Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Янка Купала

1

 
Меж болот-пустырей белорусской земли,
На прибрежье реки быстротечной,
Дремлет памятник дней, что ушли-утекли,
Обомшелый курган вековечный.
Ветви дуб распустил коренастый над ним,
В грудь сухие впилися бурьяны,
Дикий ветер над ним стонет вздохом глухим,
О минувшем грустит неустанно.
В день Купалы там пташка садится, поет,
А в филипповки волк завывает,
Солнце в полдень там косы свои расплетет,
Ночью ясные звезды сверкают.
Тучи в небе прошли, может, тысячу раз,
Били грозы от края до края, —
Он, как память людская, стоит напоказ…
Только ходит легенда такая.
 

2

 
На горе на крутой, над обвитой рекой,
Лет назад тому сотня иль боле
Белый замок стоял неприступной стеной —
Грозно, хмуро глядел на раздолье.
 

Бондаровна

 
А в ногах у него расстилался простор
Сосен стройных и пахоты черной,
Деревушек и хат обомшелых узор,
Где рабы властелину покорны.
Князь-владелец известен был свету всему,
Неприступный, как замок нагорный,
Кто хотел не хотел – бил поклоны ему,
Спуску он не давал непокорным.
Над людьми издевался с дружиной своей:
Стражи князя – и дома и в поле;
Гнев копился в сердцах угнетенных людей
И проклятия горькой недоле.
 

3

 
В замке княжеском свадьба однажды была:
Замуж дочку-княжну выдавали,
Вин заморских река, разливаясь, текла,
Звуки музыки даль оглашали.
И немало на свадебный пир, как на сход,
Собралось богачей с полумира,
Все в роскошных одеждах, – дивился народ,
Он не помнил подобного пира.
День-другой уже в замке гульба эта шла,
Громко гусли и чарки звенели;
Что ни день, то потеха иная была,
У гостей было все, что хотели.
Третий день наступил – князь придумал одну
Для дружины потеху-забаву:
Приказал он позвать гусляра-старину,
Гусляра с его громкою славой.
 

4

 
Знал окрестный народ гусляра-звонаря,
Песня-дума за сердце хватала,
И о песне о той старика дударя
Сказок дивных сложилось немало.
Говорят – только к гуслям притронется он
С неотступною вольною песней, —
Сон слетает с ресниц, затихает и стон,
Не шумят тополя и черешни…
Пуща-лес не шумит, белка, лось не бежит,
Соловей-пташка вдруг затихает,
И река меж кустов, как всегда, не бурлит,
Плавники свои рыба скрывает.
Притаятся русалки и леший седой,
Чибис «пить» не кричит, замолкает,
И под звоны гусляровой песни живой
Для всех папоротник расцветает.
 

5

 
Из деревни глухой гусляра привели
Слуги княжьи в тот замок богатый,
На крыльце посадили меж кленов и лип,
На кирпичном пороге магната.
Домотканая свитка – наряд на плечах,
Борода, словно снег, вся седая,
Полыхает огонь в его грустных очах,
На коленях легли гусли-баи.
Вот он пальцами водит по звонким струнам,
Петь готовится, строй проверяет,
Бьется отзвук от струн по холодным стенам
И под сводом, дрожа, замирает.
Вот настроил и к струнам, склоняясь, приник,
Не взглянув на пирушку ни разу,
Белый, белый, как лунь, и печальный старик:
Ожидает от князя приказа.
 

6

 
«Что ж молчишь ты, гусляр, нив, лесов песнобай,
Славой хат моих подданных славный?
Спой нам песню свою да на гуслях сыграй —
И с тобой расплачусь я исправно.
Запоешь по душе, на утеху гостям,
Гусли полные дам я дукатов;
Если ж песня твоя не понравится нам, —
То пеньковую примешь ты плату.
Знаешь славу мою, знаешь силу мою…»
«Нет людей, что тебя бы не знали.
И о том, что я знаю, тебе я спою…»
«Ну, старик, начинать не пора ли!»
Не ответил ни слова тут князю гусляр,
Лишь нахмурил он брови седые,
Раздается под сводами первый удар,
И заплакали струны живые.
 

