Текст книги "По ту сторону грусти (СИ)"

Автор книги: Янина Пинчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

Он непонимающе хмурился: о ней кричали старинные стены, каждый булыжник мостовой, каждый камешек в витрине, но самой её как точки, единицы, объекта – не было. Как будто действительно растворилась в окружающей среде. Так-с, прекрасно. Почему бы не расслабиться, не погулять, не посмотреть – и ждать, пока она чем-то себя выдаст.

Интерес у него как будто притух, это было странно и настораживающее. Надо держать ухо востро. Но всё так же беззвучно посмеиваясь, со стучащим сердцем, она методично вела его по Пилес. Потом ей пришла гениальная идея: какая же слежка без фоточек! Она настолько обнаглела, что сделала пять снимков с одного места, ещё и пролистала, прикидывая, какой из них удачнее. Удачнее оказался тот, когда он что-то заподозрил и повернул голову в её сторону.

Он ощутил будто бы резкий укол или щелчок хлыста – "вспышка слева"; разумеется, никакой вспышки не было, и даже звука, но было нечто вроде сигнала. Он двинулся через толпу.

А вот тут был острый момент. Она сбежала в свой любимый магазинчик сувениров в подвале и не успела подойти к своим любимым гирляндам из глиняных колокольчиков и птичек у дальней стены, как наверху лестницы распахнулась стеклянная дверь. В середине помещения была стена, она едва успела скрыться за угол – а потом сразу кинулась на улицу.

Он, поздоровавшись, для приличия окинул взором открытки и вышел. Так. Упустил. Но ещё не вечер. Хотя какое там, вообще-то, уже вечереет – вон над башней Гедимина небо налилось сиренью, тает золотистый кефирный след от самолёта, а кое-где уже зажигаются фонари...

Она выбрала прикрытием группу туристов и помчалась в направлении Кафедральной площади. На улицу Скапо – ни ногой. Он и сам догадается, что она может вильнуть вбок, а обзор там хороший, не особенно скроешься. Ну, разве что в подворотню или подъезд, но они чаще закрыты, а прятаться в какой-то нише или за машинами – увольте, это трюк почти комедийный.

Он свернул на улочку, напоминавшую ущелье, прочёл название, глянул вперёд – никого, только пара туристов. Теоретически вероятно, туфли у неё удобные, ноги длинные, бегает быстро – могла кинуться на всей скорости и исчезнуть в закоулках. Но как только он сделал несколько шагов по улице Скапо, зов начал слабеть. Он быстро вернулся и, прислушиваясь, начал лавировать в толпе.

Она замедлила шаг и не бросилась в очередную подворотню или лавку. Наверное, хватит. Её переполняла неожиданная гордость за него: какой же всё-таки молодец! И она замерла у лотка с дешёвыми сувенирами, подманивая своей застывшей треугольной спиной, одуванчиковой головой. И через несколько секунд – семь, восемь, девять... – он схватил её за руку.

– Попалась! – торжествующе воскликнул Андропов.

Алеся завизжала и принялась вырываться, хохоча:

– Аааа, пусти!

А держал он крепко, даже чуточку больно – тоже разыгрался, уже силы не чувствует; тогда она напоказ обмякла, томно вздохнула и кинулась к нему на шею – Юрий Владимирович, смеясь, крепко прижал её к себе. И Алеся снова с приятными мурашками отметила, как приятно будоражит его полнота, так бы и не отпускала его из объятий, такого большого и тёплого!..

Они шли куда глаза глядят, бурно обсуждая небывалую и вполне удавшуюся игру. Андропов был воодушевлён, изумлён и радостен, сам не верил, как так здорово получилось, Алеся блаженно и победоносно улыбалась, гордясь его успехом и чувствуя, что они ещё больше сроднились. И тайно, про себя, смаковала тот момент, когда он схватил её за руку. И ничего она не "поддалась" – победу он заслужил. Алеся дарила её ему так же, как этот город и этот вечер.

– Я бы снова чего-нибудь перекусила, – заявила она.

Юрий Владимирович проявил полную солидарность, и уже через пять минут они ужинали в выбранном наугад ресторанчике с ненавязчивым тихим джазом и очаровательными пледами специально для вечерней поры.

