Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Янка Купала

 
Сдается, вчера это было:
Как нынче, шумели березы,
Но горькое горе бродило,
Роняя горючие слезы.
О тягостной доле напевы
Неслись по полям и дорогам.
Бесплодными были посевы,
И голод стоял у порога.
Сдается, вчера было это:
Как нынче, шумел бор высокий,
Но только не знал ты рассвета,
Что завтра сверкнет на востоке.
Стоял ты пред будущим свечкой,
Что гаснет, бесследно сгорая.
От деда ко внукам, как речка,
Плыла слепота вековая.
Сдается, вчера это было:
Как нынче, шумел бор зеленый,
Измучены жизнью постылой,
Шагали впотьмах миллионы.
Хотели найти свою долю,
Найти избавленье, как чудо.
Гудела лихая неволя
Тревожным своим перегудом.
 
 
*
 
 
Забурлило сине море
От ветров.
Вышли реки и ручьи
Из берегов.
Разбудило море спящих:
Эй, вставай!
Свой возьми у лиходеев
Каравай.
По земле живой криницей,
Кровь, теки!
Чтобы жили наши дети
По-людски.
Нам с востока веет ветер,
Мчится вдаль.
Вековечное проклятье
Бить не жаль.
И разбили неустанною
Борьбой —
И сегодня вспоминаем
Жаркий бой.
Полыхают наши зори
В высоте.
Нету песен о недоле,
О кнуте.
Зашумели над рекою
Тростники.
Распустился лес зеленый
У реки.
Сон растаял непробудный, —
Путь светлей.
Мы идем победно к солнцу
Новых дней.
 

‹1935›

 
Ой ты, мое солнце!
Как ты светишь ясно!
Где ж ты было раньше
Надо мной, несчастным?
Как я с малолетства
Радости не ведал,
Как за мной плелися
Беда, горе следом.
Как отца зарыл я
В темную могилу,
Как отца могилу
Паводком размыло.
Как я шел, забытый,
Не зная дороги,
Обивать с поклоном
Барские пороги.
Как я, одинокий,
Бедовал на свете,
Как погибла юность
В самом расцвете…
Ой ты, мое солнце!
Как ты светишь ясно!
Где ж ты было раньше
Надо мной, несчастным?
 

‹1935›

 
Летний вечер солнце гасит,
Вечеринку собирает.
Тут и Петыш, тут и Васи,
Тут и Зоей, тут и Стаей,
И гармонь вовсю играет.
Все пришли с работы жаркой,
Заполняя клуб до края, —
Бригадиры и доярки,
Бригадирши и свинарки,
И гармонь вовсю играет.
То ль старуха, то ль девчина, —
Всех веселье разбирает.
Зина шепчется с Мальвиной,
А Мальвина – с Катериной.
А гармонь вовсю играет.
Захватив для первой пары
Янка – Маньку, Юрка – Раю,
С дробью, с громом, с пылом, с жаром
Сербиянку, польку шпарят,
А гармонь вовсю играет.
 

‹1935›

 
Как я молода была,
Бедовала много…
От села и до села —
Горе да тревога.
Тесным клином в те года
Свет сошелся белый:
Нет ни сала никогда,
Ни одежды целой.
В поле к пану гонит мать,
А отец в ночное…
Не пришлось мне испытать
Счастья и покоя.
А теперь не так живут
Сыновья и внуки:
Вдоволь все едят и пьют
И не знают муки.
Каждый стал у нас – поверь —
Знатным и богатым.
Всем шелка давай теперь,
Ситец – уж куда там!
Патефоны тут и там,
Радио играет,
Не давали раньше нам
Этакого рая.
Как была я молода,
Много бедовала.
Кроме тяжкого труда,
Ничего не знала.
 

‹1935›

Извечная песня

 
На заре куковала
Кукушка в Полесье.
Мать ласкала, качала
Дочурку Алесю.
Тьма ложилась ночная,
Сосны глухо шумели,
Песню мать напевала
У родной колыбели:
«Спи, заспи, мой цветочек, —
Пташки все позаснули.
Спи, веселый звоночек,
Люли, люленыш, люли.
Спи, расти без тревоги,
Спи, накапливай силы.
На свои встанешь ноги,
Будешь самой красивой.
Будешь зимней порою
Прясть, наматывать нитки,
Будешь теплой весною
Счастья ждать у калитки».
На заре куковала
Кукушка в Полесье.
Только мать не узнала,
Что будет с Алесей.
Это быль или небыль?
Дочка силы набралась,
Прямо в синее небо
Полетела, помчалась.
Понеслась на машине,
Пронеслась па крылатой
По счастливой крайне,
Над родимою хатой.
Миновала дубравы
И речные затоны,
Опустилась на травы
С парашютом зеленым.
И опять над полями
Поднимается выше,
И стальными крылами
Тучи в небе колышет.
Что ни день, в поднебесье
Смотрит мать из оконца:
Не видать ли Алеси
Возле ясного солнца?
На заре куковала
Кукушка над нивой.
Мать не зря тосковала
О доле счастливой.
 

