Текст книги "По ту сторону грусти (СИ)"

Автор книги: Янина Пинчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)

Алеся снова улыбнулась, неярко, но победоносно, и подошла ближе, постукивая каблуками по паркету. В этот раз она очутилась прямо у него в кабинете, на Лубянке. Она с интересом огляделась: ведь на фото всё выглядит иначе, чем в реальности.

– Ну вот видите. А я... как-то тоже не знаю, отчего меня так тянет к вам. Мистика, да и только, – извиняющимся тоном проговорила она. – И... я осмелюсь предположить, что я вас всё-таки не раздражаю. Потому что иначе...

И она не смогла договорить.

Андропов посмотрел на неё почти укоризненно. Но было трудно понять выражение его лица – и Стамбровская не особенно пыталась. Она прислушивалась к энергии. В этот раз от её собеседника не исходило угрозы.

– Если бы раздражали, я бы вам сказал, – заметил он.

"Однажды уже сказал", – мелькнуло у Алеси в мыслях. Тогда было весело его злить, а сейчас – в её глазах так явно проступила тоска и испуг, что Андропов прибавил:

– А может, меня бы вообще тут сейчас не было, или вас.

Ну верно ведь. Он смог бы от неё закрыться. Даром, что материалист и ничего не смыслит – хоть это тоже большой вопрос.

– Ну и что, как вам здесь? – полушутливо осведомился председатель.

– "Здесь" – это в стране или тут, у вас? – переспросила Алеся.

Он едва заметно нахмурился. TouchИ.

– Вообще, я имел в виду – именно здесь, – произнёс он с нажимом.

Его усмешка вышла зловещей.

– Прекрасно, – беспечно воскликнула Алеся, – сама б такую работу хотела!

– Да у вас честолюбивые мечты, однако! – засмеялся Андропов.

– Ну да, а что? – подхватила она. – Дневала бы и ночевала, хоть раскладушку в шкафу держи.

– Ну, раз так, вы б могли уж и диван поставить!

В этой девушке удивительно сочетались застенчивость и отвага. И ещё – в ней ощущалось что-то необъяснимо родное.

У председателя было стойкое ощущение, что она хочет сообщить ему нечто, но колеблется. Ему самому было знакомо это чувство. Точно так же он в вечных сомнениях мучительно отмеривал порции информации для "дорогого Леонида Ильича", чтобы не слишком его расстроить и не нарваться на опалу. Господи, но ведь и работать же как-то надо!..

– Вы мне вот что скажите, как вы такую профессию решили выбрать? – полюбопытствовал Андропов.

Действительно, экзотичный ведь персонаж. И от киношной Барбары она не столь далека. То же детское лицо со смесью мягкости и жестокости. И светлые волосы, только причёска ещё короче.

А Алеся растерялась.

Она никогда не задумывалась, как согласилась на работу в "конторе". Полушутя прошла собеседования, со второго раза сдала физподготовку. Особенно переживала из-за зрения – для неё это была психологическая травма с детства. Но и ничего ведь, взяли – даром, что минус семь. Удивительно. Однако... Во-первых, у неё есть мозги. Во-вторых -способности. Иначе как бы она обезвредила государственных преступников без всякой подготовки?

Но начать стоило с того, почему она вообще ввязалась в эту заварушку.

Как-то раз ей попалась на глаза книга о дипломатах, использующих служебное положение для шпионажа. На губы наползла хулиганская усмешка – лихо они, лихо! Она была из числа тихих отличников, обожающих одиозный флёр.

Хотя поступая в универ, Стамбровская мечтала чинно работать в МИДе. Охотилась за высокими баллами, участвовала в конференциях. А главное: налегала на иностранные языки, оттачивала ум научной литературой, следила за внешним видом, манерами и старалась держаться в курсе новостей (хотя ей, "типичному творческому", это давалось нелегко).

После выпуска её ждало разочарование.

