Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Янка Купала

1

 
Марьино болото,
Что весь век дремало,
Сколько же богатства
Ты в себе собрало?
Марьино болото,
Вековая сила!
То не ты ль коммуну
И совхоз растило?
Не в твоих ли топях,
Что людьми разрыты,
Зашумели травы,
Колосится жито?
 

*

 
Шла по белу свету,
Шла молва людская,
Как росла коммуна,
Топи побеждая.
Люди о коммуне
Многое узнали…
Рядом с ней совхозы
Создаваться стали.
(Всем земли хватало —
Жирной, плодоносной.)
Первый появился
Под названьем «Сосны».
А второй – «Загалье» —
Вырос за рекою,
Чтобы рассчитаться
С топью вековою.
Взял себе гектаров
Сорок тысяч смело.
Это вам не шутки,
Не простое дело.
Впрочем, не хочу я
Восхвалять «Загалье» —
Пусть его уж лучше
Критики похвалят.
А свое я после
Выскажу сужденье, —
Там еще болотом
Пахнет, без сомненья.
 

*

 
Сосны мои, сосны,
Сколько лет росли вы?
Видели немало
В век свой несчастливый.
Плеть царя и пана
Видели вы, сосны;
В зимние метели,
В солнечные весны.
Видели голодных,
Голых и забитых,
Видели убогих,
Видели убитых.
 

*

 
«Сосны» мои, «Сосны»,
Вы набрались силы,
Хоть расти в болоте
Нелегко вам было.
Выросли вы буйно
Всего за три года,
Поднялись высоко,
Зашумели гордо.
Днем вам солнце светит
Жаркими лучами,
К вам выходит месяц
Темными ночами.
 

*

 
«Сосны» мои, «Сосны»,
Вы богаты стали,
Шире, чем в коммуне,
Ваши магистрали.
Глубже и длиннее
Ровные каналы…
Силы положили
Люди здесь немало.
Не тебя ль с опаской,
Поле торфяное,
Обходить старались
Летом и весною?
А сегодня глянешь —
По твоей равнине
Ходят люди, пашут,
Едут на машине.
 

2

 
Все, что видел, все, что слышал,
Описать хочу я,
Как писали раньше в сказках,
Свой рассказ начну я.
Об ударных о бригадах
Вспомнить добрым сказом,
О рабочих, трактористах —
Можно другим разом.
Я начну, как в старой сказке,
Потому, признаться,
Что иначе не выходит, —
Слушайте же, братцы.
За горами, за долами,
Средь болот пустынных,
Вырастала, расцветала
Новая краина.
Где стояли над трясиной
Тростники да лозы,
Появились, зашумели
Нивы, сенокосы.
Поле ровное такое,
Словно стол огромный,
А на нем хлеба бушуют
Силой неуемной.
Тракторы снуют по полю,
Пашут, боронуют.
Трактористы распевают
Про страну родную.
Две дороги на совхозном
Сходятся вокзале.
Перекличку паровозов
Слышат и в «Загалье».
То везут сюда, привозят
На железных шинах
Удобренье для посевов,
Новые машины.
То составы поездные
Сеном нагружают,
То пеньку или картофель
В город отправляют.
Ой, всего в совхозе много —
Хлеб, машины, стадо…
Сосчитать его богатства —
Целый месяц надо.
И стоишь ты, удивленный:
Что с болотом стало!
Целый город на болоте,
И притом немалый.
Да, совхозу, безусловно,
Есть чем похвалиться:
Двухэтажные постройки,
Клуб – ну, как в столице!
Здесь леченья никакого
Не было вовеки,
А теперь свои больницы
И свои аптеки.
Навсегда теперь забыты
Знахари да бабки,
Наше время, наши люди
Дали им по шапке!
Широко наука наша
Распахнула двери:
Даже здесь, в совхозе дальнем,
Свой рабфак вечерний.
На рабфаке на вечернем —
Парни и девчата.
Будет племя молодое
Знаньями богато!..
 

