Текст книги "Об этом нельзя забывать:Рассказы, очерки, памфлеты, пьесы"

Автор книги: Ярослав Галан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 32 страниц)

Охваченный гневом Штефан большими шагами подходит к Олене.

Иди прочь, лиходей! Вот святотатец! Не тронь меня, отсохли бы твои руки!

Отец Юлиан (быстро подходит к Штефану и хватает его за поднятую уже руку). Штефан!.. Оставьте меня с больной.

Штефан (сквозь зубы). Убила бы тебя нечистая сила!.. (Идет к выходу, но останавливается с явным намерением подслушать.)

Баба Олена (хочет поцеловать руку отцу Юлиану, но тот ее отдергивает). Спасибо вам, отче, за ваше заступничество, за спасение. Загрыз бы меня аспид лукавый. О господи, господи...

Отец Юлиан (помогая себе жестами). Как сердце, бабка Олена?

Баба Олена. Сердце? Печет! Огнем горит. В злой час грех утаенный, грех святотатства гнездо себе свил возле моего сердца. Не под силу мне больше молчать, отче. Пусть истопчет меня Штефан ногами, пусть убьет, самые тяжкие муки приму, но перед престолом божьим грешницей не предстану. Во имя отца и сына. (Крестится.)

Штефан (приближаясь ).Отче! Вы же видите сами, старая уже тронулась и несет бог знает что...

Баба Олена. Опять этот сатана, чтоб ты оплыл, как воск! Снова мне уста замуровываешь... О господи, господи...

Отец Юлиан (Штефану.) Я вам сказал – выйдите!

Штефан. Я пойду, но вы все равно не верьте ей. (Топчется на месте). А на колокол, преподобный отче, хотя я уже нищий, самый последний бедняк сегодня, тоже дам посильную лепту. Дам, пусть бог мне свидетелем будет, дам!

Отец Юлиан. Идите!

Со двора доносятся голоса.

Штефан (поспешно). Иду, отче.

С левой стороны поднимаются по ступенькам, держась за руки, Мыко ла Воркалюк и Параска. Мыколе уже под шестьдесят. Он большого роста, крепок, немного мешковат. Над высоким выпуклым лбом – буйная серебряная шевелюра. В круглых серых глазах играют чертики. Смеется редко и беззвучно. Волнуясь, Мыкола Воркалюк напевает «свою песню» без слов, которая подтверждает, что он при безусловной любви к музыке совершенно лишен слуха. В минуту гнева его добрые глаза заволакивает непроницаемый туман, а дыхание становится коротким и обрывистым, как у человека с больным сердцем. В такие минуты его слегка суматошные движения становятся плавными и уравновешенными и весь он словно вырастает на глазах. На нем – старая небольшая поярковая шляпа с изогнутыми полями, длинная зеленая куртка с большими кожаными пуговицами и выпуклыми карманами, из которых выглядывают газеты. Под расстегнутой курткой (какую обычно носят лесники) виднеется серый поношенный пиджак, под ним – свитер из грубо сплетенной белой овечьей шерсти. Штаны из черного в рубчик вельвета, схвачены под коленями толстыми спортивными чулками с тирольским узором. На ногах – тяжелые солдатские ботинки с толстыми подошвами. Через плечо перекинута кожаная сумка, уздечка и вожжи.

Мыкола вешает их возле двери.

Параска (весело). А бублик, дядя Мыкола, привез?

Мыкола. Нет, не привез.

Параска. Врешь!

Мыкола (не заметив отца Юлиана). А, чтоб ты, скисла! Кто врет? Дядька Мыкола?

Параска ( проворным движением достает из его кармана бублик). А то нет? Он самый! (Смеясь, отбегает.)

Мыкола. Отдай, стрекоза! Это мой бублик... (Пытается поймать Параску.)

Параска. Не выйдет, дядечка! Фигу с маслом поймаешь! Ишь, как буркалы выпучил. Будто тот лев, страшный такой. Гарррр!

Мыкола. Лев? Какой лев?

Параска. А такой. Глазастый, губастый, нос, как мака– гон, а голова – в три макитры.