Последние два курса они тихо съезжала с катушек. Попытки показать класс на учёбе, курсы испанского, занятия танцами и работа на полставки на заводе. Неровная кардиограмма, рыдания, два обморока, депрессия, сниженный иммунитет и – эти непонятные боли, которые сейчас непонятно откуда выплыли, а тогда она их старательно замолчала и в итоге перетерпела. Она коварно подбиралась к флагману промышленности путём работы на дочернем предприятии. А потом оказалось – чёрта с два. Не будет у неё престижной работы и командировок в Эквадор и Венесуэлу, ради которых она в принципе начала учить испанский.

Кризис.

В её стране он вроде бы никогда и не прекращался. "Временные" затруднения давно стали вечными, кризис стал стилем жизни. Просто потряхивало то сильнее, то чуть послабее. Она угодила в "ямку". Бинго. Мечты об элитарности можно смело прикрывать медным тазом. Потому что ей светила только работа по распределению на шинном комбинате в родном городе.

Два года – в трубу. Два года рабства. Что она была подавлена – ничего не сказать. Во-первых, провинция. А во-вторых, ну ради чего были все эти страдания и старания? Экономика представлялась ей чем-то низким, вульгарным по сравнению с её стратегически-номенклатурным образованием. И в этих авгиевых конюшнях ей предстояло ковыряться?! О Господи, ну за что!..

В её воображаемом идеальном мире талантливых юнцов с горячим сердцем отмечали и опекали. Пускай даже так, как в парижских салонах какого-то там мопассановского Жоржа Дюруа. Боже, ну какая разница, как именно продвигаться, ведь главное – это та божественная искра, которая в них заложена, то, как они могут послужить высшей цели, притом не растрачивая своей высокой энергии на пошлые мещанские дрязги... А ей что предстояло? Биться, как рыба об лёд. Великолепно.

Она могла бы вконец приуныть и опуститься, но вспомнила о Княжестве. Странно, что так поздно.

Этот мир казался ей чем-то вроде курорта, идеальных пальм на фоне лазури. Смотреть издали, на неделю приехать – да, но не жить же там? Главным вопросом стало не "Пан или пропал", а "Почему бы и нет". И Алеся выбрала: "Да". Ей нужно-то было очень немногое: поверить, что её способности и знакомство с министром не сказка. И она поверила. И сделала окончательный выбор.

Это можно было назвать эскапизмом, но Алеся предпочитала не задумываться над такими вопросами. Рыба ищет, где глубже, а человек – где лучше.

Работа в секретном отделе Министерства обороны вполне отвечала её милитаризму и стремлению к исключительности. А "контора" нарисовалась уж как-то сама собой, и она, пожав плечами, просто приняла правила игры.

– Я, конечно, не настаиваю на ответе, – деликатно кашлянул Андропов.

Он вывел Алесю из задумчивости.

Ага, не настаивает. Вот так тонкий намёк.

– Знаете, тут получилось так, что не я выбрала профессию, а профессия выбрала меня, – опустив глаза, проговорила Алеся.

Ей не нравилось, насколько тривиальной получилась игра слов, но ведь и иначе не скажешь. И она поведала ему всю свою историю, и почему-то очень искренне, и ей не хотелось красиво затушёвывать переживания и смягчённо иронизировать. Она говорила как на духу. Наверное, так болтают с попутчиком в поезде, зная, что никогда больше этого человека не встретят – а он, председатель, что мог сделать ей во сне?

Её очень трогало то, что он не перебивал и не поторапливал. А ведь ей вечно норовили сказать, какая она нудная и как длинно говорит. Ну хоть кто-то сподобился её выслушать!

И ещё казалось, что рассказ её приобретает какое-то новое качество. Всё это было сто раз обговорено с подружками, но никогда не обладало такой цельностью. Возникало странное ощущение, что её собственная жизнь предстаёт перед ней в ином свете.

В конце концов Алеся прибавила:

– Вообще, признаюсь – да, в основном из-за романтики. А ещё теперь не обидно, ведь туда берут даже таких, как я. А мне казалось, только железобетонных суперменов с идеальным здоровьем и простыми понятиями.

