Текст книги "По ту сторону грусти (СИ)"

Автор книги: Янина Пинчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

Неожиданно сообразила, как зовут мужа лучшей подруги – великое открытие. С порывистым теплом вспомнила курсы испанского в инязе, а преподавателя, бывшего военного переводчика на Кубе, звали Юрий Александрович. На заводе во время отработки был замначальника управления, тёзка, но с другим отчеством – Юрий Алексеевич, симпатичный человек, деловой и справедливый. Потом вспомнила любимый сериал из прошлой жизни, там тоже был герой, которого так звали – обаятельный рассеянный профессор.

Говорят, если некто на чём-то зациклен, он везде выхватывает одну и ту же деталь. Ей тоже чудилось, что она отовсюду только и слышит это имя. На том и строятся несостоятельные теории: одержимость и склонность к обобщениям, одна деталь как фундамент целого. А она? Вроде бы никаких теорий не строила. Всего лишь отдавала должное: отмечала, что все, кто вспомнился, были хорошими людьми. И все они мерцали отражённым светом ярчайшей звезды. Потому что Он – был самым замечательным.

Отметить новую Алесину работу решили в гараже. Предложение капитана звучало одиозно, а потому шикарно – девочки сразу согласились. Гараж стоял чуть в сторонке, а потому вокруг раскинулись заросли сирени и мальвы, впрочем, то было явление обычное во дворах на Круглой площади. Батура полез в сейф, залепленный плакатом с авангардным бомбардировщиком в супрематических лучах. Оттуда он извлёк бутылку со светлым ромом, а лимон, колу и лёд – из старого холодильника в углу.

– Уютно тут у тебя, – с одобрительным удивлением заметила Влада. – И чисто относительно.

– Ну так!.. – гордо воскликнул Батура.

Точно так же он гордился своей машиной. Даже порой поглядывал на неё, пока все трое потягивали коктейль, привольно рассевшись на пледе, брошенном у входа. С виду автомобиль не особо впечатлял: старый тёмно-синий "Нёман" послевоенных лет – подумаешь, сокровище чудака – сентиментальный исторический утиль. Ах, как же крупно ошибался всяк, так решивший, не ведая, что у этой "ласточки" под капотом...

– Дим, опять ты на своего "немца" не насмотришься? Из-за таких как ты, Советский Союз холодную войну проиграл! – проворчала она, отпивая "куба либре".

– А я что? Я ничего... – покосился капитан.

Подсунутые ему книжки он читал – Советами не восторгался, но как-то проникся. И поэтому для порядку возмутился.

– А то, что гонка вооружений! Чес-слово, ты можешь бич-пакетами питаться и на рогожке спать, лишь бы на машину любимую деньги были! Кран бы лучше на кухне починил.

Эта игра с препирательствами могла бы длиться вечно, но Алесе не захотелось быть праздным смешливым зрителем в сторонке. Она нетерпеливо прервала:

– Эй, ребят, хорош! У меня есть тема поинтереснее, чем кран.

– Ну? – заинтересовался Батура. – Валяй рассказывай.

Алеся выудила из стакана выжатый лимон, швырнула в траву, с наслаждением набрала воздуха, запрокинув голову и загребая пальцами золотистую шевелюру – и принялась рассказывать им о Лоре. Была не была! Ей почему-то самой захотелось это сделать, никто не заставлял, и говорилось легко, свободно. Её всё это время не перебивали и слушали, замерев.

– Так что тут не только моя работа, тут ещё кое-что интересное происходило, – покачала головой Алеся.

– Да, дела, – пробормотал капитан. – Ну вот. Значит, я теперь не один. Обычный человек, а по мирам шастаю.

– Второй раз уже такое, – констатировала Влада, – то тогда этот чилиец, то вот подружка-москвичка.

– А главное, всё в Верхнем городе, – подхватил Батура. Историю с пропавшим чилийцем он знал. – Только один – из, другая – в. Может, там более сильная аномалия, чем принято считать?

– Возможно, – проговорила Алеся.

После нескольких следующих реплик внезапно оживилась Влада:

– Слушай, а ведь Андрей Андреевич тебе не зря о притяжении, исходящем от людей, говорил! А вдруг полюс притяжения – это не Верхний город, а ты сама?

– Да ну, ерунда! Кто я такая? – замахала рукой Стамбровская.

