Текст книги "По ту сторону грусти (СИ)"

Автор книги: Янина Пинчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

Но, хотя она с годами устала романтизировать "чикагских мальчиков" и уличные перестрелки с террористами, её мечты были несколько другими, и по стилю, и по масштабам. Ей отчаянно не хватало "величия". Прозаическая реальность наваливалась тоской.

Мы могли бы служить в разведке, мы могли бы играть в кино...

Но мы, как птицы, садимся на разные ветки и засыпаем в метро...

А когда она попала в Великое княжество, то крышу снесло полностью. Она хотела великой Родины. Хотела сделать мир лучше. И безудержно хотела блистать. Опьянение. Блеск. Потому и попалась: надела мундир и, сияя, влетела под своды Минобороны. Чем закончилось, известно. Чем закончатся её нынешние искания, не известно вообще.

Да как бы вместе с ними не начались лихорадочные поиски жилья. Хозяйка квартиры вечерами пила на проспекте Маннергейма свой "депрессо" с ментоловой сигареткой и макарунами и стремительно разочаровывалась: в учёбе в частности и в избранном направлении в целом. Кто её разберёт, почему. Творческие люди – системы очень сложные. Теоретически Алеся могла бы проникнуться, но тошнотворное раздражение и страх нарастали с каждым днём и каждым сообщением от Киры. Ведь это означало, что она не то забирает документы, не то оформляет "академку", но в любом случае возвращается в Минск. А значит, Алесе надо собирать манатки.

Она мрачно вперялась в монитор и шарила по сайтам в поисках квартир или хотя бы комнат. Цены последнее время не взлетели, но коварно, нехорошо как-то поползли вверх. И что делать? Работы пока нет. В конторе платят скромно. На халтуры сертификат закончился, а новый делать – разоришься.

Сны ей тоже не приносили утешения как такового, потому что не давали расслабиться. Она застряла на своём ощущении вины, пугалась и напрягалась на каждом шагу, тщательно подчищала все свои речи, чтоб ни капли яду там не осталось – а это трудновато, если характер изначально не сахар.

Раньше слова и мысли председателя воспринимались как провокация, а Алесе нравилось провоцировать в ответ: ведь что сравнится с таким изысканным в своей наглости поединком? Например, она извлекала на свет божий свою научную тему и подбрасывала горящими головнями вопросы по Чили. Но Андропов быстро соображал, что его пытаются поддеть, и выходил из ситуации по-разному, но с неизменным изяществом. Мог перевести беседу на другую тему. Мог отшутиться. Мог терпеливо выслушать и обезоружить демонстративным согласием с отдельными тезисами. Мог парировать в ответ, да так, что Алеся, латинист не без претензии, краснела и бубнила что-то невразумительное. Как правило, в стиле Джен Псаки: "Я это уточню". "Ну давай, уточняй", – непринуждённо отзывался Андропов, приподнимая брови – соболиные росчерки. И тогда Алеся краснела и досадовала ещё больше, но злиться на него долго не могла.

Теперь ей было неловко за свою задиристость. Почему она и смущалась: Алеся теперь взяла за правило, что его не задевать нужно, а щадить. Сердце ей когтями сжимало холодное слово: обречённость.

На самом-то деле она редко об этом задумывалась. Председатель выглядел вполне уверенно и спокойно-жизнерадостно, только последнее время что-то уставал и казался молчаливым. Они встречались уже как старые друзья. Она даже наконец попала на дачу! Алеся поразилась, как там красиво. Нет, не картинная живописность – её пленила атмосфера, было в ней очарование, как в её любимом районе в Минске, где она жила во время учёбы: тихий центр второго разряда, раскидистые клёны, сливочно-бежевые хрущёвки, полосатые коты в палисадниках и бабушки у подъездов. И здесь тоже – деревянный двухэтажный домик, запущенный сад в лучших романтических традициях. Тропинки, чуть присыпанные листвой, тёплый свежий воздух, птицы и жужжание... как это по-русски? – "жамяры". Ах да, насекомых. Её только немного смущали охранники. Смущали они и Юрия Владимировича, когда он приезжал на работу на площадь Дзержинского – он их отпускал чуть заранее и входил в здание без них. Но так-то вообще, что делать, если полагается. А отношения с ними были простые и дружеские. Алесе, в прошлом бонапартистке, вспоминался Наполеон и солдаты Великой армии: обо всех всё знает, всем найдётся доброе слово. Может, идеализированно – но зачем перебарщивать с постмодерновым цинизмом? Теплоте всегда должно находиться место.