‹Июнь, 1935›

 
Только ринулся в поля
Ранний звон, весенний звон,
Раным-рано вышла я
Золотистый сеять лен.
Небо веяло теплом,
Дождик моросил в тиши.
Шла я, пела над зерном,
Песни пелись от души.
Ой, ленок, ленок мой чистый,
Волокнистый, золотистый!
Как расцвел он, как подрос,
Счастьем душу озарив,
Я полола с ранних рос
До вечерней до зари.
Сердце ныло – отчего б?
Не своя была я вся.
Встретила тогда его,
Бригадира Михася.
Ой, ленок, ленок мой чистый,
Волокнистый, золотистый!
Как отцвел и вдруг смелей
Голову приподнял он,
Поглядела у людей —
Мой не хуже, лучше лен.
За снопами снились сны,
Пелись песни о весне.
Бригадир мой у копны
Улыбался часто мне.
Ой, ленок, ленок мой чистый,
Волокнистый, золотистый!
Как пошла я лен сбирать,
Под ногой скрипел песок.
Бригадир мой обогнать
Захотел меня – не мог.
А валек мой, лясь да лясь,
Словно дятел – так да так.
Подошел ко мне Михась,
Подмигнул забавно так…
Ой, ленок, ленок мой чистый,
Волокнистый, золотистый!
А как стлала я ленок
На зеленом на лугу,
Попадался Михасек —
Целовала на бегу.
Все от сердца отлегло.
Белый свет – веселый рай,
Хоть и осень, а светло,
Радость льется через край.
Ой, ленок, ленок мой чистый,
Волокнистый, золотистый!
Мяла мялкою я лен,
Вдоль трепалом шла по нем.
Засветился, словно сон,
Лен шелковым волокном.
Луч весенний пробежал
От забора по стене…
Хату новую кончал
Бригадир веселый мне.
Ой, ленок, ленок мой чистый,
Волокнистый, золотистый!
 

‹1935›

 
Как ушли во леса партизаны
На заклятого ворога-пана, —
Расступалися долы да взгорья,
Были вехами звезды да зори.
Когда пали на недруга «лавой»,
Березняк зашептался кудрявый…
Когда сели потом, закурили,
Рыжиною костры задымили…
Но когда в партизанском отряде
Меж бойцов оказался предатель,
Гул пошел по болотам зыбучим,
Плыли черные тучи по тучам!
Пепелище… да зольника горсти…
А в золе почерневшие кости…
И дрались бирюки на стоянке,
Подлеца доедая останки.
А как вышла победа над паном, —
Возвращались домой партизаны.
Расступалися долы и взгорья,
Подымалися песни и зори.
 

‹1935›

 
Мы нынче в критике серьезны
И самокритику мы чтим.
Подходим мы с отвагой грозной,
Но… не к себе, а лишь к другим.
Пылинку видим у соседа, —
Их у него ведь не одна! —
А вот в своем глазу разведать
Не можем даже и бревна.
Без лишних тонкостей, улыбок
У конкурента мы подряд
Так много выищем ошибок,
Что в горло нож вонзить он рад.
Случается, что мы и сами
Себя бичуем иногда,
Но больше блещем похвалами,
Других же хлещем мы всегда.
Для них Парнас недосягаем!
Чуть тронь – загиб или уклон!
Как смачно тех мы подпекаем,
Кто нашей милости лишен!
Вот я – поэт! Я – литератор!
Чудесно мастерство мое!
А он, мол, только агитатор,
Он стенгазетчик – вот и все.
В нас много стареньких заскоков,
Не отучились мы от них!
И часто судим однобоко
И о себе и о других.
 
 
*
 
 
А критик? Часто смотрит мимо,
Не видя выше сапога.
Вчера хвалил, как подхалим, он,
Сегодня, смотришь, обругал.
Не огляделся, влез в трясину…
Дешевый развалился мост.
Глядит, мычит, ломает спину
И влево-вправо крутит хвост.
Глядит. И что же? Ум за разум
Зашел – напишет невпопад.
Не разберет и трезвый сразу,
А сам доволен он и рад.
О критик, грызопер мой бедный!
Его, читатель, пожалей!
Вместить не может в лоб свой медный
Ни принципов он, ни идей!
Как баба над кутьей, гадает.
Над кем? Над чем? Поди узнай!
Кого куда, он сам не знает,
Загнать – в болото или в рай.
Мы мастера, мы инженеры
Сложнейших человечьих душ.
Какой же мерим души мерой?
И почему в писаньях глушь?
Посмотришь, вон бредет фигура.
Черняв он или белобрыс, —
Пойми, какая в нем натура!
В снах о почете он закис!
Ничем не славен он в народе,
Не дал стране он ничего,
И только кур на огороде
Пугает важный вид его.
 
