Текст книги "Об этом нельзя забывать:Рассказы, очерки, памфлеты, пьесы"

Автор книги: Ярослав Галан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц)

Пауза.

Белин. Смотрите, если, паче чаяния, это будет ложью, то (смотрит в пространство) ... я вас также убью. (Крестится.) Бог мне свидетель.

Цупович (боязливо отступив). С ума сошел! Совсем с ума сошел!.. Отелло!

Белин. Что надо делать?

Пауза. Анна на цыпочках спускается по ступенькам.

Цупович. До вечера – ничего. Список, кажется, у Макарова. Думаю, что ни на первый, ни на второй день рождества его никто не повезет в Мюнхен. Надо мобилизовать наших молодчиков, и вы своих подтяните. А не то может произойти грандиозный дипломатический скандал. А между нами говоря, наши всесильные янки (на ухо Белину) полны ми-сти-ческого страха перед Москвой. И в таких случаях предпочитают действовать «шито-крыто». Поэтому без глупостей! Я сегодня же буду у Петерсона. У него есть своя агентура и свои капризы. (Заметив Анну.) Тише! Ну, я иду. (Подходит к вешалке, надевает старомодное пальто, шею закутывает шарфом.) А вы?

Белин. Я останусь еще на несколько минут.

Цупович (подходит к Белину). Господин Белин! Не давайте преждевременно воли вашим нервам, а тем более – рукам. Помните слова великого Шиллера (кивнув головой в сторону Анны): «Уважайте женщин! Ибо они вплетают небесные розы в земную жизнь». ( Снимая шляпу, к фрау Мильх.) Гутен таг, гнедиге фрау! Их хабе ди эрэ! (Уходит.)

Анна (заметно взволнованная, моет кружки). Восемнадцать, девятнадцать, двадцать! А где же еще пять маленьких кружек, фрау?

Белин тяжелыми шагами подходит к стойке.

Фрау Мильх. Я их отнесла в кухню для гостей на рождество.

Анна. Кого же вы пригласили?

Фрау Мильх. Таких же, как и я,– одиноких, всеми покинутых, забытых. (Укоризненно смотрит на Белина.) Будет вдова начальника пожарной команды, фрау Ферзе, тайный советник на пенсии герр Прокоппи...

Белин(фрау Мильх). Уйдите!

Фрау Мильх. Что?

Белин. Уйдите, говорю!

Фрау Мильх (растерянно взглянув на Анну). Вы слышали, Анна? Он выгоняет меня из моего собственного заведения! После всего того, что я сделала для него в последние годы войны...

Белин. Молчите! (Тише.) И сейчас же уходите.

Анна. Можете оставить нас одних, фрау Мильх. Я этого господина больше не боюсь.

Фрау Мильх (со злобными огоньками в глазах). Хорошо, я выйду. Только не думайте, господин, что вам от этого будет лучше! Место, на которое вы так долго и так напрасно рассчитывали, занял кто-то более счастливый, чем вы, и – более честный. (Уходит в кухню, хлопнув дверью.)

Анна. Говорите!

Белин(едва переводя дыхание). Анна.

Анна(вытирает кружки дольше и энергичнее, чем это надо). Дальше что?

Белин. Ты играешь с огнем! Я никогда ничего не забываю.

Анна ( пристально смотрит на него). И я тоже – нет. Особенно ночных смен у Шайблера.

Белин. У Шайблера? Что это ты вдруг вспомнила? А, у Шайблера! А... сколько раз я притворялся, что не вижу, как ты, спрятавшись в уголок, спишь!

Анна. Да, когда мои руки опухли от работы и когда вам понравились мои глаза. У Ядзи Ольшевской не было этого счастья. Ее глаза вам не понравились, и потому она не имела права ни на минуту уснуть. В конце концов она уснула, но уже навеки, когда машина раздробила ей руку. А Даницу Николич помните? Из-за вас же ее увезли в Освенцим! А больного Омелюка кто бил кулаками по голове так, что даже немец мастер не мог на это смотреть, только плюнул и вышел.

У Анны покатились слезы, в ее голосе задрожали истерические нотки.

Чего вы хотите от меня? Чего?

Белин (опустив голову, смотрит на пол, рукой машинально гладит стойку). Да, это правда, я давал волю рукам, где надо и, может, где не надо. Я, Анна, не люблю людей, чуть что – так и закипает кровь против них, и чем больше бью их, тем больше ненавижу, знаю: они миг никогда ни одного удара не забудут, не простят... Но... кажется, ты, Анна, не имеешь права меня упрекать. Я для тебя делал все, что мог... Ради тебя я был...

