Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Янка Купала

 
Прошло в Поречье лет немало;
Оно ж не тешило Михала,
Хоть место здесь пригоже было,
И привлекало, и манило
К себе лесами и лугами
И старосветскими дубами.
Да что краса без обладанья?
Порыв бесплодный и мечтанье,
Зарница в тьме глухой, суровой:
Ведь все тут, до куста любого, —
Магната, князя Радзивилла.
А ты, пока имеешь силы,
Служи, хоть тяжко и постыло,
Из-за господского огрызка
И гнись, покорный, низко-низко!
Неужто ж вечно быть слугою,
Угрозу чуя над собою,
Что пан легко найдет причину
Холопа выгнать, как скотину?
И выгонит – ему плевать,
Не станет думать-рассуждать,
Что у тебя семья и дети,
Что негде жить тебе на свете,
Что ты в сетях как рыба бьешься
И из сетей на волю рвешься,
Что для тебя весь свет завязан,
Просторный путь навек заказан.
А где же выход? Где спасенье,
От рабской доли избавленье?
Один лишь выход есть – земля!
Свой угол и свои поля!
Земля поднять на ноги может,
Земля, как друг, тебе поможет,
Земля даст волю, даст и силы,
Земля послужит до могилы,
Земля – опора детям в жизни,
Земля – начало всей отчизны!
Михась, когда один блуждал,
Он с глазу на глаз сам с собою
Горячим сердцем и душою
Вопрос мучительный решал
О собственном клочке землицы;
И как звезда сквозь щель темницы,
Земля звала его, манила
Своей чарующею силой.
Михал с упорством, неизменно
Шел к этой цели постепенно.
Он поскупел, и даже сильно.
Что ж? Можно есть не так обильно,
Продать запасы хлеба, сала,
Чтобы копейка перепала.
Да, надо жить еще скромнее,
Еще расчетливей, беднее,
Голодный рот замком зажать
И ничего не покупать…
Вот так тихонько да помалу
Собрали крохи капитала,
Чтоб хоть начать – не ворожить —
И первый камень заложить
На той земле обетованной,
Привольной, где не будет пана —
Приблуды жадного и злого,
Врага, мучителя лихого,
Что людям въелся в кости, в жилы!
Колом земля вам, Радзивиллы!
Ценою долгого исканья,
Советов, споров и старанья,
Всех сил и мыслей напряженья
И неустанного стремленья
С неволей панской распроститься —
Была отыскана землица.
Ее Михал – припомним это —
Словами пылкого поэта
Перед семьей живописал,
Хоть сам земли той не видал.
Да мало ль что! А кто живой
Входил хоть раз в тот рай святой,
Что так попы в церквах малюют,
Как будто сами в нем ночуют?
Но уж пора, пора в дорогу,
Чтоб к своему пристать порогу,
Пока желанье не остыло,
Пока охота есть и сила.
Земельку ж надо увидать,
Чтоб не вслепую покупать,
Чтоб ладом вышло все, толково.
Сама она пусть молвит слово,
Покажет, что таится в ней,
И это будет поважней
Пустых мечтаний, разговоров.
И вот осеннею порою,
Договорившись меж собою,
Михал с Антосем воз прибрали
И запрягли коня. И стали
В каком-то грустном размышленье,
В тревожно-смутном настроенье:
Дорога, даль и день грядущий
В туманах спрятаны гнетущих.
Эх ты, житье, житье людское!
Нет никогда в тебе покоя!
Ты – вихрь, водоворот бурливый,
В тебе погибнет боязливый,
Как щепка, как зерно пустое.
«Ну, что ж, поедем?» —
«Едем, брате!»
Притихли все на время в хате,
Когда вошедшие мужчины,
Сняв шапки, постояли чинно,
Склонившись перед образами.
«Прощайте! Управляйтесь сами!»
«Счастливый путь! В дорогу с богом!» —
Сказала мать им за порогом,
Желая счастья и добра.
Мужчины вышли со двора,
На воз уселись и вздохнули
И влево к дубу повернули.