А под ложечкой почему-то ёкнуло.

– Перспективный специалист, и сильный! Не хухры-мухры. С чего б я начала беспокоиться, или министр? – увещевала Влада. – Потому что в тебе стихия. Она прямо бьёт. Я это вижу. А просыпалась она тогда, когда ты сны видела и Димку в советскую Москву утянула. Неудивительно, если ты генерируешь поле.

Алеся вздохнула. Нет, она должна была рассказать, как бы ни билось сердце и не захватывало дух, а эта лёгкость, хорошее такое, верное чувство вроде бы, её не покидала.

– А ещё ты говорила, что вы с ней очень похожи, между таким людьми тоже притяжение сильное. Вот открой ту фотку в телефоне, где вы вместе на углу Малой Дмитровки – главное, разницу стилей отбросить, на лица посмотреть. По твоим же словам, Лора сама шутила, что вы, мол, слишком одинаковые.

– А я не согласен, – покачал головой Батура. – Вся эта похожесть автоматически механизм не запускает. Надо ещё что-то.

Девочки переглянулись. Ничего себе, быстро сориентировался, мнение высказывает, туда-сюда – и ведь суждение не самое наивное.

– А что, по-твоему, надо? – переспросила Влада.

– Ну, сочувствие, наверное, переживание... – пожал плечами капитан. – Ты ж вот рассказывала про человека, было прям видно, что ты за неё волнуешься...

Влада, как недавно Алеся, обсосала лимон, кинула в траву и, усмехаясь, решительно произнесла:

– А вот теперь я и самую страшную тайну знаю, держу пари! Это тебя твоя новая пассия притягивает. То-то тебе на Лубянке мёдом намазано, – хихикнула она.

– А тебе на Смоленской площади, – передразнила Алеся.

А под ложечкой снова ёкнуло, и уже сильнее.

– Ну серьёзно, ты просто втрескалась, это видно, – с восхищённой интонацией протянула Влада.

Неизвестно, в чём была основная причина этих тёплых ноток: может, "куба либре", может, облегчение, что Стамбровская увлеклась не большевиком, не каким-нибудь сталинским соколом, что кровавую пищу клюёт под окном – а человеком, в общем-то, приличным, можно сказать, джентльменом. Ещё и того периода, что её собственный герой и их общий наставник.

– Ты там смотри не увлекайся, всё равно. Да, и что, кстати, генерал? – поддела Влада.

– А что генерал... – отмахнулась Алеся. – Он кот. Как захочет – так придёт.

– О-ля-ля, и что же увидит! Блин, я б посмотрела на эту битву века! – расхохоталась Влада. Да, всё-таки "куба либре".

– Да генерал-то явно ушатает, он физически крепче! – прыснул Батура и едва не выронил стакан.

– Да что вы тут морозите! – рассердилась Алеся. – Нашли с чего прикалываться!

С пылающими щеками она отшвырнула стакан на плед, встала, отряхнулась и пошла в гараж – вероятно, за сумочкой, потому что, вероятно, обиделась. Но в мозгу пульсировала мысль: если действительно сбежит, "показав характер", то как раз и вызовет подозрения: слишком всё серьёзно. А Влада хоть наконец-то расслабилась, зубоскалит, ей всё игра – чистейший постмодернизм "и никакого мошенства". Конечно же, Алеся позволила себя успокоить, напоить коктейлем и даже слегка повалять по траве – так уж получилось. В целом все разошлись довольные.

Всё было, в общем-то, хорошо и на новом месте.

Как втайне мечталось, активно прорабатывалось направление Балтийского региона и Скандинавии. Впрочем, в этом не было ничего удивительного, всё шло в контексте основного направления внешней политики. Союзнические отношения предполагали сотрудничество и партийное, и профсоюзное, и научное, и образовательное. И – бинго! – ту самую культурную дипломатию. И сейчас Алеся занялась не просто участием – а выработкой директив по всем этим направлениям, в рамках партийного взаимодействия. Ей теперь предстояло иметь дело и с финскими "белыми", и со шведскими демократами в васильковых беретах, но и не только с ними – как же без испанцев, вдохновителей и учителей!.. А там и прочие южане, как-то так.