За рекой Орессой

 
Электричество в совхозе —
Что твоя жар-птица!
И по радио рабочий
Слушает столицу.
Да, совхоз везде и всюду
Приложил старанья:
Есть и школа, есть и ясли,
Прачечная, баня…
Всюду труд горячий, дружный, —
Нет здесь плети панской.
Здесь везде народ советский,
Рабоче-крестьянский.
Есть, наверно, недостатки,
Как везде и всюду.
Впрочем, их я не приметил,
Говорить не буду.
Я кончаю. И одно лишь
Чувствую при этом:
Сколько там простора, жизни,
И тепла, и света!
 

ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ

 
И коммуна эта,
И этот совхоз
Перед целым светом
Встанут в полный рост.
И чтоб их успехи
Оценить самим,
И идти и ехать
Будут люди к ним.
И, любуясь новой
Силою полей,
Вспомнят добрым словом
Отважных людей.
О новом Полесье
Запоет певец,
И помчатся песни
Из конца в конец.
Воспоют в тех песнях
Труд и героизм,
Как в глухие дебри
Шел социализм,
Как под руководством
Партии побед —
Большевистской партии —
Вспыхнул новый свет.
И хоть жаждет ворог
Снова навредить,
Наше дело вечно,
Вечно будет жить!
 

‹Май, 1933›

Памяти Тараса Шевченко

1

 
Ходит весть по Украине
Пышно-величаво,
Ходит степью Поднепровья
Великая слава.
А ту долю, что когда-то
Тарас напророчил, —
Эту долю видят люди,
Узнали воочью.
А та воля, что когда-то
Тарасу приснилась,
Степной ширью разгулялась,
С солнцем породнилась.
А то счастье, что когда-то
Тарасу мерцало,
Всем теперь народам вольным
В Кремле засияло.
Добрым словом поминает
Великого сына
Украина молодая,
Краса Украина.
 

2

 
Как родился – не светили
Звезды на просторе,
Зубы скалила неволя,
Хохотало горе.
Песен радостных, веселых
Над его колыской
Не певали молодухи
Ни вдали, ни близко.
А как вырос, как поднялся,
Встал на свои ноги —
Преградили путь-дорогу
Панские пороги.
Надо гнуться перед паном
Да вздыхать несмело,
И порой терзали плети
Молодое тело.
Энгельгардты, энгельгардты!
Не бывать вам боле,
Отплатила Украина
За свою недолю.
 

3

 
Было в то глухое время
Темно, как в могиле,
Люди гибли, словно мухи,
Словно тень бродили.
Ни просвета, ни улыбки,
Ни искры единой, —
Ночь покрыла Украину,
Одну ль Украину?
И гремели и звенели
Цепи ежечасно:
Панство людом торговало,
Как скотом безгласным.
Продавало н меняло,
На карту швыряло;
Слезам-горю конца-краю
Беднота не знала.
Этой каторги да муки
Пером не опишешь…
Все минуло. Только в песне
О былом услышишь.
 

4

 
Народился на свет белый
И Тарас в оковах.
Счастлив, братцы, кто не ведал
Доли той суровой!
Мне вот тоже довелося
Знаться с миром старым.
Право, сжег бы эти годы,
Кабы мог, пожаром.
Прошли годы, Тарас вырос —
Тополь в чистом поле.
Выкупили молодого
Друзья из неволи.
Как брал выкуп пан вельможный
Проклятой рукою,
Кровь сверкала на дукатах
Мукою людскою.
Кровь родни закрепощенной,
Крепостного сына,
Кровь сверкала на дукатах —
Кровь всей Украины.
 

5

 
По дороге белорусской
В дальнюю столицу
За, господскою каретой
Паренек тащится.
Это наш Тарас бессчастный,
Служка «ясне пана»;
Пан – богач, а он, бедняга,
В одежонке рваной.
Белорусские березки,
У дороги стоя,
Украинцу-мальчугану
Кивали листвою.
Бор шумел над головою,
Журчали потоки, —
Молодому было любо
Видеть свет широкий.
Видел крытые соломой
Нищие избенки,
Людей видел подневольных,
Как в родной сторонке.
 