Взмахнул степенный Сивко гривой,
Потом заржал нетерпеливо, —
Видать, далекую дорогу
Почуял он, забил тревогу,
И, шею выгнувши дугою,
Привычной побежал рысцою
К туманно-сизым сводам бора,
Алесь и Костусь у забора
Вослед глядели молчаливо,
И думы смутные пугливо
На грустных лицах их блуждали
И очи тенью застилали.
И показалось им, что с ними
Делились мыслями своими
И старый дуб, и этот дом,
И эта речка с лозняком,
И этот лес, и небосвод.
Чего отцу недостает?
Зачем искать земли далеко,
Коль хороша и тут, под боком!
Иль тесно, что ли? Света мало?
Работы в поле не хватало
Для их сохи, серпов и кос?
Иль непригоже в каплях рос
Цветы и травы здесь сияют?
Иль худо птицы распевают?
Зачем искать другую хату?
Леса чем хочешь тут богаты —
И дичью всякой, и зверями,
Орехом, ягодой, грибами!
Эх, простота невинных дней!
Темна тебе судьба людей.
Мужчины тоже той порою
Тревогу в сердце ощущали
И долго думали, молчали,
Поникнув грустно головою.
Но для чего гадать о том,
Что думали они молчком,
И весь их путь живописать?
Путей-дорог не сосчитать!
Они всегда свежи и новы
И глаз и ум занять готовы!
Их не пройти, не оглянуть,
Эх, путь далекий, вечный путь!
Но все ж сказать необходимо
Про путников моих любимых,
Что их дорога утешала:
Пред ними Слутчина лежала, —
Сторонка, глянуть, торовата,
И люд тут, видно, жил богато,
Не зря работал, тратил силу;
Судить об этом можно было
По мельницам, большим и ладным,
По гумнам, крепким и громадным,
Хлевам просторным, сеновалам,
По тыквам, круглым и немалым,
По хатам, что, как бы в венках,
В кудрявых прятались садах.
А эти липы, тополя,
Их не обхватишь у комля!
Шумят зелеными ветвями,
Ведя беседу с небесами.
За много верст заметишь их.
«Не видел я дерев таких.
Вот у земли какая сила —
Такие башни взгромоздила!
А поле! Ровно, как ладони!» —
Михалу говорит Антоний.
«Тут не захочешь в рай на небо
С такой земли, с такого хлеба!»
Все привлекало их вниманье:
В сермягах встречные крестьяне
У хат своих с тенистым садом —
Простые люди с добрым взглядом,
Таким, что в душу проникал
И сердце путников ласкал;
И деревеньки с ветряками
И с придорожными крестами.
В просторах этих полевых
Все, все приветствовало их,
Как будто близкая родня.
Они уж ехали три дня, —
В пути маленько колесили
(Дорога ж мерялась на мили)!
И утром росным и туманным
Достигли цели столь желанной.
Михал окинул местность оком
И к дому зашагал широко,
Идет, хозяйство озирает:
Все старовато уж, ветшает!
И на дворе не очень ладно,
Все пораскидано, нескладно,
Постройки будто меж собою
В раздоре жили, брали с бою
Те закоулки, где стояли,
Друг друга словно отжимали
Или лепились безобразно.
И возле хаты было грязно.
Сама же старенькая хата
Казалась слишком простоватой:
У крыши ветхой, шелудивой
Обрезы шли коряво, криво —
То мох торчит, то плешь видна,
Вся продырявилась она.
Да и труба была щербата,
Ну, одним словом, горе-хата,
Своей красою не манила.
Но ведь не в хате смысл и сила!
В ней можно навести порядок
И перестроить добрым ладом,
И станет светлой и пригожей,
А не такой калекой божьей.
Была бы хороша землица,
А с хатой можно помириться,
Михал еще прикинул оком:
«Э, хата – мелочь! Лес под боком».
С такими думами Михал
Кнутом в окошко постучал.
В ответ на эти стуки в хате
Сначала скрипнули полати
(Темно в ней было, как в берлоге!),
А после шлепнули уж ноги.
Хозяин заспанный, помешкав,
К окну приблизился неспешно —
Степенный, с важностью великой.
