Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Янка Купала

 
Конституцию ввели,
Отворили двери
И в острог нас повели,
Стали бить, как звери.
Витте важно заявлял:
«Помните свободу!»
После ж кукиш показал
«Верному народу».
Речь вели насчет земли
В Думе депутаты.
Им кулак преподнесли —
Разошлись по хатам.
Наш епископ Михаил,
Туровский и Минский,
Только черной сотне мил —
Делает по-свински.
Стаей гончих по Руси
Пристава летают,
Травят нас: «Куси! Куси!»,
Словно дичь, стреляют.
Развелося, как грибов,
Стражников ретивых,
От кокард их и шнуров
Покраснели нивы.
Сколько всяких строгих мер —
Ни конца ни краю.
Конституцию теперь
Мы отлично знаем.
 

‹1908›

Сельским женщинам

 
Чахлая рожь пополам с лебедою,
Колос все гнется зерном до земли.
Здесь несчастливою, видно, порою,
Зерна бросая, с лукошком прошли.
Жницы с серпами прошли спозаранок,
В лапти обулись, а кто – босиком.
Нива не радует взора крестьянок,
Нива пустым шелестит колоском.
Жарче, все жарче… Горячее поле,
Жницы работа безмерно тяжка!
Плечи и спину им сводит до боли,
Деревенеет, слабеет рука.
Спутано жито, цепляется колос,
Горстку пажнет – распрямится жнея,
Натуго свясло завяжет, как пояс…
Тяжкая, жница, работа твоя!
На поле тихо, а полдень горячий!
Жарко, ни кустика, просто беда.
Только услышишь – ребенок заплачет,
Только над ухом жужжат овода…
 

‹1908›

 
Как посмотришь, боже милый,
Что с людьми творит почет…
Ставши старостой, Кирила
До отвала ест и пьет.
У него и кони гладки,
В клети много полотна,
Все дела его в порядке,
Ходит павою жена.
У него ума палата,
С башлыком армяк хорош,
Новая, на диво, хата,
Денег – за год не сочтешь.
С писарями чай лакает,
Растолстел – как три снопа.
Он частенько зазывает
В гости местного попа.
В карты режется с панами,
Словно сам с рожденья пан;
Разозлясь, стучит ногами
И кричит: «Дурак! Болван!»
А недавно, боже милый,
Как и все, он был мужик.
Где же пузо взял Кирила?
Отчего здоров как бык?
 

‹1908›

 
Я мужицкий сынок:
Ни двора, ни кола!
Поле – желтый песок,
Хата в землю ушла.
Не живу, а гнию,
Словно мышь в западне.
Видишь долю мою:
Крест тяжелый на мне!
Я болота сушу,
Надрываю живот,
За бесценок кошу,
Рою землю, как крот.
Каждый угол глухой
Своим телом подмел,
Лес расчистил густой
И дороги провел.
Да не езжу по ним,
А шагаю пешком
По тропинкам глухим
Без сапог, босиком.
Сколько замков возвел,
Сколько фабрик, мостов —
А сам гол как сокол,
Побираться готов.
Под окошком не раз
Я с котомкой ходил,
Подаянья у вас
Христом-богом просил.
Меня мочит роса,
Меня солнце палит,
Запою – лишь слеза
На глаза набежит.
Исходил я весь свет,
Труд свой всюду пронес.
Где, в каком краю нет
Моих слез, горьких слез?
То не дуб вековой
Заскрипел, застонал, —
Это я, молодой,
Богу душу отдал.
Мерно колокол бьет,
Стонет в далях сырых.
Дьяк, гнусавя, поет
На поминках моих.
На могиле моей
Крест подгнивший стоит,
А над грудой костей
Вольный ветер шумит.
Я мужицкий сынок —
У меня нет дорог.
Моя школа – шинок,
Моя доля – острог.
 