– Ну кто ж так делает, ты уже совсем страх потеряла! – говорил Андропов, просматривая фото. – А вот эту удали.

Ого! Ничего себе продвинутость, удалить фотку просит. Насколько Алеся помнила, она не давала ему ковыряться в своём телефоне и разбираться, как что работает.

– Ну хорошо, только одну.

– Да зачем они тебе?

Алеся положила телефон на стол и посмотрела на Андропова. Взгляд получился долгим – его лицо приняло вопросительное выражение. А она поняла, что ей снова трудно даются слова. Наконец она проговорила:

– Я бы очень хотела, чтобы у меня была твоя фотография. Сделанная лично мной, так-то их много, ты же человек государственный – а мне хочется свою. Ты просто очень красивый. Раньше мне так не казалось, а теперь я тобой любуюсь... – Она говорила и ощущала, как учащается пульс, но продолжала: а вдруг замолчит от стеснения и никогда уже не скажет того, что хотелось? – Ты не такой, как все...

– А какой же? – неловко переспросил Андропов.

– Благородный. Очень. Ты мой греческий князь, – улыбнулась Алеся, наклоняясь к нему, но вместо лёгонького "кошачьего" поцелуя в щёку – не утерпела и нежно поцеловала в нос.

От неожиданности Юрий Владимирович рассмеялся:

– Хулиганка!

– Мне просто твой носик очень нравится, и всегда нравился, – смущённо пробормотала Алеся, отводя глаза.

– Кто бы мог подумать, – проворчал Андропов.

Вечерняя Вильня была прекрасна. Поэтому домой они возвращались длинной и извилистой дорогой, хотя за день порядком устали. Дома под синим небом из-за вечернего освещения казались сделанными из янтаря.

– А знаешь, – заявила Алеся, держа его под руку, – я не успокоюсь и всё тебе выскажу.

– Что именно?

– У тебя самое красивое и нежное имя: Юра, Юрочка, Юрик...

Он погладил её по плечу и отозвался:

– Честное слово, ты меня весь день смущаешь. А у тебя имя – волшебное.

– Я знаю, – обрадовано обернулась Алеся. – А вообще я про имена заговорила из-за янтарных домов. Представляешь, есть одна богиня, покровительница Балтийского моря, и её зовут Юрате – каково, а? Красота! Вот у неё был янтарный дворец на дне моря. И девочек здесь тоже так называют, хотя имя это всё равно довольно редкое, это вам не Эмилия или Габия. Так вот, легенда следующая...

Она рассказала ему о любви морской владычицы и рыбака Каститиса. С одной стороны, богиням, как и официальным лицам, легкомыслие не прощается, и всё-таки было жаль и убитого молнией рыбака, и прекрасную Юрате, прикованную к скале золотыми цепями, и её разрушенного дворца... И тут он вспомнил, что легенда об ужиной королеве Эгле тоже очень грустная.

Домой они пришли почти в молчании, лишь изредка перебрасываясь словами.

А Алесе внезапно подумалось, что эта легенда – почти о них: им ни в коем случае нельзя оказываться вместе, и весь этот день был от начала и до конца страшнейшим проступком, нарушением всех правил безопасности, вместе взятых. Дай-то Бог, чтобы всё обошлось.

– Ну вот и ночь на дворе, пора возвращаться, – вздохнул Юрий Владимирович. – Спасибо тебе за этот день. Это был самый необыкновенный сон в моей жизни, временами я даже начинал верить, что всё происходит наяву.

Если бы он знал, что нисколько не ошибся! Но есть такие вещи, которые даже председателю КГБ знать не полагается.

– Это и для меня самый чудесный сон за всю жизнь, – негромко произнесла Алеся.

– Мне только неловко, что ты постоянно тратила на меня свои деньги, – строго заметил Андропов. – Хоть это и сон, но надо и честь знать.

– Это командировочные.

– Тем более! Так как я мог бы с тобой рассчитаться?

– Дай автограф.

– Я что, похож на кинозвезду? – фыркнул он.

– На кинозвезду нет, а на греческого князя – да.

– Хватит, я серьёзно спрашиваю.

