, господин сенатор, режут спервоначалу или душат? Живьем варят! Вот как... Ох, какой ужас!.. И, наверное, украинские дети?.. Я так и думал – грязная работа Москвы. Что, извините?.. Ну, еще бы перед всем культурным миром. Да, немедленно. В воскресенье у нас большой обед, вот и запротестуем. Сам отредактирую. Очень хорошо, разумеется, обязанность. Национальная обязанность. Очень прошу.

Входит Леся.

С уважением, мое почтение, приятного аппетита. (Лесе.) Вы ч-что-то засиделись в суде, моя дорогая.

Леся. Меня встретил господин меценат Головастик, и я не могла так скоро с ним расстаться.

Помыкевич. О ч-чем же вы разговаривали с ним?

Леся. Он спрашивал о моем здоровье, а также о том, как живете вы и пани.

Помыкевич. Благодарю. И еще о чем?

Леся. Спросил, почему у меня старомодные туфли.

Помыкевич. Что же он нашел в них старомодного?

Леся. Обещал сто злотых в месяц и двухнедельный отпуск.

Помыкевич. Сто злотых... Да, я и сам замечаю, что туфли не совсем модные. А ты, Леся, не слушай, что тебе на улице говорят разные меценаты. Они хотят лишь...

Леся. Господин меценат, неужели я должна их остерегаться?

Помыкевич. Ну, нет, я просто так... Большевики уже вылавливают детей и варят из них мыло.

Леся. Я ведь, господин меценат, не ребенок...

Помыкевич. Женщина, миленькая, остается ребенком, пока сама детей не имеет. А ты еще такая маленькая, бедная сиротка, ч-что трудно тебя не пожалеть, не приласкать. (Обнимает ее.)

Леся. Господин меценат, вы еще вчера вечером... Ваша жена может войти...

Помыкевич. И не такую, дорогая Леся, оставил бы я ради тебя, да, видишь ли, мне надо всерьез подумать и о тебе!

Леся. Господин меценат, я не хочу к меценату Головастику!

Помыкевич. Это из-за Дзуни?  Леся. Я... тут привыкла... господин меценат, эти туфли еще совсем хорошие...

Помыкевич. Успокойся, дитя мое! Я никогда не отдам тебя на съедение Головастикам. Им бы только... Вот что, Леся, я считаю своей моральной обязанностью подумать о твоем будущем. Не будешь же ты всю жизнь на машинке стучать.

Леся. Господин меценат, я, кажется, довольно хорошо на машинке пишу...

Помыкевич. Это я признаю, моя дорогая, но ты, Леся, создана для того, чтобы быть госпожой.

Леся. Госпожой?

Помыкевич. Конечно, миленькая. Неужели это тебе никогда не приходило в голову?

Леся. Когда я была маленькой, иногда и приходило такое в голову, но я боялась, что не удастся и...

Помыкевич. И что?

Леся. Ив тюрьму посадят.

Помыкевич. Ха-ха-ха! А отец Румега, по-твоему, сидел уже в тюрьме?

Леся. Я отца Румегу не хотела оскорбить.

Помыкевич. Ха-ха-ха! Леся, голубушка, а если бы отец Румега отписал бы тебе свое имение? Ч-ч-что бы тогда ты сказала?

Леся. Тогда бы я боялась его.

Помыкевич. Ты не веришь в доброе сердце Румеги, в его пастырское сердце?

Леся. У отца Румеги, кажется, жена...

Помыкевич. Верно, но что из этого, что жена, но... знаешь, ну как бы тебе сказать... бездетная. А отец Румега хочет иметь ребенка, страсть как хочет...

Леся. Господин меценат, как вам не стыдно?..

Помыкевич. Нет, миленькая, ты обязана стать этим ребенком, ребенком отца Румеги, понимаешь.

Леся. Дочерью батюшки Румеги...

Помыкевич. Доченькой отца Румеги, миленькая.

Леся. Дочерью батюшки Румеги...

