Текст книги "По ту сторону грусти (СИ)"

Автор книги: Янина Пинчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

А теперь лесные купальские растения. Берёза и брусника. Только держишь в руках эти листья, а представляется медово, золотисто подсвеченный сосновый бор, а в нём кое-где красуются белые, свадебно-нарядные берёзки, а пройдёшь дальше – начинаются просторные поляны с кучерявым приземистым ковром брусничника. И дивишься всему, даже самому простому, заглядываешься на чешуйки коры, напоминающие камуфляж, на шишки и сухие иголочки под ногами. И шум такой в кронах, негромкий, мирный – мощное дыхание огромного живого существа с древней душой. А Андропов любил лес, больше, чем море или горы, и Алеся это прекрасно помнила, и ей бы очень хотелось погулять с ним по лесу. Она бы пересказывала ему белорусские легенды и поверья, показала бы некоторые тайные растения, которые обычным людям не видны и поэтому, хотя описаны в книгах, считаются мифическими. А потом они бы шли просто молча, держась за руки, и слушали бы пение птиц. Наверняка, услышали бы эхо дятловой дроби, или сорочьего стрёкота, или кукушкиного задумчивого отсчёта. Ну что, кукушка, сколько нам жить осталось? Как бы Алесе хотелось, чтоб милый Юрий Владимирович подольше прожил и не мучился...

...Хотя собственное мучение начало уже входить в привычку. Наверное, так и приспосабливаются? Даже печаль, и боли, и иногда приступы слабости воспринимались как благородная горчинка. Но самой смиренной радостью было то, что всё – ради него. Она не вздумает штопать свою рану в сердце. Она раскроет её ещё шире и свою кровь действительно отдаст Юрочке, птенчику...

Боже, боже... как это стыдно и болезненно, может, верно говорят православные богословы, что это прелесть, лишнее, греховное, не должно быть таких аффектов, что накрывают её то в метро, то среди ночи, то у плиты, сжигают лихорадкой...

Так, хватит! Вода сейчас выкипит, а она ещё даже шиповник не достала. Странное отношение к этому растению. Шиповниковый чай она терпеть не могла: им её всегда поили во время гриппа, и теперь он был связан с температурой и горьким привкусом антибиотиков. Зато цветёт симпатично. Кстати, она и сама похожа на шиповник, даже по какому-то там цветочному гороскопу это вроде бы её цветок... Красивые броские цветы, специфические плоды, с которыми куча мороки, и тьма колючек – не оцарапаться практически нереально, даже самому осторожному.

Последним ингредиентом был хвощ. Здесь моментально вспоминалось детское стихотворение Василя Витки:

Хвошча, хвошча дождж.

Во?к схава?ся ? хвошч.

Хвост пад хвашчом,

А во?к пад дажджом.

– Ну, волчара, не повезло ему, – хихикнула Лора. – Чего это его на луг понесло?

Кое-кого тоже в Афган понесло и там не повезло... Возись теперь. Сновидческая компенсация ему удавалась неплохо. Но Алеся заметила, что даже во сне Андропов уже не так свеж и бодр, как раньше. Наоборот, недолго он продержался в своей агрессивной растерянности: как-то раз прямо посреди разговора рассеянно замолчал, робко обнял её, прижался. Алеся тогда чуть с ума не сошла от радости – да, да, пусть хоть вообще её не выпускает! Пускай пьёт её силу, ей не жалко, она всё отдаст, себе самый минимум, чтоб пару статей, отчётов и переводов накорябать, как раз на работе некоторое затишье, а там отоспится же...

Так, наконец-то всё готово. Алеся смешала травы, залила стаканом кипятка, потом ещё полчаса держала на водяной бане, читая с очерёдностью в полминуты старинные южные заговоры. Увы, здесь не допускалось никаких вольностей, никаких мелодических речитативов, верлибров и вообще современной речи. Поэтому, как ни досадно, но приходилось умерить свой творческий пыл. Хотя она и сама понимала: щеголять не время.

– Ну, что теперь? – сросила Лора.

– Ничего, настоять надо, – пожала плечами Алеся. – Три дня. Проверь там чайник.