Особенно на закате. Алеся сидела в плетёном кресле и радовалась, что надела джинсы и кофточку вместо платья. Андропов расположился в шезлонге, вытянувшись всем своим длинным грузным телом, а сейчас попросил её:

– Лесь, а принеси, пожалуйста, плед. Он в гостиной, на диване там...

Быстро нашла, вернулась, подала чуть более церемонным жестом, чем надо. Юрий Владимирович был в светлой летней рубашке по моде: простой крой и рукава укороченные, но почти до локтя – Алеся отметила, что уже видела такой фасон, когда смотрела фото генерала: вот поди ж ты, что Союз, что Чили... И ещё она заметила у него на руке следы, как от укуса, и вокруг желтоватый синяк с монетку. Наверное, она задержала взгляд дольше, чем надо, мысли на лице слишком красноречиво промелькнули, потому что Андропов проронил безмятежно:

– А, это я в больницу ездил...

Эта непринуждённость Алесе была знакома. У неё был с детства неправильный прикус, она носила бреккеты и мучилась с ними лет десять: ну никак природа не хотела подчиняться технике. Другие дети ужасались, видя, что она терпит ради голливудской улыбки и правильного пищеварения: какие только хитроумные конструкции не перебывали у неё во рту – и железные лигатуры, и какие-то там перекрёстные резинки, и средневековое приспособление, надеваемое на ночь... А кончилось тем, что ей выпилили в зубах углубление и вмонтировали туда железную дугу, а поверх закрыли материалом. Нормальных зубов у неё уже никогда не будет. И она все эти экзекуции терпела, потому что привыкла и думала, что так и надо, что иначе не бывает – в её жизни, по крайней мере. Наверное, и председатель точно так же. Какая разница?

Но когда она увидела эти следы от катетера, ей стало больно. И – постыдное желание – захотелось взять, погладить его руку и прикоснуться к этому месту губами. Но он бы не понял. Наверное, мог обидеться. Алеся сама впадала в бешенство, она просто ненавидела, когда ей выказывали жалость. Может, потому, что её унижала слабость, может, ещё почему.

Она нарочно прочитала, что испытывает человек при гемодиализе. В принципе, самая болезненная процедура – постановка катетера в артерию и вену, а там терпимо. Она искренне надеялась, что у него всё проходило без особых осложнений. И лучше вообще не впечатляться. И иметь в виду, что подобную процедуру назначают почечным больным заблаговременно, задолго до того, как состояние станет критическим. Всё хорошо. Пока.

Юрий Владимирович привлёк её внимание возгласом:

– Ого! Ты посмотри...

Алеся наклонилась ближе.

– Забавно, он же как скворец, только не птица. Ты замечала? – природа иногда использует те же сочетания цветов в разных своих решениях, как художник удачный приём. Занятно это. Интересно, а есть какая-то связь между всеми её творениями с похожим оформлением?

Он держал на своём длинном белом пальце жука, зеленовато-чёрного и блестящего. А ведь правда: есть скворцы, есть стрекозы – с такой же игрой цвета. "Совпадение? Не думаю".

– Знаешь, мне кажется, сейчас люди хуже чувствуют природу... – вздохнул Юрий Владимирович. – Я не обо всех говорю, конечно. О горожанах. Ну вот возьми Москву. Читает человек Бианки, Пришвина, Паустовского, и всё ему кажется то ли диковинкой, то ли преувеличением. О стихах и речи нет, по-моему. Людям всё это кажется красивостью, экзальтацией. А ведь оно – на самом деле так и есть: узор сосновых игл под ногами, узловатые корни, изумрудные листья, крылья у птиц как веера у знатных сеньор. Надо только заметить. Просто удивляешься иногда...

И Алеся счастливо кивнула. Она сама испытывала такое, и не раз.