– Ну тогда... может, всё-таки сфотографируешься со мной?

Он помедлил и тяжело, смиренно вздохнул.

– Ладно уж. Давай.

Несмотря на искусственное освещение, получилось весьма неплохо. Правда, заметно было, что не так уж они похожи, мимика, например, совсем разная. Но Алеся всё равно была готова прыгать по квартире, как олень – и хранить эти снимки всю жизнь. "Надо завтра пойти напечатать", – подумала она и даже быстренько пометила это в ежедневнике.

– И всё же этого мало.

– Ничего, это не последняя встреча. Я ещё придумаю, что с тебя взыскать, – пригрозила Алеся. – Теперь... Так, надо сделать чай, – подчеркнула она, – чтоб ты себя нормально чувствовал, когда проснёшься.

Потом она пошла готовить постель и впала в неприятную растерянность, обнаружив, что белья-то постелить на диване – нету. Потом они с Юрием Владимировичем долго препирались, ему было неудобно, он ни за что не хотел сгонять её на диван под старый плед, Алеся, в свою очередь, не пускала его. В итоге молча разошлись – он в душ, она на кухню. Выбрала самый лёгкий из известных составов, горькие травы кидать не стала. Пока в воздухе разливался аромат земляничных листьев и мяты, она думала. Но не придумала ничего – не очень-то поразмыслишь, когда необходимо зачитывать формулы и чертить в воздухе руны.

Он пил из маленькой чашечки, полулёжа в постели, она – усевшись на краешке кровати, в сосредоточенной, на самом деле ритуальной тишине. И всё равно в это серьёзное молчание закралась крамольная мысль: "Какая майка симпатичная" – хотя майка была самая обычная, советская. Алеся кашлянула и составила чашки рядом на тумбочку, где рядом пристроились давешняя книга, его очки и её линзы в коробочке. Она забралась под одеяло и заметила, что Юрий Владимирович уже почти заснул, несмотря на включённый свет. "Устал", – растроганно подумала Алеся.

Вспомнились слова колыбельной, что когда-то пела ему няня: "Петушок уснул давно, спит и курочка, засыпай и ты, дружок, мальчик Юрочка" – Алеся тихонько засмеялась, ей стало так тепло на душе – она осторожно потянулась, поцеловала его в лоб и прошептала:

– Спокойной ночи, мальчик Юрочка.

Она щёлкнула выключателем, устроилась на своём краю под одеялом и замерла. И всё-таки не выдержала, пододвинулась ближе и бережно взяла его, спящего, за руку. Всё-таки нужно, чтобы кто-нибудь когда-нибудь это делал.

Глава шестнадцатая

Рубеж

Странным образом всё снова напоминало тот, первый, раз...

Алеся заметила, что она злоупотребляет словом "странный". Оно не то, чтобы приелось, но избилось и опростилось до состояния ключей во внутреннем кармане сумки, к которым рука тянется абсолютно бездумно. Наверное, это симптоматично. Немного напоминало рейтинг самых популярных слов, употребляемых во время учёбы в Швеции за неимением более выразительных, полных и созвучных говорящему. Они составили топ-3 вместе с весёлой пышноволосой Магдой из Лодзи, и самыми популярными оказались: "konstig", "ganska" и "mДnniska". В итоге получался "en ganska konstig mДnniska" – что ж, идеальное описание её самой – можно сказать, знаково.

Итак, "напомнило первый раз". Из квартиры съехала так же тихо и нарочито бесследно, как тогда из отеля в Науяместисе, и ещё удивилась, как естественно и непринуждённо опустела квартира в отсутствие её вещей. В этом было даже что-то обидное. Бывает ведь, даже многолетнее жилище кажется времянкой, а с каким-то там двухдневным пристанищем сроднишься через час.

Ключ, как сказано, опустила в почтовый ящик. Было в этом что-то игрушечно-гэбэшное. Да впрочем, как вся её жизнь, говоря откровенно.