Она не увидела, а лишь почувствовала, что Юрий Владимирович улыбнулся. Тепло и почти торжествующе.

Затем Алеся приличия ради рассказала немножко о спецслужбах ВКЛ. Она скормила несколько нейтральных, почти "туристических" фактов, в том числе о том, что у истоков службы безопасности стоят иезуиты.

Андропову всё это казалось занятным, и он не раздражался, хоть перед ним было дитя чуждого режима. Ему казалось, что всё возмутительное, бьющее в глаза – как раз таки шелуха, а вот главное...

И ещё его позабавило, что приподнятым слогом людей из госбезопасности в ВКЛ архаично именуют инквизиторами, так же, как нынешних сотрудников КГБ – устаревшим словом "чекисты". Да ему и самому нравилось это слово.

Ему о многом хотелось расспросить. Ведь Алеся – гостья из не столь далёкого будущего, если брать её изначальную биографию, условно истинную, а вместе с тем – уже совсем другое поколение: интересно, что же произошло со страной за это время? Но Юрий Владимирович решил пока не торопить события. Любопытно было послушать о её жизни и переживаниях – в каком-то смысле это более красноречиво.

Ясной картины не получалось. Да откуда ей и взяться, если говорят они... Хм, а вот сколько, он даже засечь забыл. Но всё равно с первого раза ничего не поймёшь, не стоит и пытаться: во-первых, и миров целых два, во-вторых, она явно что-то недоговаривает. Выбирает выражения – дипломатическая школа, не иначе. Ну, и наконец, если решил не устраивать прямолинейного допроса, надо запастись терпением. Тем более что она придёт опять. В этом Андропов почему-то не сомневался. Он принимал это предчувствие как данность.

Кроме того, он поймал себя на мысли, что ему всё-таки интересен не только – а может, не столько? – готовый сценарий развития державы, а человек, что находился перед ним. Человек, который всё время неторопливо расхаживал по кабинету, мельком отвергнув предложение присесть. Готически длинный, как с холстов Эль Греко, русый человек в облегающей юбке и тонкой белой блузке с шёлковым чёрным галстуком. Девочка с румяным европейским лицом и недовольно сдвинутыми бровями.

А она увлеклась своими эмоциями и россказнями и сначала смутилась от этого, а потом вздохнула с облегчением. Ведь она и так слишком пристально смотрела на Андропова. Она любовалась им. Хорошо, что воспоминания и чувства снова вскипели, и это созерцание оказалось не очень мучительным.

И ещё ей стало стыдно. Она смотрела на себя со стороны и понимала, какой кажется незрелой и избалованной – вот он-то в её возрасте пережил гораздо больше, и к жизни относился уже по-другому, и, вообще-то, сам пробивал себе дорогу, никто не вёл его за ручку – и кто она по сравнению с ним? Ребёнок. Всего лишь избалованный капризный ребёнок.

И в глубине души у неё теплилась немая, ещё даже бесплотная надежда, что ему доступен какой-то высший смысл – тот, что поможет ей не так переживать.

Они ещё немного поговорили. На вопрос о планах Алеся вздохнула, пожала плечами и сказала, что наверняка вот-вот сменит место работы окончательно.

– Наш отдел в Минобороны давно уже собрались распустить, да всё со скрипом, как будто на нервах играют, – пожаловалась она.

– Ну ничего, главное, что запасной путь уже есть, – успокоил её председатель, – глядишь, он и основным станет. Иногда работа действительно выбирает нас – пути Господни неисповедимы.

"Что?! Он реально это сказал?" – изумилась Алеся. Любые упоминания о Боге из уст председателя звучали странно. Хотя во сне чего только не бывает.

А по сути, он прав. Она вот тоже всё целилась на дипломатию, а вместо этого – то заводы, то "оборонка", то ГБ... Да ещё оказалась магом-Инквизитором, о чём ей давным-давно сказал министр, причём сразу предупредил, что от себя не убежишь.