‹1908›

 
Торбы за плечами,
Вдавленные груди, —
Вот на сплав толпами
Двигаются люди.
Необуты ноги,
Лицо загорело,
Рубищем убогим
Чуть прикрыто тело.
Сзади чуть ступает,
Хлеб везет кобылка, —
Злобно понукает,
Бедную, Кирилка…
Солнце жжет жестоко,
Лист не колыхнется,
По спине широкой
Пот ручьями льется.
Серебром сверкает
Неман, как зеркальный.
Долго не стихает
Шум и говор дальний.
Слышна перебранка,
Слышен голос бодрый:
«На барбару, Янка!
Бери гартоль, Петра![2]2
  Гартоль – деревянный толстый кол, привязанный к веревке. Исполняет роль якоря.


[Закрыть]
Опускай шырыгу,
Прысом двигай влево!
Попроворней! Мигом!
Не зевать там, эй, вы!»
Кормовой без толку
Толстый руль толкает.
Головной Миколка
Бедняка ругает.
Ломит плот дугою,
Вот на берег сбросит,
Быстрою волною,
Точно змея, носит.
На мели застряли.
Крик, сердитый голос.
Порты поскидали,
Все в воде по пояс.
Бомы ухватили:[3]3
  Бомы – толстые шесты, которыми поднимают и переворачивают колоды.


[Закрыть]
«Рразом, хлопцы, рразом!
Ну же, что есть силы!
Ну, еще наляжем!»
А на самой зорьке
Ветер расшумится, —
Плотовщик в каморке
Спать без сил ложится.
Плотовщик в походах
Знает стужу, холод,
Знает он невзгоды,
Знает он и голод.
Что ж? Нужда погонит —
Силы зря и тратишь;
Кости только ломит,
Как простуду схватишь.
Эх ты, доля, доля!
Голод да забота!
Не своя тут воля,
Не своя охота.
 

‹1908›

 
Средь пригорков над рекою
Приютилось сиротою
Наше бедное село;
Стрехи старые замшели,
Хаты сгорбились, осели,
Будто в землю все вросло.
Сбились в кучи, как в испуге,
Наши жалкие лачуги,
Тряпкой заткнуто окно.
Школа наша развалилась, —
Подточила стены сырость,
И забор подгнил давно.
Как старушка с грустным взглядом,
Вербочки кривые рядом
Одинокие стоят.
Неман корни омывает,
Ветер веточки качает,
Листья жалобно шумят.
На пригорке в отдаленье —
Пустошь, холмики, каменья:
Смерти горестной приют.
В черных ямах, под крестами
Перемытые слезами,
Кости родичей гниют.
Плачут ветры над могилой,
С песней скорбной и унылой
Уносясь на крыльях вдаль.
Как припомнишь угол родный,
Край заброшенный, голодный, —
Сердце защемит печаль.
 

‹1908›

 
Мы молчали, как немые,
Мы вздыхали что ни час,
Грызли думы нас лихие,
Слезы падали из глаз.
Мы брели во мгле ненастья,
Среди муки, среди яла;
Злой туман глаза нам застил,
Тень от туч на нас легла.
Боль обид мы с детства знали,
Тот бранил нас, этот сек,
Гордость нашу в грязь втоптали,
В нас заплеван человек.
Пусть же свет науки новой
Словно солнце заблестит,
Пусть родным, свободным словом
Наш народ заговорит.
 

‹1908›

 
Ветер дует, плачет горестно,
В печь со свистом забивается,
До сих пор мне это пение
Наяву припоминается.
Помню: хата обветшалая,
А кругом леса дремучие,
Крыши ветками касается
Ива старая, плакучая.
Полночь зимняя, холодная,
Ветер злой не унимается,
А по лесу грозный гул идет,
Трубным звуком разбегается.
И в печи все ветер песенки
Знай выводит тонким голосом
И по крыше снегом шоркает,
Словно жита спелым колосом.
То несмело в двери стукнется,
Будто нищий в хату просится,
То закружится под окнами,
Горький плач его доносится.
И притихнет на минуточку,
Видно, силы набирается.
Ноет сердце, разрывается,
Песне ветра отзывается.
Помню, помню свою хату я,
Обветшалую, далекую,
А как вспомню, обоймет печаль
Мою душу одинокую.
 

