Текст книги "По ту сторону грусти (СИ)"

Автор книги: Янина Пинчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

Она сорвалась с места и кинулась к своему особо удобному и особо редкому, как зверь из Красной книги, автобусу, а Алеся побрела домой, по знакомой лестнице на холм, еле переставляя ноги.

Действительно, так жить нельзя. На выходных положено отдыхать, а не уматываться. Дебильный организм. Она поймала себя на мысли, что недоумевает почти как Роберт Локамп из-за Пат у Ремарка: ни пули, ни осколка, никаких внешних повреждений, но она почему-то умирает.

"Брось, Алеся, сколько можно, ты ведь не железный Феликс", – устало подумала она. Хм. Любопытно. Это ей мама всегда говорила, когда она канючила и жаловалась, что не успевает то, не хватает сил на это. А ведь у реального Феликса организм тоже был не железный, отнюдь: наоборот, не дай Бог – зато он был псих, а такие на одной ментальной тяге функционировать могут. Жалко, что она не псих. Хотя сейчас она всё больше в этом сомневалась.

Алеся в буквальном смысле не понимала, что творится. Рано было говорить "с её жизнью", два дня – период смехотворный. Но уже настораживающий.

Глава пятая

Испытание

Голубиной сизостью оделось небо, и на город беззвучно опустилась роса мельчайшей мороси. Она затемнила плитку тротуаров и приглушила звуки. Тише казались шаги прохожих, монотоннее игра оттенков: давно знакомый нежно-серый, бежевый, кремовый – цвета столицы. Тепловатый дождливый воздух наполнял лёгкие влажностью.

Хотелось поставить жизнь на паузу. Возможно, даже забыть о том, что существуют тонкие материи. Оставить некий минимум, необходимый для творчества. И ещё, может, капельку удачи. И... вообще вернуться в прежний знакомый Минск?

Она устало усмехнулась краешком рта. Для такой экспозиции подходит чёрный. Для такой погоды – глухость воротничка. А ещё, когда сплин разливается по городу бесшумными реками, хочется замедлить шаг, но, пожалуй, не ей: рождённый летать ходить не может – и Алеся ласточкой понеслась мимо неторопких прохожих.

Ей можно было не спешить, да и выйти позже, и пройти всего пару кварталов до собора Пресвятой Девы Марии. Но она цеплялась за собственные символы, дышала ностальгией – и поэтому отправилась с пересадками до Круглой площади. Немного шагом до Золотой горки – и вот она спешит по ступенькам к белому кораблю, костёлу Святого Роха. Он маленький и уютный, и сегодня там служит отец Стефан, в обыкновенной своей манере, проникновенной, пробирающей до глубины души. После его проповедей становится стыдно. Больно за то, что ты до сих пор не исправился, ведь ты же можешь, можешь, ты солдат, но в ранце твоём лежит маршальский жезл, не ощипывай свои же крылья, не будь равнодушен и безалаберен, ах!.. Ничего, вот после этой мессы ты станешь чуточку лучше, чем был, это точно. После того, как послушаешь отца Стефана, хочется "хоть сегодня, хоть сейчас, сделать что-нибудь прекрасное".

Алеся сидела на привычном своём месте, в серединке, ближе к левому нефу. Она замирала прямо, словно гвардеец перед лицом императора, и перебирала чёрные чётки, и по дурной привычке кусала губы, и у неё опять предательски щипало в глазах, а в груди пронзительно ныло. Но она томительно сознавала, что сегодня не заплачет, и что даже слова Евангелия проходят мимо. Её терзал неразрешённый вопрос, не растворяемый даже светом мессы, вопрос, который она должна была распутать сама. Но и намерение с каждой нотой органа крепло, она наполнялась поэтической суровостью. Ведь нужно, с Божьей помощью, наконец разобраться.

Она вышла за ограду и начала спускаться по сумеречной лестнице в безмолвии. Она в тот момент не думала вообще ничего. По крайней мере, не думала словами. Но была полна решимости.

Только спускаясь в метро, она ухмыльнулась вполне прозаически: "Ну погоди у меня, Штирлиц ты этакий". И потом снова мысленно замолчала до самой Немиги, продолжая перебирать чётки прямо в вагоне.

