Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Янка Купала

 
По будням все вставали рано:
Безделье, лень – хворобы пана,
А тут не надо подгонять,
Когда хлопот – не занимать!
Вновь запрягайся на неделю!..
Склонялась Ганна над куделью,
Мужчины, обрядясь теплее,
Шли поутру в гумно скорее, —
Михал Антосю помогал,
Покуда день не наступал:
Ведь нужно кончить с молотьбою,
Чтоб не висела над душою.
«Директор» Яська доброхотом^{9}
Здесь тоже по утрам работал.
Он был парнишка деловитый
И до работы страх сердитый,
Хоть и казался с виду квелым;
Душевный хлопец и веселый!
Порожняком не ходит в хату —
Ну, что за тяжесть парню-хвату
Взять на дворе охапку дров.
Все сделать Яська наш готов
Для дорогих своих хозяев, —
Нет, Яська, брат, не из лентяев!
Раз каблуком он зацепился,
С дровами навзничь повалился
На шаг – не дальше – от порога.
Ну, почесался лишь немного
Да поглядел на каблуки:
Эх, миновали те деньки,
Когда, проворны и крепки,
Они на игрищах плясали,
А тут ходить не пожелали.
Своим порядком шло ученье.
Но все же Владя с большим рвеньем
За цеп и за метелку брался
Иль по лесу с ружьем шатался,
Охотясь на рыжух-лисиц
И на пронырливых куниц.
И батька с этим примирился.
Что ж! Для науки не родился.
Вот из меньших что, может, будет?
Пускай они уж выйдут в люди!
Алесь сидит, «закон» читает
И сам с собою рассуждает,
Чему-то тихо засмеется
И носом в книгу вновь уткнется.
У Костуся – «Родное слово»,
Он за склады берется снова,
Да что-то худо все выходит
И только злость одну наводит!
Из чащи темной и суровой
Заря денек выносит новый,
Денек короткий, чуть заметный,
Но все ж веселый и приветный.
Мороз берется, поджимает,
По лесу белому гуляет
И ткет холсты на бережку,
За ночь подкинуло снежку.
Михал с утра идет в обходы.
От звонкой солнечной погоды
Помолодел как будто весь.
Какой уж раз он ходит здесь!
Тут все тропинки и дороги
Ему давным-давно знакомы,
В любом конце Михал как дома:
Где не ступали его ноги!
Каких он уголков не знает!
Михал идет, следы читает.
Вот тут тонюсенькой цепочкой
Прочерчен путь по снежным кочкам —
Лежат следки друг к дружке близко,
Видать, мышиная расписка.
Другой рисунок – след тройной
Оставил заяц озорной.
А лис-хитрец, чтоб с толку сбить,
По снегу ровно тянет нить,
И следом в след свой попадает,
Ну, как одной ногой ступает.
В лесу мертво и глухо-глухо.
Напрасно звуки ловит ухо:
Кругом сугробы, все застыло,
Все сковано железной силой,
И только где-то на суке
Вдруг свистнет сойка вдалеке
Да дятел простучит уныло.
Не оттого ль и на Михала
Тоска внезапная напала, —
Глядит вокруг он хмуро, вчуже,
Как этот лес, объятый стужей.
Но все же бор, хоть онемелый,
Ведет невнятно сказ несмелый,
И сквозь холодный белый сон
Беседует с Михалом он.
Ведь каждое местечко бора —
Полянка, чаща, ров, пригорок —
Особый лик имеет свой
И воскрешает пред тобой
Все то, что память сохранила.
Да, много всякого тут было!
Ведь тут полжизни лесниковой!
Ну, хоть бы эта вот дуброва!
Грибов под осень здесь тьма-тьмуща,
И люд приходит гуща гущей, —
Смех, песни, выкрики несутся,
Далеко в чаще раздаются.
И вот, бывало, пан прикажет
Сойтись сюда тихонько страже —
С боков, и спереди, и сзади,
Чтоб очутился люд в засаде.
И это все на голых, бедных,
И все из-за панов зловредных!
Лови! А у иного нет
Рубля, быть может, на билет.
Но должен драть и с бедноты,
И виноват не пан, а ты:
Зол не хозяин – скажет всякий,
А злы хозяйские собаки…
А этот хвойник обгорелый?
Да тут рассказ бы вышел целый,
Когда б поведать все сначала,
Что в память остро так запало.
Но горько вспоминать об этом:
Здесь пан ругал Михася летом,
А он стоял, моргал глазами
Перед людьми и лесниками.
Вновь, как всегда, к одной тропинке
Сошлись все стежки-паутинки:
Своей земли бы раздобыть
И эту каторгу забыть…
Да только вот в чем заковыка:
Купить земли – купить не лыко, —
Откуда, из чего заплатишь?
Эх, руки коротки, не схватишь!
И только грусть гнетет сильнее!
Но думку все ж Михась лелеет,
Ее под самым сердцем носит —
Земли свободной думка просит!
Она с ним дома и в обходах,
Она и боль его и отдых.
И коль признаться, наш Михал
Давно уж угол свой создал.