6

 
Как же в сердце белоруса
Музыкой чудесной
Отозвалась, зазвучала
Тарасова песня?
Как же ветер Украины
С думкою крылатой
Долетал до Беларуси
И шумел над хатой?
Рядом доля белоруса
С украинца долей
Шли дорогою тернистой,
Терзались неволей.
Рядом, с детства до кончины,
Гнулись без ответа
Под ярмом и ожидали
Ясного рассвета.
Как жилося, как велося,
Как слабели силы, —
Эту повесть сохранили
Курганы-могилы.
 

7

 
Полюбил Тарас девчину,
Полюбил нежданно
И до самой своей смерти
Не забыл Оксаны.
Вместе скот чужой гоняли
Пастись на полянку,
Вместе бегали босые
К речке спозаранку.
И о чем они, бедняжки,
Думали-гадали,
Знают только Днепр могучий
Да степные дали!
Было сердце у Тараса,
Что любить умело,
А глаза умели плакать
По милой век целый.
Только пан увез Тараса
С собой на чужбину,
И пошла в чужие люди
Бедная девчина…
 

8

 
Кто, скажите, мог подумать,
Что в такой неволе
У Тараса клад хранится,
Безвестный дотоле?
Ни цари, ни их вельможи,
Ни паны, ни каты
Не могли вовек похитить
Этот клад богатый.
А была его богатством,
Кладом небывалым,
Была песня, что из сердца
На свет вылетала.
Не тонула песня в море,
В огне не горела,
Заковать не мог ту песню
Сатрап озверелый…
Рисовал он и картины,
Но в неволе дикой
Счастье срисовать о натуры
Не мог, горемыка.
 

9

 
И не спится и не снится
Тарасу на свете:
Где ни глянь – неволя всюду,
Плачут мать и дети.
Украина под панами,
Под царской пятою
Стоном стонет, погибает,
Не зная покоя.
«Вешать катов, класть на плаху
Головы царевы!» —
Зашумело по Украйне
Тарасово слово.
Все то горе, все те муки,
Что его терзали,
Изливал он на бумаге,
Чтобы люди знали.
Звал искать иную долю,
Долю и свободу,
Искать солнца, искать счастья
Родному народу.
 

10

 
И пошли слова Тараса
Странствовать повсюду, —
Прямо в сердце западали
Крепостному люду.
Глаза люди проглядели,
Поджидая волю:
«Справедлива речь Тараса
О народной доле!»
А царя с кровавой свитой,
А панов кровавых
Обуял великий ужас
Перед этой славой…
Стали думать, как Тараса
Лучше покарать им —
То ли в поле на кургане,
То ль в отцовской хате?
И карали его карой, —
Чтоб немым томился,
Чтоб слагать такие песни
Навек разучился.
 

11

 
Ой, путь каторжный, нелегкий,
Вытоптанный горем
Да костьми людскими устлан,
Омыт слезным морем!
Тем путем вела Тараса
Его злая доля —
Через пущи, через чащи,
По дикому полю.
Глушь. Безмолвен, как пустыня,
Край тот сиротливый,
Только зверь подчас завоет
Жутко и тоскливо.
Вот куда загнал Тараса
Подлый царь-душитель!
Положил живым в могилу
Жестокий мучитель.
Тарасовы злые муки
Камень только знает,
Да залетный ветер слышит,
Как бедный рыдает.
 

12

 
Крепость Орская – острогом,
Да с царским указом,
Чтобы за перо, за кисти
Не брался ни разу.
Чтоб не брался, чтобы песен
Не слагал крамольных.
Вот какую терпел кару
Певец подневольный!
Сны приходят об отчизне
И в этой могиле.
Но писать хотя бы кровью —
И то запретили!
Песня просится из сердца,
Жаркой кровью рдея,
Но и кисти и бумагу
Взяли лиходеи.
Чахнет, сохнет отлученный
От родимой нивы,
Под казенной царской палкой
Тарас несчастливый.
 

