Текст книги "Об этом нельзя забывать:Рассказы, очерки, памфлеты, пьесы"

Автор книги: Ярослав Галан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 32 страниц)

МИССИС МАККАРДИ ТЕРЯЕТ ВЕРУ

Миссис Маккарди была необыкновенно вежлива.

–    Вы спешите в Дахау? Можете ехать со мной.

Знакомство наше началось за четверть часа перед тем, и

фразы, которыми мы обменялись в бюро «лагеря прессы», носили чисто деловой характер: я искал оказии, чтобы добраться до Мюнхена.

–    Очень благодарен вам за помощь.

Во время оживленного разговора мы коснулись темы недавно законченной войны.

–    Мы верили в эту войну: скептицизм – не американская черта характера. А сегодня... сегодня я боюсь, что из этой кровавой купели мы вышли грязнее, чем были когда-либо прежде.

Я не совсем понимаю мою соседку.

–     Боюсь, что мы с вами говорим на разных языках, миссис. Если бы не отвага солдат Сталинграда,– кто знает, не везла ли бы сегодня «Куин Мери» в какой-нибудь из европейских портов очередной груз уже американского топлива для крематориев Дахау и Освенцима. Нет, миссис Маккарди, ваш сын погиб не напрасно.

–    Спасибо! – бросила она сухо.

Мы долго молчали, не отрывая глаз от дали, откуда надвигались на нас грозные лесистые холмы, которые затем, приблизившись, расступались и таяли, как вчерашний сон. Наконец мое любопытство пересилило.

–    Я осмелюсь напомнить, миссис, что вы не поставили точек над и. Может быть, вы имели в виду Индонезию?

–    Ох, сэр! Не напоминайте мне в такое чудесное утро о наших английских родичах. Узнав, что о них так много говорят, они еще чего доброго лопнут от спеси. Другое дело, что это, вероятно, был бы наилучший выход из создавшегося положения.

–    Это голос шотландской крови?

–     Нет – американской. Шотландская фамилия досталась мне от мужа... Вы, кажется, могли уже не раз наблюдать взаимоотношения между нашими джи-ай и томми [7]7
  То есть между американскими ианглийскими солдатами.


[Закрыть].

–    Да, это взаимная «блестящая изоляция».

–    Я назвала бы это иначе, но пусть будет по-вашему. К вашему сведению, меня тревожит не английская политика. От британского аристократического вола наивно было бы требовать чего-нибудь большего, чем кусок тухлого мяса.

–    В большинстве случаев эту политику трудно отличить от американской, не так ли?

–     Вы угадали. Больше всего раздражает, нет, бесит меня, когда я слышу или читаю эти нестихающие комплименты наших нынешних светил над могилой президента, поклявшегося избавить человечество от войны, нищеты и страха. Это уже нечто худшее, чем лицемерие, это цинизм.

Возмущение миссис Маккарди содержало все элементы искренности: ее голос сливался теперь с гневным рокотом мотора, преодолевавшего подъем.

Немного погодя она добавила:

–    Печальнее всего то, что народы не видят трагизма ситуации или не хотят его видеть.

–    Народы здесь ни при чем, миссис.

Миссис Маккарди иронически оттопырила губку.

–     Если смотреть с высоты ваших принципов, быть может, это и так. Но позвольте мне иметь собственное (надобыло слышать это «собственное») мнение; мнение, рожденное в конце концов юнрровским опытом.

Разговор становился интересным. Я счел необходимым поспешить собеседнице на помощь.

–     Надеюсь, вы согласитесь со мной, что этот юнрровский опыт дорого обходится народам, и боюсь, обойдется еще дороже...

–     Несомненно. Есть святыни, которыми нельзя торговать безнаказанно.

–    Таким способом можно утратить не только моральный кредит...

Она покосилась на меня:

–    Можно утратить, говорите? Он уже утрачен. Особенно после скандала в Дахау.

–    В Дахау? За Дахау отвечают сегодня нюрнбергские обвиняемые.

–    А впоследствии мы все ответим перед судом истории.

–    Вы, очевидно, имеете в виду Мюнхен и его результаты?

–     Нет, сэр. Я говорю теперь о Дахау и обо всем, что произошло там после ликвидации лагеря. Не удивляюсь, что вы успели уже забыть об этом. А я не забыла и не забуду, что американские солдаты нарушили священное право убежища. Надо было видеть, как эти люди плакали и рвали на себе волосы, когда их передавали вашим властям!