У Алеси возникало необъяснимое, до дрожи и атакующей задумчивости, ощущение дежа вю. Где-то это уже было. На что-то это поразительно похоже. Снилось? Где-то читано? Откуда это наваждение? Бог его знает. Только Алесе казалось, что она здесь работала всегда. Нет, ну ещё на заре туманной юности была на побегушках у диджея в местном клубе, потом сорвалась в Клайпеду и устроилась матросом на сухогруз... Стоп, стоп, ну это вообще уже дичь полнейшая. Тем не менее, после недели на партийной работе казалось, что она здесь уже год.

Главное, что Алесю подкупало – что к ней относятся с уважением, причём как-то авансом, априори.

Во время работы на заводах в родном мире она видела максимум снисходительное сочувствие: "Ну что ж с тобой делать, с ребёнком горемычным?..". А вообще – она раздражала своим интеллигентством, домашностью. Сунулась с калашным рылом в свиной ряд.

В Минобороны к ней питали незлобивый интерес, держались ровно-вежливо, а чувствовали постоянное опасение. Ведьма ведь, всё-таки. Даром, что отдел "бесполезный", разработки спорные, но лучше её не обижать – а то хуже будет. Ну что ж, и на том спасибо. Боятся – значит, уважают.

Ох, нет же, нет. Как она могла забыть, что есть контора. Там к ней тоже относились достаточно уважительно. Хотя нет, пока что само слово "уважение" оставляли неизречённым, припрятанным в ящик стола до лучших времён, но были уверены – времена настанут; а пока что держали в поле зрения, точнее, отставляли на расстояние вытянутой руки, разглядывая, как картинку или интересный камушек. А втайне в душе её трепетало прозрачное, горячее, как костровой воздух, желание быть оцененной по достоинству.

Алеся ощущала напряжение, тугость, как напоенное дождём растение – и было ей остро, интересно, порой утомительно, но радостно, и вообще – легко. Давно такого не ощущалось. Страгивались какие-то пласты, распадались блоки, зацеплялись связи. Было отрадно погружаться в работу, всласть отдыхать, не бояться мыслей и говорить правду.

Она даже решила, что это забавно, сыграть в такую игру. Она вспомнила своё сочинительство насчёт появившегося у неё ученика и напрямую спросила у министра, может ли она учить кого-то потихонечку, да вот хотя бы Лору. О капитане она благоразумно умалчивала. Ответ был примерно ожидаемым.

– Вам, конечно, рано быть наставником, – сказал министр. – Ну, я тоже не ортодокс: достигнешь, мол, определённой ступени годам так к пятидесяти, а там уже и подумать можно. Что вы, в наше время такая акселерация идёт! Искусственно всё это сдерживать толку нет. Но вам пока – рано. И вообще, у меня такое мнение: до момента созревания можно осторожно информировать. Но не пропагандировать, и уж тем более, не преподавать. А у вас ещё со стабильностью проблемы. Скажите, кстати, что это за такое излучение от вас идёт?..

Он не стал договаривать, лишь бровь приподнял. Алеся, замирая, объявила:

– Да. Я влюбилась. Точнее, полюбила, – выдохнула она, краснея.

– Так вот оно что, – усмехнулся министр.

От дальнейших расспросов воздержался.

Надо же, как хорошо всё получается. Как приятна эта открытость, с непривычки щекочет нервы, зато такая лёгкость – после.

Лети-лети, лепесток, через Северо-запад на восток...

Вот и настало время признаний. Правда, там, в оригинале, было: "время познаний". Старая песня из прошлой жизни, время их с Ариной скитаний... Опять всё в рифму! Сама так и просится в руки белыми ягодками, скачет, ложится на музыку.

Алеся не знала, что это за такие ягодки, когда ступала по дачной тропинке в босоножках на небольшом каблучке. Она перед этим поплавала, тело дышало свежестью и томной мягкостью. После плавания хорошо спится. Она надела тонкое платьице из жатого шёлка, колье янтарное на лесочке – теперь на открытой груди выстроилось созвездие разноцветных тоненьких квадратиков: прозрачно-жёлтые, медово-гречишные, медово-липовые.

– Красивая вещица, – похвалил Юрий Владимирович. – Жаль, у нас такого не достать, больно всё топорное, булыжники какие-то. Это, небось, откуда-то из Паланги привезла или из Риги?