Мыкола. Лев? В самом деле лев? А где же ты, милая, ухитрилась увидеть льва?

Параска (подпрыгивая на месте). А вот и не скажу. (Потянув носом.) Ой, молоко вскипело! (Метнулась к печи.)

Отец Юлиан (выходит из темного угла). В нашем селе вчера задержался передвижной зверинец, пане агроном.

Мыкола. Зверинец? Ясно! Чего же вы стоите? Садитесь, отче.

Отец Юлиан. Ваша теща просила меня зайти...

Мыкола. О, да! Последнее время с ней это часто бывает. (Смущенно.) Я имею в виду эти ее... сердечные припадки.

Штефан (льстиво). Хорошо ей, вот и привередничает.

Мыкола. Ей бы снова доктора...

Отец Юлиан. Пани Варвара вчера привозила его из местечка.

Мыкола. Ну и что?

Отец Юлиан (разводя руками). Он бессилен!

Мыкола (снимая шляпу, куртку, пиджак, вешает их, а сумку относит в свою комнату). Если тут доктор бессилен, то вы тем более, отче.

Отец Юлиан. Как я должен это понимать, пане агроном?

Мыкола. Как хотите, так и понимайте. Ведь вы же не колдун и не чудотворец.

Параска. Будешь завтракать, дядя?

Мыкол а. Я уже завтракал. А впрочем, дай кружку молока. Ну, как там, засеяли уже? Не знаешь?

Параска (подавая ему молоко). Недавно вышли.

Мыкола. Только сегодня? (Пьет стоя.) Горячее!

Параска (прижимается к нему и медленно грызет бублик). А ты, дядя, подуй, тогда остынет

Штефан наливает себе молоко и пьет, отойдя в угол.

Мыкола. Скверно! Столько дней проворонено. В Матковцах, в колхозе еще вчера полностью закончили сев. А как озимь подживили! Восемь тонн удобрений на гектар. Красота! А у нас черт знает что делается. Семена пшеницы уже давно подготовлены. Еще месяц назад обучил их, как пропитывать зерно формалином, а сев затянули. Неужели и сегодня старый Негрич не потянет?

Отец Юлиан. Простите, вы сказали: колхоз... Это как будто что-то китайское... Для нашего Покутья это название звучит слишком экзотично.

Мыкола. Экзотично? Неправда! (Ставит кружку на стол, вынимает из куртки пачку газет и бросает их на стол). Прочтите эти газеты. (Подойдя к карте). Вы узнаете: Китай, Бирма, Вьетнам, Индонезия – это уже более не экзотика! Это огромный фронт протяжением двенадцать тысяч километров. Миллионы тружеников ведут на этом фронте борьбу со своими извечными угнетателями. Партизан, воюющий нынче в лесах Малайи, делает то же доброе дело, что и мы, засевающие здесь впервые в истории Карпат морозоустойчивую пшеницу. Народы Азии идут в великий освободительный бой за свое будущее под теми же знаменами, под какими наши яснычане посеют сегодня семена своего счастья,– под знаменами коммунизма. А вы твердите – экзотика. Какая же, к бесу, это экзотика? От этой экзотики, небось, у вашего папы римского мурашки бегают теперь по спине...

Отец Юлиан. Я – православный священник. Вам же известно, что три года назад во время львовского собора я порвал с униатским обманом и возвратился к вере моих предков...

Мыкола ( решительно). А вы лучше повернитесь лицом к вере ваших современников. И вместо того чтобы морочить людям головы этим вашим колоколом...

Отец Юлиан ( с гримасой боли на лице). Это будет не мой собственный колокол. Это будет наш колокол, звонкий голос общего мира между людьми и божьей милости.

Мыкола. Общего мира, говорите? Немного поспешили. (Быстро подходит к стене и снимает свою шляпу.) Вчера вечером самый мирный под солнцем человек – участковый агроном Мыкола Воркалюк – ехал спокойно Завадовским лесом, когда вдруг кто-то пустил в него пулю из чащи. И – гляньте! – если бы она пролетела на пять миллиметров ниже... Параска не получила бы сегодня своего бублика. (Вешает шляпу.)