– Правильно, надо же нам хоть вкусного чего шахнуть за труды. А зефир есть?

– Да подожди ты, рано радоваться... Есть, конечно.

Она тогда перелила зелье обратно в кувшин, прочитала три формулы на разных языках и бросила в прозрачную янтарную жидкость три чёрных гагата.

Потом взяла из специальной стопки листок для записей и набросала схему. Учитывая то, что в её родном мире время текло по-другому, да ещё то, что она отправится в прошлое, Алеся не проставила числа, а просто обозначила промежутки по дням недели примерно на месяц.

Ну, дай Бог, чтоб всё получилось. Месяц – как раз неплохой испытательный срок.

Алеся вынесла зелье на балкон. Когда она вставала ночью, то не утерпела и зашла посмотреть на кувшин. Изнутри шло неяркое золотистое мерцание. У неё захватило дух. Значит, всё она сделала не просто правильно, а виртуозно: в той старинной книжке говорилось, что в идеале в первую из трёх ночей на открытом воздухе зелье должно приобрести чуть заметное, мягкое сияние, как у светлячка. На вторую ночь оно станет едва различимым, а на третью исчезнет.

Все эти дни она не ходила, а летала в паре сантиметров от земли – иначе отчего б ей казаться выше, вызывая удивлённые взгляды окружающих?

Алеся заварила чай и мысленно зафиксировала: завтра.

Было чувство, что она оседлала волну везения: зелье получилось превосходным, самочувствие, несмотря на потраченные силы, оставалось... ну, оно ещё не стало синонимом слова "нормальное", бывало и лучше, но, по крайней мере, не наступало ухудшения.

Оставалось лишь одно сомнение: изменится ли сила воздействия от условной плотности метафизического плана? Иными словами, будет ли эффект от зелья во сне, пускай даже по умолчанию выбранной двадцатой степени достоверности?

Они с Юрием Владимировичем как-то раз бродили по прозрачно освещённым аллеям сада поздно вечером. За беседой бездумно собирали разноцветные кленовые листья, хотя на самом деле для них было ещё несколько рано. Алеся с расстройством наблюдала, что нагибаться ему уже труднее, видела, какими скованными становятся его движения: то слишком резкими, то слишком осторожными, как у раненого, который не может привыкнуть к своей ране. Потом сидели за столом, любуясь драгоценным букетом с переливами киновари, и компотной желтизны, и тусклой зелени, и огнистых сполохов.

– Послушай, Юр, сделай мне одно одолжение, – чуть помявшись, попросила Алеся.

– Какое же?

– Я б хотела, чтобы ты занялся своим здоровьем, – тактично произнесла она и посмотрела выразительно исподлобья.

– Ну опять ты начинаешь, – с досадливой укоризной отозвался Андропов.

– А чего ты упрямишься? Я многого не прошу. Давай раза три хоть попробуем?

Он вздохнул.

– А ты здесь собираешься свои эксперименты ставить или опять меня где-то подстережёшь?

– Пока здесь, – ответила она.

– Оно сильно противное?

– Юра, да когда тебя это волновало! Тебя это вообще занимать не должно! – И она сердито хлопнула рукой по столу.

На этот раз Андропов не стал на неё злиться. Что-то стронулось у него в лице, какая-то мысль, видно было усилие воли – да, не укрылось от Алеси. Но всё равно она растаяла, когда он взял её руку, поднёс к губам, а отпустив, сказал тихо:

– Я знаю, что ты обо мне заботишься, мусечка.

Ну вот... Решил не обижаться. У Алеси впервые за последнее время забрезжила надежда, что всё будет хорошо, и она обняла его на прощание ещё чуть нежнее, чем обычно.