13

 
Такой кары окаянной
Не снести другому!..
Шел Тарас из заточенья
К родимому дому.
Съела царская расправа
Тарасову силу, —
Меньше он глядел на небо,
А больше – в могилу.
Только песен, песен гулких
Не забыл, бедуя,
Не забыл он в песнях-думках
Украйну родную.
И писал бы думы-песни
Он кровью своею, —
Да всю кровь из жил горячих
Выпили злодеи.
Жадно кровь его из сердца
Пили кровопийцы.
Так пусть память о той муке
Навек сохранится!
 

14

 
И погиб Тарас. Не вынес
Жизни подневольной.
Загудели, зарыдали
Днепровские волны.
Шумно побежали волны
Прямо в сине море.
Расскажите, волны, миру
О великом горе!
И плакала Украина,
Плакала, тужила,
Когда сына дорогого,
Певца хоронила.
Холм насыпали высокий
Над Днепром ревучим,
Чтоб далеко Украину
Видно было с кручи.
Спит Тарас, уснул навеки
В той могиле тесной,
Да не спит, жива в народе,
Не спит его песня.
 

15

 
Эх, Тарас, кабы проснулся,
Встал ты из могилы
Да на Украину глянул,
Кобзарь ты наш милый!
Глянул бы, огни какие
В степях засверкали,
Новой песней повстречал бы
Днепровские дали.
Над твоей землей привольной
Солнце ярко светит,
Сбросили ярмо навеки
И отцы и дети.
Без царя живут, без пана
Свободные люди.
Всюду стройки, всюду радость —
Чудо здесь на чуде!
А о горе да печали
Нету и помину.
Эх, кобзарь, взглянул бы нынче
Ты на Украину.
 

ПАВЛИНКА

Комедия в двух действиях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Степан Криницкий, шляхтич-хуторянин, 45 лет.

Альжбета, его жена, 40 лет.

Павлинка, дочь Криницких, 19 лет.

Пранцысь Пусторевич, свояк Криницких, 50 лет.

Агата, его жена, 43 лет.

Яким Сорока, учитель, 25 лет.

Адольф Быковский, 24 лет.

Гости, музыканты.

Действие происходит до революции, в доме Криницких.

Просторная горница. Направо от публики – окна в сад, ближе к оркестру – стол, возле стола – лавки и табуретки, над столом – висячая недорогая лампа, на стене – иконы. Налево – дверь в сени, ближе к оркестру– сундук. Напротив – стена и дверь в боковушку (каморку), справа от боковушки, у стены, – кровать, застланная одеялом, в головах высоко взбитые подушки; налево, – в углу, – печь, на стене – ружье, старинные часы с гирями и несколько лубочных картинок. Время – осенний вечер перед покровом.

Павлинка одна. Стройная и довольно красивая девушка. Одета в недорогое, но чистенькое ситцевое платье, без платка, в волосах несколько гребней. Сидит на кровати и старательно шьет из фабричной материи кофточку. Когда подымается занавес, Павлинка поет.

Павлинка.

 
Ой, пойду я лугом, лугом,
Где мой милый пашет плугом;
Ой, пойду я лугом, лугом!
Пашет поле он волами,
А я плачу все слезами;
Пашет поле он волами.
 

(Перестав петь.) Э-э! Что-то не поется сегодня. Сердечко как-то дрожит, будто его кто неожиданно испугал. А может, это песня виновата. Ей-богу, никак себе не угожу. А ну-ка, начну, на счастье, другую. Какую бы? Ага!.. (Поет.)

 
Да чего ж ты, дуб зеленый,
Наклоняешься?
Да чего ж ты, мой миленький,
Сердцем маешься…
 

(Напевая, подходит к окну и посматривает, потом снова садится.) А все же как-то нехорошо на сердце. И чего ему, бедненькому, недостает? Пить-есть, слава богу, хватает; иногда папа дает деньги и на платья… Чего, ну чего, кажется, тут хотеть?… Ох, ох, до чего же тошнехонько! Просто хоть собирайся и прочь из дому пускайся! Уже вечереет: скоро нельзя будет шить, а сегодня обязательно надо кончить. Завтра покров… в Михалиш-ках ярмарка… Эх, эх! Если б хоть пришел тот, кого так хочется сегодня повидать. (Садится у окна и снова начинает петь, продолжая шить.)