Отец Юлиан. Я хочу верить, что рука убийцы задрожала...

Вбегает запыхавшийся письмоносец Федор Квитка, смуглый брюнет, сорока с лишним лет, невысокого роста. Его лицо – это сплошные заросли, из которых выглядывают карие, подвижные глаза и широкий курносый нос. На голове с всклокоченными волосами – шляпа, напоминающая колокол с отпиленным дном. На нем – гуцульская безрукавка, куцый кафтан нараспашку, зеленые ватные галифе, заплатанные от середины белым войлоком, и постолы. Под петеком у Федора – огромная кожаная сумка, полная газет. При быстрой ходьбе он прихрамывает.

Федор. Слава Иисусу!.. Такого еще мир не видел!.. Христе боже!.. (Захлопнув за собой дверь, подбегает к окну.)

Штефан. Ты что, Федор, уже совсем спятил?

Федор смотрит в окно. Параска идет к двери.

Федор (Параске). Упаси тебя матерь божья? (Подбегая к ней.) Не открывай!

Мыкола. Что там? Кто-нибудь гнался за вами?

Федор. Может, и гнался, не знаю! А телку Сидорчака он едва на моих глазах не растерзал...

Отец Юлиан. Неужели волк?

Федор. Хуже.

Штефан. Хоть бы моргнул, брехло! (Плюнул с возмущением).

Федор (запетушился). Кто? Я брехло? Пусть я подохну, если не видел собственными глазами! Как выскочит из ольшаника, как бросится на телку, а сеятели и музыканты врассыпную, кто куда! Сам видел! Сам слышал! Огромный, страшный, ел телку Сидорчака и мяукал...

Мыкол а (сердито). Кто, кот?

Федор (тихо). Лев!!! Сегодня на рассвете кто-то сломал замок на клетке и выпустил зверюгу. Директор зверинца принес ему завтрак, а клетка – пустая. Теперь директор бегает по селу, рвет на себе волосы и кричит председателю сельсовета: «Отдай мне льва! Это государственное имущество!» Он пробовал было поймать зверя, но тот лишь хвост ему показал и – будьте здоровы! А вот теперь выскочил внезапно из ольшаника, пожрал телку на славу и снова дал тягу в лес. Как же нам жить теперь, товарищ агроном, по соседству со львом?

Пауза.

Мы кол а (Штефану). Где Варвара?

Штефан. Опять ни свет ни заря к больному сыну Тымчишина на хутор подалась. Мало ей своих забот дома...

Мыкола распахивает дверь и выскакивает на крыльцо. Доносится размеренный цокот копыт. Отец Юлиан зашатался и оперся рукой о печь.

Мыкола (подходит к фисгармонии, поднимает крышку, берет короткий тихий аккорд). А Лука?

Штефан. Недавно пошел куда-то. Наверное, встречать Варвару.

Мыкола, нахлобучив шляпу, идет к выходу. Параска вцепляется в его руку.

Мыкола. Пусти, Параска!

Параска (сквозь слезы). Дядя, не ходи, не ходи! Там лев, там страшно!..

Мыкола. Лев уже позавтракал, он теперь не страшен. Я должен узнать, кто это сделал, Параска!.. Кто это сделал?! Кто открыл клетку?

За спиной Мыколы появляются Варвара и Лука.Они идут, держась за руки. Увидев Мыколу, Варвара выдергивает руку.

Варвара. Что такое, дядя Мыкола?

Мыкола. Варварка, беда! Кто-то выпустил льва из клетки. Варвара. Как?!

Федор (подбегая к ней). Присягаю богом, учительница! Я сам видел, как он телку Сидорчака разодрал. Его выпустил кто-то, когда все спали...

Пауза.

Лука. Присягали слепцы, что своими глазами видели. Если Федор вообще не выдумал эту фантастическую историю, тогда надо полагать, что служащие зверинца попросту не заперли как следует клетку. Вряд ли в наших Яснычах найдется сумасшедший, которому пришло бы в голову выпустить из клетки...

Федор. Такое страшилище!