День выдался прохладный и пасмурный, дождь собирался идти, но всё мялся и раздумывал. Нахлынуло привычное, светлое и тоскливое, желание урвать, помедлить, надышаться... Тянуло попетлять ещё немного по улочкам старого города. Но Алеся понимала, что долгое прощание – лишние слёзы, и ничего того, что она ощущала здесь ещё вчера, сегодня она точно не испытает. И поэтому деловито, без сантиментов вышагивала по прямой и погранично-непонятной улице Пилимо с её облупленными подворотнями, дешёвыми магазинчиками и миниатюрными объявлениями на водосточных трубах – с худенькой сумкой на плече, прямо к вокзалу.

Встала она тоже как-то бестолково, позже, чем обычно – так что времени оставалось только на стандартную программу "посуетиться, потыкаться туда-сюда и растерянно убраться восвояси". Из-за этого тоже появлялся лёгкий привкус нереальности и авансовой ностальгии. Как и в случае с визитом Лоры, всё было очень, даже слишком нормально: ни одежды на стуле, ни очков на тумбочке: Андропов ей словно приснился – забавный парадокс.

Сознание остроумия уступило место панике, и Алеся подскочила, сбивая простыни: телефон, где телефон, где фотографии?! В мистической практике это абсолютно нормально – что из-за слишком сильных воздействий исчезают столь эфемерные вещи, как фото. И всё-таки до тошноты жутко. Но Алеся открыла галерею и вздохнула с облегчением: снимки никуда не делись. Вот только интересное дело, они ничуть не прибавляли ощущения достоверности и не убеждали в свершившемся факте. Со смешанным чувством она подумала, что с таким же успехом она могла бы их удалить или вовсе не делать. Что казалось значительным вчера, сегодня резко выцвело или оказалось подделкой. Но жать на знакомый значок с символом урны она всё равно не стала.

Отчёты – один для партии, второй для конторы – дописывала уже в поезде. Приехала в мутное полувечернее время. Потащилась на Немигу. Нереальность и нигдешность не отпускала. Ещё появилась мысль: совсем не обязательны головокружительные магические перемещения, чтобы попасть в другой мир, иногда и после обычной поездки на поезде, после пары дней выпадения из обыденности – так накрывает и оглушает... Как после контузии. Только мир в тумане и звон в ушах.

Скорее всего, Юрий Владимирович испытал то же самое. Всё усугублялось тем, что спать он лёг перед обедом, как заведено, а проснувшись, угодил в обстановку, что напрочь перечёркивала происшедшее.

Он глубоко вздохнул, открыв глаза, потянулся, машинально поправил рубашку, взглянул на часы, в голове сразу же засветились мысли, выстраиваясь в сложные молекулы рабочих схем, потом он направился в столовую и там имел вроде бы и деловую, но довольно скользкую беседу с генералом Цвигуном, потом и вовсе с головой ушёл в омут своего напряжённого, но однообразного распорядка.

И всё это приключение казалось ему лёгким, приятным и романтично-тёплым, по-детски светлым: хотя взрослые идеализируют переживания детей, но так уж повелось, что есть некий символ первозданной не омрачённой радости. "Всё это" подразумевало полное собрание сновидческих сочинений с главным героем Алесей Стамбровской. Происходило всё естественно и плавно. Этот цикл казался по стилю и композиции практически совершенным, а значит, завершённым. Хорошего понемножку. Хотя не сказать, чтобы это было совсем немного – три года.

Безвременье одолевало. Чтобы не поддаться, Алеся кинула сумки в прихожей и унеслась по делам. Кошка почему-то не вышла её встречать.

Отчёты она сунула в зубы всем заинтересованным лицам: одни переживали, что решения, принятые на конференциях, недостаточно практичны и не воплощаются в жизнь, другие переживали, что имеет место разброд и шатание в умах молодой элиты. Полагалось успокоить обоих – хотя не слишком.

Майор Саганович уважительно покосился из-за монитора: о, только с поезда – и уже докладывать. Ну вот, не все же молодые прохлаждаются и правами своими злоупотребляют, есть и сознательные. Она скормила ему старательно расфасованные, в меру независимые тезисы, озадачила, удовлетворила, в качестве особой милости с его стороны опрокинула в рот, как стопку водки, местную "горькую" – напёрсток итальянского эспрессо. Получила новое расплывчатое задание. Слегка подобострастно кивнула. Удалилась.