7

 
«Гей ты, князь! Ты прославлен на весь белый свет!
Не такую задумал ты думу, —
Гусляра не подкупят ни золота цвет,
Ни пиров твоих пьяные шумы.
Не продам свою душу за золото я,
И не правит закон гуслярами:
Перед небом ответ держит песня моя,
Рядом с звездами, с солнцем, с орлами.
Лишь поля да леса могут ей приказать,
Правят только они гуслярами,
Волен, князь, заковать, волен голову снять —
Только дум не скуешь ты цепями.
Славен-грозен и ты, и твой замок-острог,
Льдом от стен его каменных веет,
Твое сердце – как этот кирпичный порог,
И душа, словно склеп, холодеет.
 

8

 
Посмотри, властелин, ты на поле свое:
За сохою там пахарь плетется,
А слыхал ли ты, князь, о чем пахарь поет,
Знаешь, как этим людям живется?
Ты в подвалы свои загляни лучше, князь,
Что под замком ты сам понастроил:
Братья корчатся в муках там, брошены в грязь,
Черви точат их тело живое.
Разве золото все, что ты хочешь, затмит?
Приглядись-ка: всего не затмило, —
Кровь на золоте этом людская горит,
И твоя не сотрет ее сила.
Ты усыпал брильянтами бархат и шелк —
Это сталь кандалов заблестела,
Это висельных петель развитый шнурок,
Это рук твоих черное дело.
 

9

 
На столе твоем яства, а что под столом?
Кости умерших в тяжкой неволе.
Утешаешься белым и красным вином —
Это слезы сиротской недоли.
Замок выстроил ты, и глазам твоим мил
Стен его отшлифованный камень —
Это памятки-плиты безвестных могил,
В них – сердец каменеющих пламень.
Любо слушать тебе этой музыки звон:
Ты находишь в ней, князь, наслажденье,
Но ведь в музыке этой проклятия стон
И тебе, и твоим поколеньям.
Побледнел и дрожишь ты, владыка земной,
И вся дворня твоя онемела…
Что ж, настала пора расплатиться со мной!
Ты прости, если спел неумело!»
 

10

 
Князь стоит, князь молчит, злоба бьет из очей,
Звуки стихли, ни шуток, ни смеха…
Думал князь, размышлял, стукнул саблей своей,
Только лязгом откликнулось эхо.
«Эй ты, солнцу родня, не затем тебя звал
Я на свадьбу из милости княжьей.
Ты безумный, старик! Кто тебя где скрывал?
Ты, знать, выродок голи сермяжной.
Как осмелился ты против князя восстать
И вызванивать трели пустые?
Что ж, немалою платой сумею воздать
Я за дерзкие речи такие.
Платой княжеской я расплачусь с храбрецом,
Ты не хочешь дукатов – не надо!
Старика вместе с гуслями – в землю живьем,
Пусть он панскую знает награду!»
 

11

 
И схватили тогда гусляра-старика,
Вместе с гуслями звонкими взяли
И на берег крутой, где шумела река,
На погибель седого пригнали.
В три сажени тут вырыли ров шириной,
Старика-гусляра в нем зарыли
И насыпали холм трехсаженный крутой,
Кол высокий осиновый вбили.
Не тесали и гроба ему столяры,
И ничьи не заплакали очи,
Смолкли гусли, замолк и гусляр – до поры:
Все затихло, как позднею ночью.
Только княжеский замок гудел, не молчал:
Гости музыке в такт хохотали,
Князь вина не одну уже бочку кончал,
Шумно, весело свадьбу играли.
 

12

 
За годами года потекли чередой…
На песчаном холме гусляровом
Распустилась полынь, вырос дуб молодой,
Зашумел непонятным он словом.
Может, сотня прошла, может, более лет,
Но хранится преданье в народе,
Будто в год один раз ночью с гуслями дед,
Бел как снег, из кургана выходит.
Гусли ладит свои, струны звонко звенят,
Он играет рукой онемелой
И все что-то поет, чего нам не понять,
И на месяц глядит он на белый.
Говорят, кто поймет, что звучит в песне той,
Горя горького как не бывало.
Можно верить всему, только слушай душой…,
У курганов преданий немало.
 

‹1910›

(По народной песне)

I

 
То не буря лес колышет,
То не волки воют,
Не разбойники проходят
Буйною толпою, —
На Украйне пан Потоцкий,
Из Канева родом,
С бандою своей лютует
Над бедным народом.
Где попало он пирует,
Пьет и угощает
И ни старым и ни малым
Шуток не прощает.
Если же краса девичья
Пану попадется,
Обесславит, обесчестит,
Вдоволь насмеется.
Стоном стонет Украина,
Пана проклинает,
Но Потоцкого богатство
От беды спасает.
По сегодня у людей он
Проклят при вспомине
На родной на Беларуси
И на Украине.
В селах как его прокляли,
Так и проклинают,
И его в палатах панских
Только вспоминают.
О пригожей Бондаровне
И о пане этом
Песня с той поры далекой
Разнеслась по свету.
 