 
*
 
 
Мы инженеры… Что ж не можем
Своих мы перестроить душ?
Лишь вгоним гвоздь иль клин подложим,
А музыка играй нам туш!
Играй мне славу! Я ведь имя!
Пишу я в области любой!
А ты подумал ли, как примет
Твои труды хозяин твой?
Хозяин тот, что сеет зерна,
Что косит, жнет, дает нам хлеб,
Что варит сталь в могучих горнах,
Что расковал тюремный склеп!
О показные вы поэты,
Прозаики и гусляры!
Вас позовет парод к ответу!
Жбан носит воду до поры.
Не спят дороги, жизнь не дремлет,
Шумит над речкой осокорь.
Поет нам солнце – кто мы, где мы?
Блестит, весь в звездах, кругозор.
Идут великих дней потоки,
А мы ни с места – тишь и глушь!
Мы инженеры недр глубоких
Сложнейших человечьих душ!
Идут по свету гулы-шумы,
И те, что сон прогнать могли,
Идут, слагая песни-думы,
Красу и радость всей земли.
Земля под нашим небом новым
Поет про вешний свой расцвет,
Жизнь нам из шелка ткет основу
Счастливой доли и побед.
 

‹1937›

 
Снег белеет на вершинах,
Льды на скалах засверкали,
Но цветут цветы в долинах,
Вся в цветах ты, генацвале.
Было любо мне в Цхалтубо,
Воды теплые ласкали.
Как любил я, как голубил
Тебя в думках, генацвале.
Ты улыбками лечила,
Твои взоры чаровали.
Молодые сны будила
Ты, грузинка-генацвале.
Ой, уеду я далеко,
Сердце дрогнет от печали.
Будет грустно, одиноко
Без тебя мне, генацвале.
Будет сниться край прекрасный,
Грузии чудесной дали.
Ты звездой далекой, ясной
Будешь сниться, генацвале.
Элико, очарованье!
Звезды грустно нам мерцали.
«Сулико» мне на прощанье
Спой, грузинка-генацвале.
 

‹Январь, 1938›

 
Вдоволь сыты мы панскою лаской,
Горьких слез напились мы немало.
Что казалось вчера еще сказкой —
Явью, солнцем согретою, стало!
Расплывались по небу туманы,
Гнали ветры засохшие листья,
Соловей, что поет за курганом,
Никогда не певал голосистей.
Шум носился над рожью незрелой,
В городах, в деревнях отзывался,
Беловежская пуща шумела,
Темный лес августовский качался.
Перекличку свою начинали Днепр и
Неман по-дружески с Бугом.
И до Волги родной долетали
Всплески Немана, дальнего друга.
Перед нами за панской заставой,
За столбами с орлами – свободно
Новый день расцветал величавый,
Колыбель доли-воли народной.
Сердце чуяло, слышали уши
Стороны этой звонкое эхо.
Только враг этой вести не слушал,
Упивался недобрым он смехом.
Все мы ждали душой терпеливой,
Как с войны мать ждет сына родного,
Той минуты чудесной, счастливой,
Вести этой великой и новой.
И пришла к нам победа большая
Богатырской стопою с востока,
Кандалы и тюрьму разбивая,
Путь народу открыла широко.
Вдоволь сыты мы панскою лаской,
Горьких слез напились мы немало.
Что казалось вчера еще сказкой —
Явью, солнцем согретою, стало!
 

‹Сентябрь, 1939›

 
С новой думой, с песней новой
Выйдешь ты на пашню,
Брат мой, труженик суровый,
Панский раб вчерашний.
По весне зерном отборным
Ты засеешь ниву.
Не свернешь с дороги торной,
Брат мой терпеливый.
Полон новой, гордой силы,
К свету, к счастью выйдешь,
Что вчера во сне не снилось —
Наяву увидишь.
По-хозяйски деловитый,
Будешь сам дивиться,
Как в дому твоем зажиток
Прочно поселится.
Распростишься с думой старой,
Безнадежно грустной,
Будет нынче и в амбарах
И в хлевах – не пусто.
Не ударит пан вельможный,
Как бывало, палкой,
Если вдруг, неосторожный,
Шапки не ломал ты.
Позабудешь ты навеки
Горе, гнет бесстыдный.
Будешь зваться человеком,
А не панским быдлом.
И в своей родной крайне,
Брат мой терпеливый,
Заживешь и ты отныне
Радостно, счастливо.
 