Она толком не помнила, что делала тем вечером, кажется, бездумно читала статьи в интернете, начала смотреть фильм, поехала посидеть в сквере с книжкой, которую едва открыла, бесцельно выпила какой-то коктейль с каштановым сиропом. Впрочем, главные задачи были выполнены, и себя можно было не винить, вот только не оставляло её чувство опустошённой бестолковости – а быть может, бестолковой опустошённости; Алеся всегда немного колебалась, когда хотела дать какое-нибудь "этакое" определение.

Её состояние и в принципе было трудно выразимым, оно было полно обрывками картин и ощущений, они крутились беспорядочной взвесью – и ничего оформленного, ничего законченного, "первичный бульон". Но из него ведь должна была родиться какая-то жизнь – некая мысль: для Алеси не существовало чувства самого по себе, значение имело то, что она по этому поводу думает. А она была не в состоянии ничего подумать и томилась.

А ещё вездесущим маревом висело впечатление дежа вю. Подспудная растерянность и тоска напоминали о зыбком месяце после триумфальной защиты диплома. Фанфары отзвучали, шампанское выпито, конфетти сметено в совок. А... теперь куда бежать?

Ещё вспоминала задушевный разговор с Ариной. Теперь казавшийся давним, конечно. Они устроили один из своих "белогвардейских забегов" – иначе говоря, "по кабакам". Шагали по Проспекту и окрестным улочкам, сидели на террасе и пили кофе, стояли неподвижно и следили, как медленно расцветают огни, бродили по парку, по тихим кварталам, утонувшим в пушистых зарослях, натыкались на неизвестное заведеньице, снова пили кофе.

– ...знаешь, – рассказывала Арина, – может, это как раз называется депрессией, ну, в просторечии хотя б, только казалось, что все краски померкли. И вот живёшь-живёшь, что-то делаешь, чего-то там гоняешь... А зачем вообще?

– К чему? – уронила Алеся и так выразительно повернула подвитую голову и закатила дымно накрашенные глаза, что Арина без труда узнала Тэффи.

– Вот именно, к чему. Потому что кажется, что всё хорошее в жизни уже случилось. Было и прошло. А впереди... Ничего такого.

Она погладила себя по густой тёмной гриве, то ли укрощая вечный мятеж непослушной шевелюры, то ли в знак утешения.

– В одни руки столько счастья не отпускают, – слабо улыбнулась Алеся.

– Вот-вот, – задумчиво подтвердила Арина.

На тот момент всё уже как будто налаживалось, но на душе им обеим стало тихо и грустно, и они считали время до последнего троллейбуса, и втайне надеялись, что он окажется синим. Но они всё-таки не очень расстроились, когда не приехал вообще никакой, хоть они и прождали на остановке полчаса, а дорога оставалась пустынной. Они решили, что долгая ночная прогулка поможет развеять тоску не хуже поездки на троллейбусе из песни. В тот вечер и ночь особенно хотелось говорить, замолкать и снова говорить, и брести долго-долго.

Вот эта фраза и врезалась в память: "кажется, что всё хорошее в жизни уже случилось".

Алеся ведь сама вспомнила, что "хорошее" идёт в связке со словом "понемножку". Затем вырисовывается некая черта, за которой оно либо заканчивается, либо плата оказывается слишком высока, так что даже победа, любая победа начинает казаться Пирровой...

Наконец стало понятно, что переживание – не что иное, как страх, но Алеся, дура сложносочинённая, опасалась признаться, в чём он заключается, и пошла, как обычно, на двойные виражи, мёртвые петли и гордиевы узлы, боялась бояться – и мучилась недоверием.

Она провела так четыре дня, а потом просто в сердцах встала, резко отодвинув стул, и отошла к окну, бесцельно глядя поверх крыш старого квартала. Но в небе ответа написано не было, хоть и полз по голубой скатерти неба бойкий самолётик. Он тянул идеально ровную черту под несуществующим подлежащим – довольно глупо, казалось бы. Но до Алеси дошло: он подчёркивает пустоту.