Анна (перебивая). Да, вы делали, что могли. Даже вытащили меня из эшелона, когда я хотела уехать к матери, домой; вы зажали мне рот и пригрозили, что отдадите меня на расправу вашим «молодчикам». Вы и это сделали для меня?.. (Беспомощно развела зажатыми в кулаки руками.) Я давно бы должна была бежать из этого болота, бежать во что бы то ни стало, только бы не видеть ни вас, ни всего этого... Ох, будьте вы прокляты!

Белин (сгорбился словно под ударами палки). Анна, у меня, у нас с тобой осталось мало времени,– ты сама знаешь почему. Иной раз час, один час значит больше, чем годы.

Анна хочет что-то сказать, Белин движением руки останавливает ее.

Погоди! Выслушай меня, а потом – скажешь свое слово. Подумай, Анна! Если даже ты выскользнешь из моих рук и поедешь туда, так что ж тебя ждет: работа, еще раз работа и ничего больше. Это – в лучшем случае.

Анна (с иронией). А вы что предлагаете мне, господин Белин?

Белин. Немного, но достаточно, чтобы у тебя не было причин проклинать свою судьбу.

Анна. Я ее давно прокляла за то, что она поставила вас на моем пути.

Белин (горячо). Анна [ (Овладевая собой.) Ты... Выслушай меня до конца. Любовь к тебе научила меня по-настоящему любить деньги, и они у меня уже есть. И деньги, и немного золота... и бриллиантов. Мы сможем вместе уехать в Англию и купить там домик. Я знаю, что это немного, но гораздо больше того, что тебе даст этот твой... проходимец.

Анна. Уходите вон! Я не променяю десять ваших Англий на одну Украину! А Макарова лучше оставьте! Он вашему брату не пара. Он хороший.

Белин. Анна! Еще одно слово...

Анна. Не хочу! Не хочу ваших слов, не хочу ваших денег, не хочу ваших бриллиантов и не хочу дышать одним воздухом с вами. Уйдите!

Пауза.

Белин(постаревшим голосом). Иду, Анна.(Засунув руку в карман пальто, опустил голову, потом поднял ее и посмотрел на Анну.) Теперь наконец я имею право ненавидеть и тебя. Ненавидеть и мстить.(Вынул из кармана горсть монет, подбросил их на ладони.) Шабаш, Анна!..(Спрятал деньги и, застегнув пальто, медленно пошел к двери.)

Анна. Чемодан не забудьте!

Белин остановился. Подумав, вернулся, достал из-под стола чемодан и быстро вышел из трактира. Только теперь Анну охватила тревога. Она с ужасом обвела взглядом опустевший трактир.

Фрау Мильх!..(Бежит по ступенькам, но не успевает добежать до верха.)

С улицы входит Андрей. Появление Андрея успокаивает ее. Он ушел?..

Андрей. Скрылся за углом. Я следил за ним из ворот дома напротив. Ждать пришлось довольно долго, я уже начал беспокоиться за тебя. Что это он?

Пауза.

Анна (начинает торопливо домывать посуду). Андрей, осталось очень мало времени, даже меньше, чем мы думали вчера. Я слышала разговор Белина с Цуповичем. Они догадываются, что список у тебя.

Андрей. Список пока еще у ребят. (Смотрит на стенные часы.) А они вот-вот должны быть здесь.

Анна. Цупович и Белин думают, что до конца праздников никто не повезет список в Мюнхен.

Андрей, Значит, надо ехать на рассвете. Может, и в праздничный день застану кого-нибудь из членов миссии. Анна. Больше не возвращайся сюда, Андрей. Андрей (резко повернулся к ней лицом). Вот так сказала!.. Анна. Оттуда как-нибудь доберешься домой. Если американцы задержат тебя по дороге, то в худшем случае отсидишь месяц-два в тюрьме. А здесь тебя ждет только смерть. Ох, ты еще не знаешь, что такое лагерь перемещенцев.

Андрей. Уже знаю и именно поэтому не удеру. Под Севастополем было страшнее. Налей мне пива, Анна!

Анна. Пока приедут из миссии оформить наши документы, мы как-нибудь обойдемся без тебя. Встретимся лучше дома.