Я не верил своим ушам.

–    Миссис Маккарди! Вы проливаете слезы над...

–    О, еще бы, над коллаборационистами, предателями, или как вы их там называете. Однако для меня, американки, они прежде всего люди, страдающие люди. К тому же не забудьте, сэр, что война ведь уже кончилась.

Логика моей собеседницы была достойна ее этических принципов.

–    Вы ошибаетесь, миссис. Еще не кончилась, ни в коем случае не кончилась война против уцелевших камелотов [8]8
  Приспешников (англ. сленг).


[Закрыть]достаточно известного вам Адольфа Гитлера и против...

–     ...идиотов, вы хотели сказать? Спасибо.

–    Не за что. С идиотами было бы не так уж трудно справиться. Хуже, когда этих камелотов протежируют няньки вроде вас, миссис.

–    Ваша склонность к эпитетам, сэр...

–    Менее, наверняка менее опасна, чем ваша забота о последышах нацистского дьявола. Впрочем, могу вас успокоить: американцы выдали всего несколько десятков предателей и то лишь потому, что те в прошлом стреляли по вашим джи-ай. Основная же масса, несколько сот тысяч этих негодяев, все еще пребывает под вашей любвеобильной опекой.

–    У вас, должно быть, нетерпимость в крови, если вас не волнует даже судьба несчастных детей.

Я не успел ответить. Внезапно заскрежетали тормоза, и миссис Маккарди остановила машину перед двумя молодыми джентльменами в американской форме (без знаков различия) и с красно-белыми ленточками на груди. Оба джентльмена показывали пальцами на небо.

–    Садитесь,– сказала с материнской улыбкой миссис Маккарди.

–    Данке шейн! – ответили джентльмены с чистым галицийским акцентом и сели в машину.

Меня удивило, откуда они взялись в этой безлюдной местности.

–    Вы где живете? – спросил я.

Украинская речь не произвела на джентльменов никакого впечатления. Один из них, шатен, с широким шрамом на щеке, лениво ткнул пальцем в сторону леса. И в самом деле, в перелеске можно было разглядеть трехэтажный дом казарменного типа, весь увитый, точно плющом, гирляндами полуголых загорелых тел. Эта картина заметно смутила мою спутницу, и ведомая ее рукою машина чуть не врезалась в ограду из колючей проволоки.

–     Если не ошибаюсь, миссис Маккарди, это ваши воспитанники...

На лице ее проступило нечто подобное румянцу.

–    Вы не ошибаетесь.

–    Не считаете ли вы, что безделье не самый лучший способ воспитания?

–    Этот вопрос я прошу вас задать кому-нибудь другому.

–     Кому?

–     Ну хотя бы даже командованию третьей армии ЮНРРА, которое, к сожалению, заботится лишь о телесных потребностях перемещенных лиц.

Должно быть, миссис Маккарди чувствовала себя неловко.

–    Не надоела вам такая жизнь? – спросил я у наших пассажиров.

–    Какая именно? – переспросил полный брюнет мелодичным львовским говорком.

–     Безделье.

–    Нет.

–     И так до самой смерти?

–    Мы еще не собираемся умирать.

–    О нас думают американцы,– прибавил шатен.

–     И что же они придумали?

–     Говорят, что нас еще подкормят немножко, а потом поедем в их армию, в Японию или еще куда-то. Обещают нам американское подданство после трех лет службы.

Я лояльно переводил миссис Маккарди все, что говорили «перемещенные» джентльмены.

–     Вы поляки?

–     Нет,– ответили дуэтом пассажиры,– мы украинцы. Поляков уже взяли в охранную роту. Там они охраняют американское имущество.

Справа от дороги тянулось огромное поле, ощетинившееся сотнями, тысячами пушечных стволов. У входа стоял сторож этого монументального склада в американской каске с польским орлом.

–    Сервус, Ясь! – крикнул ему брюнет и, обращаясь ко мне, сказал: – Это из «бригады Святого Креста» НСЗ [9]9
  «Народове силы збройне» – военные отряды из перемещенных лиц польской национальности в послевоенной ЗападнойГермании.


[Закрыть]. Как пришли год назад из Польши целым подразделением, так и служат подразделением.

–    Холерические парни,– уточнил информацию шатен.– Поссорятся за картами и сразу – в ножи.

–    А вы?