Мыкола (Луке). Так думаешь?

Отец Юлиан. В этом не может быть никакого сомнения. Я знаю хорошо своих прихожан.

Мыкола ( отцу Юлиану). А не слишком ли много вы на себя берете?

Отец Юлиан. Моими устами глаголет чистая совесть.

Мыкола. Верю. Однако этого мало. Федор, не знаете, никто чужой не ночевал сегодня в селе?

Федор. По-моему, нет, товарищ агроном. Я бы заметил. Ведь до позднего вечера разносил по хатам газеты. Да и где бы таким приблудам нынче ночевать? Кулаков, вы знаете, уже нет. Одни за кордон метнулись, к американцам, а другие – на чужую печь, век коротать...

Штефанисподтишка плюет и выходит из хаты.

Мыкола (провожая Штефана рассеянным взглядом). А ты, Варвара, что думаешь об этом?

Варвара. Мне хочется верить, что Лука... имеет основания. (Посмотрев на часы. Отцу Юлиану). Благодарю вас, отче. Коня я отвела в вашу конюшню. (Подходит к дверям своей комнаты.) Если же выяснится, что Лука ошибся, то... (кусая губы) проклятие тому, кто скажет слово «милосердие»... (Быстро исчезает в своей комнате, но сразу же вновь появляется.) Параска, иди, серденько, погляди – успели дети собраться в школу?

Параска. Бегу, мамуся! (Убегает).

Отец Юлиан (прижимает ладонь ко лбу). Боже мой, дети!.. (Направляется к выходу.)

Мыкола. Успокойтесь, отче. Дети пойдут домой под охраной колхозной стражи.

Отец Юлиан. Мне кажется, что они должны бы сегодня сидеть по домам.

Мыкола (гневно). Нет! Они сегодня будут учиться! Жизнь в Яснычах и сегодня будет идти по обычному советскому распорядку.

Отец Юлиан. Воля ваша. Но мне кажется, что именно вы, так много выстрадавший, умеете дорожить человеческой жизнью.

Мыкола. Не волнуйтесь. Жизнь, заслуживающую этого названия, я всегда сумею оценить и отстоять.

Отец Юлиан. Я на это больше всего надеюсь, пане агроном. (Кланяется и с достоинством уходит.)

Мыкола. Лука! Будет спрашивать меня Иван Негрич – скажи, я пошел в правление колхоза... А... документы уже оформили тебе в районе?

Лука. Пока нет. Говорят: «Все еще проверяем»...

Мыкола. Любопытно! Чего они тянут? Я же им говорил: твои бумаги в порядке. Иначе бы тебя не пустили сюда к нам... Не кашляешь уже?

Лука. Нет, отец.

Мыкола. Ну, отдохни еще немного, а потом возьмешься за работу. Ведь ты мой сын. (Порывисто обнимает Луку, целует и крепко жмет его руку.)

Лука. Спасибо, дорогой... (Помедлив.) Отец, послушай. Я вижу, тебя не на шутку встревожила эта история со львом. Так знаешь что? Дай мне винчестер. Я пойду и убью льва...

Мыкола. Это самый легкий выход из положения. Убить-то его не шутка. Тот, кто его выпустил,– хитрая бестия. Знал, что делает. Да всего урожая, что мы соберем в колхозе, не хватит купить такого льва. За него же, небось, валютой, чистым золотом правительство платило. Его живьем поймать надо.

Мыкола выходит. Лука провожает его и остается на крыльце.

Федор кладет на стол пачку газет и тоже собирается уходить. Вдруг появляется Иван Негрич, и с ним — Мыкола. Иван Негрич, крестьянин около пятидесяти лет, с черными как смоль усами, которые он медленно поглаживает, когда чем-либо озабочен. Под густыми бровями – большие умные глаза. Поведение Ивана свидетельствует о том, что он знает себе цену, но не подчеркивает этого. Он почти никогда не расстается с длинным чубуком. Сегодня Иван одет по-праздничному: в новый петек и кептарь, чистую рубашку с красной ленточкой, штаны из серого вельвета. Ноги в постолах и чистых онучах. Черная фетровая шляпа убрана фиалками.