Она была полна предвкушением и вся погрузилась в мысли о предстоящей миссии. Ей уже давно был не особенно нужен внешний мир – ну так, для порядку. Поэтому любые внешние раздражители вызывали у неё рефлекторную досаду, уже потом она начинала разбираться, что тут хорошо, что плохо, в налоговую требуют явиться или на концерт зовут. О Владином звонке она подумала, что он, скорее, радостен, на многозначительный, но куцый вопрос: "Как ты?" – ответила, что превосходно. А к министру они и правда уже давно не ходили, пора бы сделать визит, да он и сам звонил, что соскучился, хотел бы насладиться их юным обществом. Алеся поёжилась, вспоминая, что именно с такого визита начались всякие против неё подозрения, опасения и огласка вперемешку с конспирацией – в общем, утомительная жизнь, – однако в принципе обрадовалась. Хотя бы потому, что эти визиты питали её самым изысканным и любимым лакомством: чувством исключительности. Пускай даже здесь, в ВКЛ, исключительность – демонстративно по-скандинавски затушёванная, а не классическая номенклатурная. Зато, заметьте, не во сне, а наяву.

– А ты знаешь, что Юрка наконец машину купил? Мы ж старую развалюху загнали, а до новой всё никак не дозревали, – радостно вещала в трубку Влада.– Так мы сейчас за тобой заедем! Собирайся!

Алеся не всегда отличалась быстротой мобилизации, а сегодня у неё куда-то запропастились колготки. С чулочно-носочной продукцией она вообще пребывала в состоянии постоянной, неизменной и долголетней вражды. Вот и сегодня она металась по квартире в поисках пары.

В дверь позвонили.

– Леся! Открывай! Что ты там копаешься?

Красная, взлохмаченная, она доскакала до двери и распахнула её.

– Одну минуту, Влада, честное слово...

Она не замечала, как подруга меняется в лице, и беспечно шарила в ящике комода.

– Слушай... Леся, а почему у тебя так... странно?

– Как? – встрепенулась Стамбровская, подняв голову и испуганно округлив глаза.

И до неё медленно начало доходить. И с каждым моментом становилось всё жутче.

Окна были затемнены, как в комнате больного. Повсюду витал терпкий запах, напоминающий церковный и больничный одновременно: пахло травами, свечами, ладаном, застоявшейся заваркой и резкой ноткой вроде антисептика. Эти запахом явно пропитались лежащие повсюду вещи. Алеся никогда не отличалась маниакальным педантизмом, но сейчас её дом напоминал разворошённое гнездо. Не то, что было грязно, квартира явно убиралась, хоть и небрежно. Везде болталось какое-то барахло, якобы для того, чтобы всегда быть под рукой – а на самом деле явно отражало нежелание хозяйки обращать внимание на то, что творится вокруг.

А она и правда не заметила, во что постепенно превратилось её жилище.

Такая тщательная скрытность, и так глупый прокол! Обычно, поразившись переменам, друзья решают, что человека надо спасать – и рьяно за это принимаются, начиная с нотаций. Но Влада просто спросила:

– А что это за кувшин?

И, не дожидаясь приглашения, прошла посмотреть.

Да, зелье должно было принять комнатную температуру. Рядом с ним лежала и книга рецептур. Влада оценила цвет, скользнула взором по гагатам на дне, довольно бесцеремонно пролистнула книгу до трети, положила на стол. И, посмотрев сурово, сказала одно:

– Алеся, нет.

Это могло бы показаться комичным, памятуя о прозвище министра и о Владином ему подражании, но сейчас было не до смеха.

– Лада, ты же знаешь, что у меня проблемы.

– Не настолько серьёзные! Хотя если в другом смысле, то всё даже хуже, чем я думала!

– Да откуда ты знаешь, для кого?

– Я чувствую почерк, – покачала головой Влада.– Извини, но мы с тобой тоже тесно связаны. Это триумвират.

– А с капитаном почему нет? – взвилась Алеся. – Он тут не пришей к стене рукав в этой твоей классификации! Не дури голову!

– Неправда! Но это разговор для другого раза. Лучше признавайся, как ты намеревалась это использовать?

– Каком кверху!

– Леся, ты понимаешь, что удумала? Это тебе не игры в набожную испанку, caritas и прочее, это вопрос стратегического баланса!

– Ах, баланса?

– Да!

– Круто, значит, совок в нетронутом виде – это священная корова? А если мы бы лучше жить стали, хоть чуточку? Может, не пришлось бы эмигрировать! – выпалила Алеся, чувствуя, как начинает щипать в носу.

Она задела за живое. Влада нахмурилась и стояла, понурив по-мальчишески набриолиненную голову. Она тоже много и долго об этом думала.

