Текст книги "По ту сторону грусти (СИ)"

Автор книги: Янина Пинчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

Внизу катила свои воды стремительная, деловитая, хотя и мелкая Вильня. На каменном береговом укреплении были развешаны фотопортреты в стиле поп-арт. Под самым мостом – это Юрий Владимирович заметил – почему-то болтались зелёные расписные качели. Добротно сделанные, одинокие и недосягаемые – и потому нелепо восхитительные. Он предположил, что они для русалок.

И есть почему-то не хотел, попросил её провести по району. Алеся прислушалась: да, правильное решение – и повела, не отпуская его руки.

И было для них всё: осыпающаяся штукатурка и новенькие фантастические флюгеры, галереи – порой в самых неподходящих местах, стаканчики с удивительно вкусным и дешёвым кофе, да прямо с лотка, "дешевле грибов" (пила только Алеся, ну и что), крошечная ярмарка под открытым небом, напоминающая сбор секты старьёвщиков. Потом он с улыбкой изучал конституцию Ужуписа на серебристых металлических досках.

Ещё был кот в букинистическом магазине, куда зайти захотел Андропов, увидев на грифельной доске весёленько начертанное "books" – как пишут обычно про жаркое или коктейли возле кафе. Он долго перебирал пластинки, иностранные книги, рассматривал фотографии, то и дело тень улыбки пробегала по его лицу. Потом подошёл и к коту. Тот возлежал в уютной корзиночке и с удовольствием подставил под его палец своей влажный оранжеватый нос. "Вот, его и коты любят!" – скоропалительно и суеверно восхитилась Алеся.

Была ещё узенькая тропиночка мимо живописных заречных хибар, с подгнившими заборами, влажными знамёнами белья на верёвках, дикими кустами, дровниками и старинными калитками – и всё так же бегущей слева внизу Вильней: вроде бы опасно близкой, в неё можно было запросто скатиться по резкому откосу. Она показала ему всё, что сама здесь знала.

На углу улицы Андропов замедлил шаг и развернулся, прислонясь к стене, будто хотел лучше рассмотреть бронзового трубящего ангела, стремительно замершего на вершине колонны – но вместо этого устало закрыл глаза. Алеся встревожилась.

– Ничего, не бойся, – успокоил он, – сейчас пройдёт. Честное слово, ничего страшного.

"Ну ладно уж, верю тебе на слово! Но только вздумай грохнуться в обморок посреди Ужуписа!" – подумала Алеся, сердитостью прикрывая страх. Он прекрасно расслышал эти мысли. Ну а что будет делать, если он "вздумает"? Обычное дело, спасать – оказывается, у неё это неплохо получается. Сейчас же она снова на всякий случай расстегнула ему воротничок, тихо обняла и погладила по щеке.

А потом сделала то, чего от себя не ожидала. Ещё раньше, по фото, замечала, какая у Юрия Владимировича полная шея, кое-где даже с ямочками и складочками, и было в этом тоже что-то детское, и сейчас она так близко видела эту милую, пухлую шею – что не выдержала и нежно поцеловала. Андропов удивился, но радостно, молча, не до конца веря в происходящее – и Алесю теснее прижал к себе, не хотел отпускать ни на шаг – и она поцеловала снова, и ещё, и ещё... А когда уже чуточку опомнилась и залилась краской, прижалась, пряча лицо. И тут же ощутила, что Андропов бережно отстраняет её, но не для того, чтобы оттолкнуть: Алеся тут же почувствовала его тёплые руки у себя на спине и мягкое касание губ: ушко, висок, где начинаются первые пёрышки волос, и тоже шея, как раз где досадная царапинка. И тягостное смущение отхлынуло, растворилось, а вспыхнула весёлая радость: "Вот-вот, теперь мы квиты!".

Когда она наконец подняла взгляд на Юрия Владимировича, он улыбался во весь рот, так и светился. Тем и "провинился" – Алеся ласково, но чувствительно ущипнула его за щёку: ведь, кстати, а вдруг он притворился? Мысль ужасно неблагородная, но кто ж его знает. Но высказать сомнение она сочла недостойным. А потому негромко велела: "Идём", – и повела его к Заречной кофейне.