– Точно, – улыбнулась Алеся. – Только не оттуда и не оттуда, из Вильнюса.

Произнеслось машинально вместо более привычного "Вильня".

– Здорово. Ну что расскажешь? Как у вас там дела?

Алеся развела руками: "Ну, как сказать..." и, то расхаживая перед домом, то присаживаясь на скамейку, начала вкратце излагать последние новости ВКЛ и международную обстановку. Конечно, всё это сопровождалось комментариями и критическими замечаниями. Но её поразило внезапное наблюдение – объяснения как таковые Андропову уже не требовались. А вопросы он задавал со знанием дела, как будто сам прожил в Княжестве... ну кто его знает, хотя бы месяца два или три.

Алеся остановилась, подумала, что б ещё такого поведать. В итоге сдалась, пожала плечами и завершила универсальной фразой:

– Как-то так. А у вас тут что происходит?

Андропов вздохнул и начал словно нехотя, иногда хмурясь, иногда слегка повышая голос – но, что характерно, без единого грубого слова. Было видно, что настроение у него подпортилось, когда он упомянул "бриллиантовое дело" Галины Брежневой. Ну ещё бы, видит око, да зуб неймёт. Алесе, может, и хотелось бы расспросить – а кто не охоч до сплетен? Но показалось, что это неудобно. Боже, да и зачем. Зачем, если можно загуглить в интернете? Ах, ну да, эксклюзивный первоисточник. Но вот зачем ему устраивать лишнее расстройство? Алеся стала как-то особенно чутка к Юрию Владимировичу, она сразу ощущала самые тонкие флюиды, самые малые перепады настроения. Хотя, может, ей так казалось? Ладно, будь скромнее, Леся. Не хватало ещё любоваться чувствами.

Зато его внешностью любоваться не возбраняется. Какое дерзкое желание наклёвывается – нарисовать портрет... Нет, лучше воздержаться. Если запорет – это будет страшный грех. А она таки запорет. Хотя бы самый первый. Не лучше ли просто смотреть, вот живая картина перед ней, произведение искусства – солнечное пятно на покатом плече, серебристая голова вполоборота, расслабленная, немного сутулая поза, руки... любопытно, более гладкие, чем раньше думалось, никакой излишней южной пушистости. Алеся зарделась. А ещё вспомнила ту самую фотографию: там тоже рубашечка с рукавами коротенькими...

– Ну что ты меня так пристально изучаешь, а, барышня? – улыбнулся Андропов. – Может, нарисовать хочешь?

Ох. Вот взял и всё моментально просёк.

– Я что, ничего. Нарисовать – это уж потом как-нибудь. А вы тоже слишком внимательно смотрите, – парировала Алеся.

– Смотрю, потому что красиво. Но и волнуюсь тоже, – строгим тоном ответил Андропов. – Или ешь ты, как котёнок, у которого желудочек не больше напёрстка?

Как это непривычно: он – и за неё беспокоится. Её это всегда раздражало, заставляло огрызаться и закатывать глаза. А тут растрогалась.

– Ладно, – примирительно произнесла Алеся, – я со стройностью и правда перестаралась. А в прошлый раз у меня о здоровье говорить и правда настроения не было. А так – ну, есть кой-какие проблемки, но не страшные.

И спокойно рассказала ему. В какой-то момент лицо у Андропова стало грустное и слегка растерянное, Алеся оттого ещё больше смутилась.

– Надо же, и ведь тоже почки, – произнёс он тихо и как будто рассеянно.

Алеся с досадой вздохнула:

– Да подумаешь, что вы так беспокоитесь, это ж по сравнению с вашим – ерунда... Ой, в смысле, вообще ерунда.

Тут уже деланно возмутился Юрий Владимирович:

– Ну ты как скажешь! Можно подумать, я какой-то трухлявый пень.

– Зато делаете больше, чем некоторые здоровые дубы, вместе взятые! – нашлась Алеся, и они оба расхохотались.

На прощание он легонько погладил её по плечу, бережно положил на талию большую тёплую ладонь:

– Береги себя.

– Это вы себя берегите, Юрий Владимирович, а я-то что, я уж как-нибудь, – пробормотала Алеся, а изнутри снова поднималась нежность. "Я никогда тебя не брошу".