Мыкола (взяв Негрича под руку). Иван, неужели это правда?

Иван (снимая на пороге шляпу). Правда! (Садится на лавку.) Люди позапирались в хатах, село будто вымерло.

Мыкола взволнованно ходит по хате. Лука сходит с крыльца и тихими шагами уходит через двор направо. Мыкола останавливается перед Федором. Федор чешет затылок.

Мыкол а. А как будет сегодня с почтой, Федор?

Федор ( встрепенувшись). С почтой? Бегу, лечу! Вы что, думаете, я боюсь? Чепуха! В австрийские времена, когда я в ту войну в Албании сражался, еще не таких львов там в горах видел и – не убегал. Вот то были львы, пес бы им морды лизал! В два, да нет, точно в три раза больше, чем этот. Нет, куда там в три – в четыре раза больше этого, чтоб я так жив был!

Мыкола (сурово). Ну и что же дальше?

Федор. А что же должно быть? Бегу, лечу! Чтоб так жив был! (Выходит на крыльцо, останавливается, подумав. и поплевав в ладони, стремительно заковылял направо.)

Мыкола (подходя к барометру). Еще день-два такой погоды – и земля рассохнется. (Гневно.) И как это все могло случиться? Какого черта этот зверинец принесло в наше село?!

Иван. Принесло на нашу, голову! Ясно лишь одно: пока этот проклятый лев будет шнырять вокруг села, в поле никто не выйдет.

Мыкола. Из-за паршивого льва, который, верно, от старости еле ноги таскает, сорвется сев? И председатель колхоза спокойно смотрит на это?

Иван. Дело не во льве, а в том, что вокруг льва... Я давно хотел поговорить с тобой, Мыкола, да тебя разве поймаешь? В селе кто-то мутит воду. То о близкой войне появились разговоры, то о вечных снегах Сибири, куда пошлют нас всех гонять белых медведей, если пшеница не уродится. А вот когда все это не помогло, какая-то вражья сила напустила на людей льва. Сперва я подумал, что это те пришлые бандюги из полицаев да эсэсовцев, что Гитлеру раньше служили. Но потом прикинул и решил: нет! У тех своя забота: как бы харчами подзапастись да свою шкуру унести отсюда целой. Тут свой кто-то подливает зелье ежедневно, если не ежечасно. Свой, кому не надо в лесу прятаться и бежать отсюда.

Мыкола. Мой тесть Штефан?

Иван. Вряд ли. У него жало вырвано. Ему, старому Петричу, никто уже больше не доверится. Да и сам он теперь, небось, своей тени боится. Все это горе началось с месяц назад.

Пауза.

Мыкола. Месяц назад?.. (Трет ладонью лицо.) Погоди-погоди! Кого же ты имеешь в виду?

Пауза.

Иван (встает). Скажу откровенно: пока никого. Нужны прямые улики. Из сельсовета мы уже позвонили в район.

Мыкола (быстро ходит по хате напевая). Правильно сделали! Только я считаю (останавливается) мы сами тоже справимся. Как и раньше справлялись. И не с таким зверьем. С тиграми, с королевскими! Нужно только человек семь охраны.

Иван. Я восьмой.

Мыкола. Я девятый. У кого еще есть оружие?

Иван. Кажется, у учительницы есть пистолет.

Мыкола. Учительницу трогать не будем. А те, из зверинца, черт их принес в наше село, делают что-либо?

Иван. Делают: много шуму. Говорят, попробуют заманить.

Мыкола. Пусть пробуют сами. А если у них ничего не выйдет, устроим вечером облаву. На приманку овцу пустим. (Пауза. Ходит по хате.) По правде говоря, я ехал сюда и думал, Что пшеница уже посеяна... (Останавливается.) Что случилось, Иван?

Пауза.

Иван. Трудно, Мыкола, ой как трудно убедить людей, что земля в Яснычах сможет родить пшеницу. Испокон веков деды и прадеды наши сажали здесь кукурузу. Она и кормила всех. А сейчас шептун какой-то слухи пускает: ни пшеницы не будет, ни кукурузы, с голоду подохнем все!