Глава пятнадцатая

Игра

Там подавали суфле из шпината, свежую пасту с базиликом, зелёный салат с мелкими сладковатыми креветками, куриное филе на пару, всё аристократично и сдержанно. А ещё, кроме кофе на самый взыскательный вкус, там был превосходный чай: улун с парным молочным запахом, жасминовый, напоминающий о сиесте, цитрусовый с цветочками флёрдоранжа и ещё один любимый, со смутным привкусом шампанского и васильковыми лепестками. По стенам были развешаны картины, и они периодически менялись, как в любой приличной галерее.

Андропов и сам не знал, как воспринять происшедшее на углу: ему было и радостно, и трепетно, и стыдно – да, ему снова стало нехорошо, но не так ведь, как утром, мог бы и перетерпеть, и Алесю не пугать, не провоцировать. Хотя провокация вышла такая... он замешкался, подбирая слова, вздохнул и решил не говорить даже "приятная" – слишком уж безлико и оттого немного пошло.

Он накрыл своей большой ладонью Алесину руку, лежащую на столе. Она опустила глаза с улыбкой. Юрий Владимирович так много хотел ей сказать, но всего лишь произнёс:

– Ты такая добрая. Такая хорошая...

Алеся, смотревшая в сторону, подняла голову и взглянула ему в глаза:

– Ну, разве это подвиг?

И почти с насмешкой: уж себя-то она явно доброй не считала.

– Нет, – возразил Андропов, – но...

И неловко оборвал фразу. Опять. Не хватает слов, а ведь он не самый косноязычный, если что. Снова растерянность.

Но Алеся истолковала по-своему. Она деликатно освободилась и взяла обеими руками его кисть, нагнувшись над столом:

– Мне кажется, тебя надо любить вдвое сильнее, чем обычного гражданина.

Она поняла. Председателя КГБ боятся, ненавидят – а она умиляется, как маленькому, жалеет, гладит нежными лапочками... как приятно – только бы не отпускала подольше...

Но им принесли чай. Алесины пальчики сползли с его руки медленно и вежливо; с официантом она обменялась приглушёнными бликами тихих улыбок: как будто говорила, что, вот, соскучились, не виделись так давно, он-то в Америке преподаёт, а она тут в Виленском универе аспирантуру заканчивает, дела семейные, никак не наговорятся, не наобнимаются, куда там аэропорт, прикосновения в первый день – острый дефицит, кровная тоска и кровная радость...

Мы с тобой одной крови, ты и я.

Только теперь он удивился: когда Стамбровская была в очках, а не в линзах (она уже объяснила ему, как используется это достижение науки в быту) – то было в ней что-то очень родное, то, чего не было даже у его детей. Хотя, наверное, просто стиль: сами по себе длинные ноги, или высокий лоб, или плохое зрение – черты довольно-таки общие, весьма частые.

Но было и кое-что резко отличное: не антисоветское, но – литературное, историческое, отвлечённое. Сочетание серебряного и тёмно-синего, мелькнувшая (хоть на краткий миг) мантилья, кольца со скандинавским орнаментом, строгость позы, взгляда в отдельные моменты, но при этом в лице – тёплый, воздушный свет. И он сказал мальчишески-застенчивым тоном:

– Мне кажется, ты мой ангел. Наверное, хранитель.

И Алеся ожидаемо прыснула – так же, как при словах о её доброте.

– Что угодно, только не это. Хотя я польщена.

Чай оказался долгим. Они то и дело подливали из фарфорового чайничка, говорили, говорили.

– Как ты впервые узнала город?

Она задумалась: тщательно и скорбно, как человек, склонный к многословию и пытающийся урезать свой рассказ максимально безболезненно. Хотя ведь всё равно по живому, что уж тут врать.

– Я имела предубеждение. И почти что не хотела ехать.

– Почему?

– Знаешь, Вильнюс у нас считался прибежищем...

Она хотела сказать "хипстеров". Вместо этого произнесла:

– ...претенциозных, довольно бессодержательных, напоказ диссидентствующих бонвиванов. Фух. Как-то так.

– А-а, – понимающе протянул Юрий Владимирович.

– Знаешь, у нас это считалось максимально доступной Европой.