И проснулась она вовремя, как раз чтобы не позволить какого-то лишнего движения или слова – хотя одно из них просилось наружу, и без него это новое время оказалось бы незамкнутым, несовершенным.

Но уже когда она неслась на вокзал за билетами – её отправляли в командировку – от собственной дерзости гулко билось сердце, а в голове стоял воздушный перезвон – у неё созрел злодейский план.

Глава тринадцатая

Явление

Сценарий, как правило, один. Взволноваться. Для успокоения начать что-то делать. Выполнить необходимый минимум. С чистой совестью расслабиться. Внезапно обнаружить, что «всего этого» недостаточно. Похолодеть. И вот тут-то принимаешься лихорадочно зубрить оставшиеся билеты и резать «шпоры». Или метаться по квартире, пытаясь собрать оставшиеся вещи. Их всегда оказывается на удивление много, и все они какие-то особо каверзные.

А ещё ведь надо было успеть в магазин до закрытия. С этим Алеся благополучно справилась, но аккуратные с виду пакетики никак не хотели умещаться в сумку – тогда она с раздражением выкинула оттуда запасные джинсы, одну футболку, книгу и фен. Логически она прекрасно понимала, что едет не в глушь, на месте всё можно достать, а без чего-то обойтись. Но её точила тоскливая суеверная тревога, и казалось, что в том и состоит мужество, таинство, залог благополучного исхода, чтоб тащить на себе не очень-то необходимые вещи – преодолевать тяготы.

На месте всё равно обнаружишь, что чего-то не хватает – остаётся смириться... но ещё некоторое время переживать и слоняться. Из-за этого Алеся проспала почти все три часа, извернувшись на жёстком сиденье скоростного поезда.

Защёлкнув вещи в ячейке, прихорошилась; так и не смогла выдавить улыбку, но хотя б собрала в кучку разъезжающиеся глаза и изобразила осмысленный взгляд.

Она прождала в казённом коридоре минут с пятнадцать. Мельком успела подумать, как заочно, но всё равно знакомы все эти секретари, партсобрания, комитеты и так далее, но её, снова изумлённую давно не новой догадкой, уже пригласили в светлый, протестантски аскетичный кабинет.

Из-за стола поднялась длинная сухая девушка, года на три старше. Внезапно губы её приоткрылись, узкие голубые глаза утратили строгость и округлились – она засияла крупнозубой улыбкой и воскликнула:

– Алеся! Ну и ну!

И та машинально, ещё не помня и не понимая, вымолвила:

– Гедре!

Пол мягко качнулся под ногами и вернулся на место. Параллели. Опять.

– После того, как мы разъехались с курсов, я ничего о тебе не слыхала.

– И я о тебе, – призналась Алеся.

Ей было странно, что Гедре Кунигаускене обращается к ней по-белорусски. В "правильной" вселенной она могла разговаривать по-шведски и по-английски, на худой конец, по-литовски, но уж явно не на Алесином родном языке: так уж запечатлелась картинка давнего лета.

В этот самый момент, ведя вполне вдумчивый и бодрый разговор, Алеся ощущала, как усилилось сердцебиение и пересохло во рту. Северная столица давала ей недвусмысленный сигнал: началось.

Совершенно внезапно оказалось, что в командировке делать почти нечего. Вернее, после кипения первых двух дней поток активного деяния иссяк – оставалось ожидание, несколько звонков и небольшие завершающие штрихи. В виленском отделении были обескуражены: ретивая Стамбровская провернула всю основную работу вдвое быстрее обычного и сама ещё растерялась: она-то думала, что так и надо. Вот и накинулась.

Вспомнились те самые курсы в Швеции. Алеся туда приехала со стахановской решимостью грызть гранит науки. Но вопреки ожиданиям, штудиями их не перегружали. Ничего головоломного и экзотичного она не почерпнула. Больше запомнилось хождение по лесам, песни у костра, игра в бадминтон целыми днями. А главное – радость от говорения и понимания, захватывающее чувство житья среди ребят из восемнадцати стран мира: это ощущали все, и своё собрание гордо именовали "интернационалом".

Из менее лиричного вспоминалась преддипломная практика: тогда Алеся тоже пришла с яростным запалом день и ночь посвящать испанскому переводу на благо родного автопрома, но очень скоро оказалась предоставлена сама себе.