И хатка эта вот какая:
Удобная, хоть небольшая,
Стоит над речкой иль криницей,
И две трубы, как две сестрицы,
На крыше высятся форсисто;
В дому покойчик светлый, чистый,
Все солнцем залито, а бревна
Лежат одно к другому ровно,
Широкие и без приточек,
И желтые, что твой желточек.
Гумно, сараи и ограда —
Все новое, все сбито ладом.
При доме садик молодой,
Но уж развесистый, густой.
И тут же рядом луг и поле,
Простор душе твоей и воля!
Из хаты вышел – и работай,
Без пана, собственной охотой!
Но это лишь мечты одни.
Исполнятся ль когда они?
В лесу еще угрюмей стало.
Заныло сердце у Михала,
Тоскою давит этот бор,
Душа же хочет на простор,
И очи просят света, воли.
Михал идет туда, на тюле,
Где Неман, быстрый и суровый,
Охватывает бор подковой.
Теперь же глух он и молчит,
Под ледяной укрывшись щит.
Кругом все тихо, тихо… Дали
Повиты дымкою печали,
А там над Неманом, на круче,
Село синеет темной тучей, —
Понуро, горько никнут хаты,
Снегами грузными прижаты.
Михась на голый холм взобрался
И тут немного задержался.
И как во сне – так зримо, живо
Его былое окружило.
Вот тут, в струях водоворота,
Девчина славная, Дорота,
Давно когда-то утонула, —
Ее волною захлестнуло.
А после случай был другой,
Уж года три назад, весной —
Якима к берегу прибило;
Родные выбились из силы,
Недели две пред тем искали
И, не найдя следов, отстали.
И тут же призрак появлялся
(Народ потом ходить боялся) —
Недвижный кто-то на воде,
Еще не виданный нигде,
Сидел и трубочку сосал
И вдруг распался, с глаз пропал…
Загадочны молвы скрижали!
Каких легенд вы не знавали!
Михал внезапно содрогнулся,
Взглянул еще раз и пригнулся,
Сорвал с плеча ружье-двустволку
И взял его наизготовку.
За камень спрятался, глядит:
Ему навстречу волк бежит,
Ну, просто валит на Михала!
Душа от радости взыграла:
«Постой же, брат, постой, волчуга!
Уж я сумею встретить друга!»
А волк несется, снег взрывает,
И только хвост его мелькает, —
Видать, задали где-то страху.
«Ну, брат Михась, не дай же маху!»
Патроны в сумке у руки,
Вот взведены уже курки.
«Не удерешь, башка дурная!» —
Михал смеется, поднимая
Ружье, а волк уже на речке…
Вот он за горкой… Не видать…
Ну, скоро выбежит опять…
«Держись же, брат, не дай осечки! —
Михась притихнул, не моргнет. —
Сейчас, сейчас он подойдет —
Ну, шевелись, скачи, зверюга!»
А время движется так туго!
Пора уж, был он недалеко,
Тьфу, что за чертова морока!
Вокруг себя глядит Михал.
Неужто так и потерял!
А руки все еще дрожат:
Не мог же волк уйти назад!
Куда ж он, дьявол, провалился?
Михал бегом с холма спустился,
Туда, сюда – и все не впрок,
И ринулся наискосок
Чуть вправо – там, быть может, встретит
Иль хоть следы его заметит.
Но понапрасну снег он топчет:
Нигде следов не видно волчьих.
Опять назад – все нет! Пропал!
Аж пот охотника пробрал.
Тогда на Неман он рванулся,
Взглянул Михал и содрогнулся,
Внезапно все в нем задрожало
И сердце громко застучало —
В широкой полынье пред ним
Метался зверь, водой гоним.
И, увидав Михася рядом,
Метнул в него звериным взглядом.
Михал схватился за двустволку,
Чтоб тотчас выстрелить по волку,
Но вдруг ружье само собою
Поникло тихо над водою, —
Вот он, бери его руками,
Висит на лапах, словно в яме.
Провал глубокий, лед покатый,
И бедный волк, водой прижатый,
Скребет по краю льда когтями,
Хрипит и ляскает зубами,
И весь пружинится, и рвется,
Но выбраться не удается!
Слабеет волк, иссякла сила, —
Страшна, видать, для всех могила!
Но он опять судьбу пытает,
На лапы крепче налегает,
Да не за что им зацепиться,
Из них уж кровь на лед сочится,
Они царапают, скользят,
Край полыньи перебирают, —
И тень надежды уплывает,
Мутнеет острый волчий взгляд.
Да, нет тебе уже спасенья,
Напрасны все твои стремленья,
Уже недолго остается
Тебе с погибелью бороться.
Изнеможен борьбой с бедою,
Волк поднял морду над водою
И вскинул взор свой на Михала,
Но злобы нет в его очах,
В них лишь мольба и мутный страх…
Тьфу! Жалко даже зверя стало,
Так очи горестно глядят,
Ну, как в него пустить заряд?
Еще раз бедный волк рванулся,
Вверх животом перевернулся
И, взвыв отрывисто, тоскливо,
Исчез под белой снежной гривой.