«Тут ли живет Федос Ходыка?» —
Спросил Михал, напрягши слух.
Ответ дается, но не вдруг,
Ведь человек-то незнакомый.
«Тут, тут! И сам хозяин – дома.
Скажите только, ваша милость,
Зачем, откуда к нам явились?» —
И с гостя не спускает ока.
«Мы к вам, хозяин, издалека,
Четыре мили за Несвижем.
(Михал считал Несвиж Парижем,
Известным всем на белом свете.)
Мы вас имеем на примете.
Наслышалися от людей,
Что пан Ходыка, добродей,
Свою усадьбу продает.
«Да, дело к этому идет.
Так подождите же немного!»
И враз прошла его тревога
(Не вредно быть и осторожным
Пред незнакомцем подорожным!).
Ходыка вдруг засуетился,
Как будто сразу пробудился,
Кожух накинул, вышел в сени,
Его опаски нет и тени.
Сказал приветливо, как брату:
«Прошу вас, заходите в хату.
Да вы с конем! Так заезжайте,
Там у сарая распрягайте»,
Сюда, за этот стог соломы!
Ведет их, как давно знакомых.
Хозяин рад, и гости рады,
Меж ними нет уже преграды,
И нет ни хитрости, ни фальши,
Легко беседа льется дальше,
Минуты первой пали путы —
Сердца и души разомкнуты.
«Сюда, сюда, прошу вас, брате,
И место есть, и корму хватит.
Там, за овсяными снопами, —
Едят их мухи с комарами! —
И сено свежее, и вика, —
Не оголел еще Ходыка!
Распряжен конь и прибран воз.
И тут уж дело началось —
Конца не видно разговору.
Все ново и душе и взору,
Начнешь одно – всплывет другое,
Ведь надо ж про житье чужое
Порасспросить, поразузнать,
О том, о сем порассуждать.
Хоть разговор и осторожный,
А выудить кой-что возможно,
Словечко иль обмолвка даже
Иной раз многое расскажет.
И стало ясно из беседы,
Какие горести и беды —
Уж лучше б людям их не знать! —
Велят земельку продавать.
«Не наградил господь сынами, —
Едят их мухи с комарами!
А нет сынов – и нет подмоги,
А уж мои слабеют ноги!
Уходит силушка, браточки,
И миновали те годочки,
Когда земле я мял бока
Не хуже доброго быка.
Земля же тут, скажу, такая —
Цены ей нету, – золотая!
И надобно ей только, милой,
Старанье доброе и силы!
А сил уж нет – глядите сами —
Едят их мухи с комарами!
И я – скажу вам без стесненья —
К торговле чувствую стремленье,
И потому-то вот, дружочки,
Мои любимые сыночки,
Продать усадьбу я решил».
Он все так складно говорил,
И так разумно, и правдиво,
Что «купчики» лишь молчаливо
Ему кивали головой
Да усмехалися порой.
Но, про себя догадки строя,
Как видно, думали другое:
«Ты, брат, влезаешь прямо в душу,
Не продаешь ли с вербы грушу?»
«Так заходите ж в хату, братцы!
Не грех бы нам побаловаться
Хоть верещакою с блинами, —
Едят их мухи с комарами!»
«А может быть, вы, пан Ходыка,
Коли не будет труд великий,
Сначала б показали поле?» —
Сказал Михал. «Что ж? Ваша воля!
Полюбопытствуйте! Земелька,
Как перед маткой колыбелька,
Неподалеку, под руками, —
Едят их мухи с комарами!
Вот на ладони вся волока,
Глядит на нас, как божье око.
Вон и лужок мой. Сено – пиво!
Вкус, братцы, у него на диво,
Заправь, так будет есть и поп!
А рожь! Ну, не поднимешь сноп!
Смотрите: стебли – тростники,
Нигде не сыщете таких!
Ведь ваши минские песочки
Я знаю хорошо, браточки,
Своими их месил ногами, —
Едят их мухи с комарами!
Земля тут – ох, как урожайна!
Горох растет необычайно.