Внезапная свобода всегда сбивает с толку – и целые народы, и отдельных людей. Стоит ли говорить, что именно это с ней случилось вечером второго дня. Тем более, вот тут-то и подступило к Алесе то, чего она так беспокойно хотела и томительно боялась.

Нереальности добавляла и обстановка как по заказу: жила она в маленькой квартирке на улице Святого Николая, в третьем этаже. Всё, как в рассказах Фрая, которого Алеся, несмотря на снобизм, восприняла на ура, себе на удивление...

Она выглядывала из-за занавески и наблюдала, как сгущаются сумерки, окутывая зелёные облачка сада за стеной и кладку старинной церкви. Чувство было точно, как перед экзаменом: сдаст, не сдаст. Даже в низу живота так же постыдно и круто прихватывало, как под дверью аудитории – вот уж заходить пора, а хочется пулей нестись в уборную. Там, разумеется, ничего не получилось бы, главное, шагнуть через порог, перетерпеть, а там само рассосётся – так и бывало. Теперь к этому ощущению прибавилось нытьё в глубине за поясницей, будто гул большого бака, по которому размеренно колотят палкой.

Алеся нахмурилась, оторвала, отбросила себя от окна, потушила ночник, зазвенела ключами, хлопнула дверью, вынырнула из арочки и зашагала по узким средневековым улочкам к рынку Хале. Размещался он, как и полагалось в обоих мирах, в роскошном здании, которое можно принять за вокзал в стиле модерн. Ей везло: сейчас как раз была трёхдневная ярмарка, торговали круглосуточно.

Да, можно было остаться дома, но неизвестно, что было хуже: наломать дров или постыдно сдаться.

Она нашла где-то в углу крупную угловатую земгалку, у которой на лотке была столь же крупная, с диким влажным запахом, брусника – взяла полкило. Абсолютно по наитию выудила из сумочки потрёпанную бумажку, показала, задала вопрос – крестьянка подумала, помедлила и начала подробно, с характерным акцентом, инструктировать. Алеся горячо поблагодарила. Земгалка улыбнулась и с достоинством кивнула – точнее, даже почти поклонилась.

А ведь всё равно что-то забудешь. Подготовиться – невозможно. "Это как подготовка к рождению ребёнка, быть может", – подумала Алеся и отметила, что её начинает подташнивать: ох, ну уж увольте, такое правдоподобие излишне! Она запила волнение приторным латте в ближайшем "Кофеине" и побежала в сторону улицы Пилес, или иначе, Замковой. Там свернула в указанную подворотню, прошагала мимо белой оштукатуренной стены, где участки старого кирпича были намеренно обнажены в виде супрематических фигур. Скрип двери, мелкий звон колокольчика, плотный, спрессованный запах леса и поля – и вот она снова мчится по улице, распихав в сумку новые бумажные пакетики.

"Зачем, зачем, Господи, добра из этого не выйдет..." – эти слова крутились в голове, как чаинки в стакане – а при этом она не переставала орудовать на кухне в стиле прованс, лиричный вид которой явно не располагал к таким решительным и в равной степени сомнительным манипуляциям.

Плюхнула чайник на плиту. Нет уж. Сейчас или никогда.

Чай пила медленно, вдумчиво и устало, дивясь, насколько растянулся и сколько вместил этот хлопотный день. До кровати дотащилась еле-еле и, увернувшись в одеяло, начала проваливаться. Слабенько шевельнулось отчаяние: всё не так и всё не то, она выключается тогда, когда надо сосредоточиться, помедлить. Но удержание внимание оказалось чисто формальным: всего парочка приятных образов и краткие объятия: когда брезжило ощущение, что "чего-то не хватает", Алеся представляла, что спит рядом с любимым – раньше это был генерал. Любой священник сказал бы ей о духовной опасности таких постоянных фантазий, но Алеся не считала это чем-то дурным, и на исповеди об этом не рассказывала. Да и сейчас-то что, ерунда... Уже через пять минут она мягко нырнула во тьму и уплыла в сон.

Её разбудил зеленовато-яшмовый рассеянный свет. Он рассыпался по молочному потолку, лизал розетку с гипсовыми листочками руты – пожалуй, самую шикарную деталь скромного жилища. Слышалось приглушённое тиканье часов на кухне. Ничего не происходило – и не произошло.