Михал стоит и размышляет,
Сосняк, сугробы озирает,
Как будто хочет он узнать,
Хоть никого там не видать:
«Ну, как, брат, это понимать?»
 

 
В ином году, в мороз суровый,
Когда весь мир, сдается, скован
И все под снегом коченеет, —
Нежданно вдруг теплом повеет.
Погонит тучи ветер южный,
Польется дождик, крупный, дружный;
Идет он, с крыш ручьем стекает
И снег как будто поедает.
Лес, сбросив зимний свой убор,
Другой заводит разговор
Под помутневшим небосклоном,
И хорохорятся вороны.
«Грязь! Грязь! Весна!» – кричат, взывают.
Как будто впрямь весну встречают.
В кустах ольховых, под горою,
Ручей волнистой полосою
На свет явился, лед пробил
И зашумел, заговорил;
И косогоры облысели,
И рвы водою заблестели.
Вода поет во всех лощинах,
И вздулся лед на озеринах.
Дороги почернели сразу,
И всюду – сколько видно глазу —
Луга затоплены водою,
Как может только быть весною.
Но это все – игра, забава.
Зима тепла не любит, право,
Она свое всегда возьмет —
Так забушует, запоет,
Так в поле ветер заиграет,
Что прямо с ног тебя сбивает.
И воют в поле завирухи,
Как возле гроба молодухи,
Лес белым снегом покрывают,
Вокруг сугробы наметают.
Вороны сразу стали тише,
Они летят поближе к крыше,
Дрожат, голодные, и стынут,
Для крика клюва не разинут.
Деревья снова запушились,
И снегом «лысины» прикрылись.
Ручьи и речки смолкли снова
Под гнетом зимнего покрова.
Лед на лугах стеклом сверкает,
И редко солнышко гуляет.
Настанет ночь. Повсюду тихо,
Завоет разве где волчиха
Да в крыше дранка затрещит,
И все опять кругом молчит…
Но что же это? Что за звуки?
Откуда это? Чьи там руки
Бьют тяжким молотом во мгле,
Как конь копытом по земле?
Какой там трудится кузнец,
И что кует он, наконец?
Стоишь, поводишь головою,
А луг гудит, гремит и воет;
То треск послышится средь ночи
Такой, что, кажется, хохочет
Сам черт рогатый средь болота;
То завизжит, застонет что-то,
То вдруг закашляет, залает, —
Стоишь, и сердце замирает.
«Гу-гу!» – и воздух содрогнется.
«Бах-бах!» – над лугом пронесется
И по лесу заходит эхом:
То засмеется диким смехом,
То загрохочет, то засвищет —
Ночное чертово игрище!..
Вдоль всей реки – по самый Неман —
И впрямь какой-то ходит демон
Всю ночь, до самого рассвета!
И жутко и приятно это.
А ночь тиха. И в бездне темной,
В пустыне страшной и безмолвной,
Сверкают звезды молодые,
Как будто бусы дорогие.
То в одиночку, то гурьбою
Плывут они над головою,
То станут в ряд, сойдутся в круг,
Бросая лепестки вокруг.
Они горят, живут, играют,
Как будто чьи глаза мигают.
Порой же с неба в тьму ночную,
Чертя дорожку огневую,
Слетит падучая звезда
И вмиг исчезнет навсегда.
Когда шатер ночной, богатый
Раскинет небо над землею,
Веселой шумною гурьбою
Выходят хлопцы вон из хаты.
«Стой! Тише там! Шуметь не смейте!..
Ой, что же деется на свете?»
И хлопцы сразу затихают
И на Алеся взгляд бросают;
Но наш Алесь стоит безмолвный,
И сам он, удивленья полный,
Мгновенно руку поднимает:
«Вот! Вот! Вы слышите? Стреляет!..»
«Что ж это, хлопцы? Вот так диво! —
«Директор» шепчет боязливо. —
Ужель Несвиж из пушек бьет?»
И Яська в дом бежит, орет:
«Сюда, сюда, эй, дядя, тетя!
Да что ж вы, право, не идете?
Идите быстренько, идите!
Что тут творится – поглядите!»
И так он охал, так он звал,
Что в хате всех перепугал.
«Нет у меня к тебе, брат, веры,
Хватаешь часто выше меры», —
Антось на это отозвался,
Но все же со скамьи поднялся
И натянул кожух на плечи;
И мать тотчас же прялку к печи,
Работу бросив, прислонила
И за Антосем поспешила.
Стоят и смотрят молчаливо
И ухом ловят – что за диво? —
Как будто выпь бубнит в болоте
Иль по кадушке черт колотит.
«Ну что, услышали? Что это?» —
«Директор» тихо вопрошает,
И страх беднягу пробирает.
«Эх, Яська, брат, идет комета, —
Пропали мы, кончина света! —
Сказал Антось, шутливо плача. —
Ох, Яська, Ясь, погиб ты, значит.
Не повстречаешься с родными,
Навек теперь прощайся с ними,
Их видеть больше не надейся…»
«Нет, дядя, что это? Не смейся!» —
Антося хлопцы обступили
И разом все заговорили.
«Идемте в хату! – молвит мать. —
Уж лучше в хате помирать».