Помыкевич. Батюшки депутата Румеги, миленькая. Нефтяные промыслы, лес, фольварк... Как тебе это нравится, миленькая?                               

Пауза.

Леся. Господин меценат. Прежде всего я хочу задать вам вопрос...

Помыкевич. Сейчас скажу, дорогая. Прежде всего немного дочерней почтительности, девичьей скромности, ну и немного женского обаяния не мешало бы. Это производит приятное впечатление.

Леся. Я хотела вас спросить: а Дзуня тогда бы женился на мне?

Помыкевич. Дзуня... Да... да, я уверен в нем; Дзуня... Да... да, я уверен в нем; Дзуня тогда бы женился на тебе.

Леся (мечтательно). Дзуня стал бы моим мужем... Я бы засыпала, а он целовал бы мои ресницы и чуть слышно напевал: «Не питай, чого в мене заплакані очі..»

Слышны шаги.

Помыкевич. Отец Румега! Садись, Леся, к машинке и пиши, да не забывай, что тут же, в этой комнате, твой будущий благодетель! Леся, от тебя зависит...

Входит отец Румега, высокий, мордастый, за ним Дзуня.

Румега. Меценату...

Помыкевич. Всеч-честнейшему мое глубокое почтение.

Дзуня. Просим, отче. Вот здесь отдохните, вот здесь мягко.

Румега (садится). Благодарю, весьма благодарю...

Помыкевич. Что ж, отч-че, мягко ли здесь сидеть?

Румега. Благодарю, очень даже мягко.

Дзуня. Всечестнейший очень устал. Не под силу же с таким здоровьем на второй этаж человеку забираться.

Помыкевич. Это вполне понятно. Надобно– подумать о том, чтобы сменить помещение, в партере куда удобнее.

Румега. Благодарю, вы очень добры... И вы, господин... Как вас?..

Помыкевич. Шуян, мой конципиент.

Дзуня. Доктор Шуян. Кандидат в адвокаты.

Румега. Ах, припоминаю. Значит, вы господин...

Помыкевич. Шуян.

Дзуня. Доктор Шуян...

Румега. Вы вспомнили о моем здоровье. Неужели оно вам кажется безнадежным?

Дзуня. Нет, нет, я не сказал бы... Тем более что я не врач, отец.

Румега. А вы скажите, как человек беспристрастный, тем ценнее будет ваше мнение.

Дзуня. Что же, отец, выглядите вы не совсем хорошо.

Румега. Вы хотели сказать: совсем плохо?

Помыкевич. Я б, всеч-честнейший...

Дзуня. Да, я хотел сказать: совсем плохо.

Румега. То-то же! А вы всмотритесь хорошенько – не видите ли вот здесь, подле носа, два зеленых пятна?

Дзуня. Где, отец?

Помыкевич. Где, всечестнейший...

Румега. Вот здесь и вот здесь. Неужели не видите?

Помыкевич. Нет, я ничего не вижу... никаких пятен...

Румега. Вы даже очень добры. Но присмотритесь хорошенько, вот здесь, господин...

Помыкевич. Шуян.

Румега. Вот здесь, небольшое пятнышко цвета заплесневелых огурцов. Вот! Ну что, увидели?

Дзуня. Есть. Вот они! Два маленьких зеленых?

Румега. Да, да, как две копейки.

Дзуня. Цвета заплесневелых огурцов?

Румега. Ну да, таких, которые изнутри уже начали подгнивать.

Дзуня. Они, они самые, отец! Только хорошенько присмотреться надо!

Румега. На вид они ничего. Словно бы пюре из шпината ел, а в действительности из тех пятен смерть высматривает.

Помыкевич. Смерть?

Румега. Это, господа, самый верный признак медленного разложения организма, хоть как бы врачи не возражали.

Помыкевич. А может, все-таки еще не совсем худо, всечестнейший отче!

Румега. Я, меценат, совсем уже примирился с мыслью о близкой кончине, особенно после того памятного праздника, когда после третьего цыпленка что-то со мной стряслось...