– О! Послушай. Даже рано.

Она замерла. И услышала характерную своенравную трель: деловитый, но вычурный, эстетически совершенный разговор – соловей. С наступлением темноты его речи выйдут на первый план. Ей снова вспомнилось нерусское слово "пошчак". Она слегка смутилась. Слово меткое, но с непривычки кажется неблагозвучным, как пощёчина: вот ей же совсем не трогательным, а низким и глуповатым показались украинские "пучки" – кончики пальцев... Она мысленно извинялась за неправоту, но пыталась просто замолчать и затереть диссонанс.

– А мне кажется, или ты похудела?

Она поймала на себе озабоченный взгляд Андропова и растерялась.

– Вроде нет... Может, подтянулась?

Втайне она считала, что лишняя "усушка и утруска" не повредит. Папа высказывался, что у неё "фигура хорошая, но не дистрофичная" – по Алесиным понятиям, это значило, что необходимо срочно сгонять вес. Последнее время она неслась то туда, то сюда, с утра занималась, как обычно, поесть нормально не хватало времени, и она чуть ли не наслаждалась ощущением голода: это затягивало. А мнила она себя едва ли не сверхчеловеком: как это здорово, когда над тобой не довлеет желание жрать!..

Председатель полушутливым жестом сомкнул пальцы вокруг её запястья.

– Ну ты вообще дворяночка... Шляхта в роду была?

– Ай. Какая там шляхта. Простая девка я, из Юрович.

А потом она объяснила, что там нашли стоянку древнего человека, вот почему деревня знаменита.

– Ну ты смотри. Мне почему-то кажется, что похудела. Ты хоть нормально себя чувствуешь? – строго спросил Андропов.

– Да, нормально, – отозвалась Алеся и, конечно же, соврала.

Перед этим она с неделю прожила в состоянии тихой паники. Ведь Алеся же привыкла, что ничем не болеет, а тут...

Смутно знакомое тянучее нытьё внутри стало резче. Как-то вроде и не вдруг, а вроде неожиданно.

Она грешила на лимфоузлы, в особо острые моменты даже на аппендицит, морально готовя себя к операции. И всё так же малодушно трусила идти в поликлинику или больницу, да куда бы ни было. А боли были странные: не настолько дикие, чтоб сразу вызывать неотложку, не настолько лёгкие, чтоб игнорировать. Усилились заметно и неприятно. Алеся пыталась приписывать их стрессу, считать невротическим явлением, но недавно ведь состоялась драматическая погоня за автобусом. Автобус победил, а она вот шесть минут корчилась на остановке и пыталась делать вид, что не наркоманка и не перепила – надо признать, довольно неудачно, потому что неадекват был налицо.

Она испугалась и записалась-таки на приём к доктору. Ждала.

А пока что эти боли возникали неожиданно и звучали где только можно: в бедре, в животе, в боку, в спине. Боль уже казалась ей своенравным живым существом с холодными щупальцами, которые могут тянуться туда, куда заблагорассудится...

Но с завидной регулярностью боли отдавались в поясницу. Это наводило её на мысли, и притом нехорошие.

Её осматривал пожилой врач в больнице имени Альберта Великого – рослый, усатый, седогривый, похожий на властного шляхтича с иллюстраций Шаранговича. Он был спокоен, уверен и чуток, но руку её направлял требовательно, в каком-то смысле выбивал из неё информацию.

– Вот, чувствуете как бы опухоль?

– Да...

От нервов Алеся была не уверена, что он произнёс слова "как бы". Но буквально только что она прошла УЗИ, а потом безжалостно мяла и щупала себя, поёживаясь от прохлады под белыми сводами (больница размещалась в старинном монастыре). И под пальцами почувствовала уплотнение. Алеся вздрогнула: нажатие ощутилось очень явно.

– Ну вот, это и есть ваша почка.

Ну, блин, ничего себе! Она нащупала её спереди?!..

Может, друзья не зря говорят ей, что она тощая. А может, у неё органы не там, где надо? Чушь собачья...

– Это нефроптоз. Бояться здесь нечего.

Но звучит-то как.

– Это просто анатомический дефект.