Стоп.

Министр.

В рассказе она упомянула о нём только вскользь, а сейчас её поразила мысль: так ведь сейчас где-то поблизости (ой, ну ладно, не "поблизости", но хотя бы на даче в Заречье) обретается совсем другой Андрей Андреевич, тот, которого она знала не лично, а по скучным учебникам. Так что же это получается, он для неё как кот Шрёдингера, и жив, и мёртв одновременно? А вполне возможно. В её жизни столько разных отраслей и измерений, что иногда лучше и не пытаться разложить всё по полочкам: это как с сороконожкой, которой лучше не думать, с какой ноги начинать движение. Ну, идётся себе и идётся.

Похоже, председатель посчитал точно так же, хотя истолковал её минутный ступор ошибочно:

– Не беспокойтесь, всё будет хорошо – точнее, так, как нужно. Ну, и вы заходите, если что.

И на прощание обнял её.

Это было так неожиданно, что Алеся не сразу сообразила, что произошло. И когда взволновалась и рванулась, чтобы прижаться сильнее – как назло, проснулась. Скорее всего, от удивления.

Глава восьмая

Кривое зеркало

– Ты какая-то спокойная, – заметил капитан, дожёвывая котлету.

Они обедали в министерской столовой.

– Это временно, – фыркнула Алеся.

У неё-то уж найдутся поводы. Сам же он как-то не выдержал и заявил, что она может "прикопаться на ровном месте". А потом неосторожно сказанул о связи физиологии с эмоциями. Алеся бурно возмутилась, как озабоченная феминистка, – Батура исправился и сказал, что ей стоит проверить щитовидку – чуть не половина белорусов страдает от всяких нарушений! – "ну, или ещё что-то там". Вполне предсказуемо она послала его к чёрту.

Но сейчас Алесю на самом деле не раздражали мелочи и не травмировали обстоятельства. Удивительно. Назвали даты расформирования особого отдела, предложили должность военного переводчика – лейтенант Стамбровская с мягкой улыбкой покачала головой и сказала, что уходит на гражданку. Сорвалась продажа трёх картин – она вздохнула и пожала плечами: торговлю персональными чудодейственными решениями никто не отменял.

И так далее. Это напоминало если не умиротворение, то сосредоточенность. Она как бы направила силы в другое русло, и жизненным коллизиям уже не отдавала таких мощных переживаний.

Будто увернулась в воздушный кокон. Зато её странички в соцсетях пестрели стихами и миниатюрами – свежими, безудержными, иногда даже с быстрыми графичными зарисовками. "Эк её понесло, вся в творчестве!" – писал капитан Владе. Он теперь докладывал Владе, что их общая подруга делает и как поживает. Коллеги ведь, как-никак. Хотя ведь и виделись они теперь только на службе.

Влада наткнулась на неё в Национальной библиотеке, внезапно, но вполне ожидаемо: а почему бы там не повстречаться двум культурным людям?

Раньше Библиотека размещалась в самом центре Минска и занимала большое здание в стиле классицизма, светло-серое с белыми колоннами. Его обступали клёны; осенью они очень живописно золотились. Рядом бродили студенты – не обязательно пришедшие за книгой, просто скверик им очень нравился.

Но десять лет назад князь Вацлав развернул стройку века на востоке столицы и посадил на берег Слепянского канала бело-прозрачное космическое сооружение. Ночью его корпус ещё и светился всеми цветами радуги.

Влада в плане стиля была жутким консерватором. Ей было сложно привыкнуть к стерильному новомодному строению. Но со временем и она благосклонно решила, что в нём что-то есть.

Она увидела Алесю, когда та шла навстречу по закруглённому, как в шаттле, коридору. Одета была в свой любимый чёрный китель, только не с юбкой, а с плотными чёрными рейтузами и сапогами-чулками на плоской подошве – точь-в-точь имперский офицер из "Звёздных войн"!