А гречка? Ну, кусты как лозы,
Ячмень как лес. И без навоза!
Имей охоту, силу, руки
Да чуть хлебни еще науки —
Богатство уж само придет
К тебе на двор – и хлеб и скот,
И будешь жить без горя, паном,
Копить деньжата чистоганом.
Живут тут люди богачами, —
Едят их мухи с комарами!
И даже на местах скупых,
Коли давно сидят на них.
Ходыка в поле вел гостей,
Хваля (язык ведь без костей!)
Свою усадьбу «золотую»,
Как сват девицу молодую.
Антося ж не проймешь словами,
Своими хочет он глазами
Земли пригодность распознать:
Что – мачеха она иль мать?
Тут выгода иль плутовство?
И светлые глаза его,
Проворные, ну, как мышата,
Поблескивали хитровато,
По ниве рыща и лугам,
Все испытуя тут и там.
Земли работник, а не гость —
Богат был опытом Антось!
Копнул земельку сапогом
И в руки забирает ком,
И между пальцев растирает,
И запахи ее вдыхает.
Земля и впрямь, кажись, что надо,
Но нет хозяйского пригляда.
За нею походить умело,
Она бы скоро подобрела.
«Земля запущена у вас,
Вся коркой дерна убралась,
И только сорняки рожает. —
Так цену дядя ей сбивает. —
Чертополох разросся дико,
Глядите сами, пан Ходыка,
А где сорняк уж заведется,
Там урожай с трудом дается —
Земля оправится не скоро».
«Э, плюнь, Антоний, то – не горе!
Сорняк? Ну год-другой труда —
Его не будет и следа!
Скажу по правде, братец милый:
Нет у меня на землю силы.
Она ж без добрых рук скучает,
Ей дай вниманье и терпенье
И, коль хотите, уваженье,
Зато и хлебом угощает,
И молоком, и пирогами, —
Едят их мухи с комарами!»
«Так, это так! – Михал ответил. —
Средь нас никто еще на свете
Богатства с ветерка не брал
И в будни праздник не справлял.
А все ж на поле одичалом
Жить надо начинать сначала!
Не просто это! Тут и за год
Не изживешь хлопот и тягот!»
Михал с Антосем, сколь возможно,
Вели беседу осторожно,
Чтоб цену сбить, хоть та цена
Еще была им неясна.
Земли ж тут было в самый раз.
Михал прикидывал на глаз,
Что может стоить это дело.
И перед ним уж поле рдело
И разливалась рожь рекой, —
Ее он собственной рукой
На собственной земле посеет.
Все видел он, чем завладеет!
Пред ним, на взгорье, чернолесье
Вздымалось гривой в поднебесье,
К себе манило, взор ласкало.
Равнинна за рекой лежала.
Река ж в ольшанике густом
Блестела чистым серебром.
А хуторки вокруг с садами,
То как попало, то рядами,
Раскинулись в полях привольно.
Лугов и пашен здесь довольно!
Здесь если наведешь порядок,
В довольстве будешь, сыт и гладок.
Прошли мужчины по межам,
Ко всем ничтожным мелочам
Приглядываясь зорким оком, —
Решать здесь надо не наскоком,
Чтоб после плакать не пришлося!
Михал остановил Антося:
«Ну, что ты скажешь? Как решаем?
Иль подождем, иль покупаем?»
Совета просит он, а сам
Решил уж – видно по глазам.
«Земелька эта, брат, жирна,
Как сажа из трубы, черна!
Бери, хоть завязавши очи.
Вот, сколько денег он захочет?
Под силу ль будет это нам
И нашим тощим кошелькам?»
И после долгих совещаний
К усадьбе подошли в молчанье.
«Прошу вас в хату! Заходите!
Что бог послал – перекусите!»
Ходыка их в дверях встречает,
К столу любезно приглашает.
Антось к повозке устремился
И тотчас с торбой возвратился.
Вошли Михал и дядя в хату.
Вид у нее подслеповатый:
Свис потолок, перекосись,
По щелям паутина, грязь.
И печь и стены – все неровно,
В углах заплесневели бревна,
Земля не сглаженная, в ямах;
На подоконниках, на рамах
След червоточины заметен.