Андрей(платит за пиво). Один не поеду. Анна. Один – без меня?(Ставит перед ним кружку пива.) Или один – без них?(Кивнула головой в сторону улицы.)

Андрей(удивленно посмотрел на нее и нахмурил брови). Ни без тебя, ни без них.

Анна (опустив глаза). Нам вдвоем было бы легче уехать отсюда.

Андрей (глотнул пива). Ты хотела сказать – удрать? Анна. Не все ли равно, Андрей?

Андрей. От Белина и Петерсона, мы, может, и удрали бы, но вряд ли нам удастся убежать от собственной совести. На войне нам говорили: «Стоять насмерть» – и мы стояли. Войны уже нет, я стал здесь приблудным калекой, и первому встречному полицейскому кажется, что он имеет право своротить мне челюсти. А я и сегодня считаю себя краснофлотцем и без приказа знаю, что тут, именно тут надо стоять насмерть.

Анна (не спуская с него глаз). И ты не боишься? Андрей. Я решил не бояться и бояться не буду.

Пауза.

Я, Анна, боюсь за тебя.(Положил на ее руку свою.)

Анна восторженно смотрит на него, потом припадает губами к его руке. Андрей вырывает руку.

Тьфу! Выдумала тоже! Какой позор!

Анна закрыла лицо руками.

Ты что это?

Анна (не отрывая рук от лица). Сама не знаю. Мне стало вдруг совестно перед тобой. А я... (отняла руки от лица) люблю тебя. Ты такой суровый, молчаливый, ты ни разу не поцеловал меня, а я с тех пор, как узнала тебя, только тобой и живу...

Андрей (стараясь скрыть волнение). Оставь это, Анна! (Прошелся вдоль стойки, хромая сильнее, чем всегда, потом резко повернулся к Анне и, встретясь с ее сияющим взглядом, опустил голову.) Только я думаю, Анна, что из нашего счастья здесь ничего не выйдет. Для него необходим воздух наших лесов и полей, песни наших людей, иначе это счастье так и завянет, не успев расцвести. Там мы оставили нашу молодость, и только там найдем ее снова, только там, где Москва, где, на что ни взглянешь, все твое и где петерсонам ноль цена. (Вздыхая.) Скорей бы нам домой, Анна! (Положил руку на ее голову.)

Анна (прижалась щекой к его ладони). Мне снится порой, будто мы уже где-то на Днепре и над нашими головами ветер проносит целые тучи ивового пуха. Неужели так и придется ждать до весны?..

Андрей. Нашим-то слезам Москва поверит, Анна, и она, Москва... сумеет постоять за нас. Кстати, Белин не угрожал тебе?

Анна. Нет, и это меня больше всего удивило и встревожило.

Андрей. Пока я не вернусь из Мюнхена, ты никуда не выходи одна вечером! На всякий случай возьми. (Кладет перед ней кинжал.) Увидит его у тебя в руке и не осмелится лезть с кулаками.

Фрау Мильх(входит, замечает кинжал). Фрейлен Анна!..

Пауза. Анна достает из шкафа сумку и быстро прячет кинжал.

Бедная девочка...

Анна (мрачно). Ошибаетесь, фрау Мильх.

Фрау Мильх (вздыхая). Аркадия Белина я давно, очень давно раскусила, и этого достаточно, чтоб серьезно бояться за вас, фрау, Анна. (Подходит к стойке и роется в бумагах.)

Анна (сжимая руками сумку). А я как будто перестала уже бояться. Я знаю: мир велик, но в нем одновременно нет места и для нас и для белиных.

Фрау Мильх скептически покачивает головой.

Кто-то из нас должен погибнуть. Я свято верю, что это будут белины, даже если бы это должно было свершиться ценой моей жизни! (Пожав руку Андрею, опрометью бросилась к ступенькам, но ее остановил голос фрау Мильх.)

Фрау Мильх. Вы забыли, фрейлен, что, кроме вас и белиных, есть еще кто-то третий, еще есть фрау Мильх, немой свидетель, которому разрешено только молчать, молчать и еще раз молчать...

Входят Дуда и Мальцев.

Фрейлен Анна, поставьте котлеты на плиту. Я уже все приготовила, только не забудьте, поэкономнее с маслом!..

Анна еще раз посмотрела на Андрея и быстро ушла в кухню.