...А разве в СССР не было так же? Стоп. А разве Беларусь – не нарядная моделька Советского Союза?

– И вот странно, вроде я и сама к ним принадлежала, но вроде чуждалась. Никогда не была членом тусовки. Салона. Компании. Может, поэтому? Плюс ещё предубеждение, в итоге – "этот Вильнюс". Но той зимой мне очень хотелось вырваться, понимаешь, я ошалела от этой работы на производстве, я ненавидела весь мир, свою жизнь, я мечтала сбежать – и, хотя жалела денег, пустилась наутёк... Это было ещё до эмиграции, кстати.

Он может и не понимать. Скорее всего, – нет. Посмотри правде в глаза, Леся, вы люди разных поколений, более того, эпох, ему смешны твои экзистенциальные интеллигентские заморочки, для человека, воевавшего в Карелии, твои комплексы – шелуха, достойная презрения...

Но он почему-то слушал, и саркастически не переспрашивал.

– Казались волшебными даже обшарпанные желтоватые дома возле ж/д, когда подъезжали, даже дровяные сараи. И ещё какой-то мужик, который тащил груду хвороста на санках – сцена практически из книги сказок, так мне почему-то показалось. И ещё холмы. Знаешь, моя родина совсем плоская, ровная, как блин, из примечательного только леса и болота. Многие этнографы говорят, что потому у нас и характер такой, вялый и печальный.

– Ну, я бы не сказал, что ты такая.

– Просто я психованная и вечно возмущаюсь, и периодически подымаю бунт на корабле. Так-то мы просто тихие и забитые. Просто такую породу, как моя, давно уже вывели... Ну да ладно, о чём это я? Раньше я уже путешествовала в одиночку, но в этот раз у меня было какое-то особенно сильное – предвкушение, что ли? И ощущение свободного плавания. Что-то должно было решиться.

Алеся глубоко вдохнула и взъерошила густое облачко своих тонких волос. Она часто так делала, когда её переполняли мысли.

– Решилось? – тактично переспросил Юрий Владимирович.

– Тогда мне казалось, что да – а теперь я в этом уверена. Вокзал тут рядом, такой маленький, провинциально-игрушечный. И прямо с него я нырнула в легендарный центр, сначала по улице Соду, иначе, Садовой...

Она на миг замолчала и задумалась. Кадры старой хроники мелькали перед глазами: да, действительно старой – хотя тут же накрывало чувство, что поездка состоялась месяц назад – ну, ладно уж, "этой зимой". Может, от хорошей памяти – это чувство падения, возникающее у человека при осознании, как бежит время, а он стареет? Так ярки воспоминания, а оказалось, много воды утекло с тех пор. Тогда и переживаешь потрясение: "Да как же так?" Алеся снова выпала в ветреный белый день седьмого января. Она раньше бывала в Европе, и в Италии, и в Германии, кусочек Франции успела прихватить, в их мире типичная маленькая буржуазка, но Вильнюс как-то особенно отзывался в сердце. А вот некоторые её знакомые, впервые очутившиеся в Прибалтике за годы житья безвыездно – испытывали стресс. Ей было больно за них – и за державу обидно.

– В отель я не поехала, вещи оставила в камере хранения. Может, поэтому меня охватила какая-то бесприютность. А знаешь, вся моя поездка была такая. Одна и никому, слава Богу, не нужная, да в незнакомом городе, какая благодать! У меня ещё был маленький одноместный номер – в мансарде, представляешь? Как у настоящего, хрестоматийного художника. А за окном белые крыши и ажурные ветви. И костёл Святой Анны был тогда густо-тёмный на фоне белого снега, и ветви ещё эти – всё как на картине Брейгеля...

– Наверное, красиво было, вот бы и мне на это взглянуть... О, да ведь у тебя, наверное, есть фото!