Ну вот, всё, не как у людей.

– Соединительная ткань слабая, вот в чём дело: почка оказывается плохо закреплённой и перемещается в полости... Заболевание не угрожающее, хотя жить мешает: болевые ощущения, конечно же.

Алеся кивнула, сглотнув. Ещё бы.

– А встречается часто, притом среди женщин, особенно стройных: кстати, резкая потеря веса – серьёзная провокация. Скажите, а как у вас с состоянием духа? Присутствует ли подавленность? Печаль, тревожность, раздражительность?

Алеся впала в секундный ступор. А потом выпалила:

– Постоянно!

Эти слова повисли в воздухе палаты заглавными буквами, капслоком, жирным шрифтом. Алеся действительно пылила на ровном месте, была убеждена, что "страшно жить", расстраивалась, гневалась... короче говоря, жила как-то неправильно. Но иначе не умела, а теперь выяснялось, что не могла.

И она втайне ликовала, аж чуть не подпрыгивала: "Ах так! Ах вот как! Я вовсе не "долбанутая баба"! Да, сложный характер, всё такое – да, я больная, но, слава Богу, не на голову!"

Какое же облегчение, какой упрёк всем тем, кто пытался вменить ей в вину взбалмошность и меланхолию, считая это упрямством, испорченностью и капризом!.. А всё потому, что она вела себя по принципу "моча в голову ударила". Оказывается, "все они" были не просто нетерпимы, но почти что жестоки.

Доктор Русович (так его звали) изложил ей свои рекомендации, успокоил, что до беременности ей вообще не о чем беспокоиться, жить с этим можно, если что – можно и подшить, операция простая, но и обязательной тоже не является, смотреть по самочувствию... Единственное, что опасно – риск развития пиелонефрита.

Господи, и это тоже. Алеся вспомнила детство. Её даже в садик отдали позже, чем надо, из-за этих болячек. А потом снова выпадение из реальности – и ещё около года социализации провалено. Строгий режим, таблетки и травы – именно тогда у неё проснулось первое любопытство к зельям да отварам: всё листала тяжёлую энциклопедию "Лекарственные растения", искала травки на дачном участке и сушила свою добычу на чердаке. О да, и ещё были анализы. И поездки в больницу. Лишь из-за малого возраста в её памяти затёрлись такие яркие детали.

Как же она теперь понимала Юрия Владимировича! Только сейчас сообразила. Странная штука – память и восприятие.

И из-за того, что они были почти товарищами по несчастью, Алеся возликовала и горячо пообещала всем официальным лицам небесной канцелярии, что будет о нём заботиться: толком не знала, как, но уж очень хотела.

А забот ей и без того хватало. Казалось, она всю жизнь была слишком эгоистка, единоличница, и потому уж никак не напоминала Амели с Монмартра, чьё служение – в улаживании чужих судеб. Алеся в упор не понимала тех, кто знай только решает чужие проблемы, а собственных выше крыши, да вот заняться ими некогда. Но в последнее время она то переживала за Андропова, то вычитывала страдальческие ноты Киры, но чаще всего слушала вечерами невесёлые рассказы Лоры.

Та, казалось, не удивлялась, что её подруга находится в "несуществующем" государстве и ведёт переписку оттуда.

Её мозг и строй мысли находились на грани реальностей, что не всегда успешно скрывалось от социума. Но Лора не походила на клинических игроманов, обалдевающих от простого выхода на улицу и не желающих заниматься ничем "общественно полезным".

Нет, в ней было что-то более возвышенное и более зловещее. Она была заворожена холодным сиянием цифрового света, и самым удачным воплощением для неё был паук в информационной паутине, призрак в эфирном измерении, невидимом, но направляющим почти всё сущее, по крайней мере, в рамках цивилизации...

Алеся как-то назвала её the Gibson girl. Но не потому, что она напоминала изысканных красавиц, вышедших из-под пера американского иллюстратора "прекрасной эпохи" – а потому, что её миром мог бы стать роман Гибсона "Нейромант". Для Лоры самой органичной средой могло бы стать киберпространство. Поэтому она с лёгкостью верила в параллельные миры как уплотнённые информационные кластеры с собственными программами.