Дуда(худощавый, туберкулезный юноша в старом, заплатанном, но чистом комбинезоне и американской пилотке. Вспыльчивый, в контрасте с его подвижностью только спокойные, печальные глаза). Добрый день, фрау Мильх!

Фрау Мильх отвечает кивком головы. Дуда с Мальцевым проходят в дальний угол. Мальцев достает из кармана коробочку с миниатюрным домино и высыпает косточки на стол. Мальцев – здоровенный парень, с-бледным открытым лицом. На нем канадская куртка, маленькая кепка, что едва держится на его буйной русой шевелюре. Андрей медленно, словно нехотя, подходит к ним.

Андрей. Что нового?

Мальцев. Очень много.

Дуда. Они пронюхали уже, кто собирает подписи. Час тому назад Кучеров созвал на совещание комендантов бараков. Цупович назвал вашу фамилию и еще нескольких. Сказал: «Надо ликвидировать главный очаг заразы, пока не поздно».

Мальцев. Говорят, трясся на трибуне, точно Каин.

Дуда. Еще не так затрясется, когда узнает, что в нашем списке большая половина тех, кого всякими угрозами ему удалось завербовать в Бразилию.

Андрей. Сколько всего подписей у нас на сегодня?

Дуда. Восемьсот девяносто три, не считая нас троих и (показывает головой) Анны Робчук.

Андрей. Восемьсот девяности три! Друг мой, ведь это почти половина лагеря! (Хлопнул Дуду по спине.) А вчера не было и пятисот. Браво, ребята! Вот это работа! Расцеловал бы вас!

Мальцев. Эх, мне бы только отца в живых застать! Люблю старика...

Андрей. Не горюй, Жорка. Успеет еще твой папаша и не раз и не два подзатыльниками тебя угостить.

Мальцев(мечтательно). Эх!..

Андрей. Список у тебя, Дуда?

Мальцев (с гордостью ударяет себя в грудь). Нет, у меня он, товарищ Андрей.

Андрей. Давай, давай!..

Мальцев, оглянувшись, передает Андрею конверт, и тот прячет его на груди.

Ну, ребята! Завтра утром надо ехать в Мюнхен.

Дуда. Как же так? А остальные подписи?

Андрей. Пока хватит и этого. Остальные смогут присоединиться, когда приедет сюда миссия. У нас нет времени, дорога каждая минута. Надо ожидать, что не только Кучеров и Цупович бросят против нас все свои силы. Петерсон тоже не будет дремать. Ближайший поезд завтра в шесть утра.

Дуда. Я повезу список.

Мальцев. А чем я хуже тебя!

Андрей (подняв руку). Тихо! По-моему, я лучше справлюсь. Меня здесь почти не знают и, кроме того, опыт – великое дело. Я уже прошел сквозь огонь и воду. Ну, согласны?

Пауза.

Мальцев (протягивает ему руку). Когда нам ждать вас?

Андрей. Не знаю. Хотелось бы приехать одновременно с нашими офицерами. Только смотрите, ребята, чтоб не повторилась позорная история, как в прошлый раз, когда от имени перемещенных с членами комиссии говорили Белин, Цупович и им подобные горлохваты из ихней шайки! Американские власти теперь так же одних будут терроризировать, а другим постараются зажать рот консервами. Мы не должны допустить до этого! Когда наши офицеры прибудут сюда, чтоб все наши были на местах. А то американцы опять вышлют всех за город на работы. Итак, помни, Дуда, ты должен обеспечить охрану членов миссии от провокаторов. Ваши заместители?

Дуда. Гойдан и Марцеляк.

Андрей. Это, братцы, может, и не большое, но святое дело. Оно достойно того, чтоб за него стоять насмерть. Цуповичам, белиным и петерсонам не обасурманить нашего брата. Будет нам тяжело, трудно будет: от них можно всего ожидать. (Встает.) Но не забывайте никогда, ни на минуту, что мы – сыны самой сильной и величественной державы в мире. А теперь, ребята, желаю успеха. Если что случится в лагере, приходите, я еще вечером буду здесь. Только сегодня со мной больше не встречайтесь, что понадобится, скажите Анне.

Дуда и Мальцев встают. Андрей пожимает им руки. Мальцев дает Андрею пачку сигарет.

Спасибо, Жорка!

Дуда (горячо). Счастливого, счастливого пути вам!..