Помыкевич. Словно бы струна лопнула в желудке...

Румега. Да-да! Словно бы струна лопнула в желудке!.. С той поры только ступлю левой ногой, кажется, словно бы вода в боку, ступлю правой, так под кожей от бедра до ребер что-то словно...

Помыкевич. Точно муха ползает.

Румега. Да-да, словно огромная муха ползает. С того времени я сам себя не узнаю. А знаете, господа, что со мной случилось в этом месяце? Я забыл... а ну, что, по-вашему, я мог забыть?

Помыкевич. Сделать хороший поступок.

Румега. Нет, не то, меценат.

Дзуня. Отслужить молебен.

Румега. Нечто большее. Я забыл в этом месяце о диете и не поехал в Варшаву.

П о м ы к с в и ч. Как это? Так и забыли?

Румега. Так просто и забыл.

Дзуня. При острой заболеваемости печени это очень часто бывает.

Румега. И вот теперь я одной ногой на том свете, последний из рода Румегов...

Помыкевич. Это – это очень трагично – быть последним в роду Румегов...

Румега. Умру, господа, а жизнь останется после меня как одна большая мука. Шагну левой ногой...

Дзуня. В самом ли деле, отец, жизнь такая мука? Мне кажется, панна Леся первая не согласится с этим...

Помыкевич. Ясно, что нет. Разве вы, всеч-честнейший, не знаете еще нашей помощницы, панны Леси?

Румега. Нет, к сожалению. До сих пор не имел удовольствия. Я... я... я весь...

Дзуня. Вы, отец, себе не представляете, какая искренняя, жизнерадостная и трудолюбивая наша панна Леся. Придет время, и такая девушка всей душой послужит украинскому обществу.

Помыкевич. Конечно, панна Леся в своем роде уникум...

Леся. Господин меценат...

Помыкевич. А какая она скромная, всечестнейший отче!

Дзуня. Скромная украинская девушка с нежным сердцем, с душой спартанки. Утешение и помощь всем ослабевшим, изверившимся и одиноким.

Помыкевич. Утешение и забава всем больным желч...

Дзуня. Всем тем, у кого и... струны лопаются в сердце...

Леся. Господин Дзуня... зачем вы?..

Дзуня. Вы вполне заслужили этого, панна Леся.

Румега. Очаровательная панна Леся!..

Пауза.

А я забыл, зачем пришел к вам.

Помыкевич. Наверное, по делу завтрашнего митинга в Гориславе?

Румега. Митинга?.. Да, конечно! Будьте добры, может, вы, господин...

Помыкевич. Шуян.

Дзуня. Доктор Шуян.

Румега. Видите ли, я нездоров. Вот уже второй месяц только шепотом молебен служу.

П о м ы к е в и ч. Вы, разумеется, поедете, пане товарищ?

Дзуня. Исполню свой долг перед нацией.

Румега. А вы, меценат, не знаете, о чем там завтра надо будет говорить?

Помыкевич. Только что узнал, отче депутат, о красном терроре на Украине.

Румега. Что там нового? Говорят, детей на мыло...

Помыкевич. Конечно, отче, украинских детей на мыло... Живьем их варят большевики.

Румега. Живьем варят? Это интересно! (Дзуне.) А вы лучше скажите на митинге, что спервоначалу их жарят, вот так, словно шкварки на огне, а потом уже, когда корка подрумянится, посыпают сухарями с яйцом и в котел тогда– Это будет очень интересно и произведет впечатление.

Дзуня. Произведет, милостивый отец, потрясающее впечатление.

Румега. Мне хотелось еще просить... то есть предложить вам, чтобы вы поехали сегодня же и переночевали у меня в Гориславе. Моя жена, как и прежде, весьма радушно вас примет, я не могу... Не могу сам вас принять, ибо вернусь домой только завтра.

Дзуня. Это очень великодушно с вашей стороны, милостивый отец.

Румега. Что именно? Ах, да!.. Ночуйте себе на здоровье, ночуйте! Вы чересчур скромны.