Но до такого захватывающего, страшноватого величия в существовании было далеко. И пространство её окружало вовсе не "кибер", а обыкновенное, постсоветское, мегаполисно-окраинное – и поэтому, наверное, самое что ни на есть жалкое. Серые бетонные коробки с клетушками квартир, чахлый двор с гнилым прудиком, возле которого днём непрерывно квасят алкаши, а ночью раздаются крики. Но окружения было мало, есть ведь и другие генераторы уныния, такие, как работа и учёба, Алеся и сама это прекрасно знала.

– Да кинь ты дурное! – воскликнула она в очередной раз, стукая кружкой по столу. – Тем более что не нравится. Я, вон, знала бы, каким фиаско обернётся моя работёнка на последних курсах, ни за что бы в это не впрягалась! Ага, бумажками шуршать. Очень надо.

– Да нахер не надо, – мрачно проронила Лора по другую сторону экрана. – Задрало всё.

– Так хватит это терпеть! Скажи всем "досвидос", и заяви раз навсегда, что ты на это не подписываешься.

– Ага, конечно, но ведь "весь прогресс потеряется", ко-ко-ко, "ради чего всё это было"! – закатила глаза Лора. – И колледж, и практика, и работка – вот что имеет значение, а совсем не программерские халтуры и самообразование, посмотри правде в глаза, это всё блажь, в новой сфере ты никто, а менять всё поздно... А я не хочу терпеть закидоны своей поехавшей начальницы, и вообще не хочу быть чёртовым бухгалтером или экономистом!

– "Чёртов экономист" – самая унизительная участь из всех возможных, – ядовито отчеканила Алеся.

– Моё окружение так не думает.

– Ага. Это нормальная участь для человека без особых талантов. Вот послушай. Есть такой писатель, Альфонс Доде. Читала я роман. Молодой человек поехал покорять Париж поэтическим талантом, богемная жизнь, туда-сюда. Но оказался он слабаком, лошарой и бездарем, поэтому его просто потрепало и опустило ниже плинтуса.

– На днище.

– Именно. Зато невесту себе нашёл, дочку лавочника. И новые родственники этого горемыку с днища-то и вытащили. И вот стоит папашка, его утешает: "Ты будешь торговать фарфором". Прикинь? Каково ему! Весь мир обрушился! Вся пошлость мещанства! Нокаут!.. Ну и что, какая мораль?

– У него-то талантов нет, но ведь у нас-то есть! Значит, нефиг заставлять нас "торговать фарфором"! – ожесточённо прорычала Лора и тоже грохнула кружкой об стол. – Леся, ну как быть? Вот ты свалила в ВКЛ...

После этого повисала стандартная пауза, как после фразы: "Расскажи что-нибудь". Алеся была не готова делиться "секретами успеха". В эмиграции было лучше, чем дома, но говорить о воплощении грёз было однозначно рано. И не получила она никакого реактивного ускорения, как мечталось. А Лора... Проверять её на способности – песня долгая, да и вряд ли она реально вытворит что-то революционное. Люди в состоянии подавленности – как мухи в варенье. Вроде улететь хотят, только о том и твердят, а никак не получается. Увязли.

Алеся и сама ощущала, что начинает тонуть и застревать во всей этой пучине переживаний, а её деловые шаги, как назло, напоминают беспомощное барахтанье. Но она всё равно что-то скрупулёзно записывала в ежедневнике, куда-то направлялась и что-то делала.

Алеся шла по мосту через Свислочь под палящим солнцем. Голова побаливала, слабым пульсом нечто билось за глазными яблоками. Алеся зря проговаривала про себя целительную формулу – прогнать ощущения мешали мысли. Может, от них всё и началось? Ноги гудели. Шевельнулась знакомая боль, толкнулась робко, как рыбёшка у лилейного стебля, повела хвостом-шлейфом и оставила лёгкое онемение-призрак возле поясницы.

Стамбровская дошла до развязки, свернула на лестницу и медленно поднялась на холм. Там она прошла мимо французского посольства и свернула в собор Пресвятой Девы Марии.