Андрей (улыбнулся). Счастливого? А ну, постойте, послушаем еще раз! (Подходит к музыкальному ящику.) Может, удастся заставить этот проклятый шкаф сыграть песню до конца. Внимание, ребята! (Опускает в ящик монету.)

Звучит уже знакомая нам мелодия, но на середине опять обрывается.

Пауза.

А жаль! Хороший романс!

Фрау Мильх (задетая). Это не романс. Это религиозная песня Франца Шуберта.

Андрей. Религиозная? Странно и невероятно, разве можно так хорошо петь о том, чего нет. А я для этой песни даже название придумал – «Прощание»...

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Помещение американской военной контрразведки. Стены увешаны рисунками полуобнаженных женщин. Слева, в нише, железная кровать, покрытая темно-зеленым военным одеялом. Ближе к зрителям – некрашеный письменный стол с телефоном, над ним прибиты на стене два скрещенных небольших американских флага. Рядом со столом у стены – сейф, на котором стоит большой позолоченный бюст Гете с американской военной каской на голове. В комнате несколько стульев разных стилей. За столом мягкое зеленое кресло в стиле Видермаер. У окна на столе радиоприемник. При поднятии занавеса стол придвинут к постели. Бентли и Норма прибивают над нишей темно-синий транспарант с белыми елками, серебряными звездами и с надписью: «Мери кристмас».

Норма (с гвоздиками в зубах). Выше, немножечко выше, Эдвин. Так, довольно. Дай молоток! (Прибивает.) И вот здесь.

Бентли. Все! Браво! Еще небольшая елочка – и праздник готов. (Спрыгивает со стола и смотрит издали.) Норма. Ну, как?

Бентли. Погоди! Гм... В колледже я делал такие штучки куда лучше.

Норма(вздыхая). За эти годы многое изменилось... Бентли. Чуть-чуть криво!(Достает из кармана клещи и, ловко вскочив на стол, выдергивает из одного конца транспаранта гвозди.) Что именно изменилось?

Норма. Ну... Тетушка Руфь бросила нюхать табак, а твой отец больше уже не говорит мне «Норма», а «мисс Норма». Представляю себе его гнев, когда он узнает, что я ради тебя решила покинуть Америку.

Бентли. Да... Только я подержу, а ты сойди со стула, я передвину его сюда. Вот так. Теперь влезай.

Норма прибивает гвоздик с правой стороны.

Он перестал даже переписываться со мной. Видно, качество его отцовской любви не выше качества шоколада в его магазине.

Норма. Ой, стукнула по пальцам! Бентли. Подожди минутку! Том!

В полуоткрытую дверь пролезает каска и дуло автомата. К губам солдата прилипла погасшая сигарета.

У вас там должен быть молоток побольше.

Голова исчезает.

Норма. Насколько я знаю, твой отец хотел и мог освободить тебя из армии.

Бентли. Да, только я этого не хотел. Норма. Тебя очаровали (показывает молотком на рисунки)... эти фрейлейн?

Бентли (пожимая плечами). Это, Норма, мои последние натурщицы.

Норма. Последние... Бентли. Я больше писать не буду. Норма. Эдвин! При твоих способностях... Бентли. В том-то и дело, что их у меня нет. Я, наконец, понял это и отказался от почетного звания дилетанта. «Все или ничего», говоря словами одного из героев Ибсена. Иначе говоря, я слишком люблю искусство, чтоб опошлять его знакомством с моей особой.

Голова опять появилась в дверях. Том, целясь, бросает молоток прямо в руки Бентли и опять исчезает.

Лучше уж работать помощником непризнанного Шерлока Холмса в лице этого буйвола Петерсона. (Подает молоток Норме.)

Норма (осторожно забивает гвоздик). Не забудь, Эдвин, что я бросила в Нью-Блекгерсте одинокую мать.

Бентли (целует Норму в щеку). Люблю тебя, как и когда– то любил.

Норма. Тем более не понимаю, почему ты не хотел вернуться домой.

Бентли. Ты слишком много требуешь от меня, крошка. Добровольно удрать от одуряющей американской скуки за тем, чтобы немного спустя так же добровольно броситься в ее объятия? Нет, лучше уж охотиться за скальпами в джунглях и прериях послевоенной Европы! Здесь по крайней мере без особых препятствий можно возрождать романтические традиции наших предков той золотой эпохи, когда они даже не предчувствовали, что их ждет карьера лавочника.