– Ты думаешь, у меня не было всех этих мыслей – если бы, да кабы? Хотя бы про Андрея Андреича... Но вот теперь-то ничего нельзя трогать. Но, Алеся – я ведь, кроме всего, Хранитель.

– Бездушная тварь ты, – зло выплюнула Алеся. – Тебе человека не жалко... Никакая это не игра, ни в набожность, ни в спасителя, о какой игре тут может идти речь, если... если я люблю его...

Влада тяжело вздохнула и провела по лицу руками, словно смывая с него пот. к министру они явно уже опаздывали.

– Я понимаю, что ты видишь – человека...

– Не понимаешь! – сварливо перебила Алеся, лишь бы сказать.

– Очень даже понимаю! – повысила голос Влада. – Но вот ты вмешаешься в судьбу одного человека, а вместе с ней изменятся миллионы. Если б Андропов ещё несколько лет был у власти, то мы б ещё и теперь, может, при Союзе жили. Не было б ни Черненко, ни, наверное, Горбачёва. Система бы могла выправиться и функционировать. Ну, как в Китае сейчас.

– Подожди...

– Да тут дело ясное, – припечатала Влада, – получается так, что ты хочешь вылечить... Советский Союз.

– Нет! – отчаянно вскричала Алеся, и тут прикусила губу.

– Ну подумай, а разве не так?

У неё всё оборвалось внутри. Она круглая дура. За деревьями не увидела леса, а за человеком – государства.

– Так значит, всё было зря? – тихо произнесла она. Она кивнула на золотисто мерцающий кувшин: – Вот над этим я билась полторы недели. И вовсе не потому, что хочу реанимировать государство, с которым носятся как с писаной торбой всякие дурни – искатели золотого века. Мне просто хотелось, чтобы для моего любимого человека жизнь не превратилась в кошмар и агонию длительностью в несколько лет. Уже – два года с небольшим, вернее.

Ещё одна вещь поразила её и теперь терзала неустанно: словно в виде компенсации за подаренный момент (так бездарно и неприятно истраченный), Время ускорилось, и теперь для него перерывы между встречами стали больше, а для неё наблюдаемые перемены и душевная боль – резче.

Время не ждёт. А иногда ещё и злобно шутит.

– Слушай, я понимаю, что ты действовала из лучших побуждений, но...

– А ты не можешь совсем без "но"? Может, это всё-таки не будет вмешательством? Ну, или не таким фатальным?

Влада молча покачала головой.

– А если... ну, как временный эффект?

– Разумеется. Тогда ты успешно продлишь пытку. И ещё... – Влада вздохнула. – Да, я в этой всей истории выгляжу как надзиратель, но у меня не было такой цели, и, пожалуйста, не воспринимай так, что я тебя будто бы "добиваю" – но, Алеся, есть ведь и другой момент, а дело серьёзное. Понимаешь ли, ты ведь всё-таки не Целитель, а Инквизитор...

Алеся молча взяла кувшин и опрокинула его содержимое в раковину, только стукнули о нержавейку чёрные камни. И в отверстии слива исчезало не только драгоценное зелье, шедевр профессии, но и её надежды.

Глава двадцатая

Кто виноват

Он велел водителю припарковаться чуть поодаль, не у самого подъезда – сделал плавный указующий жест. А мог бы и не делать, не первый раз сюда ездит. Трогательная бессмысленная деликатность: не «светить» своим внушительным «мерседесом». Хотя кто тут коситься будет? – район своеобразный, где работает благородный принцип: всем всё равно. Вон под заплаканной берёзой чья-то вишнёвая «феррари» распласталась зверем, а вон во двор пробирается старенький, но лелеемый «нёман». И сразу видно, где парвеню, а где наследники.

Интересно, а она к какой категории относится? Говорит о себе весьма скупо. Вернее, не так: разговорчива, иногда даже велеречива. Но кроме культурных и гастрономических пристрастий, он знает о ней самую малость. "В любом случае, хорошо устроилась", – мельком подумал он, входя в подъезд старинного дома.