Нет! Неуютно в стенах этих!
«Ну, люди добрые, садитесь,
С дороги малость подкрепитесь!» —
Гостей хозяйка просит чинно,
Сама Федосиха – Аксинья.
А стол уж скатерью накрыт,
Сковорода на нем стоит.
Чтоб завершить достойно дело,
Хозяин, сбив сургуч умело,
Бутыль поставил. «Ну, налью!
И землю окроплю свою!»
Как только чарка раз, другой
Прошла дорогой круговой,
Все языки поразвязали
И убеждать друг друга стали,
Что люди все они простые,
Что ни лукавства, ни обмана
Терпеть в делах своих не станут,
Что мысли их всегда прямые,
Что с первых слов одни в других
Друзей почуяли своих!
А как сводить расчеты стали, —
Их поцелуями скрепляли.
«Вы любы мне! – сказал Ходыка. —
Ведь сам я минский горемыка, —
Хочу я подружиться с вами,
Едят вас мухи с комарами!
Я только вам, мои браточки
(Вот не дожить до этой ночки!),
Могу продать свою усадьбу.
А самому поторговать бы…
Мои вы родненькие братцы,
Хочу я свиньями заняться».
«Браток Федос! – сказал Михась. —
О чем тут спорить целый час?
Все! По рукам! Вот вам моя!»
Начался шумный торг. Друзья
Пошли и клясться и божиться,
Ладонями с размаху биться,
Чтобы потом при встрече новой
Дурным не обменяться словом.
«Ну, соглашайся, брат Федос!»
Федос потрогал пальцем нос,
Минуту тяжко размышляет, —
Минута важная, большая.
И тихо-тихо стало в хате.
«Ну, пусть так будет, милый брате!
Согласен я, Михал! Сошлись!»
И за руки они взялись.
Антось им руки разнимает:
«Пускай же бог нам помогает!»
«Панами будете, панами, —
Едят вас мухи с комарами!»
 

 
Дороги, вечные дороги!
Во тьме времен, знать, сами боги
Вас заплетали, расплетали,
Когда узоры жизни ткали.
Дороги, вечные дороги!
Вы то задумчивы, то строги,
То солнцем радуете взоры,
То, в мрачные ведя просторы,
Среди болот змеясь тоскливых,
Несчастьем путнику грозите
И ночь небытия таите
В своих запутанных извивах.
Немало я узнал скитаний,
Счастливых встреч и расставаний.
Не раз в грозу и непогоду,
Казалось, не было мне ходу,
И, глядя на свою дорогу,
Я чувствовал порой тревогу.
Печаль и горе испытал
И только зависти не знал
К тому, кто в час людских страданий
Был чужд мучительных исканий,
Кого сомненья не томили,
Тяжелым камнем не давили
И для кого весь белый свет
Есть лишь одной тележки след,
Кто средь пустых погряз забот,
Чей путь к кормушке лишь ведет.
Но тот, в ком дух живой таится,
Покоем этим не прельстится,
Простой, исхоженной, убогой
Не будет соблазнен дорогой.
Покуда круг не замкнут мой,
Я вновь хочу взглянуть назад,
Под крыши дорогих мне хат,
В тот край, навеки дорогой,
Откуда путь я начинал,
Где часто в детстве счастье знал.
Итак: за землю на початок
Три сотни отданы в задаток.
Ужель то правда, не мечты,
Что из-под гнета выйдешь ты,
И панский кнут забудешь скоро,
И дни не кончишь под забором?
Теперь уж нет пути назад,
Все одолеть ты должен, брат!
Помехи все убрать спеши
И с тем наследством пореши,
Что от отцов тебе досталось:
Землицы худородной малость.
Крепись, коль все уж решено,
И в голове держи одно:
Как обернуться тут ловчей,
Чтоб все закончить побыстрей.
Возьми в дорогу, что посильно,
И в банк скорее, прямо в Вильну, —
Там справки надо раздобыть
И разрешенье получить.
Об этом много говорили
И ехать дяде присудили.