– Есть! А с фотографиями вышла целая эпопея. Мороз же был дикий, минус двадцать или того больше, но фоткала я всё равно самоотверженно, как на поле боя – как у меня тогда руки не отвалились, сама не знаю! В перчатках-то невозможно. А запечатлеть хотелось всё, ты же сам видишь, тут на каждом углу чудеса. Вот я и бродила, как неприкаянная, иногда только в магазинчики забивалась погреться. А ещё тут невозможно заблудиться: если знаешь приблизительную диспозицию, всё равно выйдешь, куда надо. Ну, или хотя бы к центру, к Кафедральной площади и башне Гедимина. В собор я заходила, а вот на башню не поднималась. Представляешь, вот вообще не хотелось.

– А мне хочется.

Алеся воззрилась на Андропова с изумлением. На лице её сменилось несколько оттенков эмоций, и наконец она произнесла с убийственно-дипломатичной формулировкой:

– Ты уверен?

Юрий Владимирович с некоторым раздражением, даже слегка покраснев, отчеканил:

– Более, чем.

Алеся снова вздохнула и пожала плечами, и только и ответила:

– Ну, смотри.

Хорошо, что не прибавила унизительное "мне". Всё тот же вопрос про шапку. И добровольца. Нет, ну вот нельзя на неё злиться, если вспоминаешь эту дурацкую шутку своего же сочинения.

С высоты город показался игрушечным. Вроде бы ожидаемо – но всё равно пленительно. И, странное дело, внизу расположение узких улочек казалось подчинённым чисто средневековому, не сразу уловимому порядку, столь отличному от американской геометрии двадцатого века, где вместо названий номера, а вместо изгибов прямые углы. А вот с высоты город казался кропотливо сделанным макетом, любовным творением швейцарского мастера: "ничего слишком", тёплые черепичные крыши равномерно разбавлены свежей, светящейся зеленью, тут и там на почти равном расстоянии маковки храмов, непохожие друг на друга, но ведущие молчаливую перекличку. А скоро она из символа станет явью, когда начнут звонить к вечерней службе.

Алеся стояла спиной, у самого ограждения, устремив глаза вдаль, в собранной пружинистой позе, словно собиралась взять разгон и взмыть, и пролететь над Вильней на бреющем полёте – она очень напоминала сокола или пустельгу.

Андропов не выдержал: неслышно подошёл к ней и приобнял сзади. Алеся вздрогнула, но не отстранилась, а чуть запрокинула голову, прижимаясь теснее. Они оба понимали, как непозволительно осмелели и не разрешали себе лишнего движения, но с тайной радостью усваивали новое друг о друге. Какая она высокая, тонкая, но не хрупкая, а крепкая и постоянно напряжённая, какой у него пружинисто-мягкий живот, и тёплое дыхание, и движения рук деликатные, но властные – факты известные, но до сих пор в большой мере умозрительные.

– Ну вот, а тебе не хотелось сюда идти, – укоризненно прошептал он ей на ухо.

– Просто я иногда ленивая, – промурчала Алеся. – К тому же на каблуках, хоть и удобных, по башням обычно не лазят!

– Устала?

– Нет! – категорично заявила она. – Ничуточки не устала. Мы ведь просто обязаны пройтись ещё по городу, тут столько всего.

Теперь этот императив был оправдан: солнечные лучи разливались по кучерявым кронам и белым нарядным стенам цветочно-липовым мёдом, а небо у горизонта истомно посветлело, чтобы вскоре уже потихоньку наливаться перламутром и тонкой позолотой. Полёт птиц и то будто замедлился. В несмелом дуновении ветерка читался уже первый намёк на прохладу. Однако внизу, на улицах, жизнь начинала бурлить с новой силой.

Они бегло осмотрели дворец великих князей, прогулялись по площади, и Андропов заметил, что колокольня Кафедрального собора больше напоминает маяк – но ведь и храмы сравнивают с кораблём довольно часто.

Они зашли в собор – Юрию Владимировичу понравилось его классическое строгое убранство, а больше всего – взлётно-таинственные нефы, пронизанные игрой прозрачной тени и белого света. А ещё по случаю какого-то праздника храм был украшен свисающими с потолка белыми лентами, и в этом тоже было что-то корабельное, не то снасти, не то вымпелы... Алеся тоже засмотрелась, и сердце у неё на миг сладко замерло: как же это здорово, стоять с ним под руку в соборе. И любоваться красотой. Может, и нехорошо, что она не молилась в этот раз, но на душе было так радостно и светло, что, может, одно это могло считаться за молитву, а то и гимн.