Хотя почему б и нет? Наверное, заслужила. Ему не стали бы рекомендовать всякую шушеру. Она произвела на него впечатление с самого начала (а какая была квартира, даже не запомнилось). Дверь была не заперта. Она встречала его и не сидя за столом, и не на пороге, а шагах примерно в четырёх от двери: скульптурно застыв и сложив опущенные пальцы шпилем, как священник. Поздоровалась учтиво, но с отстранённой прохладой.

– Проходите, пожалуйста.

Для человека своей профессии она выглядела очень неожиданно: тёмный деловой костюм, фильмановская оправа на строгом лице и – боже ты мой – орденская планочка. Усмехнулся про себя от удивления: "Ну прям генеральный секретарь какой-то" – хотя в Лиге Наций типаж у людей, в том числе у лидеров, другой, более открытый. Здесь же была девушка интеллигентно-авторитарного стиля, в то же время какая-то байроническая, с гибкой рапирной худобой и интересной бледностью. В эту бледность примешивалась капля охры, напоминая о портретах Бонапарта. Наверное, загар был золотистым, но весь не сошёл, хотя, вообще-то, сложно представить её на пляже, такие обычно избегают жарких курортов. Её лицо казалось усталым и энергичным одновременно. Так бывает у людей, до поздней ночи пишущих научные работы и доклады.

– Здравствуйте, Михаил Семёнович! – улыбнулась она.

Да, теперь и открывала, и встречала, и угощала удивительным чаем после выполнения работы. А в первый раз слегка покоробила своей нейтральной вежливостью: никакого заискивания – вроде и хорошо, а вроде и задело. Но она тогда действительно не знала, кто такой прокурор Казакевич.

Фамилию слышала, а как он выглядит, чёрт его знает. А выглядел-то ничего, вполне в её вкусе: крупный, седовласый, с породистым лицом. "В духе Мигеля Серрано, – определила она. – Аристократизм, карьеризм, мистицизм. Шикарное сочетание".

Её неведение сначала по инерции возмутило его, а потом показалось каким-то высшим, с оттенком надмирности.

В этом была своя правда. Алеся была номенклатурно нелюбопытна: как член Политбюро, которого интересует только свой вопрос и которому всё готовят референты. А прокурора она озадачила ещё и тем, что попросила материалы дела. Он тогда согласился, но слегка растерянно. С одной стороны, солидность подхода. Но, с другой стороны, маги так не делают! А она объяснила, считав сомнения: "Давайте сэкономим силы и время. Продуктивнее будет".

– Доброго дня вам! Ну что? Как вы?

– О, прекрасно. Поздравляю вас с победой!

Она тронула рукой лежащую на столе газету: нарочно сегодня сбегала в ларёк на остановке.

– Спасибо, спасибо, по ведь это наша общая победа.

– Я рада, что оказалась полезной, – улыбнулась она со сдержанным тщеславием.

– Жаль, что это пока всего пару брёвнышек, выбитых из опоры. Считайте, что мы только начали. С одной стороны, схема почти отработана, появились новые материалы, новые показания, но Эйсмонта голыми руками не возьмёшь. Наверное, придётся снова обратиться к вам за помощью.

– В конце концов, это моя основная специализация: чтобы никто не ушёл от ответственности, – заметила Алеся. – А я лично считаю, что отмывание денег и мошенничество – преступление не менее серьёзное, чем скажем, изнасилование, – чуток вызывающе прибавила она. – Меня, конечно, упрекнут в одиозной логике, но посудите сами: во втором случае страдает один человек, а в первом – масса граждан. Особенно при таких масштабах. И ведь как хорошо всё обставил, не подкопаешься.

– С обычным человеческим подходом уж точно, – поддакнул прокурор, – мы бы ещё сто лет кружили и не знали, за что зацепиться.

– Ну, мы кое-что можем.

"Мы" – это специалисты.

Она застыла в деликатном ожидании. Говорят, что кошки замирают статуэткой, а она тоже так умела. Пожалуй, стоило признать и произнести заветное слово: да, Михаил Семёнович – увлёкся. Каждый раз, когда он видел Стамбровскую, по сердцу проходила тёплая волна с приятным лимонадным покалыванием. Да и видеть хотелось – чаще.