Взгляд на телефон – семь ноль восемь. Алеся с мурлычущим стоном потянулась, выбралась из постели, немедленно застелила во избежание соблазна и пошла умываться, сразу прихватив домашнее платье из вялого трикотажа.

Когда она вышла, то ощутила, что её обдало поочередно шоком, триумфом, страхом, раскаянием, растерянностью, упрямством и, наконец, злостью на себя за такую гамму эмоций. Всё это вместо могло быть сплавлено в очередной философский вопрос: "А разве не этого ты добивалась?". Добилась. И что теперь с этим делать?

Раздумывать не пришлось, потому что Юрий Владимирович глубоко вздохнул и потянулся, просыпаясь; оказалось, он делал это точно так же, как она: Алеся не топырила руки в стороны, а тянула вдоль тела до томного горения в трицепсах. От секундно подмеченного сходства наступила ещё большая растерянность.

– Так. Любопытно, – произнёс Андропов, вполне себе спокойным тоном, и приподнялся на кровати. – Алеся, и ты тут? Ну а почему нет... только ты и могла быть... интересное явление...

Он медленно оглядывался по сторонам и так же медленно, спросонья, рассуждал обрывочными фразами.

– Я всё объясню, – проговорила Алеся.

– Да вроде и не надо, и так всё ясно, – рассеянно улыбнулся Андропов. – Необычный у меня сон. Как "рассказ в рассказе", ты про такое говорила как-то раз, ещё вначале.

– Да, – с ответной улыбкой кивнула Алеся, – так оно и есть.

А сердце у самой колотилось так, что кровь бежала живым жаром и зажигала на щеках пионовый цвет. Скорее чего-то холодного.

Прошли на кухню. Алеся выставила на стол запотевший кувшин с брусничным морсом.

– У меня ничего особенного нет, – извинилась она, – только творог и яблоки, зелень всякая. Если я запеканку сделаю, нормально?

– Конечно, конечно! – благодарно отозвался Юрий Владимирович. – Я ведь как раз перед обедом лёг отдохнуть. А попал сюда. И ведь странное дело, есть мне даже во сне хочется, – засмеялся он.

Алеся тепло усмехнулась – да, она знала о его обыкновении перед обедом вздремнуть часок, для работы это здорово – и принялась за нехитрую готовку. Он так естественно себя ведёт – бедный, ведь ничего не знает, потому и спокоен! Он похвалил морс (Алеся сама выпила за компанию, ей было необходимо остыть). Пиджак этак по-домашнему набросил на спинку стула, принялся белейшим мягким платочком сосредоточенно протирать очки...

– Я вот знаю, что ты в Минске живёшь, но мы сейчас не там, я это чувствую, – заявил Андропов и выглянул в окно. – Похоже на... – Он задумался на три секунды. – Вот на Прибалтику, может, похоже.

– Угадали! Я в Вильне сейчас, в командировке. Правда, сегодня я свободна.

– Ого, так вот оно что. Об успехах расскажешь?

Теперь она тоже сидела за столом, запеканка уже дошла и была разложена по тарелкам: её любимая "физкультурная", с резинчатым обезжиренным творогом, тремя крупичками соли, совсем без сахара и почти без пригарочков, зато с томлёными яблочными соломками и ароматной корицей. Юрию Владимировичу она очень понравилась. "А ещё я всё правильно сделала", – торжествовала Алеся. Кто бы мог подумать, что можно так гордиться какой-то там запеканкой. Но она-то понимала. Она удостоилась чести – готовить завтрак (или всё-таки обед?) председателю, уже вскорости генсеку, да чтоб было всё по правилам, как ему нужно. И ведь даром что это сон, он доверял и ел – так и хотелось прибавить: "из её рук" – ох, но глупо же, что он, дикий зверь, что ли... И ещё он доверился ей гораздо раньше, когда выпил святой воды. Но то-то было испытание, а сегодняшнее утро – это другое, совсем другое...

– И правда, – говорил он, – я только сейчас заметил: мы всегда встречались на моей территории. Вот, и я у тебя в гостях впервые. А ещё у меня раньше сны начинались по-другому, сцена как-то сама выступала из темноты, высвечивалась, и сразу с какого-то срединного кадра, вот я сижу за столом, вот от меня выходит Карпещенко, а тут и ты заходишь, и пошло, и пошло... А тут я, выходит, просыпаюсь и начинаю день. Сколько там? Ах, восемь. Ну, ты ранняя пташка – молодец. Пятница? Тем более, день будний. Так вот, интересно как-то получилось. И будто бы ещё правдивее, чем обычно, – заметил Андропов. – И ощущения совсем другие.