И хлопцы видят – промахнулись,
Ошиблись в чем-то, обманулись,
Но в чем – узнать им интересно,
Пока же это неизвестно.
Антось идет и лишь хохочет,
Он сразу объяснить не хочет:
Порой любил Антось, признаться,
Над Яськой малость посмеяться.
А хлопцы думали-гадали
И в ход все способы пускали,
Чтоб разузнать, что там за сила,
Но ничего не выходило.
«Ну, дядя, хватит насмехаться:
Самим нам трудно догадаться,
Скажи, откуда эти звуки?»
«А ты же знаешь все науки,
Напихан ими до отказа
И знать про все ты сам обязан.
Какой же ты «директор», друже,
Выходит, что мудрец не дюжий,
Тем боле что предмет несложен…
Ну, кто «директору» поможет? —
С улыбкой дядя продолжает: —
Быть может, Костусь отгадает…
А ну-ка, постарайся, Костусь,
Тут дело очень-очень просто. —
И все взглянули на того,
Но он мотнул лишь головой. —
Да ты смелей! Чего стесняться?
Ведь ты ж охоч по льду кататься…»
«А чтоб вы, дурни, погорели! —
Тут батька вдруг сказал с постели.
Он там дремал, теперь поднялся
И в общий разговор вмешался,
У теплой печки ставши сбоку. —
Ох, вижу, в вас не много проку:
Такую глупость не понять!
Вам по затылку б надавать,
Тогда бы поняли небось,
Что и откудова взялось!»
Носы ребята опустили,
Сидит наставник, как на шиле:
Вот уж заноза так заноза!
«Да это ж лед трещит с мороза!» —
Алесь и Костусь вдруг вскричали
И тайну звуков разгадали.
У батьки гнев сошел на милость,
Лицо мгновенно прояснилось.
«Вот молодцы!.. А вы-то… эх!
Меньшие вас побили… Смех!
Один – большун, другой – учитель,
Наставник, всех наук рачитель.
Фу, стыд какой!» – их дядька кроет.
А Владя только хмурит брови:
«По пустякам какая ж стать
Была мне голову ломать?»
«О ты, великий Соломон,
Во всех науках ты силен!
А если так, скажи-ка вот:
С чего трещит наземный лед?»
Другая выплыла задача.
Потеет Яська, чуть не плачет,
Ответить хочет и боится
При всех позорно провалиться.
И Владя очи опускает.
«А штука, видите, такая, —
Сам дядька начал вдруг рассказ. —
Был, значит, паводок у нас,
Вода повсюду разлилася
И крепким льдом потом взялася,
Мороз ударил, и тогда
Вода ушла из-подо льда
И над землею лед повис.
Теперь и падает он вниз.
И только глыба упадет —
Такой и шум и гром пойдет,
Что будто пушки, в самом деле…
Ну что, теперь уразумели?»
«Я это знал, – Ясь отозвался, —
Да только высказать боялся».
«Я тоже», – Владя отвечал.
«А ты бы лучше помолчал, —
Отец на Владю напустился. —
Совсем ты, хлопец, обленился!
Не будет от тебя, знать, проку,
Уйдешь ты в жизни недалеко:
С твоей наукой – видно сразу —
Всю жизнь ты будешь коломазом».^{10}
«Что ж, и колеса мажут люди, —
За это тоже плата будет!» —
Спокойно Владя отвечает
И смех всеобщий вызывает…
«А у меня вопрос есть тоже,
Кто на него ответить может? —
Внезапно Костусь речь заводит
И тем отцовский гнев отводит. —
Бывает, с неба иногда
Слетит падучая звезда,
Мелькнет на миг – светла, ясна, —
Куда ж девается она?
И до земли не долетает,
Над нею где-то пропадает».
Отец и дядька замолчали,
Что отвечать ему, не знали.
«Ага! – тут хлопцы подхватили. —
И мы вас тоже прищемили!»
«Да что сказать на твой вопрос?
Какой нам толк от этих звезд?
Звезда мелькнула и пропала,
Но нам с того корысти мало, —
Таким ответил батька словом. —
Явленье это, брат, не ново:
Частенько звездочки мелькают,
А где, сгорая, пропадают,
То, несомненно, тайна божья,
И знать ее никто не может:
Ведь выше головы не прыгнешь
И всей науки не постигнешь».
«Нет, почему ж? Постигнуть можно, —
Вмешался дядька осторожно, —
Все может объяснить наука,
Что астрономией зовется,
Что, как, откудова берется,
Замысловатая та штука.
И вы, коль будете учиться,
Ответа можете добиться.
Когда ходил я в школу сам,
То, помню, на уроках там
О звездах много говорилось,
Но все теперь перезабылось…»
«И я, – в беседу мать вмешалась, —
Сказать хотела, да боялась.
С тех давних пор, с тех самых лет,
Когда был создан белый свет,
Бог человеку на роду
Дал каждому свою звезду.
Она житьем руководит
И за судьбой людской следит.
Когда же душу бог возьмет,
Звезда тотчас и упадет.
И небо слух к земле приклонит,
И ангел вдруг слезу уронит.