Под его сводами царила тенистая лилейная белизна и прохлада. Алеся глубоко, облегчённо вздохнула. От прикосновения святой воды сначала к кончикам пальцев, потом ко лбу, всё тело будто расправилось, освежилось. Даже гудение в голове начало растворяться.

После молитвы Алеся ещё несколько минут посидела на скамье, скользя плавающим взглядом по нежным белым просторам храма. Ей было хорошо, и в душе витала надежда, что зашла она сюда не зря. Она просила за Юрия Владимировича, а о себе скромно умолчала, ведь её-то проблемы – сущий пустяк. Напоследок подошла к свечам – и замерла как вкопанная. Никогда не думала, что здесь вообще возможна неуверенность: за здравие ставить или за упокой? В замешательстве она вышла из собора. Прислушалась к себе: нет, вроде бы не огорчилась. Воды настроения не замутились илом. А потом зазвонил телефон: на экране засветилось фото комично серьёзной девушки – Влада.

Алеся легко провела по экрану и расслабленно поднесла трубку к уху:

– Алло. Привет.

Беседа потекла обо всём и ни о чём. Влада искала компанию, чтобы сходить на фестиваль испанского кино, сказала, что соскучилась. Алеся настроилась, послушала, улыбнулась. Энергия была лёгкая, никакой навязчивости. "По-моему, как только мы с Юрой начали работать, ей стало спокойнее", – подумала Алеся.

– Ничего себе, – тепло протянула Влада, – оказывается, ты тоже только что из церкви... Я где была? На Немиге, в костёле Святого Гавриила. О, так мы близко. А давай состыкуемся, у ратуши посидим. Я слышала, там какая-то новая затея, лавандовый чай...

Встреча оказалась неожиданной и невесомой, как тополиный пух, летящий в лицо. Давно такого не было, и обеим было приятно: Алесе от решимости быть честной и милосердной, у Влады были свои поводы, и немало. Она обстоятельно перечисляла их между глотками холодного чая: того самого, с лавандой. Поговаривали, что хозяйка кафе их коллега по цеху, и в лакомства добавляются ингредиенты из "Васильков" – вот почему они так "цепляют".

Алесе давно не приходилось говорить как по маслу без анализа, от души; она дивилась, как скоро поменялось её самочувствие.

У них обеих накопилось как-то много новостей, и звучали они как-то вкусно, изобильно, каждая из них даже чуточку беспокоилась, сумеет ли всё рассказать, а за подругу радовалась; и ещё они обе подумали, что в какой-то момент просто переобщались, перегрелись, а перерыв пошёл им на пользу.

– А помнишь, ты "застукала" меня в библиотеке? – хихикнула Алеся. – Подумала, что я мракобесием занимаюсь! Это оттого, что Дзержинский? – уточнила она.

– Вот именно, – энергично кивнула Влада. – Нет, я всё понимаю, просто то, что на тот момент произошло...

– ...и могло произойти... – услужливо подсказала Алеся.

– ...да, всё в совокупности смотрелось ужасно странно, – подтвердила Влада.

– Нет. Это интерес профессиональный. Тут я и так много упустила, кажется. И ещё вопросы параллельности... Я думаю, любой странник изучает их постоянно, чуть не всю жизнь. А то моё перемещение – я решила больше не рисковать, хотя интерес какой-то усилился. Но я больше по семидесятым годам сейчас, холодная война...

Врать не стоит. Недоговаривать – другое дело. Да, уж лучше инъекция правды: пригодится.

– О, ну да, я у тебя на фейсбуке интересные посты про Андропова видела, – улыбнулась Влада, – видно, что ты загорелась. Новый генерал, очевидно, – поддела она.

– Да ну тебя в баню! – проворчала Алеся.

– Ничего не "ну"! – азартно передразнила Влада. – Он реально генералом армии был. Кстати, о военных: за Диму я зря беспокоилась, никаких перекосов. Я его, между прочим, методично просвещаю. Потому что ты лично всегда по-пиночетовски: шоковая терапия – трах, бах, фигак, и живи с этим как хочешь!

– Ну нееет, – протянула Алеся, – я исправляюсь... Социализируюсь вот, видишь? Может, даже и слишком, просто вас раньше времени не хотела посвящать. Остальные две книги были по истории ВКЛ. И не для меня, а для одного человека. Ты только не ругайся, но я, кажется, нашла падавана. И нашего полку прибудет.