Простое "Привет" произвело на неё странный эффект: Алеся вздрогнула, чуть не уронила книги и суетливо заулыбалась. Влада просто не верила, что она работает в какой-то там специальной инстанции. Разве такая должна быть у человека реакция, если он хоть чему-то обучен?

Они прогуливались по переходам "космической" библиотеки особым, дружески-замедленным шагом, и беседовали. Рассказывали о своих делах. Влада пожурила, что не надо пропадать без вести на полтора месяца, Алеся полушутя повинилась и дала честное слово, что не будет. Книги она прижимала к себе, держала как-то неудобно, неприметно. Но Владе всё равно удалось прочесть на корешке: "Дзержинский. Жизнь, мысль, служение".

Она помрачнела. Алеся заметила и замолчала, неловко скомкав конец фразы.

Влада указала на книги и произнесла:

– Слушай, Лесь, заканчивай ты с этой мурнёй.

"Притяжение". Это слово всплыло у неё в голове, будто записанное перед глазами. Стало жутко. Она помнила, что такое зловещие потусторонние козни. А Алеся... Она не представляет, в какие лезет дебри.

– Это не то, что ты подумала, – кашлянув, возразила Стамбровская.

И фраза эта звучала бы смешно, если б речь не шла об опасности.

Влада вздохнула:

– Да, я прекрасно понимаю, что вмешиваюсь в твою богатую внутреннюю политику. Просто то, что ты рассказала о своих похождениях на Лубянке – это ж не шуточки из маршруточки! Это очень тёмные материи. Если не сказать, чёрная дыра. И она запросто может кого-либо сожрать.

– Может, присядем?

Влада поджала губы. Неужели речь пойдёт о чём-то настолько сногсшибательном? – в плохом смысле причём. Они уселись на светлый обтекаемый диван, под сень раскидистого экзотического растения.

– Так, давай по порядку, – примирительно начала Алеся. – Ну вот столкнулся ты с чем-то неизвестным и, возможно, опасным – и что? Необязательно кидаться в омут с головой, особенно если она есть, а вот исследовать для понимания – дело другое.

Влада слушала, сдвинув брови, а рукой рассеянно трогала увесистый гранитный шар в фонтанчике: он медленно вращался под напором воды. Она считала эти фонтаны дурацкими, но не потрогать шарик, оказавшись рядом, просто не могла.

– И что же ты собралась исследовать?

– Параллельность. Вариации сценариев.

Влада хмыкнула. Недоверчивость пока не рассеялась, но глаза заблестели любопытством, а рот расползся в улыбке:

– Так ты, значит, решила сравнить двух товарищей? И решить, кто был более припыленным?

– Нет, ну явно не здешний! – рассмеялась Алеся. – Но вот совпадения, они всегда интригуют.

– Это да, – покачала головою Влада. – Надеюсь только, что ты, ну это... останешься в рамках аналитического подхода. Ну то есть не будешь уж очень проникаться, – мягко закончила она.

– Феликс Эдмундович не входит в число моих фаворитов, – уклончиво произнесла Алеся.

Более того, она его и не замечала до недавнего времени. Их новые общаги в годы учёбы находились по адресу проспект Дзержинского, восемьдесят семь. В её родном городе тоже была одноимённая улица, и автобусы ходили "на Дзержинку". Стоп, да у неё даже была соседка-четверокурсница родом из города Дзержинск! Имя железного Феликса рассеялось в воде и почве, как радиация, и казалось абсолютно незаметным, привычным, как вода в лужах и воробьи на улицах.

После того, как она это осознала, да начала сиживать вечерами то просто в интернете, а то и в библиотеке, ей стало не по себе.

Но до этого – никакого смятения, был просто очередной визит к Юрию Владимировичу, опять на работу. Она стала регулярно его навещать, уже освоилась, почти не смущалась. Но визиты её были краткими, действительно похожими на нормальные, обыкновенные сны. И ему они, по всей видимости, нравились. Уж по крайней мере, она теперь комфортно себя ощущала в его присутствии, её внутренний камертон не дрожал от напряжённых, электрически-агрессивных волн противодействия. Он больше не ставил заслонов. Он её принял.