В такие моменты должно что-либо произойти, но чаще не происходит, пальцы снова начинают бестолково стучать по клавиатуре, терзать мышь, хватать телефон, и метафорическое ружьё обычно не выстреливает, а если и стреляет, то всё мимо, мимо...

Но она ни в кого и не целилась – не стала никому звонить. Нечто подсказывало, что первейшая необходимость – выйти на улицу.

Рассудок этому настойчиво противоречил. Действительно, зачем снова возвращаться туда, откуда только что пришёл после долгого, ужасающе нудного заседания и тянучего официоза. Разве не это было целью – вернуться домой?!

Но целям свойственно меняться. Миру вообще присуща эта черта, изменчивость, и принимала Алеся эту досадную характеристику всегда с большим скрипом, но вот вроде в последние годы как-то поумнела, или расслабилась, стала полегче и погибче. И поэтому могла, как сейчас, задвинуть пресловутое "рацио" – не в самый тёмный угол, но слегка в сторонку, чтоб текущим манипуляциям не мешало.

Оказалось, прошёл мелкий тёплый дождь – когда только успел? Набрякли антрацитовой серостью плитки тротуара, с блаженным вздохом встряхнулась, посвежев, измученная летом городская листва. Небо отнюдь не полностью светилось берлинской лазурью: половина его была густо устлана свинцовым фиолетом, тут и там плавали рваные клочья облаков – следы борьбы. Лучше иметь зонтик на случай победы одной из сторон, как хитрый англичанин. Алеся опустила этот момент с вдохновенной небрежностью. Между тем, небо темнело, а лучи цвета старого золота меркли. Окрестности приобретали тон приглушённой сепии. По воздуху поплыл бумажным змеем часовой перезвон, оторвавшись от ратуши, а ему начали вторить колокола церквей Верхнего города, Немиги и Сторожёвки: их близко-ощутимый и призрачно-дальний голос сливался в одну воздушную призывную мелодию.

И это тоже когда-то было, почти так и совсем по-другому, и она вспомнила, когда: когда надо было окончательно выяснять – и принимать решение.

Слишком много повтора и ссылок. В масштабах одного сюжета – всеобщая постмодернистская изжёванность, посеревшая от усталости тень упадка. У мироздания словно нет больше сил порождать новые образы. Но разве не означает это скорое завершение цикла? А за ним, как известно, приходит Ответ.

И поэтому Алеся брела по знакомым улицам, которые казались ещё более знакомыми, если не сказать, надоевшими, от воспоминаний. Надо только абстрагироваться и не впускать в себя эту оторопь: как это семь лет прошло, я ж помню, как будто вчера... ну и так далее... Нужно молча проигнорировать ощущение и идти дальше. По своим делам.

С этим Алеся вполне прилично справилась. Она притихла и с удовольствием отметила, что из тревожного её настроение стало – никаким. Для неё это не значило ничего плохого. Наоборот: она ощущала себя вазой, сквозь которую проходит свет – чистой и прозрачной. Свободной от суеты. И готовой вместить букет любого нового впечатления.

И оно писалось само, мазками импрессиониста: мелькнувший среди тесных стен трамвай, и вот ноги несут в переулок, и дома приобретают старинный, чайный оттенок, а занавески на окнах уж очень немецкие, ну и правильно, здесь и правда жили немцы, в основном мастера, а вот в кирпичном заборе знакомая плитка с гербами над совсем не романтичным мусорным баком. А вот голова сама собой задирается взглянуть на чей-то балкон в рюшах поздних петуний, а у фонаря стоит велосипед, и в корзине горшок с каланхоэ и тонкий ежедневник. А вот из магазина со старомодно рисованными цветами на вывеске выходит рослая, пышногрудая темноволосая девушка с книгой.

И вот тут-то Алеся просияла, поняв, что повтор здесь не тягостен, а только он и уместен, и, хохоча, выкрикнула:

– Hey, Andryushka!

Девушка резко обернулась и воскликнула, кипя весёлым возмущением:

– You're spying me, you Dzerzhinsky spawn!..

И, уже задыхаясь в спонтанных объятиях, просипела:

– How dare you.

– Ну конечно, – лыбилась Алеся, – дипломатический статус и прочая шелупонь. Вы там, смотрю, страх потеряли?