А вот зачем она сказала это, Алеся не знала вовсе. Просто вырвалось. Интересно, кто суфлировал? Но мысль влетела откуда-то слева.

– Ого-го! – воскликнула Влада. – И ничего же не говоришь – на десерт приберегала! Из какого мира хоть? А возраст? Ой, блин. Рано нам учеников брать. Но ведь соблазн!.. Да и вообще, я так чувствую, у нас как пошло криво-косо, так и будет: поздно, капитана мы уже досрочно посвятили! А что? Может, не так и плохо. А ещё ты во время преподавательской деятельности и сам свои знания систематизируешь.

Алеся ещё минут двадцать распространялась о несуществующем ученике, дивилась собственной наглости, обалдевала от убедительности речи, а главное, гадала, зачем ей это надо. Впрочем, потом она решила, что от радости заговорила в ней детская привычка, стремление всем нравиться. Вот она и решила снова стать для Влады хорошей – настолько, чтоб растушевать старое впечатление, переставить акценты.

А всё было даже слишком хорошо: перед ней была прежняя Влада, озорная, любопытная. И у неё вызвал сочувствие этот образ ученицы: для правдивости Алеся без смущения избрала прототипом Лору. Влада высказалась в том ключе, что ученицу надо как можно интенсивнее информационно готовить, а потому уже... кстати, неплохо было бы поднять вопрос ученичества с министром, во время следующей встречи – Алеся, естественно, сидела и кивала.

Домой ушла в чувствах смешанных, хотя неприятными их назвать было сложно. Её состояние напоминало облачный майский день: то припекает, то зябковато с голыми руками, то набегает тень, а то сияние. Тягостные мысли, недомогание, облегчение, решимость, равновесие, удовольствие, обет защищать и детское враньё без причины.

Таков итог – как разнокалиберные ракушки, разложенные на столе. Вот что я нашла сегодня на берегу. А ещё медузу, перья чайки и рваный пакет.

Но до итогов оказалось далеко. Такого завершения дня Алеся не ожидала.

Она повернула ключ в замке, шагнула в прихожую, на ходу скинула туфли и ступила на плитку горячими, натруженными ногами – всё как обычно – в душ бы...

Это были шесть секунд. На завершении шестой она уловила: что-то не так; потом стрельнула взглядом – адреналин пронзил грудь электрической спицей: в квартире находился человек. Алеся изготовилась бить заклятием, изнутри загудела от напряжения, в пальцах закололо, в груди занялся жар – но что, если незнакомец вооружён, и она не успеет? В начале седьмой секунды рука механически метнулась к шуфляде, где лежал служебный "глок".

Она сняла пистолет с предохранителя, выставила перед собой и шагнула по направлению к гостиной. Но посторонний не реагировал – человек неподвижно лежал на диване. И, по-видимому, спал.

Нахмурившись, Алеся опустила пистолет и подошла ближе. И не поверила своим глазам: это была девушка – худенькие ключицы, встопорщенная аметистовая стрижка, мальчишеские брови, драные джинсы, железный крест...

Лора.

Глава одиннадцатая

Ткань миров

Она пошевелилась, перевернулась на спину и разлепила глаза. Потёрла, раскрыла шире.

– Алеся. Ничего себе. То ли я сплю, то ли выпала.

Стамбровская даже не отложила пистолет, дабы не смущать, только сухо щёлкнула предохранителем. И глухо переспросила:

– Куда выпала?

– В иное информационное пространство, куда.

Лора помолчала, собираясь с мыслями.

– А если это во сне, тоже неплохо. Главное, реалистично же.

Алеся стояла с пушкой в руках, как контуженная. И через вату звенящей тишины пыталась нащупать осмысление.

– Да ты более упоротая, чем я думала.

– А то!

– Это не смешно.

– Ну и?..

– Ты хоть знаешь, что ты сделала?

– Нет.