Оделся дядя, как на праздник, —
Хоть без затей и штук там разных:
Пиджак простого был суконца,
И тот весь порыжел от солнца;
Рубашка из холстины белой;
Шапчонка ж козырем сидела,
Хоть и знавалась часто с горем,
А сапоги он смазал здором;^{11}
На посошке же за плечами
Висела торбочка с кистями, —
В ней были хлеб, немного сала,
В кармане ж трубка и кресало, —
Товарищей вернее нет,
Коль табаком набит кисет!
Не скажешь, что щеголеват,
Но чист, опрятен весь наряд.
Вот дядя уж Морги проходит
И долгим взором даль обводит —
Идет на луг, на нивы взглянет,
И на душе отрадней станет,
И дальше, время не теряя, —
Дорога впереди большая.
Был занят дядя мыслью сложной:
Как сократить расход дорожный,
Когда в Столбцы прибудет он,
Как за три гривны сесть в вагон.
В Столбцах у дяди – друг служака,
Вокзальный сторож, Донис Драка.
Он с машинистом жил, как с братом,
И с кочегаром водку пил,
Ему роднёй кондуктор был,
Конторщик приходился сватом,
С телеграфистами он знался
И с дядькой год назад встречался.
Подумать только: с этим хватом,
Болтая запросто, бывало,
Они из одного бокала
У тетки Гени выпивали
И вместе оси воровали.
Своими увлечен мечтами,
Как бы подхваченный волнами,
Антось усталости не знает,
С холма на холмик знай шагает.
Но все ж нет-нет и грустно станет,
Как на поля вокруг он взглянет,
На этот лес, сырой, туманный,
На милый Неман и курганы,
На ельник и на груши в поле,
Как будто не увидит боле
Он образы, картины эти,
Родней которых нет на свете.
Идет наш дядька, размышляет.
Вот он в Сустреновку вступает,
Гать переходит и болото.
Ложится солнца позолота
На темные верхушки леса,
И ночка сумрачной завесой
В низинах землю укрывает.
Ей сны-виденья навевает.
Вот пройден лес, и город близко.
Туман на озеро лег низко,
Вода у мельницы шумит,
Машина вдалеке пыхтит,
А там, за озером, как струнка,
На запад тянется чугунка.
Вот переезд, давно знакомый;
Правей – вокзальные хоромы.
Там все кипит, как в час разрухи.
Снуют службисты, словно мухи,
Гудят, шумят, как в ульях пчелы,
И ходят шумно балаголы,^{12}
Каменотесы с молотками,
Торговки бегают с лотками,
Огни фонарные дрожат,
Снуют носильщики, кричат.
А дядька трубку набивает,
В вокзальный вслушиваясь гам,
Как разыскать дружка, гадает.
Вдруг слышит крик: «А, брат Антоний!»
Глядит: к нему сам Драка Донис
Спешит, кивая головою,
Как будто встретился с роднею.
«Здорово! – дядька отвечает,
Дружка в сторонку подзывает. —
Скажи мне, братец, если можно… —
При этом дядька осторожно
Пригнулся к Донису, замялся,
Но Донис сразу догадался,
Смекнул, в чем смысл его секрета. —
Так вот, нельзя ль мне… без билета
Чуток проехать на машине?»
«А вот постой, пусть люд отхлынет,
Пройдет курьерский, а тем часом
Мы перемолвимся с Уласом…
Спокоен будь: мы все уладим,
Хоть на товарный, а посадим».
«Так ты, брат Донис, постарайся!»
«Уверен будь, не сомневайся:
С козами мы на торг успеем».
В минуту эту лютым змеем
Летит курьерский. Задрожали
Все стекла в окнах на вокзале,
Казалось – воздух содрогнулся.
И в тот же миг народ метнулся,
На дядьку вихрем налетел.
Антось и ахнуть не успел,
Как и его волна людская
Несла, все крепче зажимая,
Как будто кто их испугал.
Плечом тут дядька поднажал,
Рванулся вбок что было сил,
Чуть с ног извозчика не сбил
Да пана придавил немножко, —
Зато в толпе пробил дорожку.