–    Мы на деньги редко играем. ЮНРРА мало платит.

–    А можно ли узнать, почему у вас на лацканах ленточки польских цветов?

–    Нам сказали, что так лучше – большевики не будут иметь на нас прав.

–     Кто же мог вам так сказать?

Миссис Маккарди торопливо прервала нашу беседу:

–     Боюсь, сэр, что вы злоупотребляете болтливостью простодушных ребят. Неужели вы не хотите понять, что интеллектуальный уровень этих парней ни в какой степени не соответствует вашим, мягко говоря, чрезмерным требованиям? Я уже не говорю о том, что ваш способ задавать вопросы напоминает следствие. Неужели вы даже здесь, где господствует американское право, не можете простить этим симпатичным парням, что они по-своему понимают и любят свободу? Разве вы...

–    Ви шпет ист ден? [10]10
  Который час (нем.).


[Закрыть]– прервал поток ее красноречия брюнет.

Миссис Маккарди оторвала левуюруку отруля, и на солнце блеснуло золото ее часов.

–    Двадцать пять десятого,– ответила миссис с материнской улыбкой.

Не успели мы проехать и двухсот метров, как брюнет, стараясь, должно быть, показать свое пристрастие к американским манерам, фамильярно потрепал миссис по плечу.

–    Стоп,– крикнул он, и машина послушно остановилась.

На этот раз джентльмены решили блеснуть манерами нашего полушария. Сперва шатен, затем брюнет припали к ручке миссис Маккарди. Выглядело это очень мило. О, миссис Маккарди прощалась со слезами на глазах.

Внезапно она вспыхнула и, оторвав взгляд от молодых людей, скрывшихся в глубине придорожного леса, устремила глаза на меня. Это не предвещало ничего хорошего.

–    Теперь я понимаю, почему вас не любят! – прошипела она.

–    Меня?

–     Всех вас! Ведь в каждом из вас сидит фанатичный Торквемада, не способный понять, что и в груди еретика может биться благородное сердце.

Она произнесла эти слова с убийственным сарказмом.

Джип летел, как стрела.

–     Передержка, миссис. Во-первых, ни павеличи, ни бандеробцы не напоминают мне ни одного известного из истории еретика. Разве если назвать еретиком Иуду Искариотского.

–    Как всегда – неоригинально. А во-вторых?

Жестом подверженной сплину королевы она поправила левой рукой волосы. Эта рука вдруг приковала мое внимание.

–    А во-вторых? – повторила она.

–    А во-вторых... Где ваши часы?!

Вопрос произвел эффект, который образно можно было бы назвать «коротким замыканием». Джип издал тихий звук, нечто вроде «ой-ой-ой! ой-ой-ой!» и стал, как вкопанный, а глаза его владелицы погасли и заволоклись туманом тихого отчаяния. К чести миссис Маккарди, она не делала того, что сделали бы на ее месте другие женщины: не смотрела под ноги, не искала в карманах, не переворачивала подушек. Она скорее напоминала жену Лота после известного библейского происшествия.

Однако несколько позднее женщина все же воскресла в ней.

–    Что же вы сидите? Бегите за ними! Тоже рыцарь!

–    Хорошо. А у вас есть оружие?

–    Нет. А что?

–    Да ведь здесь недалеко еще один лагерь ваших воспитанников. Я бы не хотел оставлять вас одну на дороге.

–    Вы правы...– услышал я впервые за все наше знакомство.

Миссис Маккарди молча утирала слезы. Джип с глухим стоном тронулся.

Оглянувшись, я заметил на том месте, где только что сидели «симпатичные парни», смятую газету. Это был последний номер издаваемой на украинском языке в Фюрте газеты «Время». Страницы этого органа были переполнены антисоветской бранью, святочными пожеланиями по адресу бандеровских головорезов и уверениями в том, что новая, третья война – вопрос ближайших месяцев, если не недель. На четвертой странице внизу внимательный читатель мог увидеть два набранных скромным петитом слова: «Издает ЮНРРА».

–     Что вы читаете? – слабым голосом спросила миссис Маккарди.

–    Вашу газету.

–     На каком языке?

–     На украинском. Надо сказать, что ваши польские газеты выглядят импозантнее: нюрнбергское «Письмо жолнежа» плюется на целых шестнадцати страницах. Как видите, ваша организация удовлетворяет не одни телесные потребности своих перемещенных подопечных.

–    Мы даем им только бумагу и деньги.