‹1939›

 
Партизаны, партизаны,
Белорусские сыны!
Бейте ворогов поганых,
Режьте свору окаянных,
Свору черных псов войны.
На руинах, на погосте,
На кровавых их следах
Пусть скликает ворон в гости
Воронов считать их кости,
Править тризну на костях.
Пусть у Гитлера-урода
Сердце вороны клюют,
Пусть узнает месть народа
Вурдалакова порода.
Партизан, будь в мести лют!
Враг народу нес мученья,
Резал женщин и детей,
Встал кошмаром-привиденьем
И закрыл кровавой тенью
День наш ясный, лиходей.
 

*

 
Партизаны, партизаны,
Белорусские сыны!
Бейте ворогов поганых,
Режьте свору окаянных,
Свору черных псов войны.
Вас зову я на победу,
Пусть вам светят счастьем дни!
Сбейте спесь у людоедов, —
Ваших пуль в лесу отведав,
Потеряют спесь они.
Слышу плач детей в неволе,
Стоны дедов и отцов.
Опаленный колос в поле
На ветру шумит: «Доколе
Мне глядеть на этих псов!»
За сестер, за братьев милых,
За сожженный хлеб и кров
Встаньте вы могучей силой,
В пущах ройте им могилы, —
Смерть за смерть и кровь за кровь!
 

*

 
Партизаны, партизаны,
Белорусские сыны!
Бейте ворогов поганых,
Режьте свору окаянных,
Свору черных псов войны.
Вам опора и подмога
Белорусский наш народ.
Не страшит пусть вас тревога —
Партизанская дорога
Вас к победе приведет…
Мы от нечисти очистим
Землю, воды, небеса.
Не увидеть псам-фашистам,
Как цветут под небом чистым
Наши нивы и леса.
Партизаны, партизаны,
Белорусские сыны!
Бейте ворогов поганых,
Режьте свору окаянных,
Свору черных псов войны.
 

‹1941›

 
Лютует Гитлер оголтелый —
Тесны Германии границы.
Чтоб выйти за ее пределы,
Он кровью мир залить грозится.
Откормлен человечьим мясом
Палач; им попрана свобода,
Грозит он миру смертным часом,
Пьет кровь свободного народа.
На Беларусь мою родную
Он жадным ринулся шакалом,
На ту страну, что, торжествуя,
Свободным счастьем расцветала.
Он режет, вешает невинных,
Он топчет нивы наши, долы,
Кровавым пламенем, скотина,
Сжигает города и села.
Он вытоптал цветы и травы,
Затмил пожаром наши зори,
Ох, отомстит же местью правой
Народ ему за это горе!
Недолго нам терпеть страданья.
Разбойничает он, сжигает,
Но всенародное восстанье
Ему час смерти приближает.
Настал день мести и расплаты,
И поднялися партизаны
Крушить фашистский сброд проклятый,
Давить захватчиков поганых.
И Красной Армии в подмогу
Народ наш, сердцем вняв приказу,
Встал – к счастью проложить дорогу
И сжечь фашистскую заразу…
Пускай увидит враг заклятый
День роковой, жестоко мстящий
За наши выжженные хаты,
За детский труп, в крови лежащий!
Очистим наши лес и поле
От Гитлера орды кровавой
И заживем на вольной воле
В домах, отстроенных на славу.
Преодолев годину злую,
Отстроим все, залечим раны,
Чтоб Белоруссию родную
Свет снова залил несказанный.
Земля покроется дворцами,
Все выйдут в праздничной одежде,
И знамя, пламенное знамя
Над нами расцветет, как прежде.
 

‹1942›

ПОЭМЫ

Из времен крепостного права

1

 
Кончена работа,
Солнышко зашло,
И осенний вечер
Прилетел в село.
В тихих избах тени
Черные легли.
Наступило время
Зажигать огни.
Вынимай лучину,
Хату освети,
И начнем, ребята,
Разговор вести.
Я готов поведать,
Рассказать готов
О тяжелой доле
Крепостных годов.
Только – слушать молча,
Не перебивать.
Стихли… Но с чего же
Мне рассказ начать?
 

2

 
Удалая думка,
Ты меня неси
По родной сторонке,
По Белой Руси.
Уноси в былое,
Расскажи, как тут
Тягостно и горько
Жил наш бедный люд;
Как входило горе
В тихие дворы,
Как паны справляли
Шумные пиры.
Смерть стучалась в двери,
И не к одному,
Жалобы людские
Были ни к чему…
Пронеслось, минуло
Время-лиходей,
Но навек осталось
В памяти людей.
 