Хоть шума было там немало,
Зато кругом просторней стало.
Звонок, другой и вскоре третий,
И дрогнул поезд, будто черти
Его сердито всколыхнули,
Снопами искры ввысь взметнули,
На сто ладов заскрежетали
И в клубах дыма вдаль умчали.
Вокзал пустел, люд разбредался,
Один Антось еще слонялся.
Болели ноги, сникла сила,
А сядет чуть – ко сну клонило.
«Ну что, Антоний, рыбу удишь?
Уснешь-тебя и не разбудишь,
Пойдем-ка лучше выпьем пива!»
Друзья уходят торопливо.
Сидят за пивом, рассуждают,
О прежних встречах вспоминают.
А пиво веселит им души,
У них краснеют щеки, уши.
Был верен слову Драка Донис.
И вскоре дядька сел на поезд —
В Барановичи до рассвета
Приехал мирно без билета.
Знать, начал путь он в добрый час:
Все гладко шло, как на заказ.
С кондуктором хорошим он
В Барановичах повстречался.
Тот с ним недолго торговался —
Взял деньги, проводил в вагон.
И вот, тревожно озираясь,
Забился в уголок наш «заяц».
Шло утро. Солнышко всходило,
В полях пригорки золотило,
И серебристой пеленою
Туман повиснул над водою.
Вагон битком набит народом,
Несется поезд полным ходом,
И только пыль он поднимает,
Антоний то и знай чихает.
Прошел кондуктор и глазами
Суму холщовую с кистями
Искать стал. Дядька в уголке
Притих, зажав суму в руке.
Совсем не спал он прошлой ночью,
На свет глядеть не в силах очи.
А голова сама гуляет
И ритм движенья выбивает:
То вниз сползет, то вверх рванется,
Туда-сюда она качнется
И стукнет в стенку, как шальная,
Что с ней, сама не понимая.
Так па гулянке молодица,
Вина хлебнув, развеселится,
Забудет все и в пляс пойдет,
Плечами дернет, поведет,
Земли не слышит под ногами
И плещет в такт себе руками. «
Легаш», впиваясь в сумку взглядом,
Вмиг очутился с дядькой рядом.
Толкнул его в плечо рукою
И подмигнул: мол, шпарь за мною.
Поднялся дядька наш проворно,
И за кондуктором покорно
(Одна веревка их связала)
Идет он, заспанный, усталый.
Пройда чрез узкий коридор,
Кондуктор шепчет, словно вор:
«А ну, сюда залазь сейчас же!
Я буду сам стоять на страже.
Идет контроль, так ты скрывайся,
Сиди молчком, не отзывайся,
Не кашляй громко и не стукай!»
И с этой мудрою наукой
Кондуктор дверку открывает,
Искусно пломбу он снимает,
Засунул гвоздь, ключом знай крутит,
А дядьке страх аж очи мутит,
Хоть по натуре он не робкий
Вот наконец дверь грязной «топки»
Сумел открыть кондуктор ловко.
Втолкнул он дядьку чуть не силой
В глубь этой конуры постылой
И запер там, как в клетке волка.
Шагнул Антось, остановился —
И белый свет ему закрылся,
Стоит, оторопев, бедняга.
«Вот удружил, помог бродяга!
Чтоб ты пропал с своей норою!. —
Гуторит дядька сам с собою. —
Куда ж ты, гад, меня засунул!»
И в темный угол зло он плюнул.
«Ой, что такое? Хлоп паршивый,
Ведь мы же здесь!» – в углу пискливый
Раздался голос человечий,
Хоть вздрогнули у дядьки плечи,
Но скрыть испуг он постарался,
На крик спокойно отозвался:
«А кто велел тут господину
Свою подставить образину?»
Теперь лишь дядьке видно стало,
Что «зайцев» в клетке с ним немало.
Сердито «зайцы» зашептались,
Они давно, знать, тут скрывались.
Передний, с красным, злым лицом,
Все щеку вытирал платком.
Здесь все от копоти лоснилось.