II

 
Жил в то время в Берестечке
Славный Бондаренко.
У него дочь Бондаровна.
Поглядеть – паненка.
Красоты такой на свете
Не было, не будет:
О ней люди говорили,
Словно бы о чуде.
Как малина ее губы,
А лицо – лилея,
Словно звезды ее очи,
Взглянет – свет милее.
С плеч спадают ее косы,
Золотые косы,
И искрятся, как на солнце
Алмазные росы.
Всем взяла: красивым станом
И высоким ростом,
В люди выйдет – загляденье,
Королевна просто!
Вот в корчме она сегодня,
Сердцу лишь послушна,
Шутки шутит с казаками,
Вся, как тень, воздушна.
В пляску первою выходит,
Хороша, нарядна,
Всех собою удивляет,
Как заря – отрадна.
Ой, красуйся, Бондаровна,
От зорьки до зорьки!
Тебя враг подстерегает,
Будет тебе горько.
 

III

 
Той порою в Берестечко
К дружине казачьей
Прикатил сам пан Потоцкий
С бандою пропащей.
Как прослышал, что в корчме той
Звон звенит чудесный,
Он пошел туда с недоброй
Славою бесчестной.
Он пирует с казаками,
Льется мед рекою,
К молодицам и девчатам
Липнет пан смолою.
Пуще всех он к Бондаровне
Пристает, – всем видно,
Целовать, обнять он хочет,
А девчине стыдно.
Осторожно, пан каневский!
Будет плохо, будет,
Не забудь, имеют совесть
И простые люди!
Не дадут они в обиду
Славу и свободу,
Хоть ты сильный, и богатый,
И панского роду.
Ой, порой народ умеет
За себя вступиться,
Осветить пожаром землю,
Местью насладиться.
Пристает пан к Бондаровне,
Не дает покоя, —
Бьет она его при людях
По лицу рукою.
 

IV

 
Страшно-страшно дым пожара
Заклубился ночью.
А страшней того у пана
Задымились очи.
Яро машет кулаками,
Угрожает люто:
«Вся родня ее в ответе
С этой вот минуты!»
«Ты угрозами, вельможный,
Не грози своими!» —
Старики так отвечали,
Молодежь – за ними.
Выбегает пан Потоцкий
Звать свою дружину,
И жалеют люди, учат
Бедную девчину:
«Убегай, пока есть время,
Дочка молодая,
Не настал пока день ясный,
Сил пока хватает!
Не помилует пан лютый
Красоты девичьей,
Не щадить ее вовеки —
Вот его обычай».
Бежит в поле Бондаровна
Прочь из теплой хаты,
Обнимала ее ночка,
А ветер крылатый
Расплетал льняные косы,
Ласкал ее груди;
Он жалел девчину больше,
Чем иные люди.
 

V

 
Убегала Бондаровна
Как можно скорее,
Трое кинулись в погоню
Гайдуков за нею.
Пробежала так два поля,
Вот уже и третье,
Только силы не хватает
Дальше так лететь ей.
Ой, голубка Бондаровна,
Отдохни, коль можешь,
За себя здесь помолись ты,
За Украйну тоже!
На сырой приляг землице,
Стан накрой косою,
Пусть тебе девичье сердце
Даст хоть миг покою.
Думай думки, что же делать
В злой беде нежданной,
Когда слуги пана схватят
И притащат к пану!
Но недолгий отдых выпал
Милой Бондаровне, —
Налетела, отыскала
Дикая погоня.
С диким смехом ухватились
За косы и руки,
Потащили к лиходею
На позор и муки.
Ночка темная глядела
И темнее стала,
Одна звездочка мерцала,
Да и та пропала.
 

VI

 
Кто спасти голубку сможет,
Смерть уйти заставит,
Коль голубку схватит коршун
И к земле придавит?
Вырвет сердце у несчастной,
Насладится стоном,
И останутся лишь кости
На земельке сонной.
И останется лишь память
В стае сизокрылой
О лихой беде кровавой,
О голубке милой.
Притащили Бондаровну
К пану во светлицу,
Как преступницу какую
Или чаровницу.
Наряд девичий изорван,
В беспорядке косы,
И в глазах искрятся слезы,
Словно летом росы.
Слезы то ли от обиды,
То ль от страшной злости,
Что ее к лихому пану
Притащили в гости.
И стоит она пред паном,
Словно та калинка,
Что в лугу за речкой ветер
Гнет, как сиротинку.
Думы в голове теснятся
И не затихают,
И она в глаза пустые
Смотрит, не мигая.
 