Дзуня. Нет, отец, я только счастлив, что и мой скромный труд могу посвятить борьбе с варварами востока.

Помыкевич. Я тоже, отче депутат, как сознательный украинец считаю своей первейшей обязанностью высказать наше возмущение перед всем культурным миром и потому в ближайшую неделю устраиваю у себя большой обед, на который в первую очередь имею честь пригласить вас, отец депутат.

Румега. Это очень даже мило с вашей стороны. Но с моим здоровьем, кажется, достаточно будет и того, что я дома помолюсь.

Дзуня. Всечестнейший отец, вы ведь не откажетесь побывать у нас на собрании, где и самый юный цвет нашей нации скажет свое первое и последнее слово...

Помыкевич. Понятно, и наша Леся будет нас оч-ч-чаро– вывать своей красотой и... голубиным сердцем.

Леся. Господа... Господин меценат, я вас не понимаю...

Помыкевич. Зато мы понимаем, панна Леся, вашу озабоченность.

Румега. Озабоченность самой отзывчивой...

Пауза.

Дзуня. Самой отзывчивой души, хотели вы сказать...

Румега. Благодарю. Да, это я хотел сказать. Хе-хе!

Дзуня. Извините, да у вас, наверное, важное дело к меценату и потому прощайте. (Прощается с Румегой.) Панна Леся, я вас провожу, если разрешите.

Румега. Избавь боже! Ничего подобного, вы мне нисколько не помешали. Я даже очень рад...

Дзуня. Панна Леся, отец благодетель будет очень рад, если на воскресном обеде познакомится с вами ближе...

Помыкевич. У всеч-ч-честнейшего отца очень доброе сердце, панна Леся.

Леся. Я очень благодарна, я очень... но... я не совсем хорошо понимаю...

Дзуня. Я вас, панна Леся, очень хорошо понимаю; сегодня благородство и доброе сердце тяжело найти. Мое почтение, отче, с уважением, меценат!

Леся. До свидания...

Румег а. До свидания, до свидания, доченька!

Дзуня и Леся выходят. Румега смотрит им вслед.

Сладчайшее дитя!..

Помыкевич. Да, отче, да! Невесело, коль нет своей дочери...

Румега. Невесело, меценат!

Помыкевич. Она цветком расцветает на глазах.

Румега. Голубкой чистой...

Помыкевич. Если б у меня была, ну хотя бы нефть, отче, я очень бы сожалел, что у меня нет наследников.

Румега. Ох, ваша правда, меценат! Пока мы живем, пока еще мучимся на свете божьем, должны все, все народу отдать. Даже собственное счастье и здоровье, меценат.

Помыкевич. Святые слова, всечестнейший.

Румега. А я, меценат, уже окончательно придумал название для сиротского дома.

Помыкевич. Любопытно, отче.

Румега. Весьма любопытно. Серебряными буквами на голубом фоне: «Сиротский дом. Самаритянская любовь». А ниже золотыми... А ну, отгадайте что?

Помыкевич. Имени...

Румега. «Имени отца Румеги», меценат!

Помыкевич. Действительно замечательный проект. А не собираетесь ли вы, отче, писать завещание?

Румега. Вы же сами видите, что я скоро обрету вечный покой, но прежде чем напишем завещание, нужно еще основательно обдумать план дома для сирот, и вот что я придумал,– не поверите.

Помыкевич. Поверю, отче.

Румега. Прошлый раз мы, кажется, остановились на трех этажах? Не так ли, меценат?

Помыкевич. На трех, отче.

Румега. Так вот, представьте себе, что на каждом из них будет построено по одной часовне.

Помыкевич. То есть сразу три, отч-ч-че.

Румега. Точно. Одна для заутрени, одна для литургии, а одна – для вечерни, и каждая разным цветом раскрашена, меценат. Первая, в которой с утра будут молиться...

Помыкевич. Девочки, всечестнейший.

Румега. Да, одни девочки, меценат.