– Какие "другие"? – насторожилась Алеся.

– Сложно сказать, просто всё совсем как в жизни, – пожал плечами Андропов, – по вашей классификации, степень достоверности двадцатая, не меньше. А ещё голова немножко кружится. Не то, что неприятно, просто чувство такое... как от шампанского, – признался он.

Алеся снова покраснела и начала отпивать морс. "Ну что? Довольна? Это ещё цветочки! Молодец ты, ничего не скажешь. Великий маг, блин. Не дай Бог, министр узнает". На самом деле она боялась совсем другого "не дай Бог".

– Я думаю, ваш Вильнюс отличается от нашего.

– Да, естественно. Но не настолько, – заметила Алеся, – потому что он в любом измерении – город-сон.

И она рассказала легенду о князе Гедимине, спящем под холмом и видящем во сне столицу Княжества – неудивительно, что город полон чуда, если соткан он из нитей сновидения, а удерживается силой души героя.

– Красивая какая легенда, – восхитился Андропов, – ужасно интригует. А знаешь, у тебя тут здорово. Уютно. И город ещё этот волшебный. Наверное, чтобы проснуться, мне необходимо прожить этот день, – неожиданно заявил он.

Мгновенно сообразила и сладко обмерла, и, лихорадочно лизнув губы, коротко сказала:

– Да.

– Покажешь мне город?

Она просто молча встала, собрала посуду, сгрузила в раковину и сказала:

– Идёмте!

Старый центр был низенький: дома в два, три, самое большее в четыре этажа. Но улицы были по-средневековому узкими, тесно сжимали в своих объятиях, и потому небо с облаками представало будто бы со дна оврага. В Минске таких мест осталось относительно немного, отмечала Стамбровская, да он и с самого начала был какой-то более размашистый, чем Вильня, даже пресловутый Болотный переулок и Замковая улица полны были больше бременским, чем виленским, очарованием.

Андропову всё было в диковинку. Хотя ведь поездил он немало, многое видел, и в Европе в том числе, но как непохожи были парадный стиль официальных визитов и ребяческая таинственность нынешней прогулки. Он давно уже не ходил по улицам просто так, без охраны. Хотя уж с Алесей он не пропадёт, она только с виду рассеянная и чувствительная барышня, а на самом деле чекист ещё тот... Как это у них называются чекисты? Ах да, инквизиция.

Наверное, от впечатлений кружилась голова, будто кислорода оказалось слишком много, и дыхание захватывало от этого. Действительно, странный сон, слишком ощутимы все эти телесные переживания, досадные, хотя не смертельные. Но Юрий Владимирович и это готов был стерпеть, он воспринимал это как плату за чудо. А Алеся то задумывалась, то оживлялась, воспрянув, говорила об окрестных улицах, особенно видя мемориальную доску или интересную деталь. Больше было личных впечатлений: там очень вкусные пирожные, вон галерея, давайте зайдём? Давай... Они уже зашли в одну, а потом в лавку ремесленных сувениров, и всё тут было необычное, оригинальное, совершенно невиданное. Может, даже "крамольное" из-за этого свободного, богемно-фантазийного оттенка. Но ведь не раздражало его – а нравилось. Неужели в Союзе такое невозможно, а чтоб создавать такие милые, талантливые вещи, необходимо что-то разрушить? Вопросы эти трудно облекались в словесную форму, звучали наивно и невпопад, Юрий Владимирович почти досадовал на тени таких мыслей. Но что-то невысказанное шевелилось в душе, возражение не возражение, тоска не тоска, и порой становилось грустно, но вместе с тем и хорошо, и он щемяще радовался за своего друга Стамбровскую, за всех, здесь живущих, какое-то меланхоличное и прекраснодушное настроение овладевало им, и даже лёгкое недомогание казалось ему должным, едва ли не очистительным. Она извинялась за то, что ведёт запутанным маршрутом, не знает того и этого, ни дат, ни фактов, лишь отдельные штрихи. Он только журил её: зачем эти полудетские оправдания?