Потом направились к мосту короля Миндовга – снова переход, снова держаться за руки – но не ощутилось ничего столь значительного, как на мостике в Ужуписе, вот странны токи всех этих энергий... Да и на том берегу не было ничего примечательного, и они вернулись.

Побродили по набережной, неимоверными дворовыми путями выбрались на неказистую, со взъерошенными деревьями, улицу Тилто, или Мостовую. Потом прошли через проспект Гедимина со зданиями будто из белого шоколада, потом перебрались на чистенькую пешеходную Виленскую, где людей, казалось, вдвое больше положенного – из-за того, что столики кафе были выставлены прямо на середину тротуара. И всё это время говорили о литературе. В конце концов темой обсуждения стали романы Флеминга – и всё с шуточками и порой довольно колкими сравнениями с советскими образцами со стороны Алеси. Но Андропов уже решил на сегодняшний вечер, что сердиться на неё не будет. Нечего тратить на это свои драгоценные силы.

А потом, раз сама обстановка располагала к рассуждениям о чудесах, заговорили о тонких материях. Алеся озорно усмехнулась и сказала:

– А тебе можно не переживать, у тебя тоже есть способности. Иначе и быть не может!

– Ну уж прямо-таки! – фыркнул Андропов.

– Нет, ты зря смеёшься! Я не одна так считаю.

– Ну и кто же, интересно? – небрежно осведомился он.

– Ты точно хочешь знать? – давясь со смеху, спросила Алеся.

– Да тут явно что-то нечисто, иначе б тебя так не разобрало, валяй уже, что там у тебя? – проворчал Юрий Владимирович.

– Ну так вот, – сделала чинный вдох Алеся, – Каземирова помнишь, молодой такой парень, он с тобой в посольстве работал в Будапеште?

– А, да, припоминаю, конечно же, потом он вроде неплохо так вверх пошёл, толковый был юноша... Ну так что?

– Да ничего, помнишь тот случай, когда вы в ночь беспорядков на машине ехали, и пришлось через толпу пробираться?

– Помню, как же, – коротко и мрачновато кивнул Андропов.

– Ну так вот, когда Каземиров потом воспоминания о тех событиях писал, то посчитал, что тебя не тронули из-за исходившей от тебя мощной энергетики, ну, как психическая атака своего рода.

– Бред какой-то, – фыркнул он.

– Ты подожди, это ещё не всё! Если тебе заявления Каземирова бредом кажутся, так есть ещё Губернаторов!

– Чего? – изумился Андропов.

– Да-да, – торжествующе лыбилась Алеся, – твой помощник чухни не скажет! А вот твоё выступление в Высшей школе КГБ он многие годы помнил, а ты – помнишь, как тогда ликовали все? Оратор! Мощь! А родители даже руку пожать и обниматься бежали!

– Ох, ну да... – чуть смущённо улыбнулся он.

– Так вот, здесь та же штука с энергетикой и аурой! Тут харизма, что фюрер отдыхает!

– Да брось ты!

– Не я "брось", а Губернаторов! – чуть не задыхалась Алеся от смеха, потирая руки и приподымаясь на носочках. – Он это вообще назвал "древний природный замес", а тебя сравнил с Сергием Радонежским!

И тут уже от души расхохотался Юрий Владимирович:

– Ой, не могу! Это он-то про меня такое писал?! Ты что, серьёзно?!

– Абсолютно! В книжке это было, ты чё! Я сама тебе покажу!

– Леся, ты меня убила! Ой, держите меня... Нет, ну ты ещё та красотка – сдала мне Колю с потрохами!..

У него даже слёзы на глазах выступили от смеха. Алеся, красная от хохота, уже просто приглушённо шипела, смеяться в голос не могла. А потом, отдышавшись, ласково взяла его повыше локтя и, заглянув в лицо, проникновенно сказала:

– Юра, тебе я сдам кого угодно.

– Спасибо, мусечка, я теперь знаю, к кому обратиться, – шутливо приподнял брови Юрий Владимирович и чмокнул её в щёчку.