 
Ой, летели гуси да над Беларусью,
Сели они, пали на седом Дунае!
Сели они, пали, воду замутили
Да нас, молоденьких, навек разлучили.
Пусть бы эти гуси ни за что пропали,
Как с тобой любились – теперь перестали.
 

(Посмотрев в окно.) Ну, уже без огня совсем нельзя шить! Надо зажечь лампу. Темнеет и темнеет, приближается ночь, а его нет как нет! А ведь обещал, негодный, прийти наверняка. (Ищет спички и зажигает лампу.) И что папа против него имеет? С тех пор как узнал, что он ласково на меня поглядывает, словно черная кошка пробежала между ними. Он-то ничего, но папа – живьем бы его съел. Ну, папа – свое, Яким – свое, а я – свое. Посмотрим, чей верх будет: папин, мой или его? (Подумав.) Сказал – придет сегодня, хоть бы там земля горела. «Надо, говорит, принять то или иное решение. Мы, говорит, не дети – у нас свой ум, и мы сами можем собою распоряжаться. Только ты, говорит, Павлинка, должна твердо стоять на этом, иначе, говорит, пропадем, как рыжие мыши». (Вскочив.) Ай! Кто-то идет. Он, он, наверно он!

Павлинка, Яким.

Яким. Вот ия – тут как тут. Добрый вечер ясно-прекрасной панне Павлинке. Что, золотце мое ненаглядное, немножко заждалась меня, негодника? (Глянув по сторонам.) А разве никого нет? (Говоря, приближается к Павлинке, здоровается и хочет ее обнять.)

Павлинка (обороняясь). Ой, ой, потише. Все дома, все дома-. Только у Якима не все дома, потому что по ночам ходит к молодым девчатам. Дадут, дадут сейчас перцу старики. (Топнув ногой.) Разрешение есть так поздно приходить?

Яким (садясь). Есть, есть, цокотунья ты моя, щебетунья! Скажи только поскорее, голубка моя сизокрылая: отец твой дома или нет? Потому – сама знаешь, какая у нас с ним любовь.

Павлинка (садясь за шитье). Ой, отчего не знаю: что у кота с собакой. Но будь спокоен, как у бога за пазухой. Оба поехали на базар и, должно быть, поздно вернутся: взяли того-сего для продажи и собираются кое-что купить. Видишь, завтра к нам с ярмарки заедут гости. (Обнимает Якима, вдруг находит в кармане книгу.) А это что? (Читает неумело первые строчки из «Песни о Соколе» М. Горького.)

Яким берет у нее книгу и сам читает.

Яким. Та-а-ак! Значит, таким манером, вечеринка будет?

Павлинка. Да, да! Вечеринка-то будет, да не все на ней будут.

Яким. Эх, Павлинка! Ты все свое; у меня и так на душе горько, словно там полынь посеяли, а ты еще сыплешь соль на рану. Возьму назло – и приду. Что они со мной сделают?

Павлинка. Сделать ничего не сделают, но и ты ничего не сделаешь, а только переделаешь…

Яким (свертывая папироску). Позволит ли ясная панна Павлинка закурить при ней?

Павлинка. Ого, откуда такая деликатность? Рукам, не спросясь, дает волю, а как папироску закурить, так просит разрешения. Не позволяю за это, вот и все тут!

Яким. А я закурю.

Павлинка. А я не дам! (Бросает шитье и хочет отнять папироску.)

Некоторое время они возятся, бегают друг за другом по комнате и нечаянно разбрасывают подушки на кровати.

Яким (бегая). Ну, уж хватит, хватит, Павлинка! Больше без твоего разрешения ничему не буду давать воли.

Павлинка. Ну, если так, то – мир!

Садятся. Яким курит. Павлинка шьет.

Яким (помолчав). Павлинка!