VII

 
Посадил пан Бондаровну
В красный угол хаты,
Как в чести невесту, в славе
На свадьбе богатой.
Ставит пан на стол дубовый
Вино дорогое,
Стол от яств обильных гнется,
Льется мед рекою.
Музыкантов пан вельможный
В хату призывает,
По всему видать, пирушка
Предстоит большая.
Не прельщает Бондаровну
Панская потеха.
Панской милости не верит
И не верит смеху.
Она свесила головку,
Руки заломила,
Пан из горницы выходит —
Здесь ему не мило.
Тотчас он ружье приносит,
Пулей заряжает
И последний Бондаровне
Выбор дать решает:
«Ну, что хочешь себе выбрать,
Пышная паненка:
То ль беседовать со мною
Вот у этой стенки,
Коротать со мною ночки,
Пить, гулять в светлице, —
То ль навеки кости парить
Во сырой землице?»
 

VIII

 
Закипело местью сердце,
И глаза зажглися,
Нахмурились черны брови
И совсем сошлися.
Не такую, пан вельможный,
Видишь пред собою,
Что захочет честь и славу
Продавать с тобою.
Свое золото, палаты
Оставь, пан, себе ты,
Сам вино пей дорогое,
В бархат разодетый.
Пей, гуляй с родней своею,
Пока ваша сила, —
Чем с тобою обручаться,
Лучше лечь в могилу.
Честь девичья неподкупна,
Совесть непродажна,
Не боится Бондаровна
Лютой смерти даже.
Перед паном тем каневским
Девчина стояла
И в глаза глядела смело,
Смело отвечала:
«Ты силен своим богатством,
Знатностью своею,
За мной правда и народ мой,
Я тебя сильнее!
Чем с тобою дни и ночи
Коротать в светлице,
Лучше вечно кости парить
Во сырой землице!»
 

IX

 
Тут как выстрелил пан лютый
В смелую девчинку,
И упала Бондаровна
Скошенной травинкой.
Захлебнулась кровью алой,
Сердце обомлело,
Не травинкой повалилась,
А березкой белой.
Золотые ее косы
Расплелися ровно,
Легли прядями льняными
Возле Бондаровны.
Лишь глаза одной обидой
Наполнены были,
Как бы всех спросить хотели:
«За что погубили!»
Видно, в сердце та обида
К лиходею входит —
Пан Потоцкий туча тучей,
Места не находит.
Проклинает сам себя он
И такую ночку.
Зовет мать, отца убитой,
Чтобы взяли дочку.
Пришел старый Бондаренко,
А с ним Бондариха,
И над дочкой причитали,
Причитали тихо.
Ой, они ломали руки
Над своей родною:
«Полегла ты, наша дочка,
За всех головою!»
 

X

 
Взяли мать с отцом скорее
Доченьку родную,
Несли тихо, осторожно,
О судьбе горюя.
Как шли с нею – кровь из раны
Каплями упала
И по всей тропе-дорожке,
Как роса, сверкала.
Внесли в хату Бондаровну,
И в светлице новой,
Как цветок, легла девчина
На скамье дубовой.
Наряжали, как невесту,
Ее, молодую,
Ленты алые вплетали
В косу золотую.
Позлащенные на пальцы
Кольца надевали,
В туфельки из белой замши
Ножки обували.
Из зеленой руты-мяты
Ей веночек свили,
Как короной королевне
Голову накрыли.
Из тесовых досок белых
Сбили домовину,
В нее, плача, положили
Бедную девчину.
Спит сном вечным Бондаровна,
И, ее жалея,
Вечную поют ей память
Старики над нею.
 

XI

 
Неспокоен пан Потоцкий:
В голову запало,
Что девчина молодая
Попусту пропала.
Хочет грех свой он загладить
И вину убавить,
Бондаровну хоть посмертно
Думает прославить.
Спесью панскою гонимый,
Он приходит в хату,
Он приказывает шелком
Гроб обить дощатый;
Шелка, золота, атласа
Тратить не жалея,
И чтоб кисти золотые
Путь мели за нею.
Обложить велел могилу
Каменной стеною,
Чтоб вовеки не размыло
Никакой водою.
Приказал он путь к могиле
Выстелить коврами,
Приказал тот путь усыпать
Белыми цветами.
Как из хаты Бондаровну
Провожать все стали,
Приказал он, чтоб печально
Трубы заиграли.
Как в могилу Бондаровну
Люди опускали,
То еще, еще печальней
Трубы заиграли.
 