Алеся без всякого желания нежиться выпрыгивала по утрам из кровати и, включив "Радио Столица", чуть ли радостной рысью неслась умываться. Перестала сутулиться, за собой стала следить тщательнее, словно от этого напрямую зависел её облик во снах. На собеседования приходила бодрая и задиристая: ну ещё бы, если она самого председателя КГБ завоевала, то уж этих-то простаков точно сразит!

Может, "завоевала" и не то слово, но как обострённо, с каким ликованием она теперь воспринимала каждое маленькое изменение!

Например, однажды они обсуждали СМИ. Алеся в своей обычной манере начала за здравие, а кончила за провокацию, Юрий Владимирович заспорил с ней и посреди речи сказал: "Нет, ты не права! Вот послушай: представь, что..." – и так далее.

Алесю просто накрыла волна мурашек: он обратился к ней на "ты"! И ничего, что во время диспута. Потом, когда они уже пошумели и пришли к подобию согласия по отдельным вопросам, он так и продолжил. А уж если Андропов обращался к кому-либо на "ты", это было знаком открытости, доверия и симпатии, особенно с коллегами – зато "вы" у него было почти ругательным словом. Надо же, раздумывала Алеся, какая тонкость: даже "художественных тропов" не надо для экспрессии! А ещё забавно: у неё всё наоборот: на "ты" она могла назвать в порыве гнева даже человека высокого полёта, сводя его до уровня быдла и гопников, зато на "вы" иногда обращалась к друзьям – со сложной гаммой уважения, восхищения, иронии, старомодной сентиментальности...

И она весь день проволновалась от того, как бы их особые художественные чувствования местоимений не вошли в конфликт, так перенервничала, что вечером выпила две чашки чаю с тремя кусками пирога.

Но пока что всё было чудесно.

Итак, Алеся снова как-то раз заглянула в гости. Будучи в приподнятом настроении, весело болтала, расхаживая по кабинету, а потом ей почему-то захотелось выглянуть из окна на площадь, названную зловещим именем. Через щёлочку в занавесках она разглядела ту самую статую, вокруг которой до сих пор потихоньку булькала вялокипящая полемика: возвращать – не возвращать.

– Ну как тебе вид? – осведомился Андропов. – А чего это ты так хихикаешь?

А Алесю на самом деле пробило на смех. Она внезапно вспомнила, что в Великом княжестве Дзержинский тоже имеется. О подробностях она была не в курсе, но смутно припоминала, что там вообще нечто противоположное стандартному варианту.

– Да так, ничего, – лыбилась Алеся, – просто в нашем мире тоже есть Феликс Эдмундович. И биография у него интересная. Я вам почитать дам.

– Ну так дай, прямо интересно, – взглянул поверх очков Андропов, – уж больно у тебя реакция бурная!

В тот момент она понятия не имела, какая монография ей нужна, но в библиотеку пришла за книгами для Юрия Владимировича. Там и повстречала Владу.

Успокоить подругу вроде бы удалось. Ну и что, Алеся ведь и правда не собирается заниматься мракобесием, и даже в объяснениях своих не соврала, так, не договорила кое-что.

Только вот куда подевался Владин авантюрный дух? Что б она сейчас ни спросила, чудится морализаторство. А когда чудится... нет, не креститься надо, а поговорить откровенно – недаром они лучшие друзья, по крайней мере, официально. Хм. Слово-то какое. Вот именно, что "официально", а на деле отдалились. Конечно, у них обеих много работы, у Алеси вообще грядут перемены. Но она сама виновата: ушла в туман, легла на дно и молчит. И – да: картинки с котиками в переписке не считаются, так же, как и вопрос-паразит "как дела?".