3

 
Средь холмов песчаных
И густых лесов
Выросла деревня —
Больше ста дворов.
И в деревне этой,
Да из года в год,
Должен был работать
Каждый на господ.
Пан деревней правит, —
Грозен панский кнут.
Изошел слезами
Беззащитный люд.
Если ты ошибся,
Розгами секут;
Если провинился,
В рекруты сдают.
Батька пашет ниву,
Сын в солдаты взят,
А у пана вечно
Пьянство и разврат.
 

4

 
В той деревне дальней,
На беду, на грех,
Выросла девчина,
Да красивей всех.
Выросла Алена,
Девушка-душа.
Ну и полюбила
Крепко Тамаша.
И Тамаш – не против,
И Тамаш был рад,
Ведь его Алена —
Настоящий клад.
Так они любились —
Двое молодых,
Только, видно, счастье
Было не для них.
Лес шумел и плакал,
Предвещал беду.
Ох, не зря Алену
Пан имел в виду!
 

5

 
Раз, принарядившись,
Будто на кирмаш,
Со своей Аленой
К пану шел Тамаш.
В дом вошли и в ноги
Повалились враз:
«Разреши венчаться,
Осчастливь ты нас!»
Пан сказал: «Венчайтесь, —
Вам давно пора…
Но когда же свадьба?»
«Свадьба – на Петра».
Весело с невестой
Шел Тамаш домой, —
Пан такой хороший,
Добрый пан такой!
Шли они, не чуя
Ни тоски, ни бед.
А за ними мчалось
Злое лихо вслед.
 

6

 
Шум, и гам, и крики
Средь высоких зал:
Пан собрал магнатов,
Пан устроил бал.
Дорогие яства
На столе горой,
Дорогие вина
Потекли рекой.
Спьяну забавляться
Стали господа
Так, что даже жены
Скрылись от стыда.
Это лишь и нужно!
Все кругом пьяны.
«Девок! Дайте девок!» —
Требуют паны.
И хозяин хочет
Угодить гостям.
Погулять с девчиной
Он не прочь и сам…
 

7

 
Стали молодые
Мужем и женой,
Ехали из церкви,
Ехали домой.
Он глядел в глаза ей,
О любви шептал,
У нее румянец
На лице играл.
Но, как видно, счастья
Нет для молодых.
Скверные приметы
Поджидали их:
Пересек дорогу
Заяц раз и два,
Ворон закружился,
Гукнула сова.
И друг к другу в страхе
Молодые льнут.
Если бы не знать им
Тягостных минут!
 

8

 
Над деревней звезды
Ясные встают.
Ближе, ближе, ближе
Бубенцы поют.
Едут поезжане —
Пыль из-под колес…
Сходят молодые
На белый помост.
Вышли молодые
Под руку вдвоем.
Устлана дорога
В хату полотном.
Стали возле входа
И отец и мать,
Чтобы хлебом-солью
Молодых встречать.
Музыка играет —
Аж трясется пол.
И садятся гости
За широкий стол.
 

9

 
Села молодая,
Рядом молодой.
По бокам родные
Тесной чередой.
Пьют, едят, гуторят —
Никаких забот.
Заиграла скрипка,
Танцевать зовет.
Весела невеста,
Радостен жених,
И глаза, как солнце,
Светятся у них.
Вдруг – беда!.. Ватага
Панских гайдуков
Ворвалася в хату,
Словно сто волков.
«Где, – кричат, – Алена?
Выходи вперед!
На свою пирушку
Пан ее зовет!»
 

10

 
Гости онемели,
Речь оборвалась,
Ой, не миновала
Черная напасть!
Знали, что с молодкой
Делать будет пан.
Знали – он распутный,
Знали – он тиран.
Побледнел и страшно
Задрожал Тамаш.
Что ж это такое?
Неужель шабаш?
Для того ль Алену
В жены взял теперь,
Чтоб над ней глумился
Сластолюбец-зверь?
Как стерпеть напасти,
Как снести позор?
И Тамаш несчастный
Выхватил топор.
 

11

 
«Эй вы, слуги пана, —
Закричал Тамаш, —
Подлые людишки,
Как хозяин ваш!
Понапрасну, шельмы,
Вы явились к нам:
Я не дам Алены,
На позор не дам!
Пусть сгнию в остроге
Иль в яру на дне,
Не видать Алены
Ни ему, ни мне!»
И в одно мгновенье,
Глазом лишь моргнуть,
Сталь вошла с размаху
В молодую грудь.
Рухнула Алена,
Сгибла красота,
И лежит Алена,
Кровью залита.
 

12

 
Так окончен праздник
Молодой четы,
Тихое кладбище,
Серые кресты.
Над могилой ранней
С тех глухих времен
Поднялася липа,
С нею рядом – клен.
В зиму клен и липу
Застилает снег;
И мороз находит
Там себе ночлег.
Летом клен и липа
Зеленью шумят,
Солнышку и ветру
Что-то говорят.
Люди к ним приходят
Раннею весной.
Люди их прозвали
Мужем и женой.
 