XII

 
Закопали Бондаровну
В венке и вуали,
Только думок украинцев,
Нет, не закопали!
Пусть народ терпеть умеет,
Но и мстить умеет
Тем обидчикам смертельным,
Тем, кто зло посеет.
Весть о смерти Бондаровны
Разлилась, как море,
Зашумела Украина, —
Горе панам, горе!
Бондаренко созывает
Вольницу казачью,
За смертельную обиду
Пусть паны поплачут!
Всюду панские усадьбы
Охвачены дымом,
Полилася кровь рекою
По лугам и нивам.
Не удержит месть казачью
Панская Варшава, —
Много казаки терпели,
Бой идет кровавый.
Сколько крови пролилось тут,
Говорить не смею,
Написать тогда мне кровью
Надобно своею.
Про недолю ж Бондаровны
И про ту годину
Только сказки нам остались,
Песни да былины.
 

‹1913›

 
Я с нею повстречался на раздолье…
Она не ведала, куда идти,
Не знал и я – в лесу наш путь иль в поле,
И многие предстали мне пути.
Как путники, блуждающие ночью,
Стояли мы под трудной ношей дум,
Один другому вглядываясь в очи,
В лесной неясный вслушиваясь шум.
Стояли мы. Невиданные дива,
Окутывая нас крылом своим,
Шептали мне: «Всегда будь с ней счастливым!»
Шептали ей: «Пусть будет он твоим!»
И руки нам сплели они навеки,
Благословенье дали нам свое.
Чтоб шли мы в мир чрез горы, долы, реки
И пополам делили бы житье.
Нам брачный гимн запели на прощанье,
Зарок нам положили не простой —
Над ней, невестой в белом одеянье,
И надо мной, укрытым темнотой:
«Пускай не победят вас силы злые,
Пусть ваши души не узнают ран,
Пусть ветры не согнут вас грозовые,
Могильный пусть не скроет вас курган!»
Такие положили нам зароки,
Цветов, плодов готовя пир для нас,
И расплылись, как дымка на востоке,
Расставшись с нами в добрый, светлый час.
И мы пошли, куда нас звали чары,
Без устали, все дальше ночь и день.
Светили нам широко зорь пожары,
Глухих лесов нас принимала тень.
 

 
Хозяйкой в хате будь моей отныне,
В ней будет жить отрадно мне с тобой.
В почетный угол сядь, моя богиня,
Подумаем над нашею судьбой.
Дворец мой, как ты видишь, небогатый,
Но сам его на славу я сложил,
Сам эти стены вывел я когда-то
И крышу сам соломою покрыл.
Атласом не обшиты эти стены,
И пол турецким не покрыт ковром,
Который бы сверкал своим бесценным,
Как пламя полыхающим, шитьем.
Над печкою, что стала у порога,
Печник не изощрялся. Посмотри!
Ее из глины и песка сырого
Сам клал я, побелив разочка три.
Кровать сбивал я собственной рукою,
Сосновые строгал я доски сам.
Сюда постель положим мы с тобою
Пуховую, чтоб мягче было нам.
В ночной тиши, в счастливом упоенье,
Вдвоем с тобой, вдали от всех людей,
Огонь души и сердца вдохновенье
С тобою сблизят нас еще тесней.
Над нами встанет радуги сиянье,
Нас молнии осветят на лету,
И полетят, как соколы, мечтанья,
Поднимутся до неба в высоту.
Любовь нас к счастью выведет с тобою, —
Ведь сердца жар ничем не одолим.
Моей ты вечно будешь госпожою,
И господином буду я твоим.
 