– Итак? – мягко встрепенулась Алеся. – Чай? Кофе? Аргентинское танго?

Ах, чертовка.

– Хо-хо, я б с удовольствием! – хохотнул прокурор. – Но, к сожалению, спешу, надо в министерство заехать.

– Но ко мне таки заглянули, – на грани вопроса и утверждения сказала она.

– Да. Я подумал, что лучше поблагодарить вас сразу, не откладывая. В прошлый раз вы сказали, что сейчас не очень комфортно себя чувствуете, – многозначительно прибавил он.

– О, – подняла брови Алеся и чуть порозовела от удовольствия.

Понимает он, понимает такую здоровую реакцию. Хотя частенько она вырождается в патологию, как в случае всё того же магната Эйсмонта. Но Стамбровская была из тех, кому важнее не деньги, а нечто другое. Пожалуй – власть (хоть и рано примерять такие склонности на столь юную особу).

Она достала из ящика письменного стола учётную книгу, в неё же на форзаце была вставлена новая аккуратная лицензия с печатью и водяными знаками. Конверт она положила между страницами. Затем внесла запись, оторвала два разноцветных бланка и один протянула ему.

– Благодарю, – машинально сказал Михаил Семёнович.

Да, было в ней что-то родственное: он тоже любил тратить деньги без унизительного высчитывания, разумно, но с наслаждением. Любил уют, хорошую одежду, еду и вина, интересное общество – но в целом ему было достаточно "поддерживать уровень". Ведь главное не в этом. Скорее, шляхетские вольности и привилегии – вот что будоражило умы в Княжестве испокон веков. Всё остальное считал он излишествами, и к тому же приучил жену и детей, о существовании которых Алеся прекрасно знала.

Тем не менее, он в очередной раз поинтересовался с невинной непринуждённостью:

– Алеся Владимировна, а как у вас с планами на неделю?

– Ну, обыкновенно – работаю, – усмехнулась она. – А что?

– Мои сейчас в Болгарии, сам я оторваться не мог, вы же понимаете, – оправдательно вставил Казакевич. – Но какого-то отдыха всё равно ведь хочется, и желательно культурного. А в среду открывается шикарная, масштабнейшая выставка испанской живописи: Сурбаран, Веласкес, Рибера... Может, составите компанию на открытии?

Глаза у неё загорелись. Она прикинула, что там будет и испанский посол. Может, напроситься туда в качестве представителя Фаланги? Надо подкатить к Семашко.

И тут их разговор прервался истошным воплем со двора:

– ЛЕ-СЯ-ВЫ-ХА-ДИ!!!

Прокурор дёрнулся, как от холодной воды. Стамбровская подхватилась и без привычной солидности проскакала к балкону (он был открыт, несмотря на прохладную погоду).

– Слышь, военщина, ты чё тут лопаешься?

Под балконом стоял Дима Батура в полной форме и довольно лыбился.

– Так ты, оказывается, не сдохла!

– Не дождётесь! – рявкнула Алеся.

– Ну капец... Явление монарха на балконе с геранью! А я думал, за тебя сообщения бот пишет!

– Ложь и провокация! Ну и всё-таки: чего горанишь? – спросила Алеся. – Ты меня в неловкое положение ставишь. Я вообще-то работаю. Ко мне человек приехал.

– Леся, я тоже человек и тоже приехал, – демонстративно сурово отрезал капитан. – Так не пойдёт. Мы не виделись уже месяц. И это притом, что я живу на Круглой площади! И официально твой товарищ. Меня ещё Влада напугала, говорит, ты тут в отшельники решила записаться, никуда не выходишь, молишься, сидишь на хлебе и воде, ты ж реально имеешь бледный вид! Я пришёл тебя спасти и увезти в прекрасные дали.

– Куда? – помедлив, проворчала Алеся после этой тирады.

– Да хотя бы в "Старую Клайпеду". Ну, или в "Раковский бровар".

– Прям щас?

– Ну а чё там...