–     То есть то же самое, что тиссены и гугенберги давали в двадцатых годах Гитлеру. С известным вам результатом. Кроме того, вы забыли, вероятно, уважаемая миссис, о мюнхенском «университете» ЮНРРА...

–     К вашему сведению, я помогла его организовать.

–    Можно знать, миссис, по чьему заданию?

Миссис Маккарди нервно пожала плечами.

–    Ваш вопрос удивил бы меня, если бы я за время этого маленького путешествия не утратила способности удивляться...

–     Ага, Юпитер сердится... Это тоже ответ. А можно узнать, почему ректором этого университета стал герр Пфицмаер? Вы, случайно, не имели отношения к его назначению?

–     Вы переоцениваете, решительно переоцениваете мою компетенцию, сэр!

–    Хорошо! А на подбор преподавателей вы также не оказывали никакого влияния? И если даже нет, то что вам мешало узнать, что большинство этих преподавателей – люди, так или иначе связанные с гитлеровским режимом?

Миссис Маккарди молчала. Казалось, все ее внимание было теперь сосредоточено на машине.

–    То же самое, точь-в-точь то же самое следует сказать и о ваших «студентах», миссис. Вы содрогались, читая об истязуемых народах, а сегодня с ласковой улыбкой подносите их убийцам хлеб-соль и за отбираемые у ваших и не ваших граждан деньги кормите их, одеваете и печатным словом помогаете популяризировать религию массовых душегубов. А теперь еще И университет! Дорогая миссис Маккарди, не проще ли было бы перевезти его студентов в Вашингтон, непосредственно в школу шефа «Федерального бюро расследований» мистера Гувера, вместо того чтобы инсценировать идиотскую комедию с «университетом»? Инсценировать на деньги, буквально украденные у сирот, родители которых погибли от рук ваших «преподавателей» и «студентов»?

Миссис Маккарди все еще молчала, только ее вдруг заострившийся профиль показывал, что у нее в сердце носилось сто фурий.

–     По статистическим данным, в «университете» насчитывается восемьсот сорок семь студентов «украинской национальности – польских граждан». Как вам известно, Западная Украина – составная часть Советского Союза и ее жители уже семь лет назад перестали быть гражданами Польши. Это факт, санкционированный перед лицом всего мира также и Вашингтоном. Однако ваши власти в Европе как будто и не подозревают об этом и перекрашивают этих гитлеровских ландскнехтов в бело-красный цвет с таким же азартом, с каким ваши гангстеры перекрашивают украденные автомобили. Далеко ли заедут ваши комбинаторы на этих автомобилях – не наша забота; меня в этом случае волнует нечто другое: бесцеремонное расшатывание международного права, беспримерное издевательство над элементарными принципами сосуществования народов, к тому же народов дружественных, тех, что еще вчера шли плечом к плечу на штурм фашистской Бастилии. Хотя нет, простите, я сказал «беспримерное». Это не совсем так. Прецеденты были, их создала известная троица: Гитлер, Геринг и Риббентроп...

–     Вы говорите таким тоном, сэр, словно мы не только никогда не шли вместе, а собрались завтра воевать между собой.

Миссис Маккарди процедила это с такой миной, как будто все мосты между нами были уже сожжены, а ей оставалось только поднять брошенную мной перчатку.

–     Прошу извинить меня, миссис, если мой словарь отличается от словаря покойной маркизы Рамбулье. Но стоит перелистать один номер нью-йоркского «Тайма», когда там пишут о нас, чтобы забыть о версальских манерах... Что же касается войны, «третьей войны», то вряд ли ваши комбинаторы отважатся ее начать. Ведь и они уясняют себе, что у атомной бомбы два конца и что до сих пор еще неизвестно который из них был лучше...

–    Это звучит как угроза!

–    Нет, как предостережение.

–    И все это из-за этих жалких «ди-пи» [11]11
  Перемещенные лица (от англ. displaced persons).


[Закрыть]?

 – Жалких? Я вижу, что даже дамские часики могут иногда послужить пособием для изучения истории. Суть дела не в «ди-пи», они лишь симптом.

–     Назревающего конфликта?

–     Нет, назревающего разложения. Вы знаете не меньше, если не больше, чем я, хотя ваши уста и сомкнуты печатью сговора.

–    Позвольте! Сговора?