Входит майор Петерсон, лет 50-ти, среднего роста, с красным, чуть одутловатым лицом и рыжей щеточкой под маленьким, слегка вздернутым носом. Он из тех пожилых людей, что хотят и умеют бороться против ожирения с помощью гимнастики. Его движения, энергичные и угловатые, становятся мягкими и кошачьими, когда в майоре просыпается охотник.

Бентли. А вот и главный охотник. Сэр Джеральд Петерсон – мисс Норма Фанси, моя невеста, корреспондент нашей газеты «Старз энд Страйпс».

Петерсон. Ага! Как поживаете, мисс? Как вам нравится наша Европа?

Норма. Я еще не успела присмотреться к ней, сэр.

Петерсон. Только не смотрите на нее сквозь очки лейтенанта Бентли, мисс.

Норма и Бентли спрыгивают на пол и несут стол на место, открывая батарею всевозможных бутылок под кроватью.

Норма. Почему, сэр?

Петерсон(указывая на бутылки). У вас будет двоиться в глазах.(Снимает пальто, вешает его на стенку, аккуратно складывает пилотку и прячет в карман, потом подходит к столу, садится и достает из кармана связку ключей.)

Бентли. Не будьте, майор, слишком скромны. Половину этой батареи опустошили вы.

Петерсон(официальным тоном). Я это делаю исключительно в после служебное время, мой дорогой.(Достает из ящика газеты и вытирает стол, потом снимает с бюста Гете каску.)

Норма (желая переменить тему разговора). Не скажете ли вы, джентльмены, где я могу вымыть руки?

Бентли. Второй коридор налево, Норма. Однако вода в этом заколдованном городе бывает только после захода солнца. Придется тебе сполоснуть их виски. (Берет с пола бутылку.) Правда, если не ошибаюсь, это собственность майора, но надеюсь, что он за это не выгонит меня со службы.

Петерсон. Я вас, дорогой мой, давно бы выгнал,– ваше счастье, что вы ничего не делаете. (Достает из третьего ящика пружинный прибор для гимнастики.) На ваше место мне могли бы прислать кого-нибудь похуже вас, а так по крайней мере вы хоть не мешаете мне, а ваше ничегонеделание дает мне гарантию, что вы не берете взяток.

Норма Смоет руки виски). Сэр...

Бентли. Майор совершенно прав, Норма! Боюсь только, что мое благородство найдет мало последователей. С появлением Трумэна в Белом доме процесс очиновничания Америки так прогрессирует, что недалек тот час, когда у нас, кажется, будет больше желающих брать взятки, чем желающих давать их. А тогда, пожалуй, наша страна очутится на пороге национальной катастрофы.

Петерсон (мрачно). Вы злоупотребляете свободой слова, Бентли. Ваше счастье, что дальше слов вы не идете! Бентли. Будьте откровенны: и ваше тоже, майор! Норма (нервно вытирает руки зеленым армейским полотенцем, которое подал ей Бентли). Я не узнаю тебя, Эдвин! И неужели вы, джентльмены, не могли найти более достойной темы для разговоров?

Петерсону, который подошел к окну с гимнастическим прибором и начал гимнастику с приседанием.

Ага! Не могу ли я попросить у вас небольшое интервью для газеты?

Петерсон. Интервью?

Норма кивнула головой.

Пожалуйста.

Норма достает из сумки блокнот, и, по мере того, как Петерсон говорит, она записывает. При этом Петерсон ни на минуту не прерывает своих гимнастических упражнений.

Органы американских оккупационных властей делали и делают всевозможные усилия для того, чтобы идеалы американской демократии и гуманности пустили глубокие корни в опустошенные гитлеризмом души немецкого населения.

Бентли отошел в глубь ниши, налил виски и выпил. Не выпуская бутылки из рук, он внимательно слушает слова Петерсона.

Сделано уже немало. Все немецкие демократические партии от христианских демократов до, кхе-кхе, коммунистов имеют полное и ничем не ограниченное право проповедовать свои истины при условии, что эти истины не противоречат политике оккупационных властей. Одновременно опираясь на закон денацификации, мы проводим последовательную работу с остатками гитлеризма, и недалек тот час, когда перевоспитанная нами Германия будет способна занять надлежащее место в семье великих демократий Запада...

Бентли выпивает еще виски.

Норма. Простите, сэр! Вы... никогда не работали в газете?

Петерсон. Всю жизнь только в полиции. А что?

Норма. А то, что вы говорите как-то очень по-газетному.