Но ей действительно упорно не хотелось поднимать эти вопросы с Владой. Так, словно она со сменой пассии сменила круг общения. Ей гораздо больше нравилось обсуждать Андропова. с Лорой. У той был ряд достоинств: она походила на Алесю характером, жила в стольном граде Москве (которую вежливо недолюбливала) и была свежа восприятием. Перед ней уж точно не надо было оправдываться и рассуждать, как она дошла до жизни такой. Ей Алеся и рассказала о своём ослепительном плане.

Она решила составить программу-минимум: два тома "Истории Великого княжества Литовского", затем "ВКЛ в ХХ веке: от восстания 1898 года до наших дней", увесистый вузовский учебник по истории международных отношений и, наконец, биография Дзержинского.

Жизнеописаний оказалось множество. Почти все – изданные при поддержке Католической церкви и её светских сателлитов. Алеся даже растерялась, когда в электронном каталоге высветилось двадцать семь наименований сразу. Потом она интуитивно отбросила несколько журнальных статей и "попсовых" книжек: список сократился наполовину, и тогда она начала отбор – а пока выбирала, то и сама немало прочла. Во время чтения она то беззвучно хохотала, то сидела в ошеломлении, то хмурилась, то принималась возбуждённо ходить между столов и полок. Она провела за книгами целый вечер пятницы и всю субботу, благо на борту библиотеки имелись и кафе, и даже комната отдыха – это был маленький город в городе, полноценная межгалактическая станция, так что при выходе в привычный Минск начинала кружиться голова и нападала растерянность: казалось, что высаживаешься на другой планете.

Но даже на этой планете Алеся не задержалась: придя домой, она аккуратно сложила книги в стопку на тумбочке, приняла душ и пошла спать.

– Ну наконец-то ты явилась, – с полушутливой укоризной приветствовал её Андропов. – Ого, сколько фолиантов...

– Да меня ведь всего два дня здесь не было! – воскликнула Алеся.

– Вообще-то, неделю.

Председатель призадумался, встал из-за стола и медленным шагом направился к камину. Он произнёс:

– Знаешь, предполагаю, что для нас время течёт по-разному.

– Конечно, – тихо отозвалась Алеся, – взять хотя бы летосчисление...

– Да не только. Я о твоих визитах: перерывы не совпадают. Правда, какая тут закономерность? Интересно её вычислить, да и то неясно – можно или нет.

Она просто кивнула.

– Но об этом потом. Настало время восхитительных историй, – усмехнулся Андропов и поглядел на Алесю.

Она откашлялась и начала рассказ, стараясь держать книги непринуждённо. Это было трудновато.

– Да положи ты их на стол! – сказал Андропов.

Она нехотя двинулась, порывисто прошагала к столу, аккуратно положила на него стопку, но одну оставила и прижимала к груди – биографию. Она как раз оказалась сверху.

Итак, 11 сентября 1877 года в родовом имении Дзержиново Ошмянского повета Виленского воеводства родился мальчик, которому было предначертана необычная судьба. Его рождение по праву можно было назвать чудом: мать накануне родов упала в открытый погреб, но Бог миловал, она не разбилась и родила здорового ребёнка, пускай и до срока. Именно поэтому младенцу дали имя со значением: Феликс, которое на польский перевели как Щенсны, то есть "счастливчик".

Можно ли назвать счастливым человека с такой жизнью, рваной, болезненно напряжённой, как струна, – большой вопрос, но что жизнь эта была незаурядной, вне всякого сомнения.

До какого-то момента всё шло одинаково, описания детства и отрочества совпадали, но затем – когда один прибился к революционному кружку, другой пошёл учиться в семинарию. С этой точки и начиналось расхождение, и в итоге картина получалась живописная и поразительная.

Дело в том, что Феликс Дзержинский был примасом Великого княжества Литовского, при этом ещё и кардиналом. Он отметился необычайным религиозным пылом, его сравнивали то с Игнатием Лойолой, тем более что был он иезуитом, то с Торквемадой.