–     Да. Иначе нельзя назвать то, что здесь творится. А что творится, вы и сами знаете. Вашу армию разъедает спекуляция и праздность. В созданной вашими заправилами моральной атмосфере трудолюбивые, честные янки на глазах превращаются валкоголиков и громил. Вы загадили в глазах джи-ай военный мундир, ибо, прикрываясь им, делаете все что угодно, кроме того, чего джи-ай ждал, надевая его перед отправкой в Европу на смертный бой с фашизмом. Теперь он видит, как вы нянчитесь с недобитыми фашистами, как позволяете им спекулировать и красть, как воспитываете их методом почти принудительного безделья, как даже тех из них, кто попал в Германию, конвоируемый штыком гитлеровского жандарма, и хотел бы вернуться домой, к труду, отдаете в жертву своре квислинговских террористов. Охваченные жаждой капиталистической наживы и страхом перед утратой возможности наживаться, вы вместе с англичанами создаете в Европе резерв фашизма, создаете его на немецкой земле, в этой колыбели нацистского сатаны, в этом очаге и рассаднике самой страшной инфекции. Предоставив джи-ай самим себе, вернее джинну и всем смертным грехам, вы творите по методам гестапо и «ОВРА» другую армию, армию на все готовых политических гангстеров, которым предстоит продолжать в своих странах начатую с благословения Гиммлера кровавую работу, на этот раз в интересах ваших империалистов. Ваши и канадские власти готовы даже пустить часть этих гангстеров в свои страны, ведь их прошлое и настоящее дает гарантию, что в них ваши комбинаторы получат преданнейшую гвардию, готовую устроить хоть и все триста шестьдесят пять варфоломеевских ночей в году.

–    Любопытно! Варфоломеевских ночей? У нас? А где же вы видите наших гугенотов?

Бледная гримаса на лице миссис Маккарди указывала на ее желание улыбнуться.

–     Где? Во всяком случае, не в династии Гуверов. Да неужели вы думаете, что надо идеализировать американский народ, чтобы не потерять веру в него, в простых, трудовых людей Америки?

Этот вопрос остался риторическим. Миссис Маккарди молчала. И, только когда в разогретом воздухе замелькали башни Мюнхена, она скромно откликнулась:

–    Вы вспомнили о вере. Можно узнать, где этот феникс водится? Может быть, тоже в Египте?

–    В Египте наверняка нет; там британский лев оставил бы от него одни перья.

Джип весело запрыгал по распаханной бомбами улице. Мы приближались к перекрестку, где я должен был попрощаться с моей спутницей.

–    Я искренне завидую вам всем,– сказала она.– Если у меня и оставались какие-то клочья веры в человека, то их смешал с землей снаряд, растерзавший моего Келли-. И, вероятно, именно поэтому я служу не столько ЮНРРА, сколько... Вы меня поняли, сэр?

Миссис Маккарди смотрела так, точно искала в моих глазах сочувствия.

–    Сколько одному из династии Гуверов, да? Я вас понял, миссис Маккарди...

ПЬЕСЫ

99 % (Пьеса в четырех действиях)

Действующие лица

Д-р Ахиллес Помыкевич —адвокат.

Милена Помыкевичева —его жена.

Д-р Дзуня Шуян —его помощник (конципиент).

Отец Румега —греко-католический священник, депутат польского сейма.

Леся —секретарша у Помыкевича.

Гости Помыкевичей:

Пыпця

Рыпця

Директриса

Редактор

Критик

Писатель

Молодой человек

Молодая девушка

Эмигрант

Купчиха

Политик

Директор банка

Душкова

Варвара – служанкаПомыкевичей.

Действие происходит во Львове в 1930 году.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

В канцелярии адвоката Помыкевича. Справа за столом Дзуня, слева пишет на машинке Леся. По комнате ходит Помыкевич и диктует ей.

Помыкевич. ...словомч-ч-ч-ести заверяю вас, что только благо моих клиентов и украинской нации руководило мной во всей моей...

Стук в дверь. Пауза.

Дзуня. Войдите!

Помыкевич.Пожалуйста.

Входит старушка в старомодной шляпе.

Душкова. Мое почтение...

Дзуня. Здравствуйте.

Помыкевич (сняв очки).Целую вашу ручку! Пани Душкова! Целую ручку! Очень приятно! Пожалуйста! Вы, наверное, по делам...

Душкова.Да, пане. Да, пане меценат, я по делу...