Густая пыль вокруг носилась,
Одно оконце небольшое
Глядело тускло, как слепое,
А теснота – ни стать, ни сесть,
С трудом вперед он мог пролезть.
В далекий уголок забрался,
Там примостился возле печи,
Расправил грудь, раздвинул плечи,
Вздохнул и закурить собрался.
Достал кисет, чубук продул,
Так смрадом из него дохнул,
Что в тот же миг сосед его,
Врага в нем видя своего
(Давно на дядьку он надулся),
Зашмыгав носом, отвернулся.
Но дядьку это не смущает:
Табак он в трубку насыпает;
Табак был свой, не покупной,
И драл он горло, как шальной.
И, как Дямежка говорил,
По голове дубиной бил.
Табак отменный, злой на диво,
И не один «знаток» ретивый,
Его дымку хлебнувши рьяно,
Как будто спирту из стакана,
Чихал и кашлял с полчаса,
И ошалело тер глаза,
Аж пуп с него трещал и рвался.
(Он бессарабским назывался,
Табак тот дядькин знаменитый.)
Как черт был дым его сердитый.
Антось огниво достает,
Кремнем по звонкой стали бьет,
Чирк-чирк – и искорки живые,
Словно пылинки золотые,
С негромким треском поднялись,
На трут богато полились.
Вот дядька трубку в рот берет,
Чубук хрипит, пищит, поет,
И дым большущими клубами
У дядьки виснет над усами.
Как только трубка разгорелась —
Курить давно ему хотелось, —
Дал волю он привычке жадной,
Затяжкой насладясь изрядной,
И дым как из трубы пускает,
Дыханье от него спирает.
И мух тем дымом доняло,
В тревоге бьются о стекло.
А «зайцев» кашель забивает.
«Ой, фэ! Не выдержать! Спасите!
Хоть нашу старость пощадите!»
Антоний дым клубит волнами
И смех скрывает под усами.
Но из-за стенки в этот миг
Кондуктора донесся крик,
В дверь застучал он кулаками.
«Эй, ты там, слышь, сума с кистями!
Сейчас же перестань дымить,
Вагон так можно развалить.
Твой дым терпеть не стало сил,
К нам через дверь он повалил.
Вот это дым, аж в пот бросает!
Ну, прямо нос тебе срывает!»
Контроль прошел. В вагон обратно
Впустили «зайцев». Так приятно
В вагоне дядьке показалось:
Пред ним равнина расстилалась
Полей, засеянных хлебами;
Полоски стройными рядами
Антосю душу веселили,
Своим нарядом взор манили
И расступались пред машиной,
Как кавалеры пред девчиной
Иль как пред свекром молодицы.
Она ж, как вольная орлица,
Летит стрелою, грозно дышит
И серым дымом тяжко пышет.
И что ни миг – из светлой дали
Картины новые вставали.
Столбы мелькали верстовые,
Дорожки, стежечки кривые,
Что средь полей, покрытых рожью,
Тянулись ленточкой пригожей;
Боры, лесочки возникали,
И маковки церквей сверкали.
Мелькали станции, селенья,
Панов богатые именья.
«Какой разгон и ширь какая! —
Дивится дядька, размышляя. —
Посмотришь – ни конца ни края,
Но всей земли простор великий
Принадлежит царю-владыке,
Первейший он богач на свете,
Да только бедны его дети:
Едят мякину, мох толченый
И ездят «зайцами» в вагоне.
Имений сколько, боже милый!
А всюду бедный люд, унылый
Кишит в полях и нищих селах».
И вздох приглушенный, тяжелый
Готов с мужицких уст сорваться,
На голос мысли отозваться:
«Эх, всюду жмет людей нужда!»
И вспомнил дядька наш, куда
И для чего он в путь пустился,
И грустью взор его затмился.
Что их на новом ждет пути?
Как долю лучшую найти?
Пока почуешь каплю силы,
Банк вымотать сумеет жилы
Налогом, гербовым ли сбором, —
С ним расквитаешься не скоро,
Останешься, быть может, голый.
И с этой думой невеселой
Антось наш к Вильне подъезжает,
Свою одежду поправляет.