Петерсон. Достаточно прочесть несколько номеров наших газет, чтоб знать на память, как и что надо для них говорить. Что вас интересует, мисс?

Норма. Будьте любезны, скажите мне что-нибудь о перемещенных лицах.

Бентли поставил бутылку на пол. Петерсон повернулся грудью к окну и дышит полными легкими.

Петерсон. Наши власти окружили самаритянской заботой несчастных перемещенных, преобладающее большинство которых не желает возвращаться домой, принимая во внимание политические условия, которые сложились на их родине. Желая обеспечить этим людям спокойное, счастливое будущее, наши верховные органы добились того, что сегодня перед ди-пи, то есть перемещенными, широко открыты ворота стран, где чувствуется недостаток рабочих рук...

Норма. Простите, сэр, действительно ли Ди-пи не хотят вернуться на родину?

Бентли (иронически). Тебе уже сказали, Норма...

Петерсон(энергичным движением закрывает окно). А вы сомневаетесь?

Норма. Откровенно говоря, да.

Петерсон (возвращаясь на свое место, прячет гимнастический прибор в ящик). Не советую, не советую, если хотите, чтоб ваши корреспонденции печатались.

Норма. О! Это звучит, как угроза.

– Петерсон. Нет, мисс. Только как дружеское предостережение. (Берет папку с бумагами.)

Норма. Благодарю, а не считаете ли вы, сэр, что наша политика по отношению к перемещенным лицам слегка напоминает торговлю рабами?

Бентли. Ты переоцениваешь компетенцию майора, Норма.

Петерсон (посмотрев исподлобья на Норму). А также и свою собственную, мисс.

Нор м а. Пока я еще не знаю, где начинается наша с вами компетенция с бюрократической точки зрения. Я знаю только одно: где начинается компетенция всякого порядочного человека. И потому я интересуюсь и буду интересоваться всем, что может бросить тень на честное имя моей страны.

Бентли. О, узнаю мою Норму!

Петерсон (Бентли с убийственным сарказмом). А через неделю-другую вы, пожалуй, не узнаете ее, или сделаете вид, что не узнаете...

Бентли. Я поражен, майор, вашим даром провидения. Петерсон. Что ж! Поживем – увидим...

Сквозь полуоткрытые двери Том движением головы дает знать, что кто-то пришел.

(Смотрит на часы). Он может войти.

Голова Тома исчезает.

Бентли (снимает со стены куртку). Разрешите, майор, и на этот раз не мешать вам? Я хочу проводить мисс Фанси в отель.

Петерсон. Только поскорей возвращайтесь! Обстоятельства сложились так, что даже вы сможете быть полезны

Бентли (одеваясь). Я преисполнен гордости, майор.

Входит Цупович. Он расшаркивается перед каждым из присутствующих.

Цупович. Добрый день, леди! Добрый день, джентльмены!

Норма (Бентли). Кажется, я его уже видела. Бентли. Это главарь племени команчей, торгующий скальпами своих одноплеменников. Майор Петерсон – его главный клиент.

Норма (натягивает перчатки). А ты? Бентли. Я – Пилат, умывающий руки... огненной влагой. Оставляю вас наедине. Желаю успеха, джентльмены!

Бентли и Норма уходят. Цупович фамильярным жестом головы спрашивает, указывая на Норму, кто такая.

Петерсон. Вас это не должно касаться: она – американка. Лучше возьмите себе стул!

Цупович садится.

Как вы могли допустить до этого?

Цупович(разводит руками, отчего его шляпа сползает с колен, и он то и дело подхватывает ее). Рука Москвы, сэр!

Петерсон. Расскажите это своей бабушке. С тех пор, как у вас началась бразильская лихорадка, вас словно подменили. Сколько ж вам платят за голову?

Цупович. Я никогда не забываю своих обязанностей, сэр. (Достает из кармана футлярчик, завернутый в папироснуюбумагу, и кладет перед Петерсоном, который вынимает из него большое жемчужное ожерелье). Три тысячи двести пятьдесят швейцарских франков!

Петерсон. Вы с ума сошли, Цупович!

Цупович. Последняя цена, сэр!

Петерсон. Они чешские или венецианские? Скажите откровенно!

Цупович. Настоящие жемчуга,– точнее говоря, «Маргаритес». Фамильные драгоценности гольштейнских герцогов фон Аугустенбург, классический удельный вес две целых шесть десятых.