В области социальных отношений и церковной дисциплины кардинал Дзержинский был сторонником твёрдой руки. Новомодные политико-философские течения вызывали у него подозрение и неприязнь, и он торжественно осудил модернистов и всех им сочувствующих немедленно после избрания виленским епископом, в 1907 году. Ещё раньше, в 1903 году, он с восторгом отнёсся к вступлению на папский престол Пия Х – сохранилась их обширная, живая, напряжённая и весьма сердечная переписка. Папа называл Дзержинского не иначе, как "первым рыцарем Церкви" и "пылающим светочем литвинских земель".

Вдохновлённый новой политикой Ватикана, получив санкцию из Рима, кардинал Дзержинский начал упорное и яростное преследование модернистски настроенных клириков: в ереси подозревался каждый представитель духовенства, который хоть единым словом выразил свою симпатию в отношении модернизма. По инициативе кардинала была создана специальная инстанция, которая занималась сбором информации и доносов, на основе которых церковная инквизиция карала подозреваемых в "новой ереси".

Но это были ещё цветочки. Именно Дзержинский, носивший, кстати, титул государственного инквизитора, выступил архитектором новой структуры, которая родилась из слияния монархической тайной полиции и католической инквизиции – таким образом, именно он стоял у истоков спецслужб ВКЛ в их современном виде. И поэтому от священников он заслужил порицание из-за того, что слишком политизировал клир, да при этом, какова наглость, создал вполне светскую структуру со светскими же целями и порой довольно одиозными методами. Тем более, она стойко ассоциировалась с иезуитами, и из их числа раздались недовольные голоса, что Дзержинский порочит их орден. Правда, голоса эти быстро смолкли: недовольные быстренько отправились в глухие приходы на диких русинских и жемайтских землях.

Но Феликсу Эдмундовичу и вправду оказались тесны монастырские кельи – он стал приближённым великого князя Александра IV и оказывал значительное влияние на внутреннюю политику страны. Так что здесь уже напрашивалось другое сравнение – с кардиналом Ришелье.

Государственник до мозга костей, Дзержинский относился сурово не только к еретикам, но и к повстанцам и революционерам всех мастей, а уж марксистов он на дух не переносил и называл не иначе, как безбожниками и бесноватыми. По версии недоброжелателей, именно он подговорил князя открыть огонь по демонстрации рабочих и солдат на площади Свободы в 1918 году.

Революционеры ненавидели надменного кардинала шляхетского происхождения, на него было совершено несколько покушений. Во время одного из них он был тяжело ранен осколками брошенной в него гранаты, что потом повлекло за собой болезни, осложнения и, в конце концов, привело к ранней смерти.

Хотя не только суровостью и фанатизмом прославился этот церковный и государственный деятель. Он вовремя сообразил, что левые политики удачно прикрываются социальными вопросами. Конечно, никто не отрицает и христианского человеколюбия кардинала, которым он, конечно, обладал, несмотря на крутой характер. Но он же быстро сообразил и произвёл расчёт: нужно выбить у врага из рук его оружие, действуя по принципу подобия. Поэтому некоторые историки из числа "панегиристов" называют Дзержинского ни больше ни меньше, а "отцом литвинского социального государства". Дело, конечно, и в том, как он постоянно делился с князем своими соображениями и, по сути, подкинул ему наброски многочисленных реформ – а была и деятельность, которая находилась чисто в его юрисдикции. Здесь сразу же вспоминают о детских приютах, строившихся по всему Княжеству, тем более что сирот тогда было много: минуло четыре года Великой войны с Германским Рейхом, наступило перемирие, и когда Литва лихорадочно отдышалась, то стало видно, как велики понесённые потери и сколько детей осталось без родителей...

Безусловно, Феликс Дзержинский оставил Великому княжеству противоречивое политическое и духовное наследие – но его портреты в кардинальском облачении до сих пор висят в иезуитских коллегиумах, библиотеках (которым он тоже покровительствовал), университетах и, конечно же, в учреждениях, относящихся к Службе безопасности. А перед зданием СГБ в Минске стоит памятник. На постаменте барельеф: архангел Михаил, попирающий змея-сатану.