Дома её встретила тишина. Алесе показалось, что очень важно сохранить её, можно лишь добавить отдельные ноты: кошачья поступь, шипение кипятка, звон блюдца. Вечер нужно было скоротать, и Алеся заварила чай. Потом ей подумалось, что "Грустный мотив" Роберта Фарнона не будет таким уж нарушением, и к потолку, сплетаясь с паром от чашки, потекли тихие протяжные ноты саксофона. Затем она даже открыла ноутбук и написала Лоре. Та, вполне естественно, в беседе нашла больше удовольствия, чем в выполнении задания горячо любимого колледжа, и они покружились в опасной близости от того, кого Алеся подстерегала этим вечером: ведь они по сговору читали одни и те же книжки и делились мыслями. Но разговор их не зашёл слишком далеко. И хорошо, потому что сегодня Алеся ощущала себя в засаде.

И все её действия служили лишь обузданию нервозности и собиранию сил.

Её только раз в жизни вот так несло, лихорадило и "подкидывало" – когда в Минске с ней играл в кошки-мышки Сальвадор Альенде. Правда, генерал тогда быстро пресёк эти заигрывания. А когда к ней в душу пытался влезть Вышинский, она уже сама смогла закрыться от вторжения. Однако на "опыт" рассчитывать не стоит: во-первых, он мал, во-вторых, от такого не застрахованы даже матёрые специалисты. А подобные воздействия всегда непредсказуемы. И потенциально опасны. Никогда не знаешь, чем окончатся контакты с духами, особенно непроверенными.

Остаётся надеяться лишь на то, что она Инквизитор. Конечно, Шпренгер и Инститорис формулировали свои мысли несколько наивно по современным меркам, но министр подтвердил ей, что у Инквизиторов иммунитет повыше – к ним чаще всего действительно "грязь не липнет". Ну ещё бы. Инквизитор по одной своей природе сам кого хочешь напугает, да так, что мало не покажется. Хотя авторы имели в виду обычных людей. А к спецам у них было, мягко говоря, другое отношение. Ну да ладно, не в этом суть.

Алеся вспомнила, как её покоробило старинное слово "некромантия". Оно явно дышало дьявольщиной. Её отношения, настолько привычные, что друзья при встрече интересовались, как дела у генерала, неужели они тоже подпадают под богомерзкое определение? Если вспомнить классиков, раз уж о них заходит речь... Она действительно волновалась больше, чем когда-либо, и грустила, и радовалась, и ласкалась, и с большой охотой радостно предавалась страсти. То есть, вообще говоря, определённым образом грешила. Но вот уж где Стамбровской было реально начхать. Она допускала и принимала этот "грех" без зазрения совести, легко и радостно – ведь что бы иначе расцветило её существование? Потому что среди людей она была... нет, даже не сдержанна. Просто-напросто холодна – холодна, горделива и свободна. Само по себе это здорово и необычно, но иногда тоже мучительно.

Вспоминалась ещё одна примета демонов: они спекулируют Силой в обмен на служение. Генерал наметил траекторию её жизни лет этак на восемь вперёд. Если не больше: два перевода и две монографии – материалы для одной из них она собирает прямо сейчас да ещё собирается сделать её темой диссертации. Чем не служение? Всё выглядело в духе "обоюдного согласия", инициатива принадлежала ей (в чём после слов министра можно усомниться). Но если дон Аугусто и соблазнил, то уж точно никогда не заставлял. Даже сам её журил и успокаивал, когда она уж слишком убивалась, что не идёт очередная статья. Нет, разумеется, он не пытался её подчинить.

А пытаются ли сейчас? Всё очень странно и туманно, это-то и тревожит, тем более что всю эту массу мыслей, переживаний и слов Алеся нагородила сама, без особой помощи. И тут спина у неё натянулась стрункой, а брови закаменели в мучительном напряжении: размышления о некромантии были совсем некстати, подумалось ей. Ведь если совершаются перемещения во времени, наяву или во сне, то и дело-то она имеет с живым, реальным человеком. В реальном времени.

Она резко нажала на "стоп". Мелодия оборвалась. Размокший кусочек печенья не лез в горло. Алеся заставила себя проглотить его и встала из-за стола.

И тут же устыдилась: интересно, а почему это она так разволновалась? Ведь вроде ж было, было, всё у неё было, сколько раз можно повторять! И чем это Ю.В. её так запугал? Когда они беседовали на служебной квартире, она, наоборот, вела себя довольно дерзко: как человек, осознающий своё превосходство, реальное или мнимое. А теперь трепещет из-за того, что это – "тот самый"... Но, во-первых, что это меняет? А во-вторых, она раньше над таким и не задумывалась. Она вообще что-то слишком много рефлексирует. Достоевщина, да и только. А понятнее ничего не становится.