Помыкевич (Дзуне).Пожалуйста, принесите мне дело двенадцать тысяч семьсот четыре.

Дзуня лениво перебирает бумаги. Обращается к Душковой.

Все как нельзя лучше, милостивая пани, как нельзя лучше. В ближайшие дни вашему сыну будет вручен обвинительный акт.

Душкова.Но вы... вы же, господин адвокат? на прошлой неделе говорили то же самое...

Помыкевич.Я ходил к прокурору по этому делу. Да-да! И не раз. Да-да! Милостивая пани, ходил! Хотя дело, знаете... но все-таки, хотя он и (тихо)коммунист, но украинец, я уверен,– сердце у него украинское, мы ведь все, милостивая пани (громко)используем, одним словом, все возможное, чтобы правда победила и ваш сын оказался на свободе, уважаемая пани!

Душкова.Всю жизнь буду вам благодарна, господин адвокат.

Помыкевич.Я выполняю только свой долг, как патриот– украинец.

Душкова.Благодарю... (Встает.)Всего доброго.

Дзуня.До свидания.

Помыкевич.Целую вашу ручку, добродетельная пани!

Душкова.Ува... (Выходит.)

Помыкевич (Дзуне).В прошлый раз заплатила?

Дзуня (быстро ищет в записной книжке).В этом месяце всего десять... двадцать злотых.

Помыкевич (приоткрыв дверь).Добродетельная пани! Добродетельная пани! Задержитесь еще на минутку! Еще одно важное дело. Да, да, по делу сына. Добродетельная пани! О да, да, даже очень важно. А как же? Для вас, пани? Как? Отсюда вам кричать во все горло, добродетельная пани? Извините, но это... (Входит, хлопнув дверью.)Не верит ч-ч-чертовая ведьма!..

Дзуня. Наверное, у нее есть на то основания, меценат?

Помыкевич.Вы говорите, у нее есть на то основания?

Дзуня.Пане меценат, не будьте скромны...

Помыкевич.Пане, я вас не совсем хорошо понимаю.

Дзуня.Зато мы кое-что хорошо понимаем, дорогой пане меценат... Не так ли, панна Леся?

Помыкевич (Дзуне).И вы еще смеете говорить от имени панны Леси?

Дзуня. Не так ли, панна Леся?

Леся.Да, Дзуня...

Помыкевич.Да?

Леся.Пане Дзуня...

Дзуня.Я вижу и слышу все, панна Леся.

Помыкевич.Я тоже вижу все...

Дзуня.Бедный пан меценат... Вам не жаль его, панна Леся?

Леся.Мне... Да!

Помыкевич.И вы... вы тоже? Даже вы?..

Дзуня.Интересно! Что это за «даже». Панна Леся, меценат чувствует к вам особую жалость...

Леся.Пане Дзуня, вы хотите...

Дзуня.Только ради шутки хочется немного залезть языком в семейные дела мецената.

Помыкевич.А вы, я это знаю, вы не только языком ко мне влезли!..

Дзуня.Извините, это ваше неуважение к собственной супруге...

Помыкевич.Это ч-ч-черт знает что такое!

Дзуня.Да, я вполне с вами согласен. Это действительно черт знает что такое. (Поет.)«Не питай, чого в мене заплакані очi...»

Помыкевич.Пане товарищ, перед вами ваш шеф!

Дзуня.Мне очень приятно, да вы, кажется, имели уже честь мне представиться. Панна Леся, вы не припоминаете?

Помыкевич. Панна Леся, вы должны к двенадцати быть Всуде и не забыть о гербовых марках. А мы тем временем с вами поговорим!

Дзуня.У меня тоже к вам будет маленькое дельце.

Леся встает и прячет в портфель бумаги.

Леся.Пане меценат... господа... если вы это из-за меня...

Дзуня.Что тогда?

Помыкевич.Что тогда, голубушка?..

Леся.Тогда... тогда... мне было бы очень неприятно.

Дзуня. Успокойтесь, панна Леся, меценат не сделает мне ничего плохого, потому что знает, что это было бы для вас очень неприятно. (Целует ее руку.)

П о м ы к е в и ч. Идите, панна Леся!

Леся. Это было бы для меня...

Дзуня (открывает двери).До свидания, милая Леся!

Леся выходит.

Милая, славная девушка. Я завидую вам, меценат.

Помыкевич.Это оч-ч-чень мило с вашей стороны.

Дзуня.Благодарю за признание.