Они ещё пару минут перекидывались со стороны бессмысленными и вкусно-задиристыми репликами. И стало так хорошо, может, банально, но хотелось сказать: "как раньше". И неудивительно, что зашли они в знакомое кафе с тёмными балками и белыми салфетками – только, подумав, сели на террасе. И как-то негласно решили, что сегодня они всё-таки погулять собрались, а не посидеть, поэтому ничего не стали брать, кроме клеверной медовухи.

Поделились новостями, поговорили о работе.

– Ой, что-то уматывает эта работа, хоть и любимая... – вздохнула Влада.

Она и правда последнее время изменилась. Её лицо с тёмной полесской красотой уже деликатно, но уверенно примелькалось на отечественных и зарубежных каналах, таких как CNN и Euronews. Владу в шутку прозвали "Андроид" из-за терминаторского обаяния и мальчишеского стиля и выдвигали гипотезу, что литвинский министр настолько амбициозен, что стремится повсюду распространить своё присутствие, даже сотрудников подбирает внешне под стать – ну, или просто размножается спорами, как папоротник. Влада воспринимала это зубоскальство гордо – даже черпала в нём вдохновение.

Но работа действительно превратилась у неё в зависимость. Влада всегда мысленно пребывала на пресс-конференции, если не будущей, то прошедшей, и вид у неё был вечно спешащий и сосредоточенный. Она теперь бывала или слишком серьёзной, или слишком уж легкомысленной – началось какое-то передёргивание, первые звоночки. Юра был довольно чуток, его это насторожило и стало несколько утомлять, и он чуть ли не чертыхаясь выпихнул Владу в отпуск.

Угрожал до самого министра дойти – на что Влада невинно и слегка оскорбительно рассмеялась, запрокинув голову с тяжёлой косой: она была к министру ближе – гораздо. Даже чуточку слишком. Но он сам как-то вызвал её к себе и, выразительно посматривая исподлобья, своим безукоризненным тоном привёл аргументы и повелел наконец вынырнуть из гламурного бюрократического чада. "К четырём жду заявление", – сказал он, только намекнул деликатно, что ей всё-таки следует собрать визы и отнести бумагу в отдел кадров. Она зарумянилась: ну что вы, ей-богу, я не маленькая, это и само собой разумелось. Чудно, с показной сухостью подумал министр, и углубился в документы, а Влада вышла, слишком красиво и старательно покачивая крепкими бёдрами.

– А ты как?

Алеся, как обычно, подняла глаза кверху, прикидывая план, начала набрасывать картину. Влада слушала, кивала. И поинтересовалась:

– А у тебя нет ощущения какой-нибудь параллельности?

Опять. Алеся ощутила пробежавший ток и привычный ноющий гуд за поясницей. Пожала плечами:

– Ох, даже не знаю. Ну, маркиза Хосе Антонио у нас точно нет! Разве что твой Юрка за него сойдёт!

– Да ладно тебе! – прыснула Влада, отмахиваясь. – Какой он маркиз, хулиган обычный.

Но была явно тронута: для неё он был самым необычным, восхитительным хулиганом. Как для Алеси – Димка Батура. Если б он интересовал её как парень, разумеется. И наоборот.

– Я уже давно такие вещи нарочно не примечаю. Вот когда мы сюда только переселились, тогда да. Помнишь, как мы сравнивали здания МИДа?

– Ещё бы!

– А как мы весь состав правительства проштудировали? Шишигин-Потоцкий со своими реформами, гетман Вербицкий у русинов...

– Конечно! Куда ни плюнь. Особенно Вышинский, – криво усмехнулась Влада. – Тут уж совпадение было полное, а не одни забавные детальки...

Алеся задумалась. Сколько лет прошло с той поры? Да года два ведь, не меньше! Вообще у Алеси со временем и датами всегда было плохо, она просто ощутила, что эти знаменательные события тоже относятся к области "вот вроде недавно, а уже...".