Мыкола. И это все?

Иван (швырнув шляпу на пол). Дернула меня нелегкая взяться за эту работу!

Мыкола: Одурел! Одурел!

Иван. Тебе легко сказать – одурел!.. Ты сегодня тут, завтра в Завадове, Пилиповцах, Матковцах, Варинках, скажешь там, что и как, тут сейте это, там – другое, и покатил себе дальше! А мне и одуреть есть от чего. Ведь все выльется на мою бедную голову.

Мыкола. Иван, Ивасик! Поверь, мне тоже нелегко! За эти три дня я и восьми часов не спал. В эту ночь с матковчанами до рассвета просидели – учил их, как протравливать зараженные семена. А потом – гляди... (Снимает со стены простреленную шляпу, но, передумав, вешает ее назад.) Чепуха! (Садится на приступок, ударяя себя по коленям.) Я тоже уже не молод, Иван. Сегодня на коне заснул, проснулся лишь перед порогом конюшни, чуть-чуть голову не разбил о притолоку. Да и сердце мне Освенцим подточил; и три с половиной года страшнейшего концлагеря в Брихенау – тоже не шутки! Рядом людей тысячами сжигают, а ты держись. Однако, Ивасик, если мое сердце еще бьется, то только потому, что ему, старому, есть для чего биться! Помнишь, Ивасик, то утро в Дрогобычской тюрьме, когда мы впервые получили с воли брошюру «Что такое коллективизация»? Ты помнишь Иван, что ты сказал тогда?

Мыкола. Когда я прочитал вслух эту брошюру, то сказал: «Теперь мне плевать на их приговор! Плевать на самого Пилсудского. Пусть дают мне уже не три, а тридцать лет тюрьмы, все равно колхоз в Яснычах будет!» Сказал?

Иван. Сказал!

Мыкола. То-то! А сегодня, по воле яснычан, ты председатель колхоза, я, твой бывший товарищ по камере,– участковый агроном да еще уполномоченный районного комитета партии по проведению первого колхозного сева в Яснычах... Я знаю, ты скажешь мне, что Лученяк тайком продал коня, ибо он будто бы принадлежит его жене, а жена не состоит в колхозе. Ты пожалуешься, что Кудрич украл теленка. Что мы должны пока сеять вручную. Но все-таки, Иван, пойми: нашему колхозу всего шесть месяцев. Это – первая наша весна, это – наше детство, первые шаги. (Пошатнулся, но пересилив слабость, притворно бодрым шагом подходит к ведру и залпом выпивает чашку воды.) Пойми: нашим братьям на Востоке, на большой Украине, куда труднее было начинать коллективизацию. Опыта ведь никакого за плечами не было. У нас – другое дело. Хотя и отстали мы от них лет этак на двадцать пять...

Иван (степенно надевает шляпу и встает). Так я могу озлобиться на тебя, Мыкола.

Мыкол а. Озлобиться? А, чтоб ты скис!

Иван. Ну, конечно, за то, что ты говоришь все это мне, как чужому... (Искоса взглянув на иконы и снова сняв шляпу, крутит ее в руках.) Как какому-то... (припоминает) охвостью.

Мыкола. Иван!.. А, чтоб тебя волки съели! (Быстрыми шагами подходит к Ивану и обнимает его.)

Баба Олена (из-под вереты). О господи, господи!

Иван. Слышал, Мыкола? Мой Семен приехал на рассвете из Порт-Артура.

Мыкола. Неужели? На побывку или совсем?

Иван. Конечно, совсем. Младшим лейтенантом запаса его отпустили. За Берлин два ордена имеет да за разгром Квантунской армии медаль «За отвагу»...

Мыкола. Добро! Значит, нашего полку прибыло. Скажи ему, чтобы поскорее вставал на партийный учет. А пока... (Перелистывая на столе газеты.) Ага! Снова! (Надевает очки.)

Иван. Пойду. А тебе отдохнуть надо часок-другой. Бувай, Мыкола. (Вздохнув, идет к выходу.) А с севом мы все-таки управимся.