Алеся попыталась объяснить подруге, что произошло, довольно сбивчиво, но уж хотя бы кое-как. Сном или галлюцинацией это явно не могло быть – Лора была вполне осязаемая, живая и тёплая на ощупь. С другой стороны, мороки и наваждения бывают виртуозными: если это именно тот случай, то кто же исполнитель, а кто заказчик, да и вообще – для чего?

От страха снова прихватило, начало подташнивать. Но Алеся старалась вести себя естественно. Она удалилась к кухонной зоне, принялась готовить кофе, даже встала спиной, но при этом обвела всю свою ауру защитным контуром, выставила оборону: мало ли, чего ожидать. Хотя чувство твердило ей, что это всё-таки Лора, её московская подруга. Настоящая.

– Ты только смотри, все подобные перемещения не проходят безболезненно. Ты человек неподготовленный...

– Ой!..

Лора попыталась встать с дивана и кулём осела на ковёр.

– Ну вот, я же говорила! Ты же гипотоник, чем ты думаешь. Сиди уж так, пока кофе забодяжу.

Она вкинула в чашку двойную дозу сахара и сливок и протянула её Лоре, которая устроилась возле дивана в позе ленивого кота, который где упал, там и наслаждается жизнью. Она обводила взглядом квартирку.

– Ты тут живёшь?

Алеся кивнула:

– Снимаю.

– Симпатично! Извини, жуткое нетерпение, но всё это так... странно... и классно... Я б хотела выйти и посмотреть, как тут вообще кругом.

– Выйдем, – покорно пообещала Алеся. И, удержавшись от вздоха, спросила: – Так как тебя угораздило?

– Не знаю. Сидела работала, устала, решила передохнуть, пошла вздремнуть на диванчик. А потом – бац, и здесь.

– Да, дела... Я б тебя расспросила, но в данную секунду пофиг. Меня вот что волнует: как вернуться – знаешь?

– Нет, – пожала плечами Лора.

Как же напрягало её деланное спокойствие и ухмылочка отчаявшегося студента перед экзаменом.

– Ладно... – сквозь зубы пробормотала Алеся и поставила свою нетронутую чашку на пол. К чашке подошла вездесущая Франкита и принялась увлечённо лакать.

Она отыскала в списке номер, которым гордилась и который не посмела бы набирать слишком часто, а, по сути, набирать вообще – всё ведь в основном шло через Владу. Но сейчас она выдохнула, замерла, слушая гудки, и дождалась-таки глубокого, спокойно-делового голоса:

– Да, Алеся. Что-нибудь важное?

Скорее, не вопрос, а утверждение.

С её губ едва не сорвалось "Хьюстон", но она мысленно исправилась и произнесла ровным тоном:

– Андрей Андреевич, у нас проблемы.

Пауза.

– Выходите к ратуше минут через десять. Пройдёмся, поговорим.

Алеся решительно развернула себя и как можно звонче прокричала:

– Лора, собирайся. Мы идём в город.

– Уже?

– Да! Ты же хотела осмотреться.

– Вау, круто! А я не сомлею? – задала она вполне осмысленный вопрос.

Похоже, закономерности она ухватывала быстро. Алеся мысленно отметила это и старательно отчеканила:

– Мы тебе не дадим.

Лора неуверенно покосилась:

– А мы – это кто?

Она видела, как подруга кому-то звонит: квартира-то была вся открытая. Ну что, сказать, что ей предстоит встреча с одним из самых могущественных людей Великого княжества? После секундного раздумья Алеся пояснила:

– Андрей Андреевич – это мой учитель.

И сразу же уточнила:

– Он мастер. Специалист по энергоинформационным воздействиям. Родом он с юга Беларуси, с Полесья – очень сильный и очень грамотный. Человек хороший, так что нам поможет. Занимает тут высокую должность, но что касается тонких материй, с ним можно запросто.

Вроде верно всё сказала. И Лора, усевшись на диван, принялась зашнуровывать свои тяжёлые ботинки. Они появились здесь совершенно отдельно от неё, как логическое сопровождение: спала в одних носках, проснулась – а обувь замерла по стойке смирно в изножье. Интересный эффект. У Алеси мелькнуло смутное воспоминание, что она нечто читала по этому поводу в сновидческих монографиях, но точно припомнить не могла.