Это было очень смешно и неожиданно, но заставило её снова залиться краской. "Отомщу", – подумала Алеся, – "Только надо сообразить, когда и как". А вслух произнесла:

– Так я это к чему. Я и сама как специалист берусь утверждать, что ты обладаешь мощным полем и приличным таким потенциалом – в своём родном мире ты имеешь меньшие возможности его применения, так как у вас меньшая проводимость энергоинформационных воздействий. Фух. Да. А здесь – в самый раз. Так, с теорией закончили, переходим к основному: я тебе хотела игру предложить.

– Вот те на, и какую же?

Он терялся в догадках.

Алеся снова мучительно воздела глаза к нему, пытаясь обрубить многословие. Потом порылась в сумочке, выудила какую-то книгу в симпатичной обложке и торжественно вручила ему.

– Вот. Надеюсь, тебе понравится: это фантастические рассказы про Вильнюс, иногда чем-то напоминает магический реализм латиноамериканцев.

– Спасибо. А дальше?

– Ты идёшь, садишься на скамеечку вот в том сквере. Свет ещё есть – сидишь и читаешь в течение двадцати минут.

– А ты?

– Я? Сажусь на троллейбус и уматываю отсюда.

– Шикарно! И дальше что?

– Ну как "что"? Я шпион. А ты меня ловишь.

– Нет, ну это вообще ни в какие ворота! Как я тебя ловить-то буду в незнакомом городе?

– А ты вспомни, что я про Силу говорила. Follow your intuition, – улыбнулась Алеся и, развернувшись, направилась к остановке, куда уже как раз подкатывал красно-белый троллейбус.

"Если потеряешься, я сама тебя найду".

Она этого не сказала, обернувшись – она вообще избегала любого намёка на то, что они знакомы, а на подножку вскочила как ошпаренная, кинувшись сразу в глубь салона. Эту фразу он услышал словно бы у себя в уме. Как ни странно, но его это почти успокоило. И он медленно развернулся, вошёл в чуть запущенный скверик с пушистыми туями и гравийными дорожками, осмотрелся, выбирая скамейку.

Алеся протиснулась в середину, с наивной радостью обнаружила свободное место, плюхнулась, тяжело дыша. Ушла. Он принял правила со всеми вытекающими последствиям. Она это ощущала.

Он сел на довольно жёсткую лавку, поёрзал, пристраиваясь. Раскрыл книгу, перед тем, как читать, полистал пытливо. Самое интересное, что каждый из рассказов открывался названием улицы. Ладно, хватит хулиганить, надо ведь по порядку – и с чего начнём? Улица Асменос. Точно, они ведь проходили по ней ещё в самом начале, ведь Алесина командировочная квартира находится по улице Швенто Миколаюс, или Святого Николая...

Зачем-то вперилась в открывающийся вид: череда домов по улице Пилимо: постройка начала века, цветом в основном – как бок пыльной кошки. Так. Главное, не прозевать остановку. Вот если бы знать ещё, какую!

Язык, конечно, временами казался непривычным. Наверное, и в будущем литературные образцы сохранятся, но здесь магическое, порой довольно утончённое написание соседствовало с разговорными выражениями, которые с непривычки резали ухо – точнее, глаз. Он интуитивно обо всё догадывался, и всё-таки было диковинно. Лёгкий флёр авангарда, деликатным намёком, но вообще-то неплохо.

Мимо проплывали стены. Постанывал троллейбус. Она помнила, как в свой первый приезд искала кошачье кафе, а потом оказалось, что на этой улице его давным-давно нет, зато есть ночной клуб "Калигула" – звучит многообещающе, поздравляем с находкой! А потом в последний, вроде бы, день отправлялась искать его уже в правильном месте, но так и не дошла. Зато где такое заведение в Москве, она точно знает – на Садово-Каретной.

Рассказ о рисовании и игре в классики его, скорее, позабавил, чем тронул, а вот о квартире мечты пошло уже лучше, и о "белом человеке" тоже, а цеплять начал рассказ об улице Всех Святых, знающей ответы на все вопросы. Туда они сегодня тоже вроде бы совались, это да.

Сошла на улице Даукшос, поправила сумочку на плече, направилась в неизвестном направлении, стуча каблучками. А ноги – ещё ничего. Не горят, не млеют.