Когда годов мне было мало,
То вечерами дед, бывало,
Об этих звездочках не раз
Среди детишек вел рассказ.
Он говорил им: «Коль кто сможет
Пока не сгибла служка божья —
В момент падения ее, —
Сказать желание свое,
То бог исполнит то желанье!»
И хлопцам это толкованье
Всех больше по сердцу пришлось
И в их душе отозвалось.
Их мир увлек необычайный
И глубиной своей, и тайной.
 

 
Прошла пасхальная неделя,
Пора подумать и о деле.
За борону, соху, за кнут
Берется помаленьку люд.
Вновь пахотой запахло поле;
Воронам и грачам раздолье —
Кормись личинками, жуками!
Веселый шум и понуканье
Слышны до вечера. А в небе
Под голубым его простором
Звенящих жаворонков хоры
Как будто песнь поют о хлебе
И умолкают по-над бором.
У бора же своя потеха:
Он чутко вторит чистым эхом
Напеву-посвисту дроздов,
И громким трубам пастухов,
И тихой дудке за горою.
Одна работа за другою
Плывет привычной чередою,
То на полях, то в огороде,
И вечно ты в круговороте!
Вот так, в заботах и в труде,
По доброй воле иль нужде,
Пройдет весна, настанет лето.
Тогда, что день, – вставай до света!
И огнеокая денница,
Как молодая чаровница,
Тебя обдаст лучистым смехом,
Овеет воздухом лугов,
Небес широких и лесов,
И брызнет радостью по стрехам.
Но тот ее достоин встретить,
Того дарит она красою,
Кто сам умоется росою,
Кто в поле выйдет на рассвете.
За сколько дней до косовицы
Хозяин уж не спит, томится!
Достал он бабку, молоток,
Идет с косою в холодок.
Проверьте, братцы, ладом косы,
Чтоб вам не портить зря прокосы,
Чтоб не вводить людей во грех,
Косьбою вызывая смех.
Коль у кого промашка выйдет,
Наш дядя раньше всех увидит
И пальцем ткнет – мол, эх, тетеря!
Беда лентяям н растерям!
А кто не косит, а «жует» —
Того насмешками доймет,
Заденет прямо за живое,
Хоть сердце дядино не злое.
Антось великий хват и дока:
За век набил на косах око,
И коль уж купит он какую,
Считай, что выбрал золотую:
Идет легко, проворно, звонко.
Другой скорей отыщет женку,
Свою судьбу, свою красу,
Чем дядя по сердцу косу.
И стоило взглянуть, ей-богу,
Как оп и ласково и строго
Косу на рынке выбирает, —
Каких ей проб не учиняет!
Сперва осмотрит молчаливо
Со всех боков, не суетливо,
А постепенно, по порядку —
Носок, все лезвие и пятку,
На марку глянет и на шейку,
Поразмышляет хорошенько.
Но это, братцы, лишь начало!
Он проверяет ногтем жало
И долго бьется над обухом.
Потом идет проверка ухом —
Звонка ли будет коска эта?
У дяди тут своя примета,
Да вот не ведаю какая, —
Ее он трижды окликает:
«Ко-са!» – и ухом приникает.
Секрет здесь в том был, что она
Особый отзыв дать должна.
А коль она глухонемая,
Еще наш дядя способ знает:
Косу он чисто оботрет
И на рубец ей поплюет,
Потом положит поперек
Тончайший самый стебелек,
И тут коса уж правду скажет:
Добра – так вдоль травинка ляжет!
Купить косу – о, это штука!
Но есть важнейшая наука:
Ее наладить и пригнать
Да ровно-ровно наклепать.
Мастак был дядя и на это,
Он много правил кос за лето
И так наклепывал, так ладил,
Что, на его работу глядя,
Косцы лишь ахали, вздыхали
Иль молча головой кивали.
За день, за два перед косьбою
Звон начинается с зарею,
Знакомый звон, разноголосый —
Пошли клепать и ладить косы.
Настал денечек долгожданный —
Леса, пригорки и курганы
Надели алые короны,
И крыши пламень солнца тронул.
Как бы паромы, чередою
Плывут туманы над водою.
А в небе блещут переливы
Всех красок, сказочно красивых,
И радость щедрую потоком
Земле и небу льют с востока.
Как чутки струны тишины!
В них вздохи ветерка слышны
И лепет листика, травинки,
И шорох рос на паутинке.
Но ты послушай, друже милый,
Что за волна великой силы
На этих струнах зазвенела
И с Немана плывет так смело?
Идут косцы, звенят их косы,
Их буйные встречают росы,
Цветы же никнут головой,
Заслышав этот звон стальной.
Косцы проходят то толпою,
То парами, то чередою —
И льется смех их удалой,
Как воды бурною весной.
Шум, ржание коней и гам —
Живой привет родным лугам!
Косцы – солдаты мирной сечи —
Выходят дню труда навстречу,
И на полоски заливные
Ложатся косы их кривые.
Пошли промеры и расчеты,
Чтоб не было потом заботы —
Закосов за межу нежданных
На чьих-нибудь чужих делянах.