Павлинка. А! Что, пан Яким, забыл, как меня зовут?

Яким. Да нет! Я хотел бы, золотце, серьезно с тобой поговорить.

Павлинка. И-и! Знаю я эти серьезности. Перво-наперво будет: люблю ли я, потом – очень ли сильно, а потом – готова ли все, все сделать, что чернобровый Яким захочет, а там, а там… и поехало, как на немазаных колесах… Что, неправда?

Яким. Правда-то правда, но всему должен быть конец.

Павлинка. Ну, так слушаем вашу милость. А может, и новую песенку споете нам. Только с одним условием: либо очень веселую-веселую, чтоб даже лявониху захотелось станцевать, или такую грустную-грустную, чтоб, послушав ее, раз, два – и бултых в омут головой! Вот так! (Показывает и чуть не падает.)

Яким подхватывает ее и усаживает на лавку.

Яким. Это будет от тебя зависеть, мое солнышко. Какую захочешь, такая и песенка выйдет: или веселая, радостная, как само ясное небо, или грустная, печальная, как осенние тучи над этой черной землей. (Помолчав.) Эх, эх! И докуда все это будет тянуться! До каких пор, как суховей, будет сушить нас и мучить?

Павлинка (шутливо). Только надо говорить – не нас, а меня. Мне очень хорошо, весело и так легко, легко на сердце… что…

Яким (с укором). Павлинка!

Павлинка (закрывая рот рукой). Ну, ну, молчу уже… молчу, как рыба.

Яким (как бы про себя). Когда, когда придет такое времечко, что соединит нас навеки и мы уже никогда не расстанемся? Когда? Когда?

Павлинка. Ха-ха-ха! После дождика в четверг. Очень уж папа мой взъелся на тебя с тех пор, как узнал, что мы полюбили друг друга. Ну, а без папы это дело сладить будет очень трудно.

Яким. Трудно-то оно трудно, да нет худа без добра. Если бы, например, мы с тобой сделали так: выбрали подходящую минуту, когда старик будет подобрее, взялись за руки, подошли к нему, стали на колени и сказали: так и так, наш добрый батюшка, я люблю Павлинку, а я люблю Якимку – очень, очень сильно, так, что друг без друга нет нам жизни, ну и просим – успокойте наши сердечки, дайте нам разрешение пожениться…

Павлинка. Э-эх! Не туда ты, мой глупенький Якимка, заехал! Въедешь в невод так, что ни вправо, ни влево. Если б это только с мамой, то еще туда-сюда, как я тебе не раз говорила, но со стариком – просто беда, настоящее горе. Хоть ему кол на голове теши, ничего не добьешься. «Чтоб и на порог, говорит, не осмеливался показаться, башку, говорит, раскрою, гаду!» Вот и делай с ним, что хочешь! Если б мог, так на первой осине тебя повесил бы. Ну и как в таком случае набраться смелости – идти становиться перед ним на колени и просить разрешения? Такого перцу задаст и тебе и мне вместе с тобою, что и женитьба в голову не полезет.

Яким. Так-то оно так! Но я все еще не теряю надежды – авось отойдет. Было же время, что любил меня и даже иногда в беде помогал.

Павлинка. Было, да сплыло. Помогал, пока не увидел, что надо и дочерью пожертвовать, а как дошло до этого, вот тут-то в нем и отозвалась шляхетская фанаберия. Иную теперь песню поет. Нож точит… острый нож точит родной мой папочка на того, кого сам когда-то любил и кого я полюбила… (Вставая, горячо.) И на веки вечные любить буду. (Идет и поправляет подушки, за ней Яким, обнимает ее.)

Оба садятся, обнявшись, на кровать.

Яким (помолчав, ласково). Павлинка!

Павлинка (смеясь). Снова забыл, как меня зовут?