Очень тронул его рассказ о возлюбленных, невовремя родившихся, и часах, идущих задом наперёд. Вот бы заиметь такие часы! Это для них бы с Алесей. А может, не надо? Всё так, как должно быть. Она ещё очень горячая, острая, воинственная – но разве и в этом нет своей мудрости? А с возрастом что-то важное, не только телесная свежесть, но и какая-то ценная метафизика – теряется...

Ей нравились эти потрёпанные дома. Дикий виноград на торце дома напомнил Золотую горку в Минске. Ей было легко и естественно очутиться на улице Субачюс и осознать, что именно эти две костёльные башни видны с железной дороги при подъезде.

Сюжет о спящих полицейских был хорош. Но дочитывался с нетерпением: время поджимает! Где же она подевалась?.. Хотя бы в силу отпущенных минут и масштабов города – не могла далеко уйти.

Она снова проходила там же – справа нависал своими нарядными крепостными стенами и круглыми башенками православный Успенский собор. Когда-то она сфотографировала его в размазанной световой дымке вечерних блужданий. Всплыл в памяти старый маршрут. Но кто сказал, что теперь он – годится?

Он порывисто встал со скамьи, может, слишком резко, зашагал по улице, сжимая в руке книгу. Он замечал уважительные и заинтересованные взгляды девушек и женщин – чем же он так притягивает внимание? Мда, впервые он такое видит. Ох, нет, ну вот прибедняться не стоит, вспомнить хоть Рыбинск и Ярославль, как все девчонки потанцевать хотели, так и заглядывались призывно... Но давно ничего такого не было, это точно. Хотя – даже нечего тут на работу списывать, возможность всегда есть, может, он просто давным-давно перестал это замечать?

"Матерь Божья Остробрамская, смилуйся над нами" – эту песню она услышала в возрасте восьми лет, и иногда пронзительно, до слёз представали перед ней эти слова – в первую очередь, когда она думала о Родине: иррационально, одно смятение и огонь были в сердце. Она сделала большой крюк и добежала до крепостных ворот, поднялась в часовню, будто за ней гнались сарацины – снова это чувство загнанности – и упала на колени в тесном проходе перед строгим и нежным лучистым образом задумчивой Мадонны с трепетными тонкими руками...

Ему было очень стыдно. Потому что Алеся сама ускакала, а ему денег на проезд не оставила – коварный ход, решила, что он будет петлять пешком. Расчёт не оправдался. Но пришлось-таки ехать зайцем. Примечал, как кто-то компостирует билетики, а кто-то прикладывает пластмассовые карточки к вежливо пикающим устройствам. Ну вот опять же, техника в быту. Совести на безбилетную езду у него хватило на две остановки. Там он сошёл и бездумно свернул на улицу Плайоджи, или... Широкую. Интересно, откуда он знает перевод? Алеся ему не говорила, они здесь не проходили. А так-то насмешка, улочка – едва протиснуться.

Молилась о нём и, конечно же, о себе. Но в какой-то момент тревога нахлынула волной и сама подняла её с колен. Она скатилась из часовни на улицу Аушрос Варту и кинулась поспешно, минуя группки туристов, вездесущих нищих, фланирующих прохожих, пробежала мимо костёла Святой Терезы, мимо завлекательного магазинчика с янтарём, испанского бара. Она ощутила, что по прошествии сакраментальных двадцати минут время спрессовалось и стремительно ускорилось.

Эта улица Пилимо казалась какой-то странной. В ней было что-то пограничное и необъяснимо привлекательное – а может, потому, что вела она к ней. Он чувствовал биение пульса, её золотистый огонёк – не так уж далеко. Интересно, почему? Что она – дразнит? Значит, будет наказана.

Деловитый лёт по улице Этмону, потом довольно бездумно к костёлу Святого Казимира, нежно-зефирному и увенчанному короной. Ну и пусть, почему надо опасаться общественных мест? Главное, чтоб его тут не было, а так... А он рядом. На улице Всех Святых, о которой наверняка прочитал в книге, а теперь уже на улице Арклю...

Она его чует, кружит, прикидывает. Может схорониться в каком-то магазинчике. Нет, она и сама понимает, насколько это рискованно. Передумала.