13

 
Много лет промчалось,
Много лет прошло,
Многое травою
Дикой заросло.
Но преданья жили,
Шли из года в год,
О неправде черной,
Что терпел народ.
Шли от дедов к внукам,
От отцов – к сынам,
И от них в наследство
Достаются нам.
И вот этот случай,
Случай страшных лет,
Рассказал мне как-то
Седовласый дед.
Вы узнать хотите —
Что же с Тамашом,
Как он жил на свете
И к чему пришел?
 

14

 
В кандалы беднягу
Заковали враз.
В рудниках сибирских
Каторжник угас.
Не увидел больше
Родины своей.
Умер возле тачки
Он под звон цепей.
Ну, а пану что же?
Как и всякий пан,
Властвовал в округе,
Был и сыт и пьян.
Когда ж отменили
Крепостной закон,
Видимо, от злости
Удавился он.
Опустели залы,
Только, говорят,
Призраки в них бродят,
Словно мстить хотят.
 

‹1906›

 
Колядная ночка весь мир покрывает,
Над белой от снега землею бредет;
Метелица в поле гудит, завывает,
И ветер спокойно заснуть не дает.
Он воет в трубе и затихнуть не хочет, —
Звучит его песня могильной тоской;
То стонет, то плачет, то дико хохочет,
Как будто смеется над долей людской.
Дорожки и стежки метель заметает,
Невесть где болото, где пашня, где лог;
И где-то с метелицей в лад завывает,
Бредет за поживою из лесу волк.
И синее небо от звезд не светлеет,
И месяц исчез за метельною мглой,
Нахмурилась ночь, и мороз не слабеет,
Снег сыплет и сыплет, как белой золой.
Прохожему горе такою порою,
С дороги собьется, тропы не найдет,
Легко ему здесь поплатиться душою —
Метелью засыплет, зверье разорвет.
Но кто это ночью, метельной такою,
Лишился покоя и полем идет,
Идет, опираясь на палку рукою,
И сзади и спереди ношу несет?
Но кто это, хату покинув, шагает
В такое ненастье ночною порой?
Как жутко на сердце, душа замирает:
Крестьянка с младенцем плетется домой.
История старая: бедная Ганна
На хлеб заработать в поместье пошла,
Нуждою и горем гонимая рано
От хаты своей, от родного угла.
Семнадцатый год шел Ганнусе пригожей,
Ей только б теперь припеваючи жить,
Гулять, и работать, и даже, быть может,
Кого-то любить, чтоб вовек не забыть.
На зависть подругам своим, на досаду,
Красавицей девушка эта слыла,
Но вот красота отняла и отраду
И радость навек у нее отняла.
О молодость, молодость! Сколько с собою
Ты горьких ошибок приносишь подчас.
Ты сердце волнуешь, играешь душою,
Ты путаешь мысли и чувства у нас.
И я побеждал то, что жить мне мешало,
Я тоже надеялся, тоже мечтал, —
Ты ж, молодость, злою мне мачехой стала…
Да что говорить! Я тебя и не знал!
Смотрела Ганнуся на свет этот божий
И верила людям неверным она;
Была эта девушка очень похожа
На тех, что в деревне встречались и нам.
Слуг разных в поместье немало найдется —
И добрых и честных, но встретишь и злых.
Тимох лучше всех, и за ним не ведется
Поступков, которые есть у иных.
Пригожая девушка, парень пригожий —
Два любящих сердца людей молодых,
Забудут они даже свет этот божий,
Как кровь молодая взыграет у них.
Кто в юные годы любви не изведал,
Хотя бы на миг ее не повстречал?
Кто милой о чувстве своем не поведал
И ей в тишине обо всем не сказал?
И ровня и пара Ганнуся с Тимохом.
Беднячка она, да и он не богат.
Любили друг друга, жениться б не плохо, —
Но счастье прошло мимо рук, словно клад.
И парня-беднягу угнали далеко,
Забрили в солдаты – его ты не жди!
И Ганна осталась совсем одинокой,
А доля ее – хоть на свет не гляди.
Сегодня, в такую-то стужу, плетется
С несчастьем своим и с отрадой своей,
Хоть воет метель и хоть дико смеется,
Как люди чужие, хохочет над ней.
Идет и идет. Снег все падает с неба,
И плачет ребенок. Ночь, жутко… беда.
В котомке краюха промерзшего хлеба,
Фунт сала, что дали за труд: коляда.
Идет по сугробам, по снежной дороге, —
Как путь этот трудный ее истомил, —
А ветер холодный и руки и ноги
Давно заморозил и заледенил.
 