Помыкевич.Сегодня я окончательно решил отблагодарить вас за ваше сотрудничество! Сегодня мы, пане Шуян, распрощаемся.

Дзуня.А я другого мнения, пане меценат!

Помыкевич.Что все это значит?

Дзуня.Это значит, что не распрощаемся сегодня, господин меценат...

Помыкевич.Знаете, пане Шуян, я всякое в жизни видел, но такого отъявленного наглеца, как вы, даже во сне видеть не приходилось. При таком жаловании, какое вы получаете, другой чувствовал бы себя по крайней мере удовлетворенным.

Дзуня.А я нет.

Помыкевич.Я это знаю. Вы хотели бы еще особых прибавок. А позаботились ли вы об этом сами? (Кивнул головой в сторону своей комнаты.)

Дзуня.Вполне возможно... Но это не связано с вашей неблагодарностью, меценат. Однако, я думаю, это не столь важно.

Помыкевич.Извините, но это очень важно, хотя бы и потому, что ваше поведение исключает возможность вашего дальнейшего пребывания в моем...

Дзуня.Доме?

Помыкевич.Да, и в канцелярии!

Дзуня.Вы чрезмерно строги.

Помыкевич.Больше всего меня поразило в вас полнейшее отсутствие, заметьте себе, уважения к человеку, который всю свою жизнь отдал народу.

Дзуня.Всю жизнь, а я и не знал. Как жаль, что не приходится читать старых календарей!..

Помыкевич.Правильно. Вы бы из них многое почерпнули для себя, молодой человек!

Дзуня (тихо).Даже и о деле с векселями в тысяча девятьсот восьмом году?

Помыкевич.Довольно! Приходите завтра, я вам выплачу за три месяца! До свидания. (Направляется к двери.)

Дзуня.Одну минутку! (Подходит к Помыкевичу.)Как бывший председатель «Нашей школы» будьте признательны мне за то, что благодаря мне стало, извините, скоро станет всем известно дело, которое наложило темное пятно на это уважаемое сообщество и его учредителей. Но об этом как-нибудь в другой раз. Не правда ли?(Берет шляпу.)

Помыкевич. Вы хотели ч-ч-что-то сказать?

Дзуня. Нет! Пока что ничего. До свидания, пане меценат! (Надевает шляпу.)

Помыкевич. Погодите! Присядьте на минутку, ибо... ибо я устал.

Дзуня. В таком случае, может быть, вполне достаточно, если вы одни присядете?..

Помыкевич. Нет, садитесь, пане товарищ. Ч-что вы знаете?

Дзуня. Вы о чем именно?

Помыкевич. О... о нашем поражении на Волыни...

Дзуня. Ну что ж! Отсутствие национального самосознания у таких энергичных тружеников на народной ниве, как наш меценат Помыкевич хотя бы. Но об этом, может быть, уже и «Дело» писало.

Помыкевич. Нет, не то... Я бы назвал это отсутствием, ну, национальной солидарности... А вы... вы бы осмелились эту солидарность подорвать.

Дзуня. Никогда. Разве...

Помыкевич. Вот это самое, разве ч-ч-что...

Дзуня. Разве только в том случае, когда это необходимо для блага нации, господин меценат. Тогда и родной отец – не отец!

Помыкевич. Я понимаю вашу горячность. Но не на словах ли все это?..

Дзуня. Пока что – на словах только...

Помыкевич (встает). Хе-хе-хе! Поздравляю вас, молодой ч-ч-человек! И смотрите: в будущем никаких там слов; прошу на бумаге, по белому черным. Адье, мой дорогой концияиент...

Дзуня. Адье, адье, дорогая жертва плохо запрятанного контракта!

Помыкевич (испуганно) . Контракта? Боже мой...

Дзуня. Да, да! Обычный контракт, боже мой. Дело, понимаете, такое... В тысяча девятьсот двадцать первом году вы как председатель «Нашей школы» решили для блага нашего учреждения продать каменный дом Мурлыкевичей, который оценен в десять тысяч долларов. Продали вы его как человек добрый и чуткий человеку без гроша в кармане, доктору Забийкевичу за девять тысяч долларов в царских рублях. К сожалению, контракт где-то затерялся. И вот совсем случайно, господин меценат, в мои руки попал этот контракт...

Помыкевич. Ч-черт возьми, говорите!

Дзуня. Контракт продажи Забийкевичем этого дома вам, господин меценат Помыкевич...