Эх, час косьбы, веселый час!
И я им тешился не раз,
И с той поры и в снах, и в яви
Мне свет Наднеманья сияет!
И вот в сиянии зари
Пошли в атаку косари, —
Клинки блеснули золотые,
И травы росные, густые
Ложатся ровными рядами,
А за косцом двумя следами
Ног отпечатки остаются,
Взлетают косы и смеются.
А солнце ввысь выходит скоро,
Из безграничного простора
Струит лучей горячих лаву,
И вянут скошенные травы,
Грустней глядит земля нагая.
На луг волна идет другая:
Девчата с вилами, с граблями,
Пестрея новыми платками, —
И алый цвет, и белый – всякий,
Ну, словно в огороде маки.
Идут, прокосы разбивают,
На взгорки сено выгребают.
В честь косовицы, в честь петровок,
Средь этих маковых головок —
Девчаток славных, яснооких,
В лугах просторных и широких
Вдруг песня начинает литься,
Светла, как тихая криница,
И грустно тает в знойном поле,
Звуча укором божьей воле.
А день горит, а день пылает.
За тучкой тучка выплывает
На дымном крае небосклона,
И с тихой думой затаенной
Они просторы озирают,
Как бы дорогу выбирают.
В лугах раздолье! Эх, раздолье!
А сколько смеху, своеволья,
Толчков, и шуток, и плесканья
На Немане в часы купанья!
Ну, разве можно удержаться
И в этот миг не искупаться?
Да где на свете есть такая,
Как Неман, реченька другая?
Он светом – серебром залит,
А берега – как аксамит.
На дне песочек желтый, чистый,
Водою сглаженный, зернистый.
Идешь к волне, что к двери рая!
Я счастья большего не знаю,
Иль знать его уж не пришлося,
Как только там, на сенокосе.
А поглядеть на луг под вечер!
Копен неисчислимо вече —
Кругом, куда ни кинешь оком,
И за дорогою далекой.
Как свежи копны луговые,
Ну, кажется, совсем живые.
У каждой облик свой и мета,
И смотрят все с таким приветом!
Возы идут с лугов зеленых
Степенно, важно, как вагоны.
Повеет ветер – дух отменный!
Мед разливают копны сена
С вином и ромом пополам,
Как плату щедрую косцам.
А вечер чуткий, говорливый
Разносит шум и смех счастливый,
Вливая в души молодые
Желанья жаркие, хмельные.
Закат ласкает небеса,
Ткет огневые пояса
И сыплет вдаль кораллы-бусы;
Уж тучки, сняв свои бурнусы,
Надели легкие сорочки
И спать идут под полог ночки.
День гаснет, тихо замирая,
Заносит крылья тень густая.
Побудь в грозу на луге том,
Когда вдруг молнии крестом
От страха лик свой крестит туча,
И силой грозной и тяжелой
Колышет гром холмы и долы —
Такой раскатистый, могучий,
Все приводящий вдруг в смятенье,
Как страшное предупрежденье.
Взгляни тогда на эту ширь:
Трепещет-ходит луг, как вир
Иль как котел смолы кипящей,
Злорадно плещущий, бурлящий!
Ой, страдный час, горячий, тяжкий!
Бегут косцы, ну, как мурашки,
Бегут девчатам на подмогу, —
И стар и мал – все бьют тревогу…
А тучи выплыли нежданно,
Хоть, правда, парить стало рано.
Их сумрачные облаченья
 

Хата рыбака

 
Повисли в небе без движенья.
Удары молний небо рвут,
Но, будто бы по волшебству,
Кладутся копны все быстрее,
Все больше ими луг пестреет.
А там, где стог под старой хвоей,
Кидает сено люд толпою, —
Горячка всех взяла такая,
Что пот аж очи застилает.
А туча сивою грядою
Висит уж низко над землею,
Ползет сердито, космы стелет,
Блестит, трясет своей куделью,
И многоглавыми клубами
Грозит, стрижет, как змей глазами.
В бечевки вьет уже – глядите! —
Дождя серебряные нити.
А дождь шумит, а дождь гудит,
Все ближе он, сюда спешит,
Туманом дали застилая.
Упала капля, и другая,
За ними целым водопадом
Тугие капли, словно градом,
По листьям дуба стеганули
И дальше сети потянули.
Вот молнии всплеснулось пламя
Криницей алой над лугами
И гром-перун бичом великим,
Как некий царь косматоликий,
Оря, трясет, колотит тучи,
И луг, и небосвода кручи,
Бушует долго, с дикой злобой,
Несется над лесной чащобой,
И гнева тяжкие раскаты
Опять в удар сливает клятый,
Всеоглушающий, железный,
Как будто в огненную бездну
Низвергнуть землю хочет вдруг
И все спалить, стереть вокруг.
И дождь надвинулся стеною,
Непроницаемой, сплошною,
И хлещет накосо жгутами
Над лугом, бором, над полями.
Кругом посмотришь – вот забота!
Остановилась вся работа.
Мужчины, женщины бегом
Спешат к стогам, зарыться в сене, —
Вот это дождик, нет спасенья!