Алеся оглянулась, словно ища помощи у квартирки: говорят, дома и стены помогают. Хотя дом это был относительный. На службе жилья не выделили, а нынешнюю студию сдала ей дизайнерша, на два года укатившая в Финляндию, причём сдала за символическую плату, учитывая месторасположение. Ей было жалко думать, что когда-то придётся покинуть это гнёздышко под крышей. У них с хозяйкой даже вкусы были похожие – Алесины вещички прекрасно вписывались в интерьер.

Она подошла к небольшому узкому буфету в углу комнаты. В зеркальном гроте красовался изящный графин в окружении стайки рюмок. Алеся достала его, поставила на книжную полку, извлекла из буфета фляжку с оленем Святого Губерта, и принялась аккуратно переливать туда содержимое графина. Закрутила пробку, отнесла фляжку на тумбочку у кровати, затем поколебалась пару секунд, вздохнула, налила себе полрюмки и выпила со словами: "Во имя Отца, и Сына и Святого Духа, аминь". В графине была святая вода.

Алесино состояние можно было охарактеризовать двумя словами: "душевный раздрай".

Направляясь к вечерней службе в костёл на Золотой горке, она не удержалась от чтения в транспорте. И плевать, что ехать всего пару станций: ну как же хочется ухватить хоть несколько страничек! Она взялась читать исследование Ле Гоффа о чистилище, и, как на беду, именно сегодня и сейчас ей попались выдержки из Августина Блаженного. Они касались темы привидений и явления мёртвых во сне. В целом, Августин советовал не придавать огромного значения таким "визитам", впадая в суеверие. Ведь и живые могут сниться без участия их воли, какими бы чудесными и осмысленными ни получались сны. В общем, и живые, и умершие во сне – суть образы, не более, и природа их необъяснима.

Вот это-то Алесю и выводило из себя. Нет, это положительно невозможно! А что или кто генерирует эти образы? Для чего они нужны? – ведь если звёзды зажигают... Может, её теория о временных перемещениях всё-таки более логична?

Но вот завершающая цитата вообще навевала отчаяние: "Если бы кто-нибудь мне ответил случайно словами Писания: "Не ищи вовсе того, что слишком высоко для тебя, не доискивайся того, что слишком неприступно для тебя, довольствуйся беспрестанным размышлением о заповедях Господних" (Екк. 3:22), я с признательностью принял бы этот совет. В сущности, это немалая выгода, когда речь идет о темных и неопределенных местах, ускользающих от нашего понимания, иметь по крайней мере ясную уверенность, что их не надо изучать и, когда есть желание учиться с намерением узнать нечто полезное, что не вредно оставаться в неведении".

Вот это вообще красота, угрюмо подумала Алеся. Значит, основная мысль всех этих рассуждений – "Не влезай, убьёт"? О нет, скорее из Чехова: "Как бы чего не вышло".

Но уж на такую смену курса она бы точно не пошла

Алеся готовилась ко сну, как к боевому вылету. Припомнила, наверное, все молитвы от бесовского искушения. Долго стояла под струями душа, уставившись в одну точку. Позвала на постель кошку и подождала, пока она уляжется. Затем снова надела свой серебряный крестик и потушила свет.

Попадание было прицельным. После недолгого погружения во тьму она "проявилась" прямо в передней квартиры. Наверное, от этого охватила лёгкая досада: ведь захотелось вдруг спуститься во двор, пройтись по улицам. Хм, любопытно, что это – иллюзорная ностальгия? Нет, просто страх и желание отложить момент, когда...

– Ну, здравствуйте, Алеся Владимировна! – улыбнулся председатель.

– День добрый, Юрий Владимирович, – улыбнулась Алеся.

 Десятки мельчайших мыслей скакали в голове и кололи мозг булавками. В прошлый раз приветствие было такое же? Это повторение набело или новый сон?.. Ничего себе, он знает её отчество. Но ведь ему так и положено.

 В прихожей оказалось большое зеркало, когда они проходили в гостиную, Алеся бросила на себя беглый взгляд. На ней был стилизованный чёрный китель. Ну и дичь. Для её мира это стильно, а здесь – подозрительно.