Петерсон. Это мы еще посмотрим, но не забудьте, мой милый, что они уже потускнели.

Цупович. Ну, что ж! Герцогини также потеют, сэр. Зато это пот аристократический, исторический, хе-хе!..

Петерсон (сдвинув брови). Бросьте ваши кривляния, вы, «европеец»!.. Лучше скажите, как это могло случиться; что Макарову и его друзьям удалось за вашей спиной организовать настоящий заговор? (Гневно.) Где были вы, где был Кучеров, где был, наконец, Белин? Вы -знаете, что это угрожает нам международным скандалом?! Москва – это вам не Франция и даже не Англия; как это ни печально, но с ней даже нам приходится считаться. Мы заявили официально председателю красной миссии, что желающих вернуться в Россию в нашем лагере нет! И запомните: не должно и не может быть!

Цупович. О сэр! Вы же знаете, один в поле не воин. Кучеров делает высокую политику, а Белин в лучшем случае меч, ни в коем случае не рука. Вся тяжесть лежит на моих плечах, и – как сами видите... (Указывает на жемчуга.)

Петерсон. Две тысячи франков, больше не дам.

Цупович. О сэр! Вы жестоки!.. Три тысячи франков – последняя цена.

Пауза.

Петерсон. У кого в руках списки?

Цупович. По агентурным данным, они...

Петерсон (ударив кулаком по столу). Меня теперь не интересуют ваши агентурные данные. Я спрашиваю, в чьем кармане списки?

Цупович. Через день-два они будут в вашем.

Петерсон. Вы в этом уверены?

Цупович. Так же, как и в том, что это настоящие жемчуга.

Петерсон (мрачно). Две тысячи двести... и пятьдесят...

Цупович. Недооцениваете мое слово, сэр! Я сказал...

Петерсон (перебивая). Вы все равно заработаете на этих жемчугах столько, что сможете пьянствовать целую неделю на свой собственный счет.

Цупович. Вы преувеличиваете, сэр! Не забудьте, что я оставил дома жену и двух малюток; кроме того, у меня есть также долг перед родиной. Должен же я заработать сто франков.

Петерсон (насмешливо). Что? У вас тоже есть родина? Странно... Ну, две тысячи четыреста. И надоели ж вы мне!

Цупович. Не выйдет, сэр. В Нью-Йорке вы возьмете за эту штучку минимум тысячу долларов.

Петерсон (рассматривает через лупу каждую жемчужинку). Что вы думаете сделать с этим... Макаровым?

Цупович (со скрытой иронией). Ждем ваших инструкций, сэр.

Петерсон (на секунду отрывает глаза от жемчуга). Напрасно. Никакого отношения к этому я не должен иметь. Поняли?

Цупович. Давно.

Петерсон. Только без глупостей... Смотрите! Я должен вам сказать, что ваши методы расправы с красными ди-пи нам не подходят. Мы никак не заинтересованы в том, чтоб делать из них мучеников. Особенно из Макарова, которого они любят и которому верят. Было бы хорошо, если б у самого Макарова даже волосок с головы не упал.

Цупович. О! Это что-то новое!

Петерсон. Вы меня поняли?

Цупович (трет ладонью лоб). Еще не совсем. Но я... подумаю... Я – подумаю...

Петерсон. Если им удастся отвезти списки в Мюнхен, то мы опять будем вынуждены делать черт знает что, только б не допустить миссию в лагерь.

Цупович (твердо). Им это не удастся, сэр!

Петерсон. Итак...

Цупович. Салюс реи публице супрема леке. Благо республики – высший закон. Для Украины я на все готов!

Петерсон. Пошлите вы ко всем чертям вашу географию! Ну, последнее слово?..

Цупович. Две тысячи восемьсот.

Петерсон. Что? Вы прекрасно знаете, мой милый, что я мог бы просто конфисковать этот жемчуг, а тогда...

Цупович (ощетинившись)... а тогда это была бы ваша последняя финансовая операция на нашем прекрасном континенте, сэр!

Петерсон. Слушайте, вы!.. Я вас пристрелю когда– нибудь. А пока что прикажу спустить вас со всех лестниц.

Цупович(превозмогая страх). Боюсь... что и в первом и во втором случае вы будете раскаиваться, сэр, в своей неосторожности...(Встает и протягивает руку за жемчугом, однако Петерсон торопливо накрывает его рукой.)