‹1908›

 
Шум затих по коридорам,
Люди приумолкли.
На замок закрыты крепко
Тесные каморки.
Замер звон цепей железный,
Замер звон унылый…
Смотрит злобно, смотрит дико
Этот дом постылый.
Люди спят. На грязных нарах —
Тел нагроможденье.
Мучат бедных арестантов
Тяжкие виденья.
Сон тревожный, воздух спертый
Не дают покоя…
Эх, напрасно пропадает
Время молодое!
Лампа светит и не светит…
Грустно и обидно.
Сквозь решетку глянешь в темень —
Ничего не видно.
Только видно: чуть заметный
Огонек мигает.
Только слышно: вольный ветер
Песню запевает.
 

‹2 декабря 1908 г›

 
Глухомань, ночь, снега,
Бор столетний шумит.
Тихий дом лесника
Одиноко стоит.
Волчьим оком окно
В тьме полночной блестит.
Дети спят уж давно,
Мать за прялкой сидит.
Сучит нитку она,
Все кудельку прядет.
Глушь, леса, тишина,
В дверь метелица бьет.
Воет ветер, как зверь,
Стонет вяз над стрехой;
Жутко в чаще теперь,
Только в доме – покой.
Но привыкла она
До полночи сидеть
И сквозь стекла окна
Ночке в очи глядеть.
А в трубе-то опять
Ветер песню завел,
Начал биться, стонать,
Сбросил вьюшки на пол.
«Мама, страшно мне тут,
Я боюся один;
Чертенята ползут
Из-под старых овчин», —
Младший сын Василек
Маму кличет к себе.
«Бог с тобою, сынок,
То приснилось тебе!
Чудачок, никого
Нет в овчинах, молчи!
Я сынка моего
Охраняю в ночи».
«Мама, сядь на постель.
Слышишь? Чей это плач?»
«То, мой мальчик, метель
Мчится по лесу вскачь».
«Мама, баба-яга
Бьет по крыше метлой…»
«Это, детка, снега,
Это ветер шальной».
«А что нужно ему?
Отчего он не спит?
Он зачем, почему
В наши двери стучит?»
«Ой ты, баловень мой!
Ты, я вижу, храбрец!
Не тревожься, родной,
Засыпай наконец!
Ветер добрый, сынок».
«Он живой или как?»
«Спи, усни, голубок!
Это – вздох, это – мрак».
«Что он делает?» – «Кто?»
«Вздох тот самый, скажи!»
«Да неведомо что
Ты болтаешь! Лежи…»
Василек вдруг притих,
Ветер в чаще крепчал,
На руках ледяных
Ветер сосны качал;
Ветер выл, словно зверь,
В непроглядную тьму.
«Где мой тятя теперь,
Нет его почему?
Ночь, мороз; он один,
В чаще рыщет зверье…»
«Тятя храбрый, мой сын,
Да к тому же ружье
На ремне за плечом,
А на поясе – нож,
И ему нипочем
Страха мелкая дрожь;
Ходит он по лесам,
Не боясь ничего.
Плохо будет волкам,
Если тронут его!»
«Мама, слышал я сам,
На селе говорят,
Будто дарят слепцам
Вместо хлеба – ребят».
«Ты не верь! Ох, беда!
Эту басню сплели,
Чтоб послушно всегда
Себя дети вели».
За окном – ветра шум.
«Спи, я песню спою…»
Детский маленький ум
Думал думу свою.
Лампа тускло горит,
В доме – сон, тишина.
Все шумит да гудит
Старый бор у окна.
 

‹13 октября 1909 г.›

 
Где скрылись вы, хлопцы? Вас нету и нету,
Развеял вас ветер по белому свету.
По всем уголкам вы молчком расползлися,
От дум своих прежних давно отреклися,
Забыли вы песню про вольную волю
И битву за счастье, за лучшую долю.
Растаяла песня, бесследно пропала, —
Знать, хлебная корка язык ваш связала.
Знать, низко пригнули вас первые бури,
Знать, смелость и стойкость не в вашей натуре.
Ярмо вековое, что вы осудили,
Вы снова покорно на плечи взвалили!
Где скрылись вы, хлопцы? Где ваши дороги?
И вечный покой вам пою я в остроге.
 