Алеся стояла и ощущала массу всего одновременно: злилась на капитана, радовалась его приезду, было и неловко перед Казакевичем, и смешно, ноги холодил осенний ветер, а вроде можно не надевать тяжёлый плащ... Она сама в такие моменты ощущала, с каким скрипом в мозгу проворачиваются шестерёнки. Эх, ну правда, чем выбор меньше, тем правильнее, а если его нет, то вообще сказка. Выход один: рубить сплеча не думая. И Алеся крикнула:

– Дима, я сейчас, пять минут!

Она вернулась к столу как ни в чём ни бывало и одарила прокурора самой очаровательной улыбкой:

– Михаил Семёнович, оказывается, я тоже спешу. А насчёт выставки – я согласна!

Казакевич был обескуражен таким поведением, но ничего не сказал. Они спускались с лестницы вместе. Он невпопад спросил:

– Вас куда-нибудь подвезти?

– Нет, что вы, спасибо! Сейчас не надо.

Ах, вот оно что.

– В среду к семи пришлю за вами машину, – сказал прокурор с нажимом.

– О, как чудесно, – расплылась в улыбке Алеся. – Большое спасибо, вы так милы! Ну, до встречи!

И направилась к тому самому "нёману" с каким-то офицером: франтоватым, интеллигентным, явно из технарей. Не хотелось думать, что это он орал под балконом, но больше было некому.

Батура лихо вырулил на улицу Богдановича. На лице его лежал лёгкий отсвет радости. Он негромко включил радио. Алеся притихла и водила пальцами по кожаной обивке.

– Что-то ты невесёлая, – заметил он мягко. – Может, просто сосредоточенная, но тебя будто что-то гложет. Если я ошибаюсь, тем лучше, – тактично прибавил капитан.

Хулиганский прилив веселья у него прошёл, и речь заметно облагородилась

– Ох, да тут много всего происходит, – растерянно пробормотала Алеся.

– Но ты нам не особо и рассказываешь, – пожурил Батура. – И ещё тебя никуда не вытянешь!

Она снова сделала незаметный глубокий вдох. Чистая правда: её никогда нельзя было назвать заядлой тусовщицей, но теперь и вовсе забилась в келью, а если возникала потребность в блужданиях, то они предпринимались в гордом одиночестве. Не сказать, чтобы Алеся страдала от этого, но маячило перед глазами стыдное прозрачное осознание: она нарочно избегает общения и развлечений, чтобы не перемешивать свои тонкие флюиды, не сбивать настройки – а последнее время они стали уж очень чувствительными, капризными. Отдаление от друзей ощущалось как ссадина, робко, но неустанно щиплющая.

Она уставилась сквозь лобовое стекло на знакомые улицы, и они показались ей чужими, как во снах, в тех детских, мутных, неумелых, что приходили когда-то давно и быстро забывались, и были понарошку, и не сулили неприятностей. Дома и перекрёстки напоминали декорации, мастерски исполненные, и всё-таки ненастоящие.

А самое худшее, что такими же для неё становились и друзья. К Владе она неслась только тогда, когда ей было что-то нужно: или конкретная помощь, или хотя бы свободные уши. Лора для неё тоже была удобным и приятным собеседником, и к ней она тоже кидалась тогда, когда слишком уж распирали переживания. При этом она пыталась лавировать и распределять информационный поток так, чтоб для каждой из подруг предназначалось что-то своё, желательно, не особо подозрительное. Это, конечно, в идеале. Последний её визит к Владе был совсем не выдержанным. Ещё вот есть Дима. С ним тоже очень здорово и комфортно – в переписке, разумеется. С тех пор, как она ушла из Минобороны, они стали видеться всё реже и реже. Эпизодические контакты с Ариной, или Настей, или Катей, или кого там она ещё помнила со старых времён, почти уже не считались.

Если уподобить жизнь книге, то все эти люди нужны были лишь для того, чтобы сюжет не развалился. Ведь невозможно же нормальное функционирование личности без взаимодействия с обществом.

А при всей своей оригинальности Алеся отчаянно хотела быть нормальной. Она тоскливо жаждала, чтобы её – приняли.