– Так что видишь, совпадений нету. Есть у нас, правда, в канцелярии панночка одна, офисный властелин местный – Галя Черненко из Полтавы. Но что уж тут, кроме фамилии? – улыбнулась Алеся. – Каштановая, цветущая, как абрикоса, ещё ободки эти с красными розами любит. Колоритная личность. Только зимой "в загул" уходит: на неё, говорит, местный климат плохо действует, так она потом по два месяца кашляет, но уезжать почему-то не хочет.

Они уже допили медовуху и прогуливались по окрестностям Болотного переулка, совались во дворы, подманивали кошек, украдкой заглядывали в окна. А некоторые местные словно в порядке игры выставляли там что-то диковинное: то растение, то часы или вазу. А у кого-то пол-окна в кухне было заклеено газетой времён графа Чапского. И беседа была такой же медленной, перескакивающей, но непрерывной, как их шаг.

Алеся немного опасалась такой встречи, тем более, случайной. Это про неё было: "с глаз долой – из сердца вон". Её кавалеры всегда удивлялись, что отношения тянутся и тянутся, а она всё так же холодна и дичится. А с какой стати она будет ближе, если они так редко виделись или не виделись вообще? Ну и чёрт с ними, с ухажёрами, это ведь атрибут совершенно опциональный, в отличие от Музы. Или – друга. А бывает, лучший друг, души в нём не чаешь, становится чужим: вроде и не ссоришься, и развилка путей не такая резкая, но отвыкаешь как-то, и уже спокойно без него живёшь, и сердце пустеет, а потом встречаетесь – и выясняется, что толком поговорить не о чем... Грустно.

Но здесь было не то. Было ощущение тепла и бесконечно длящегося вечера: даже закат словно поставили на "стоп".

– Как там Юрий Владимирович? – спросила Влада.

Непринуждённо так, почти буднично спросила. А Алесю кинуло в жар. И тело отозвалось новым невротическим скулежом – она уже почти не обращала на это внимания, так только...

Она уставилась на Владу с недоверием. Та смущённо приподняла брови и тихо повторила:

– Извини, ну мне же вправду интересно.

Алеся замолчала и растерянно смотрела под ноги, старательно ровняя дыхание, и произнесла не одну неловкую реплику, пока разговорилась.

Влада не полошилась из-за "мракобесия", не подначивала. Она слушала внимательно и интересовалась тоже по-доброму. Только теперь Алеся поняла, как ей этого не хватало. Обсуждения с Лорой были – при всём желании, не то.

И она рассказывала о своих странствиях, хоть и тщательно соблюдала цензуру Делилась наблюдениями, радостями, тревогой, что-то объясняла, о чём-то сама спрашивала, заглядывая Владе в лицо, – и от счастья у неё почти темнело в глазах.

Алеся листала воспоминания, как красочный альбом. И дивилась: какими разнообразными были её визиты, и во всём было значение, и трепет живого чувства – и, характерно ведь, что все свои магические штучки она подключала только на первых порах, ко всем этим токам энергии прислушивалась... Потом она о них попросту забывала. И проносилась кометой крамольная мысль: а не в этом ли сила и чистота? В естественности переживаний. Без всяких, там, вывертов и прочих стимуляторов. Точно такой же вопрос стоит перед тем, кто от горя и радости прибегает к горячительному.

Зачем ей приворот, если она любит... зачем ей прощупывание, если она его чувствует... зачем ей угадывание мыслей, если есть простой человеческий такт...

Хотя для неё это и было всегда непросто, вот и казалось какой-то магией: всё, что подчинялось "науке", было более послушным и адекватным, чем то, что относилось к эмоциям.

Она вспомнила, как пришла к председателю на новый год. Конечно же, он работал. Явилась прямо в кабинет, смущённо поглядывала в темнеющее окно: ну езжай же ты, езжай уже домой, тебя же ждут там, ну пожалуйста! Вот тогда она напрягла все свои энергетические ресурсы – лишь бы поселить в нём лёгкое, стремительное новогоднее настроение и вытолкнуть-таки к семье, желательно, поскорее: на следующий день, с учётом того, что сейчас он спит в ночь с тридцатого на тридцать первое и видит её во сне. Её поздравления звучали смущённо, и синий жакетик с орденом она тоже будто зря надела, хотя казалось, что в вечернем платье она будет выглядеть ещё нелепее.