‹19 октября 1909 г.›

 
Я помню, был и я богатый,
В довольстве жизнь текла моя,
Не обходили моей хаты
Мои товарищи, друзья.
И не чуралися девчата,
Цветы, венки дарили мне,
Я был счастливый и богатый,
Но это было все… во сне.
 

‹19 декабря 1909 г.›

 
Я – мужик, бедняк постылый,
И меня «жалеет» всяк:
Кровь сосет и тянет жилы,
Надрывает мои силы,
Прижимает так и сяк.
Я – мужик. В неволе лютой
На мякине вырос я:
От ботвы – живот раздутый,
Ноги в лапотки обуты,
Рвань – одежда вся моя.
Я – мужик, я – сын заботы,
Не доем и недосплю.
Надрываюсь над работой,
День стараюсь за два злотых,
Издевательства терплю.
Я – мужик, не слышу звона,
Все же ест меня червяк:
А не врет ли поп с амвона,
Что царю бог дал корону?
Ой, не может быть, – не так!
Я – мужик, но ум имею —
Будет время и мое.
Я молчу, кричать не смею,
Но когда-нибудь сумею
Крикнуть: «Хлопцы, за ружье!»
 

‹1909›

 
Жалобу приносит Неман,
На волне качая,
Всюду бедность, всюду темень,
Беларусь родная!
Села сбились в кучу тесно,
Под застрехой – плесень.
Слышит темный лес окрестный
Отзвук скорбных песен.
Крест подгнивший – знак печали —
Здесь и там чернеет.
И тоска, что полнит дали,
Мне на душу веет.
Вся-то горем ты повита,
Сторона родная!
И тот ветер, что сердито
Ломит ветви гая,
И те песни, что на поле
Жнеи запевают,
И те думы, что до боли
Сердце мне сжимают.
Не оставлю без ответа
Я такого горя,
Сердце, жалостью согрето,
Песне грусти вторит.
Пусть же плачем в этих далях
Песня разольется,
Чтобы все на свете знали,
Как нам здесь живется.
 

‹1909›

 
Неприветливо в окошко
Смотрит ночь глухая.
Тихо в хате. Все семейство
Смолкло, отдыхая.
Только мать сидит за пряжей,
Хоть и ноют плечи.
Старая не спит. Согнулась,
Примостясь у печи.
И прядет, прядет кудельку,
Не переставая,
По стене за веретенцем
Тень бежит густая.
Перед ней горит лучина,
Искрами стреляя.
За окошком плачут вербы
И метель гуляет.
Зябнут вербы на морозе,
Ветер колобродит,
Забивая снегом двери,
Хороводы водит.
Вьется пить воспоминаний
И картин угрюмых,
Вторит вой седой метели
Материнским думам.
И встает перед глазами
Дней былых обличье:
Даль промчавшегося детства
И лета девичьи.
Солнце промелькнувших весен,
Дни ненастий частых —
Все, что жизнь преподносила,
Где-то спрятав счастье.
Все припомнилось старушке,
Горько бедной стало —
Набок голову склонила,
Пряжу оборвала.
С болью вспомнила о муже:
Рано смерть скосила.
Малых деток он покинул —
Без поры могила.
Жил он тяжко! Жил мечтою:
Дни придут когда-то,
Купит он клочок землицы
И поставит хату…
Ведь так горек хлеб батрацкий,
Труд на панском поле…
Только бился он напрасно:
Умер в злой неволе.
Гаснет дымная лучина,
В хате потемнело.
Петухи пропели. Полночь.
Мать сидит за делом.
Тянет нитку, веретенце
Торопливо вертит,
Словно нищий запоздалый,
В дверь стучится ветер.
Подгоняет думка думку
Нудной вереницей,
Выплывает, уплывает…
Женщине не спится.
Тяжело она вздохнула:
О сынке гадает,
Что в остроге, под замками
Кару отбывает.
И за что?… В толк взять не может
Бедная старушка…
Ну какой закон мудреный
Сын ее нарушил?
Ветер воет за углами,
По полям бродяжит.
А за думой ткутся думы,
Словно нити пряжи.
Зябнут вербы на морозе,
Лес шумит тревожно.
Думка думку выкликает,
Мать заснуть не может.
 