Помыкевич. Это очередное ваше жульничество.

Дзуня. Извините! А я думал, что именно ваше.

Помыкевич. И – и вы нашли его...

Дзуня. У вас же на глазах, среди других не менее любопытных бумаг. Хотя бы дело о драгоценностях...

Помыкевич. Вы хотите...

Дзуня. Спрятать по крайней мере контракт в надежное место и таким образом успокоить общественное мнение. Это будет поступок честного националиста. Не правда ли, господин меценат?

Пауза.

Помыкевич. Пане товарищ!

Дзуня. Слушаю.

Помыкевич. Дайте руку! Я считаю...

Дзуня. Что вы считаете?

Помыкевич. Ч-ч-что вы...

Дзуня. Что я...

Помыкевич. Очень, ну, ч-ч-честный человек и...

Дзуня. И...

Помыкевич. И я... я пришел к... к глубокому убеждению, что не должен разлучаться с таким... (пауза) с таким способным сотрудником.

Дзуня. Я давно пришел к такому убеждению.

Помыкевич. Знач-чит – мир между нами и дружба, а бумаги пусть лежат на своем прежнем месте?..

Дзуня. Да, можете быть спокойны. В моем кармане, господин меценат.

Помыкевич вытирает пот на лбу.

Помыкевич. Пане товарищ!..

Дзуня. Слушаю.

Помыкевич. Дайте руку! Вы очень, очень способный человек.

Дзуня. Ну, в этом вы уже убедились.

Помыкевич. Вы укра... То есть спрятали еще что-то?

Дзуня. Дорогой мой меценат! Сколько раз вы в приветственных речах говорили такие незабываемые слова: молодежь – надежда нации, ее цвет, ее будущее! Я слушал вас, и слезы невольно появлялись у меня на глазах. Я чувствовал тогда невыразимое счастье, счастье молодости, счастье той поры, когда весь мир словно бы твой и тогда ничто не устоит перед тобой...

Помыкевич (посматривает на кассу). Да,,. Да... Что верно, то верно...

Дзуня. Вы говорили еще о нашем бедном народе и кровью своего сердца призывали его к энергичной борьбе за счастье, деньги, богатство. Каким огнем тогда загорались ваши глаза!..

Помыкевич. Да, да, вспоминаю...

Дзуня. И я вспоминаю, вспоминаю слова, которые вы словно огнем выжгли в наших сердцах: «Для нации, для родины, для нее и отец не отец, для нее грех не грех!» Это были слова!..

Помыкевич. И несмотря на это депутатом мне не удалось стать...

Дзуня. Это были слова... Меценат, вы должны были стать депутатом.

Помыкевич. Я тоже так полагал. Отсутствие национальной солидарности...

Дзуня. Меценат! Вы станете депутатом!

Помыкевич. Когда? Через ч-ч-четыре года? К тому времени бог знает что будет с сеймом. И только подумать! Пока еще никто из Помыкевичей не был депутатом...

Дзуня. Первым станет меценат Помыкевич...

Помыкевич. Господин депутат доктор Помы... Шутите, пане товарищ! Позвольте, это же фатально: на девятнадцать избранных быть двадцатым в списке. Да – это фатально!

Дзуня. Ну, не совсем. Не забыли ли вы, кто девятнадцатый в списке?

Помыкевич. Да ведь он сам не дает о себе забыть, ч-ч-чертова уродина, того и гляди принесет его черт сегодня во Львов...

Дзуня. Пусть только принесет! Меценатик дорогой, мы его на этот раз живым – ам – и проглотим.

Помыкевич. А у меня желание выпроводить его за двери.

Дзуня. Еще наступит для этого время. А пока что...

Помыкевич. У вас есть какой-нибудь план?

Дзуня. Давно подготовленный. А пока что вы должны отречься от Леси.

Помыкевич. Ради кого же, позвольте узнать?

Дзуня. Ради отца Румеги, меценат, ради депутатского мандата...

Помыкевич. Может быть, вы... какой-нибудь менее гениальный план...

Дзуня. Меценат!

Пауза.

Дзуня. Я узнал от доктора Рудзинского, что здоровье отца Румеги совсем плохое. Еще два-три приступа и желчный камень разорвет печенку.

Помыкевич. А-а долго ли это еще может продолжаться?

Дзуня. Три-четыре года, хотя его депутатский мандат окажется куда раньше в ваших руках.