 
Куда ни глянь, уже легли проталины,
Снега сползают, и звенит капель.
Пригорки сохнут, солнцем теплым залиты,
Ручей в овраге загудел, как шмель.
И там и тут уже глядят несмелые
Подснежники на яркий свет дневной,
То слез людских цветочки сине-белые
Днем ищут солнца, звезд – порой ночной.
А птицы с юга вереницей длинною
Уже плывут вдоль Млечного Пути
Над нашею весеннею равниною,
Чтоб гнезда старые скорей найти.
Небесное светило жаркое
На много верст свой удлинило шлях.
Лучи его, веселые и яркие,
Как светлый лен, ложатся на полях.
И к нам заглядывают в хату темную,
Хоть все оконца низкие у ней,
И озаряют нашу печку скромную
Семьей веселою своих лучей.
К подушкам белым и к постели ластятся,
Всё ласковей они целуют нас,
Как ветерок меж ульями на пасеке,
Гуляющий в июльский жаркий час.
Вставай, вставай, голубка сизокрылая,
И заспанные оченьки протри.
Подумаем, как будем жить мы, милая,
Как будем день свой начинать с зари.
В проталинах земля чернеет голая,
Подснежник пробудился ото сна.
Вставай скорее, солнышко веселое,
Нам златострунная поет уже весна!
 

 
За кросна сесть хотела ненаглядная,
Чтоб лен свой седоватый ткать,
Но не было станка у ней, и ладные
Я стал ей кросна собирать.
Я из березы сделал ставы новые,
Набелицы покрепче сбил,
Сам поножи ей выстругал кленовые,
Навой, как надо, смастерил.
Взял яблоню я дикую, сучкастую,
Челнок ей выстрогал простой,
Купил на рынке берда густо-частые,
А нитки плесть уж ей самой!.
Садится моя милая за кросенки,
Набелицами громко бьет.
Тугие со станка бегут полосыньки,
Сучу я цевки для нее.
Так дружно с ней взялись за это дело мы.
Она все ткет, а я сучу.
Слежу я за ее руками белыми,
Любуюсь ими и молчу.
Тки, милая! Недаром кровь взыгралася,
Мелькает молнией челнок, —
Вот только бы основа не порвалася
И скор и ловок был уток!
Пускай о берда твой уток колотится,
Широкий холст из рук бежит,
Как речка, что к морской волне торопится,
Как путь, что меж полей лежит.
Беги скорей, дорожка полотняная,
Туда, где клевер луг покрыл,
Беги туда цветущими полянами,
До самых дедовских могил!
 

 
Сползли в овраги зимние снега
И в море потекли живой рекою.
Запели жаворонки. И луга
Покрыты свежей первою травою.
Скотину в поле выгонять пора.
Есть и у нас буренка молодая.
Она – богатство нашего двора,
И сам хозяин в ней души не чает.
Буренушки не выгнала своей
Хозяйка в поле, где трава всходила,
Пока сама обряд старинных дней
Своей рукой над ней не сотворила.
Краюшку хлеба с солью и водой
Вокруг коровы обнесла три раза
И, к солнышку поставив головой,
Ее заговорила от заразы.
Три раза окунув кусок стекла
В криницу, прошептала над коровой
Хозяйка, как сумела и смогла,
Заветное от злых напастей слово:
«Ты, солнце ясное, ты, лунный свет,
Вы, в небе розовые зори,
Все, что кропит росой весенний цвет
И озаряет сушу или море,
Согрейте землю, чтоб дала траву,
Не пожалейте корма для скотины,
Ей лучшую стелите мураву,
Загон надежным оградите тыном.
Храните, стерегите от царя
Лесного, полевого, водяного,
От царенят его, от упыря
И от людского ока «нелюдского»!»
 

 
Как свет велик! Не оглядеть раздолья,
Что прадеды в наследство дали нам.
Вот лес, кусты, вот вспаханное поле,
Вот молодые всходы здесь и там.
Туда пойдем мы, милая с тобою.
Ты руку на плечо мне положи.
Я обниму тебя, и мы с тобою
Пойдем к холму, где носятся стрижи.
Как дети, позабытые всем светом,
Свои поля мы будем озирать
И, у загона солнышком согреты,
Начнем о жниве будущем гадать.
Полос у нас сейчас с тобою вволю.
Засеять их бы только, сжать бы их
Да в добрый час, вдвоем идя по полю,
Снопов расставить много золотых!
Вот так, рука в руке, родимым краем
С загона на загон идем мы с ней;
Где нам пахать и сеять, примечаем,
В надежде светлых урожайных дней.
И рядом мы на холмик с нею сели,
Там, где кресты по склону разбрелись.
Мы из-за них на ясный мир глядели,
И души наши улетали ввысь.
Мы небо синее благословили,
Что наши думы унесло к себе,
И в этот час судьбу благодарили,
Сдружившую нас в счастье и в борьбе.
Раскрыв земле и солнышку объятья,
Благословили вербы и цветы
И только смерти бросили проклятья,
Что возле нас расставила кресты.