В какой-то момент от осознания у неё захватило дух, как у ребёнка на карусели: ух! – смотрите, я не изгой, у меня есть друзья, их не один или два, смотрите, я общаюсь, смотрите!.. А сейчас она стояла и безучастно наблюдала, как рушится её песчаный замок. Действительно, ведь все они лишь элементы антуража. Он нужен для естественности, но не более того, ведь главная линия – отношения с Андроповым. Он действительно выпил её. Почти до донышка выпил, но разве можно обвинить больного, несчастного – и любимого? Она отдаст ему столько крови, сколько нужно, ей не жалко, сделает новые надрезы для подсочки, сожмёт сильнее своё сердце...

– Леся, ну ты совсем что-то не в себе, – ласково и задумчиво произнёс Батура. Поразительны в нём были переходы от отвязности к чуткости, от технического гения к эстетству – вот уж в ком хорошо перемешалась знатная кровь. И ещё он неожиданно погладил её руку, лежащую на колене. Это было чуть неловко, но подкупающе тепло.

– Ой, прости, Дим. Я просто устала.

– Ты мне вот что расскажи, что у тебя за работа в субботу и что это за важный пан такой?

– Про Казакевича слышал?

– Которого?

– Прокурора.

– Ты что, Леся! Я его не узнал, чес-слово. Ну просто не думал, что он может тусоваться у тебя во дворе.

– Всё возможно, друг мой, всё возможно!

– Ого. Леся, если ты причастна к тому, о чём пишут "Свободные новости", быстро выкладывай!

Её рассказа с лишком хватило на дорогу до кафе.

– Поздравляю! – восхищённо выдохнул капитан. – Это уж точно, не в нашем ящике сидеть. Это всё наши грибы протухшие виноваты. Ты просто рано вылезла. Потом-то и у нас подобные умения оценят.

– Уже ценят, только в другом ведомстве, – тонко улыбнулась Алеся.

После шуток про жалованье и кутёж они уселись за столом у самого окна. Поднялся ветер, и мелкие волны лизали стекло, обнажая улиточную зеленовато-жёлтую плоть.

– Как же хорошо, что мы встретились, – повторил Батура, отхлёбывая принесённый эль. – А то только переписка про Союз, и всё – даже не знаю, чем живёшь.

После визита в Москву и отхода от шока у него оформилось новое увлечение: история СССР. Алеся и Влада рассказали ему с максимальной откровенностью, из какого мира прибыли, а потом подсунули книги. Он проглотил эти монографии, как фантастическое чтиво. Просто проникся, и всё тут: настолько необычно и увлекательно показалось ему читанное. С другой стороны, и девочек стал понимать лучше: даже рождённые после, они несли в себе черты если не эпохи, то наследия. Грубая, зримая реальность мешалась со сферами гипотетического и мифологического. Они с Алесей обсуждали Советский Союз так, как другие обсуждают популярный фэндом: "Игру престолов" или вселенную Marvel.

Алеся коротко, но ярко, рассказала о своих недавних делах, постоянно пошучивая, в основном о работе. Капитан расслабился, в том числе благодаря элю. "Да какая там депрессия, заработался человек". И она очень естественно свела разговор на любимую тему.

– Ты про Афганистан читал?

– Ну.

После этого она открыто изложила ему историю о визите Андропова и запросила версии: кто бы это мог быть и кому это нужно?

Батура ничего не подозревал. Ему казалось, что её увлечение Андроповым – тоже фэндом. А мало ли какие чокнутые фанаты бывают, ну подумаешь!

Всё-таки солдаты детски просты.

А она с тоской прислушивалась, как бродят внутри несозревшие и уже гниющие догадки, отравляют подозрения. Как только она начала сотрудничать со следствием по делу магнатов, в мозгу холодным светом замерцала догадка: уж это-то не целительская самодеятельность, это – её специализация; неужели и в деле о покушении нельзя найти виновного?

Капитан и не подозревал, что для неё этот вечер стал отчаянной попыткой мозгового штурма. Вот именно. Она снова использовала своего друга, и в очередной раз убеждалась: есть все предпосылки, чтобы произнести мысленно детски простую, но фатальную фразу: "Я плохой человек". Потому что хорошие люди ценят других ради их самих, а не ради выгоды. А она иногда обнаруживается даже в развязной непринуждённой болтовне – впрочем, именно в мутной разговорной воде люди её профессии моют золото данных.