‹1909›

 
Я и сам, друзья, не знаю,
Почему мне милы
Мгла осенняя, глухая,
Бури плач унылый.
Шум болота, гул нестройный
Бора векового,
Боязливый, беспокойный
Шорох тростниковый.
Я не знаю, чем мне дорог
Вид полей убогих,
Тишина родных просторов,
Вербы у дороги.
Я не знаю, чем так манит,
Взор мой привлекает
Та сосна, что на поляне
Сохнет-умирает.
Дуб ветвистый и высокий,
Прежде полный силы,
И тот крест у одинокой
Сироты-могилы.
Где так грустно ветры веют,
Улетая к тучам,
Где людские кости тлеют
Под песком сыпучим.
Я не знаю, я не знаю,
Чем так приковали
Взор и сердце в этом крае
Образы печали!
 

‹1909›

 
Тесно в камере убогой,
Нары, тьма – руками шарь!..
Свет закрыт решеткой строгой;
Над дверями – «календарь».
Разлинован четко, чинно,
Да «буфет» из трех досок;
Все промозгло, паутиной
Заткан каждый уголок.
Два оконца, две решетки,
Два ведерка для воды,
Столик узкий и короткий,
Сенников гнилых ряды.
Сверху сыплется известка,
Сырость, грязь – куда ни глянь,
В ржавых стенах, в старых досках
Клоп и всяческая дрянь.
Пахнет потом человечьим,
Тяжкий, спертый кислый дух.
По утрам дышать тут нечем,
Просто вешай хоть обух.
 

‹1909›

 
«Напиши, дружок, будь ласков,
Письмецо до хаты!
Сына, пишет мне Параска,
Приняли в солдаты».
«Охо-хо!» – Прокоп вздыхает,
Думая о сыне,
А в руке письмо сжимает
И конвертик синий.
Просит-молит грамотея,
Шапку снял уныло.
Сам писать он не умеет,
Где учиться было?
На мякине вырастал он,
С горем да с бедою.
«Сладость» жизни познавал он
Собственной спиною.
А теперь, гляди, попался
В список арестантский:
Донесли, что собирался
Подпалить лес панский.
«Что ж тебе писать, кручина?»
«А пиши-ка с богом,
Что поклон жене и сыну
Шлю я из острога.
Напиши: родные, вас я
Здесь не забываю.
Каждый божий день и час я
Дом свой вспоминаю.
Женка моя дорогая,
Не обидь Ивана,
Попроси, коль не хватает,
Денег у Степана.
Пусть сосед не поскупится —
Отдадим, отплатим,
Парню надо нарядиться,
Не идти ж в заплатах.
Приодень его в дорогу
И обуй, как люди,
Денег дай хотя немного —
Веселее будет.
Подкорми свинью, Параска,
Если корму хватит.
Ветчина своя на пасху
Будет очень кстати.
Если ж дома недохватки,
Если корму мало,
Заколи и с полдесятка
Фунтов вышли сала.
Сын мой! Снастью рыболовной
Нечего бросаться —
Пригодится… вентерь новый
Почини-ка, братец.
И еще прошу, сыночек,
Лодку спрячь в сарае:
Ветер пусть ее не точит,
Дождь не поливает.
Все, что можно, сохраните,
Будет срок – вернусь я.
Старый нерет отнесите
Михасю с Габрусем.
Книги, кроме Часослова,
Все отдайте Гришке,
Пусть читает на здоровье,
Он ведь любит книжки!
Сын родимый! Попрощаться
Загляни ко мне ты, —
Не увижусь, может статься,
Не узнаю, где ты.
Не горюйте, не грустите —
День настанет новый.
Что ж поделать? Потерпите…
Будьте все здоровы!»
 