Яким. А ты снова за свое… Послушай, миленькая: надумала ты сделать то, о чем я тебя давеча просил и молил? Сама же ты, золотце, говорила мне не раз и теперь говоришь, что твой отец не согласится ни на какие просьбы. Значит, сама хорошо понимаешь, что иного выхода у нас нет. А лучше всего будет так, как я предлагаю. Что, мы первые или последние? Янка Лукашенок со своей Зосей так сделали, Игнась Маняковский со своей Доменисей, да и многие другие. Родители сперва посердятся, посердятся немного и отойдут, – известно: родительское сердце. Вот и мы с тобой, миленькая, таким манером сами устроим свое счастье и ничьей милости просить не станем. Только твое согласие – и все будет хорошо. Я уж, признаться, говорил с попом. Он завтра приезжает в Михалишки служить обедню и заночует. Ну, а мы к нему… раз, два, и готово…

Павлинка. Думать-то я думала, но как-то страшно. Может, лучше было бы еще немного обождать, а то так быстро, вдруг… Поспешишь – людей насмешишь.

Яким. Какая ты нехорошая, Павлинка! Ты сейчас же: страшно, страшно, обождать, обождать! Этак всю свою молодость в ожиданиях проожидаем. А ведь можно жизнь так хорошо наладить, так хорошо, было бы только желание и выдержка.

Павлинка. А если поймают? Я этого стыда не переживу, люди глаза выколют, нельзя будет на свет показаться. Теперь и то сколько всякой грязи валят на нас услужливые соседи и соседки, а что скажут тогда, когда нам это, избави бог, не удастся?

Яким. Не бойся, золотце, не поймают! Все сойдет гладко. Завтра у вас вечеринка, после вечеринки все будут спать так крепко – хоть из пушек стреляй, ничего не услышат. Я все аккуратно приготовлю, ты только свяжешь в узел самое необходимое, а там – миг, и ты моя на веки вечные.

Павлинка (с притворной злостью). Не я твоя, а ты мой на веки вечные.

Яким. Ну, пусть будет так, как тетка сказала. Но это только тогда выйдет у нас, если ты согласишься на то, о чем я тебя просил и прошу.

Павлинка (подумав, смеясь). Ну, согласна до… завтрашнего дня, а там посмотрим.

Яким (повеселев). И давно бы так, мой цветочек майский. Завтра вечером, как только все улягутся, я буду ждать тебя в саду под окном. Ты оконце отворишь, узелок под локоток да прыг из хаты в сад, как петух!..

Павлинка. Это ты как петух, а я, как…

Яким (перебивая). Как курица.

Павлинка. Не курица, а как кукушечка.

Яким. Как кукушечка через окно – фырр! А петух – цап, а поп кропилом – прсс! А там…

Павлинка (смеясь). А там снова – фырр! (Взмахивает руками и хочет вырваться.)

Яким сильнее прижимает ее к себе, чтобы поцеловать; она притворно обороняется, а потом обхватывает его за шею, и они долго, горячо целуются.

Яким. Ах, если бы так всю жизнь и каждую минуту.

Павлинка. Ого! Разлакомился! Оскомину набьешь, пока охоту собьешь. (Прислушавшись.) Ой! Где-то тарахтит! Не едут ли наши с базара?

Яким (прислушавшись). Да, кто-то едет!

Павлинка (печально). Значит, Якимка, тебе уже надо делать – фырр!

Яким (вставая, со вздохом). Ничего не поделаешь – надо! Ох, эти родители! И почему не рождаются на свет дочери без родителей?

Павлинка (вставая). Ах, чуть не забыла! Принес ты мне, что обещал?

Яким. Как же, принес, мое золотце. (Достает из кармана фотографию и отдает Павлинке.)

Павлинка (всматриваясь в фотографию, весело). Вот хорошо! Вместо одного имею двух: одного, который сам ходит к девчатам и рукам волю дает, а другого, которого надо носить за… пазухой.

Смеются.

Яким (любуется ею, хватает и целует). Ах ты, кукушечка моя ненаглядная!

Павлинка (обороняясь). Ну, ну, петушок! Не горячись, поспеешь с козами на торг. (Выталкивая Якима из комнаты.) Марш домой! Раз, два, три!..

Яким (в дверях). Помни, Павлинка, – завтра!.. (Уходит.)