Мыкола. Погоди! (С газетой в руках садится в кресло.) Это нас с тобой, Иван, касается. Послушай. (Начинает читать.)

В галерейке у двери показывается отец Юлиан. Услышав голос Мыколы, он останавливается у порога.

«В конце января 1949 года выходящая в Верхней Австрии газета «Линцер фольксблатт» сообщила, что в Риме существует учебное заведение ордена иезуитов, именуемое «Русским колледжем», подготовляющее агентов для засылки в СССР. Выпускники школы, по словам газеты, направляются под чужими именами в зоны, занятые Советами, и путешествуют не в монашеском платье, а в качестве обыкновенных туристов. Каждому отъезжающему папа римский дает особую аудиенцию...»

Иван. Не заехал ли такой турист в наши края? Не его ли дело вся эта история со львом да все эти слушки и пакости?

Мыкола. А ты послушай дальше. (Читает.) «Выходящая в Гааге газета «Ди Ваархейд» сообщает, что заместитель государственного секретаря Ватикана Монтини неоднократно вел беседы с руководителем террористической и шпионской организации, называемой «Католическое действие», Луиджи Джедда. При этих встречах присутствовал также личный представитель Трумэна в Ватикане Тейлор. Указывается, что Ватикан принял решение о расширении деятельности организации «Католическое действие». В кругах Ватикана считают, что эта террористическая и шпионская организация должна усилить свои действия против коммунизма».

Иван. Мыкола, погоди... Так ведь это же то самое «Католическое действие», что против нас в панской Польше действовало? Помнишь, митрополит Шептицкий его на коммунистов натравливал?

Мыкола. То самое, Иван. Никогда не простят эти черные вороны нам с тобой монастырской земли, которую мы у них отобрали.

Иван. Сейчас на американцев работают, а совсем недавно для Гитлера старались! Когда ты сидел в Освенциме, эти черноризники призывали народ и в праздники работать, чтобы поскорее немцам налоги сдать. Не они ли сейчас народ против колхозов поднимают?

Мыкола. Может, и они... Воинствующие слуги бога и доллара... Война продолжается, Иване, хоть наш поп Юлиан и твердит про мир и благоволение на земле. Не пойму – не то он чудной, не то... глаза ему святым писанием залепило.

Отец Юлианна галерейке, отступив, бесшумно исчезает.

Устал я, Иван... крепко устал. (Последние слова он произносит угасающим голосом; голова его падает на грудь, глаза закрываются, газета валится из рук.)

Иван поднимает газету, кладет на колени Мыколе, берет с кровати подушку-думочку и бережно подкладывает ему под голову. На галерейке появляется Параска.

Иван ( приложив палец к губам). Тише! Пусть поспит немного. (Уходит.)

Параска (на цыпочках проходит через хату и приоткрывает дверь в комнату Варвары. Тихо). Мама! Почти все дети пришли. Они еще ничего не знали. (Подходит к плите, наливает кружку молока, из хлебницы на столе берет кусок хлеба и все это подает бабе Олене.)

Вытягивая шею, входит Штефан.

Штефан (заметив, что Мыкола спит. Глядя вслед уходящему Негричу). Пошел себе голодранец, нет на него кары!

Входит Варварав длинной темносерой пелерине с капюшоном, в черном платье. В руке у нее – туго набитый клеенчатый портфель. Она подходит к постели, снимает шерстяное одеяло и с помощью Параски окутывает им колени Мыколы. До конца действия все говорят вполголоса.

(Со страхом.) Боже мой, Семен! Поджигатель! (Прирастая спиной к печи.) Поджигатель Семен Негрич!

Варвара (быстрыми шагами идет к выходу). Семен!

По ступенькам поднимается Семен,среднего роста, шатен двадцати восьми лет. Под его высоким бледным лбом – густые брови, как у отца. На щеках – почти девичий румянец, молодящий его. В жестах и словах еще более сдержанный, чем Иван. Он одет в короткий гуцульский кафтанчик и военную форму без знаков различия. Небольшая шляпа такого же покроя, как у отца, лишь поля ее молодецки отогнуты. На ногах – ладно сшитые хромовые сапоги.