‹1909 ›

 
Помню, помню эту ночку,
Не забуду этот час,
Пел соловушка в садочке,
О любви слагал рассказ.
Выплыл месяц, круглый, полный,
Подрумяненный, как блин.
Полумрак бродил безмолвный,
И пьянил меня жасмин.
Ты нежданно появилась,
В дом, суровая, вошла.
До рассвета провозилась,
Ночь со мною провела.
Приказала первым делом,
Чтобы руки поднял я,
Строгим взглядом осмотрела
Все карманы у меня.
Ты сенник мой потрошила —
Как противиться я мог!
Ты бумаги ворошила
И бросала за порог.
На лице твоем суровом
Я читал и злость и месть.
Ты, сказав мне два-три слова,
Вдруг спросила: «Паспорт есть?»
Набрала моих ты книжек
И в портфель, и в свой подол,
Л чтоб знать меня поближе,
Написала протокол.
 

‹1909›

 
Даром сохну я в остроге,
Даром трачу силы.
Рвется дух мой на свободу
Из сырой могилы.
Жаль мне хатки кособокой
С выцветшей стрехою,
Что над Неманом склонилась
Горькой сиротою.
Жаль овсов, побитых градом
На заречном поле,
Дуба старого, седого,
Росшего на воле.
Жаль боров и рощ тенистых,
Луга заливного,
Где под ветром ходят волны
Моря травяного.
Жаль мне родников холодных
В берегах песчаных,
Что звенят, как колокольцы,
У седых курганов.
Жаль полоски запустелой,
Где горюет пахарь,
Где зимой студеной вьюга
Ткет и ткет, как пряха.
Это – образы простые
Беларуси милой…
Край ты наш! Ты сердцу дорог,
Бедный край, унылый.
Эх, не век же здесь томиться,
Доживу до воли
И услышу в крае отчем
Песни лучшей доли.
 

‹1909›

 
Пред железными дверями
Темного острога
Ждет крестьянка, хочет видеть
Сына дорогого.
Ох, сынок! Сидит, соколик,
За стеной высокой,
В злой беде, в терзаньях долгих
И в нужде глубокой.
Поглядеть хотя б немного
На него охота…
К сыну рвется мать, и тяжко
Грудь томит забота.
И стоит и ожидает —
Час длиннее года.
Злые люди, их не тронет
Матери невзгода.
Сыро. Пронял ветер-сивер
До костей все тело,
И к дверям тюрьмы подходит
Старая несмело.
Мокрый узел обвернула
Ветхою тряпицей
И иззябшею рукою
Робко в дверь стучится.
Загремел ключом тюремщик,
Выглянул в оконце.
«Что тебе?» – спросил сердито.
«Ой, мое ты солнце,
Повидать нельзя ль сыночка?
Я с даля, соколик…»
«Опоздала ты, старуха,
Приходи во вторник.
А теперь домой ступай-ка
И – бывай здорова!»
И оконце загремело
Злобно и сурово.
Боже! Сколько простояла,
Времени убила,
Сколько денег на дорогу
Даром загубила.
Как ей быть? Кто растолкует?
Кто помочь ей в силе?
И к кому пойти с поклоном,
Чтоб к сынку пустили?
Жалость к сердцу подступила,
Охает бедняжка.
Сын в тюрьме уж третье лето,
Сын страдает тяжко.
Забастовку сын устроил
На дворе у пана,
И за то враги в темницу
Отвели Степана.
Постояв, опять стучаться
В двери начинает:
У начальства найти правду
Старая мечтает.
Вот начальник сам подходит
К воротам железным.
«Милый барин! Золотой мой,
Золотой, любезный,
Повидать позволь мне сына!
Из села я, милый.
Пожалей меня, старуху,
Больше нету силы!
Видишь, дождь холодный сеет
Меленько и тошно».
…Поглядел начальник зверем,
Рявкнул: «Невозможно!»
Тяжко, тяжело вздохнула
Женщина от боли.
Видно, ей такое горе
Выпало на долю.
И в отчаянье взглянула
Мать, скрестивши руки,
На тюрьму, на дом страданья
И безмерной муки.
И никто не отозвался
На ее стремленье.
И осталось без ответа
Горькое моленье.
 