Кто, прикрываясь армяком,
А кто, накинувши дерюгу,
Сидит как курица средь луга.
«Кропи нас, дождичек, стегай!
Сюда, девчата, под стога!
Бог даст от копен и стогов
У нас прибавится косцов!»
Под дождь, под гром, под ветра гуд
Несутся шутки там и тут,
И жаркий смех, и визг девчат —
Ведь кто ж затронуть их не рад!
Но и они не уступают
И остро хлопцев подсекают —
Находчивы в ответах тоже.
В неделю, если дни погожи,
Проходит, глохнет косовица,
И только кое-где копна,
Поникнув над водой одна,
Глядит забытою вдовицей
И, скорбь какую-то скрывая,
Печалью сердце овевает.
Стога ж – итог трудов богатых —
Стоят, как панские палаты,
А луг, своей красы лишенный,
Такой унылый, оголенный,
Наводит скуку видом жалким.
Вороны, и грачи, и галки
Давно детей повыводили
И вот над лугом закружили,
Слетелися ордой шумливой:
Тут ждет их славная пожива!
Эх, скошен луг, погасли краски
Цветов, как чары милой сказки,
Что в годы грустного скитанья
И одинокого блужданья
Тебе слагают думы сами
И золотыми поясами
Твои дороги обвивают
И в горькой доле утешают.
Глядит-грустит пустая даль,
И на душе растет печаль:
Эх, лето, лето дорогое,
Ты отцветаешь, золотое!..
Но ведь косьба – начало лета.
А сколько в нем еще привета!
Оно так щедро и богато —
Тужить о лете рановато!
Еще не раз над спелой нивой
Заря с улыбкою счастливой
Пройдет царицей по росе,
Пройдет во всей своей красе.
Еще немало дней у лета,
Немало ласковых рассветов,
Когда туманы бор скрывают,
Его вершины обнимают,
А в море жита, нежно-мглистом,
Вдруг заблистает свет лучистый —
Жемчужно-алый тихий свет,
Зари ласкающей привет.
Луга молчат, не видно люда,
Пошла коса дремать покуда,
Висеть под крышей на покое.
Чтобы всегда быть под рукою —
На всякий случай и потребу.
Теперь почет давайте хлебу!
Серпок кривой уж просит дела,
Подходит жито, побелело.
Свой стебель выгнувши дугою,
Свисает колос над землею,
А зернышки во все сторонки
Глядят, как шустрые глазенки,
Как будто хочется скорей им
Попасть в снопы к веселым жнеям.
И вот настал желанный час:
Зарей пригожей даль зажглась,
В лучах растаяла роса,
Свежи и ясны небеса,
Как взоры чистые детей.
Недвижна тишина полей.
Дымочек тонкий, розоватый
Уж развевается над хатой, —
Ведь надо ж печку истопить,
Да и на ниву поспешить.
Пригрело солнце. Вереницей,
Как лебеди, проходят жницы,
В платочках легких, в кофтах белых;
Их руки, ноги загорелы.
Идут девчата, молодицы,
Весельем, силой пышут лица.
Вдруг кто-то песню запевает,
И поле сразу оживает.
И женки медленно идут,
Детишек за спиной несут —
Такая уж ты, бабья доля!
Идут усталые на поле.
Пришли на узкие загоны,
Где колосочки шумы-звоны
В напев таинственный сплели,
Челом склоняясь до земли.
Горячий день. На поле душно.
Притих и ветер непослушный,
Как бы отдавшись думам-чарам;
Земля, что пекло, дышит жаром,
И пот струит лицо парное,
И губы высохли от зноя.
А жницы жнут и в хлебном море
Везде мелькают на просторе —
То встанет тут одна над рожью
В платочке, как цветок, пригожем,
Оглянет поле, усмехнется
И вновь с серпом своим согнется;
Другая ж там – над головою
Взмахнет проворною рукою,
Пучок колосьев колыхнется,
Дугу, как радугу, опишет,
Как след погасшей в небе искры,
И в перевясло ляжет быстро.
Посмотришь, красотою дышат
Все эти взмахи, все движенья.
По правде – просто загляденье!
Горячий день! Зной льет потоком.
Прохлада вечера далеко.
Земля сомлела от жары,
Нагрелись камни и бугры.
Кругом все тихо, немо, глухо.
И только мушка возле уха
Гудит и вьется надоедно, —
Не хуже доли нашей бедной, —
Да в колыбельке лубяной
Ребенок плач заводит свой.
А кучерявые снопочки,
Над ним смыкая колосочки,
Стоят и терпеливо ждут
И будто жниц к себе зовут:
«Под нашу тень спасайтесь, жницы!
Для вас мы можем потесниться!»
А жницы жнут. Лицо горит,
Их жажда лютая томит.
Серпок мелькает деловито
И в рожь вгрызается сердито,
Под корень стебли подрезая,
Недаром вылез из сарая.
Теперь ему быть господином.
Живей, живей сгибайтесь, спины!
И жницы глаз с серпов не сводят,
По струнам-стеблям пальцы ходят,
Горстями рожь кладут на жгут,
Снопочки на глазах растут.