*

 
Лежит среди поля широкого
В постели пуховой из снега, —
С ребенком усни, одинокая,
Не встретить вам лучше ночлега.
Не бойтесь, от ветра и холода
Метелица снегом укроет,
Затянет вам песню протяжную,
И волк с нею вместе завоет.
Но посвисты вихрей могильные
И жалоба волчья над бором
Пускай не пугают вас, бедные,
Печальным своим приговором.
И небо такое ненастное
Пускай не страшит темнотою,
И ваша судьба горемычная
Пускай вам не кажется злою.
Иль хаты встречали вас ласковей,
Чем это вот снежное поле?
Скажи мне, жена ты безмужняя,
Была ли светлей твоя доля?
Жила ль с тобой молодость ясная,
Что песни веселые пела,
Могли ли жалеть люди добрые?
Что люди? Какое им дело?
Подумай, моя горемычная,
Я в песню сложу твои думы,
С тобою споем мы протяжную,
Споем под метельные шумы.
 

*

 
Всю жизнь обездоленный стонет,
Дней лучших ему не видать,
Царь-голод несчастного гонит
Кровавого хлеба искать.
И хату спешит он оставить, —
Да вряд ли имел он ее, —
От бедности хочет избавить
Свое горевое житье.
И вот уж бедняк богачами
Затравлен, кругом обойден,
Он днями идет и ночами,
С дороги сбивается он.
Он в сети легко попадает,
Что недруг расставил тайком.
Богатый беднягу лишает
Всей силы, как есть, целиком.
Заплатит жестокой обидой
За кровь, за мозоли, за труд,
Медяк ему даст он для вида:
Работал, мол, ты не за кнут.
Всю силу возьмет понемногу,
Признает негодным к труду,
Погонит тернистой дорогой
На горе ему, на беду.
Утратит бедняк несчастливый
Здоровья и силы расцвет,
Пойдет через бор, через нивы
С бедняцкой котомкою в свет.
 

*

 
Ты, видно, уж дремлешь, девчина!
Не спи, мы еще пропоем!
Эй, что там, калина-малина!..
Нам петь будет легче вдвоем.
Ты песнею будешь довольна,
В ней горькое горе твое,
Ну, слушай, хоть сердцу и больно,
С твоей моя доля поет!
 

*

 
Ты помнишь, Ганнуся, как матушка в лапти
Впервые тебя обрядила,
Как ты подрастала и жесткую, грубую
Рубашку на теле носила?
Ты, в поле трудясь, голодала и плакала,
Ты вдоволь не видела хлеба,
На пастьбу гоняла ты стадо крестьянское,
Не видела милости неба.
Томил тебя зной, ты, одетая в рубище,
Слезой обливалась кровавой.
А осень студила ненастьем безжалостно,
Ты зябла в одежде дырявой.
И шла ли ты в поле широкое, вольное,
И шла ли обратно ты с ноля,
Никто не встречал тебя лаской приветливой —
Ни свой, ни чужой и не доля.
Ты выросла, стала пригожею девушкой,
Но жизнь тебе горькую дали,
Семья твоя бедной была, обездоленной, —
И в люди тебя отослали.
Послали на хлеб тебя черствый и горестный,
Бездомной по людям ходила,
Не зная заботы и ласки родительской,
Навек ты себя погубила.
Все смотрят теперь на тебя, на заблудшую,
И все над тобою смеются,
И кровью все сердце твое обливается,
И слезы из глаз твоих льются.
Еда не мила тебе вовсе хозяйская,
Кусок, этот считанный каждый,
А в зыбке от крика дитя надрывается,
Наследник твой плачет сермяжный.
Ни мать, ни отца этим ты не утешила,
С ребенком ты лишняя в хате,
С работы тебя рассчитали, уволили
И отняли хлеб у дитяти.
Что ждет тебя нынче, жена ты безмужняя?
На свет ты сквозь слезы лишь глянешь.
Ты больше венка не наденешь девичьего,
На место невесты не сядешь.
Теперь навсегда твоя молодость сломлена,
Она темной ночи тоскливей, —
На этой дороге, в такую метелицу,
Пожалуй, ты будешь счастливей.
Метель, как ребенка, пушистою белою
Пеленкой тебя спеленала,
Внизу постелила и сверху закутала, —
Ты лучших ночлегов не знала.
 

Курган

 
Не знала, не правда ль? Как сладко сегодня ты
С ребенком уснула, не дышишь.
Спи! Песни, пропетой тебе, моя бедная,
Ты больше теперь не услышишь.
Усни ты, пока еще солнышко красное
Не вышло гулять над землею.
А может, заснешь навсегда, горемычная,
Чтоб век не бороться с судьбою.
 