‹1909›

 
Там, где липы при дороге
С ветерком судачат,
Примостился дом убогий,
Как слепец бродячий.
Нет ворог и ставней даже,
Дыр не счесть на крыше;
И на ладан – каждый скажет —
Школа наша дышит.
Сгнил забор, а двери скоро
С петель в пыль сорвутся.
На лужайке, полной сора,
Две березки гнутся.
Ночь. Ни звука. Снится липам
Вешний день погожий.
Только крыша нудным скрипом
Тишину тревожит.
Спит село. Пора глухая.
Поле звездам внемлет.
Только в школе молодая
Девушка не дремлет.
Светит лампочка, мигая.
Тихо, как в могиле.
Жизнь – в ребятах: помогает
Расправлять им крылья.
Делай все, чтоб озарило
Знанье ум ребячий.
Нелегко! Но ей по силам
Трудные задачи.
Хоть житье-бытье глухое,
Темнота без меры, —
Только сердце молодое
Не теряет веры.
Детвора ее сильнее
Любит, чем вначале,
Радость детства вечно с нею,
С ней – его печали.
Каждый день детишек учит,
Говорит о жизни.
Сердце верит: из-за тучек
Луч свободы брызнет!
Так проходят мерным шагом
Дни, стучась в оконце,
Чтобы к темным бедолагам
Заглянуло солнце.
Дремлют хатки. Злая дума
Душу замутила.
Сердце стиснула угрюмо
Горькой жизни сила.
Одиночество, что ветер,
Набегает снова.
Трудно человека встретить
Чуткого, живого.
Поп и писарь ей чужие, —
Без худого слова
Грабят, словно волки злые,
Мужика слепого.
Тяжко бедной временами:
«Власти» наседают,
Поп и земский с писарями
Взгляд косой бросают
На «учительшино дело»…
Но упрямы руки,
Потому что нет предела
Вере в свет науки!
Беспросветно в деревеньке,
Тяжко, тяжко в школе.
Но… от стоптанной ступеньки
Вьется стежка воли.
Не погибнут край и люди,
Пасынки народа,
Если слать сквозь тучи будет
Светлый луч свобода.
 

‹1909›

 
Спотыкаясь, Янка
Чуть бредет, хмельной,
Скрежеща зубами,
Он кричит: «Долой!..»
Слышит Янку стражник —
«Я ж тебя, постой!»
И за ним… А Янка
Знай кричит: «Долой!..»
Так бы стражник Янку
И схватил рукой,
Сам бы надоумил
Крикнуть – что «долой»,
Но не дурень Янка —
Сладит он с собой,
Лишнего не скажет,
Лишь кричит: «Долой!..»
Вытянул, как цапля,
Шею стражник злой —
«Ну! Да говори же,
Что, брат, что «долой»?»
Янка – без вниманья,
Крутит головой:
«Нет, брат, не скажу я,
Что хочу «долой».
 

‹Между 1908 и 1910 гг.›

 
Надрывайся и шуми,
Ветер злобный, в поле!
Как сердито ни греми,
Ни гуляй на воле,
Как дорог ни заметай
И тропы далекой,
Как в трубе ни завывай
Хаты одинокой, —
Все ж ты стихнешь, и теплом
Скоро ты повеешь,
Игры с ивовым кустом
Ласково затеешь.
 

 
Тучи, тучи, вы, что в небе
Ходите горами,
Были б крылья, полетел бы
Я на волю с вами!
Полетел бы в край родимый,
Сердцу вечно милый,
Где я вырос, где мне радость
Молодость сулила.
Полетел бы в край, где Неман
В берег бьет волною,
Где, играя, легкий ветер
Говорит с листвою.
Где над Неманом избушки
Лепятся убого,
Где пылит дорога летом,
Где песков так много.
Полетел бы я к курганам
Тихим, молчаливым,
К тем пригоркам, где весною
Зеленеют нивы!
Ой, летел бы с вами, тучи,
Я в тот лес тенистый,
Где вдыхаешь всею грудью
Хвои дух смолистый!
Тучи, тучи, вы, что в небе
Ходите горами,
Если б крылья – полетел бы
Я на волю с вами!
 

‹8 марта 1910 г.›