Бежать по Диджои довольно глупо. Но потом стоит свернуть в направлении Ужуписа и затеряться в закоулках – так, как она сделала в первый день приезда...

Река. Почему ему подумалось о реке? Жаль, что в этом нет никакой подсказки.

Он что-то думает о речке. Может догадаться. Нетушки, сдадим назад.

А может, она была права насчёт Силы и прочей мистики? Откуда бы такая обострённая чувствительность и азарт, как у гончей собаки – интересно, у агентов наверняка не всегда такое состояние, но бывает, и это ведь, в принципе, хорошо, ему всегда импонировали те, кто связывал чекистскую службу с некоторым романтическим флёром... Не терять следа. Так, эта улица называется Ратушная. А она куда-то отклонилась. Искать – во дворах.

Улица Латако, или Сточная, сама напоминает жёлоб. Скорей бы с неё вырваться.

К чему были эти двадцать минут? Она всё равно не уйдёт. Тонко там, где рвётся... узкая какая-то улица... Ну прекрасная подсказка, здесь все улицы такие.

Она не ожидала, что он так ретиво возьмётся за дело. И этот настойчивый зов, заведший её в часовню, казался и благодатным, и ошибочным, потому что задержал надолго.

Он вышагивал по улице Русу, пустой, каменной и довольно невыразительной. Сейчас его взору должно открыться что-то более значительное, какая-то подсказка. Действительно, скоро он свернул на узенькую, но совершенно чудесную Литерату с мозаиками, фотографиями и росписями на стенах. Около некоторых останавливался, презрев необходимость выслеживать врага. Условного, конечно, так-то она врагом не являлась. Да, он так решил, причём окончательно. Она по многим признакам могла быть вполне приличной советской девушкой, только бы её энергию и неуёмные амбиции в нужное русло направить, а так – ничего.

Её охватила весёлая злость. А вот не будет отбегать на большое расстояние. Пусть помучается да голову поломает. Сигнал он хорошо распознаёт, а вот с дислокацией может и промахнуться. Может, навести формулу незаметности? Ой, нет. Это будет жульничеством. Недаром это пришло в голову только сейчас, изначально приличный игрок не мог бы о таком помыслить. А тем острее ощущения: её ведь уже пробирает лёгкое серебристое покалывание, учащается сердцебиение от его незримого присутствия...

Ему показалось, что на улице Святого Иоанна явно читается её аура. Среди прохожих мелькнуло синее платье, светлая голова – ох, нет, девушка повернулась – стало ясно, не она, какая-то литовка. Может, потому, что они здесь были недавно, так витает здесь её образ? Какие-то воспоминания? Возможно... Так, вот магазинчик сувениров. Не там ли? Если и нет, интересно посмотреть. Да и по-русски тут, что весьма приятно, понимают и нос не воротят, тоже хорошо, а то нарассказала Стамбровская всяких страхов о националистическом будущем Прибалтики.

Алеся неслась через вечернюю толпу, уже в голос смеясь, нервно, как перед экзаменом. Какая прелесть! Какое знакомое, оказывается, чувство – было ведь, было уже подобное в Минске. Ну а что? Сначала ты гоняешься за Альенде, потом за тобой гоняется Андропов. Логично.

Они кружили и петляли по улице Пилес и ближним окрестностям бесконечно долгое время – вечность, которая уложилась примерно в полчаса. Нервы искрились, как бенгальские огни. И их обоих снедало противоречие: хотелось поймать и упустить, ускользнуть и быть схваченной.

Он остановился у стенда с картинами: она стояла там минутой раньше. Рассеянно скользнул взором по старинным городским пейзажам, а пока, прислушиваясь, разворачивался, она уже пронеслась мимо и кинулась в узкий каньон Свято-Михайловской улицы мимо ресторана "Габи", мимо китайских красных фонариков.

Возле Музея янтаря был соблазнительный и потом опасный проход во двор с живописными водопадами винограда, белья и не менее роскошным старым "Запорожцем". Конечно, она туда не сунулась, подождала, пока он растерянно вернётся, вынырнула на Пилес и начала красться следом. Ну, она за это схлопочет, конечно.