*

 
Вечно не может мучить метелица,
Вечно не может ночь нависать,
Зимнее небо солнцем засветится,
Ветер немеет, туч не видать.
Искрится белое поле холодное,
Бор говорливый тихо стоит.
Дикая песня волчья голодная
Больше над полем уже не гудит.
Радостно всходит утро пригожее,
Светит над белой от снега землей,
Тихо сияют дали погожие,
Будто и не было бури ночной.
Гомон и скрип из деревни доносятся,
Солнышко всех разбудило и тут,
Дым, поднимаясь над крышами, клонится, —
Знак, что под ними люди живут.
Люди проснулись, из хат выбираются,
День коляды они встретить хотят.
Пар изо рта на мороз вырывается,
В инее брови, щеки горят.
Заняты бабы работою важною —
Все сковородники в дело идут;
Ждут и заботы и хлопоты каждую —
Праздник сегодня – блины пекут.
Ганнина мать встала ранью рассветною,
Мужа и дочку ждет на блинки,
Дров принесла она в хату бедную,
Печь затопила – ставит горшки.
В сотый уж раз она, может, с тревогою
В окна смотрела из хаты на двор:
Уж не беда ли случилась дорогою —
Что-то не едет с Ганной Егор.
Утром вчера он в дорогу отправился,
Думал вернуться к ночи домой,
С тощей лошадкой, наверно, намаялся
В поле такой непогожей порой.
Что за причина, что так задержался?
Трудно понять ей, как ни тужи:
Может, в сугробах где заплутался,
Может, заехал к родне в Рубежи.
Скрипнули сани… В окна морозные
Старая смотрит с тревогой на двор,
Смотрит, глаза напрягая слезные,
Видит – в ворота въезжает Егор.
«Где же, где Ганна?» – мать убивается.
«Разве и дома ее еще нет?»
И у обоих сердце сжимается,
И помутился в глазах белый свет.
Ганна в то время другою дорогою
Шла, когда ехал за нею отец.
«Думал, что дома, – сказал он с тревогою. —
«Нет ее. Где ж она, где наконец?»
Ищут напрасно в селе, у околицы,
В церковь идут, чтоб на свечку подать.
Стонет старик, а старуха все молится, —
Ганны не видно, нигде не слыхать.
С тех самых пор, как беда приключилася,
Стало поверье в народе ходить:
Если столбушкой метель закружилася,
Небо бедой начинает грозить,
Поздней порой у леска недалекого
Призрак увидишь – охватит страх,
Выбраться хочет из снега глубокого,
Ищет дорогу с ношей в руках.
Кто ни идет, кто ни едет – пугается,
Встретить такое путник не рад,
Полураздетый призрак шатается,
Косы растрепаны, очи горят.
Вырвана грудь до костей, и ужасная
Рана зияет, страх наводя.
Кровь из нее льется красная-красная,
Руки к груди прижимают дитя.
Жалобно стонет, песню печальную,
Страшную песню слезно поет, —
Слышат такую песню прощальную
В час, когда смерть к изголовью придет.
Песню о тех, что с миром разлучены,
И о потерянном в жизни пути,
Песню о матери бедной, замученной —
Молит ее обогреть, подвезти.
Крестятся люди, каждый пугается.
Страшное место обходит скорей,
Снова виденье в лес удаляется
С песней, с котомкой, с ношей своей.
В памяти это преданье далекое
В селах и ныне еще берегут:
В чаще сосновой яму глубокую
«Ганниным яром» люди зовут.
 

ЭПИЛОГ

 
Скажет мне добрый читатель с досадою:
«Снова ты грустную песню поешь.
Ею ты сердце нам не порадуешь, —
Может, иную нам в дар принесешь?
Чтоб вместо снега над нашею нивою
Видели мы ликованье весны,
Видели Ганну живую, счастливую,
Чтобы ей снились веселые сны».
Знаю, друзья, вы неласково встретили
Полную горечи песню мою,
Вашу недолю беру я в свидетели,
Ею я мысль подтверждаю свою.
Дайте мне лето, где б землю печальную
Буря не била, не гнула людей,
Дайте мне хату, хотя бы случайную,
С вечно живущей радостью в ней.
Ночь опустилась тенями могильными,
Гибнет и старый и малый, – смотри —
Слабые гибнут, обижены сильными,
Стонут, горюют с зари до зари.
Цепи да казни, злоба звериная, —
Кто только в жизни их не терпел, —
А человека, считая скотиною,
И пожалеть никто не хотел.
К вечным страданьям горем приученный
Бедный не видит невзгоды своей,
Если ж порою и плачет, измученный, —
Ты хоть, читатель, его пожалей.
 

‹1906›