Помыкевич. Такие стройные, курносенькие, пышно– губые...

Румега. Хе-хе-хе! Такие курносенькие, пышногубые...

Помыкевич. Такие же, как Леся?

Румега. Точно такие же, как Леся, стройные и пышногубые.

Помыкевич. А не приходило ли вам когда-нибудь на ум, отче, что вы тогда уж не сможете тешиться счастьем этих стройных и пышногубых?..

Румега. Да. Я тогда уже буду...

Помыкевич. А не луч-ч-чше ли было бы вам сейчас же осчастливить одну сироту, вот такую стройную, пышногубую и вместе с ней радоваться ее счастью, отче?

Пауза.

Румега. А-а, панна Леся не имела бы ничего против этого?

Помыкевич. Против своего счастья, отче?

Румега. Вы думаете? Ну да, против...

Помыкевич. Против вашей опеки, отче?

Румега. Вот, вот, против моей опеки...

Помыкевич. Руч-ч-чаюсь вам, отче, что Леся не только будет благодарна, но и...

Румега. Но...

Помыкевич. Но и сумеет доказать, что ее сердце не останется безразличным к проявлению такого благородства.

Румега. Вы знаете... это действительно интересная, очень даже интересная мысль. Тем паче, что она тоже украинка.

Помыкевич, Сознательная, идейная украинка, отче...

Румега. Вы знаете... Я подумаю.

Пауза.

Я буду у вас на обеде!

Встал. Входит Помыкевичева, в дверях из-за ее спины выглядывают Пыпця и Рыпця, но она останавливает их, и они исчезают.

Помыкевич. А вот и моя жена.

Помыкевичева. Добрый день, отче.

Помыкевич. Милена, в воскресенье у нас большой обед, на котором мы выразим свой протест против красного террора. Я надеюсь, что и отец Румега окажет нам честь.          ,

Помыкевичева. Просим заранее принять благодарность за честь, оказанную нам.

Румега. Могу лишь выразить вам, пани, свое признание и искреннюю радость по поводу того, что смогу быть вашим Гостем.

Помыкевич. Я глубоко тронут и благодарю вас, все-ч-ч-честнейший, что, несмотря на тяжелый недуг и огромную депутатскую работу, вы все же находите время и возможность посетить нас.

Румега. Это особенно понятно тому, кто накануне далекого путешествия хочет утешить еще очи и сердце свое такой необыкновенной, примерной любовью супругов.

Помыкевич. Это заслуга моей дорогой жены. Помыкевичева. И непостижимого в величии своей любви сердца моего мужа...

Румега. Потому мне остается только благословить вас во имя наисладчайшего сердца, во имя народа украинского и заявить вам, уважаемые господа, что, не будучи сам себе врагом, я не могу отказаться от вашего приглашения. А пока что целую руки. (Целует руки.)

Помыкевичева. Привет вашей жене, отец... Помыкевич. Поклон жене, отче...

Румега. Благодарю, весьма благодарю. (Помыкевичу.) Буду у вас на обеде, меценат. (Выходит.)

Помыкевич его провожает, Милена выходит налево. Через минуту возвращается меценат, потом с правой стороны входит Рыпця.

Рыпця. Позвольте, господин меценат, по долгу службы спросить вас, когда будет протест – перед обедом или после него?

Помыкевич. Вы, господин Рыпця, забыли, что вы журналист из вражеского лагеря.

Рыпця (осматриваясь). Господин меценат, я тоже украинец, и я, если когда нужно будет... До или после обеда?

Помыкевич. Национальные обязанности мы ставим превыше всего.

Рыпця. Воспользуемся, господин меценат, любезным приглашением на обед, но при этом заявим, что из-за принципиальных взглядов опоздаем на него. Мое почтение! Помыкевич. Дай боже!

Рыпця выходит. Помыкевич закуривает сигару, как вдруг мимо него пробегает Пыпця и исчезает у выхода. Помыкевич обжигает спичкой пальцы.

Ч-ч-черт...