Штефан (дрожащими губами). Возвратился, сатана!.. А, чтобы вас, Негричей, земля не удержала за мое сено, за мои недосланные ночи...

Параска (в сердцах.) Цыц, дед! (Вытирает здоровую руку о юбку.)

Семен целует руку Варваре, здоровается с Параской, потом смотрит на Штефана жестким взглядом. Тот вытягивает голову, как бык перед атакой, пробурчав что-то, неуверенными шагами направляется во двор.

Семен (кивнув головой в сторону Штефана). Жаль, что оставили.

Варвара. Это я. Едва упросила Мыколу. Надо жалеть стареньких, Семен. И так они вдвоем уже на божьей дороге.

Баба Олена. О господи, господи! (Допив молоко, прячет голову под верету.)

Семен (широко усмехнувшись). Слышу, что на божьей! Варвара. За письма – низкий тебе поклон, Семен. (Кланяется.) Они меня многому научили.

Семен (смущенно). Не может быть... Варвара (кивнув головой). Погоди, проснется Мыкола – и он тебе скажет: твой огонь зажег и меня. Может быть, тебе странно слышать это от меня, но, клянусь, я полюбила свою работу, как жизнь.

Семен отворачивается, потом, порывисто стиснув руку Варвары, быстро идет к выходу.

(С укором.) Семен!.. Уже?

Семен (остановившись, вертит в руках шляпу). Я хотел увидеться с агрономом, но отец сказал, он спит... Варвара. Зато мы с Параской не спим. Семен. Параска? Выросла-то как...

Параска, которая до этого суетилась возле печки, избегая взгляда Семена, хихикает в рукав.

Варвара (Параске). Тише, хохотушка! Собирайся в школу. (Взяв Семена за руку.) Приходи к нам вечером. Поговорим, если только нынешний тревожный день позволит...

С правой стороны появляется Лука.Увидев его, Параска еще больше углубляется в свою работу.

Лука (не спуская глаз со сплетенных рук Семена и Варвары). Добрый день! Как будто Негрич?

Варвара (выпуская руку Семена). Не как будто, а в самом деле он! Подайте друг другу руки. Ведь вы родились под нашим яснычанским небом.

Пауза. Молодые люди протягивают друг другу руки. Далекий львиный рев.

Лука. На этом голубом яснычанском небе сегодня начинают собираться тучи.

Семен и Варвара смотрят вдаль.

Варвара. Они невидимы сегодня, эти твои тучи. Лука. Зато слышимы.

Семен. До завтрашнего дня мы льва либо поймаем, либо убьем.

Лука. А завтра? Семен. Завтра мы посеем.

Лука. Что же, это хорошо. Помогай бог! (Отходит.) Варвара (с притворным безразличием). Лука, куда ты? Лука. В лес хочу пройтись.

Параска бросается к двери.

Варвара. Сегодня? Зачем?

Лука. Может, лев искалечил какого-нибудь ребенка, и он блуждает по лесу, истекая слезами и кровью, и зовет: «Спасите!» (Уходит).

Семен (после короткой паузы). Чего он хочет? Варвара. Прости его, Семен! Он много вытерпел, скитался по миру, едва вырвался из Западной Германии... А сейчас его тяготит и унижает вынужденное безделье. Будь у него паспорт, он уехал бы в Станислав или во Львов. Он ведь так мечтает преподавать в музыкальной школе.

Семен (задумавшись). Это вторая встреча с ним сегодня... Чего он хочет?.. Варвара. Семен...

Семен поднимает на нее глаза. Школьный звонок.

Мне пора в школу. Проводи меня, Семен. (Спускается по ступенькам, внезапно останавливается и поднимает голову.) А небо– то над нами сегодня все же голубое-голубое. (Вместе с Семеном уходят.)

Параскане отрывает глаз от удаляющегося Луки,потом вытирает кулаком слезы и бежит за ним. Мыкола шевелится во сне; газета с шелестом падает на пол. Под доносящиеся звуки школьного звонка опускается занавес.