Пойди под вечер ты на поле
И полюбуйся им, соколик, —
Стоят тут копны ровно-ровно,
Ну, по шнуру их клали словно!
И как они пригожи, статны,
Как шапки ладны их, опрятны!
Все, как одна, – за рядом ряд,
Но все по-разному глядят,
У каждой облик свой особый.
Посмотришь – важные особы!
И заберег тебя потеха,
Тут не удержишься от смеха.
Они приветливы, скромны,
Но уважения полны
К земле, к тебе, к себе самим —
Лишь приглядись поближе к ним!
А утро в поле, боже мой!
Начало летнего рассвета!
Эх, выйди в поле, брат, до света —
Навек запомнишь час такой!
В тиши душа твоя услышит,
Как мирно, весело все дышит,
Как в каждом дереве, листке
И в самом маленьком ростке,
Во всем, что взор твой обнимает,
Надежда светлая играет.
Все здесь в согласье меж собою
И радостью живет одною,
И воздух столько счастья льет,
Как будто жизни гимн поет,
Хвалу всей прелести земной.
Чтобы исчезнул мрак ночной.
Восток живет, горит, пылает,
Столбы лучей своих вздымает,
Как матерь, нежит все вокруг…
Ну, как забудешь это, друг!
Чтоб завершить картины лета,
Чтоб песня уж была допета
Сполна на мой манер и лад,
Чтоб описать мне все подряд
И под конец родному краю
Спасибо молвить, – я желаю
Вернуться в милый уголок,
И хоть еще один разок
Пройтись с кошелкой по лесочку.
Тогда уже поставлю точку
И кончу с летнею порою.
Грибы мне не дают покою,
Боровики – ну просто снятся.
Мне надо с ними расквитаться.
Я чую – грех их обойти,
Привета им не принести —
Черноголовым удальцам,
Боровичкам, моим друзьям!
Какою славною семьею
Встаете вы передо мною!
Я помню летние походы
И бор с грибным его народом!
Чуть свет, нет никого кругом.
В лесу, еще объятом сном,
Своей заветною тропинкой
Спешишь тихонечко с корзинкой
Хозяек обогнать шумливых,
Бессонных, вечно хлопотливых
И завистью их всех помучить —
Набрать побольше, самых лучших!
Потом пускай кричат они,
Что тут лишь корешки одни.
Настроит струны бор могучий
На лад веселый и певучий.
И только солнца луч червонный
Осыплет золотом короны
Высоких сосен в том бору
И кинет пурпур на кору, —
Он весь вдруг вспыхнет звоном алым
И зарокочет, как цимбалы,
И только эхо задрожит,
Переливаясь, побежит.
«Марыля! Чу! Ау, Татьяна!»
«Ау, Магдуся! Чу! Марьяна!»
«Антоля! Тетка Михалина!
Алеся! Зося! Катерина!» —
По лесу переклик пошел
Девчат я женщин ближних сел.
Но вот запел и бас мужской, —
Дрожит от криков бор седой.
А как смешно в лесу бывало
(Давно то, правда, миновало).
Когда сверженские девчины
И бабы шли капеллой чинной.
Глядишь – одна уже отстала,
И вот пошла вопить, кричать,
По именам всех называть:
«Каруся, Палуся!»
«Цацеля, Марцэля!»
«Алена! Магдалена!»
«Зося, Антося!»
«Анэта, Праксета!»
«Тетка Югася!»
«Бабка Кася! Ау!»
Забавно это было, право!
Как будто шла в лесу облава.
Так ходят бабы и девчата,
Приподымают мох мохнатый,
Сгребают хвою, где приник
И прячет шапку боровик.
Иная низенько пригнется,
Не ходит – ползает кругом,
Рукою шарит подо мхом,
Ну, будто клад нашла, сдается!
Искать и лазать не устанет,
То там под елочку заглянет,
То вереск тронет, то пенек,
Осмотрит каждый бугорок,
И кучку листьев раздерет, —
Ну, все как есть переберет!
И посчастливится порой
Тебе, бродя в глуши лесной,
Найти такое захолустье,
Где ни Авдоля, ни Маруся
Ногой ни разу не ступали,
Где голоса их не звучали.
Остолбенеешь вдруг, как врытый, —
Ну, прямо – не грибы, копыта!
И под раскрытыми зонтами
Такими выглядят панами!
Серьезны, важны, даже хмуры,
Видать, что не простой натуры.
Стоишь безмолвный перед ними
И меришь взглядами своими.
Они ж глаза твои – вот-вот —
Отнимут! Ну, озноб берет!
Такой собор найдешь не часто:
Приземисты и коренасты,
Черноголовы, полнотелы,
На корешках, что скатерть белых,
Одни сидят особняком,
Иные ж, спарившись, вдвоем.
Что ни особа – свой узор,
Своя усадьба и свой двор.
Глядишь на них, и сердцу мило,
Какая-то исходит сила
От них, чарует, покоряет,
По жилам радость разливает.
Придешь домой, ложишься спать —
Они в глазах стоят опять…
Эх, утро детства, радость лета!
Навек тобой душа согрета.