Но председатель словно не заметил этой "эсэсовской формы". Алеся, затаив дыхание, наблюдала за ним, но не могла прочесть ничего особенного. Она лишь отметила его своеобразную, тяжеловесную грацию, и на душе смутно потеплело. И тут же царапнула досада: не на то, вовсе не та обращает она внимание, разве это не вражеские происки?

На этот раз ей было предложено красное молдавское – новая деталь – и снова непринуждённо, "как обычно".

– Ну что, как там продвигается ваша статья о "шведской модели"?

– Довольно осторожно, – вздохнула Алеся, – много специфических моментов, это раз, и их ведь надо грамотно подать, это два. Прошу прощения... – замялась она.

Андропов чуть склонил голову, выражая внимание.

– Я понимаю, какой у вас напряжённый режим работы, но могу ли я просить вас посмотреть материал перед публикацией? Не сочтите за дерзость, – стрельнула глазками Стамбровская.

...да-да, это была та самая публикация, выросшая из домашнего задания. Даже чудно, ведь её любимой темой была культурная дипломатия, а не социально-экономический анализ. И ведь получилось удивительно недурно. А в этой реальности она, видно, сравнивает шведов с Союзом... Господи, ну подскажи уж нужные слова, если потребуется. Хоть это и сон, а Алеся ко всему подходила ответственно. Тем более, было нежелательно раньше времени делать шаг, к которому она готовилась.

– Ну что вы, – произнёс Юрий Владимирович, – мне было бы действительно интересно почитать.

Потом они серьёзно обсуждали, как и с кем передать рукопись. Несуществующую, разумеется. А затем перешли к теме кино и масс-культуры – точнее, к беседе о сериале "Семнадцать мгновений весны".

В своё время Алесю в самое сердце поразил этот фильм. Она даже плакала несколько раз. А главным героем – любовалась. Да и все антагонисты, и сам стиль съёмки – всё это вызывало у неё наслаждение. Потом она разыскала книжку и прочитала её с жадностью, и с удовольствием отметила, что фильму она ничуть не уступает. Вот насчёт дилогии "Щит и меч" было у неё разочарование горше некуда – трафаретная социалистическая писанина, от которой сводило скулы.

Интересно, а сам Юрий Владимирович читал это вообще? И как отреагировал? Ей вспомнилось, что он говорил: "...жизненный уровень народа крайне низок, культурный уровень тоже, школьное дело поставлено отвратительно, литература... Что это за литература?"

Я вижу полное гумно, как писал Лермонтов. Алеся ухмыльнулась. Впрочем, не следовало забывать, зачем она здесь. И позлорадствовать всё-таки придётся – хотя почему "придётся", если это приятно. Она начинала получать удовольствие от этого напряжения, вся подобралась, как охотничья собака.

Она тщательно отмерила похвалы разным моментам фильма, а затем прибавила пару ложечек дёгтя. В том числе сказала, что идеальному чекисту Штирлицу не хватает живости.

– Что вы имеете в виду? – переспросил Андропов.

– Вообще-то он очень хорош, и душу трогает, я в него чуть было не влюбилась...

Она осеклась, едва не ляпнув: "в старших классах". Рано, рано!..

– Так что же вам показалось неестественным?

– Я согласна, что не стоит советского разведчика превращать в Джеймса Бонда номер два, но Ганс Клосс у поляков вышел всё-таки лучше, – заявила Алеся, пригубливая вино. – В нём больше человеческого. А если бы Штирлиц действительно везде ходил с таким серьёзным лицом, то наверняка бы провалился.

На лицо председателя набежала тень, он чуть заметно поджал губы.

Алесе в этот момент самой сделалось неприятно, ей стало чуть ли не жаль своего грозного собеседника – потому что подобные переживания были ей очень и очень близки. Вот стараешься, стараешься, в завершающий момент твой проект кажется тебе совершенным, и проходит всё высший класс, нет же, выищут потом недостатки и обсосут по косточкам. Вот с выставкой в Шведском центре так было, например.

Юрий Владимирович заспорил с ней и сказал, что даже образ польского разведчика Клосса более близок западному менталитету, а Штирлиц – герой полностью советский, и приоритеты в создании образа ставились несколько иные, и, в конце-то концов, моделей поведения может быть несколько, и необязательно более популярная является лучшей.

Алесю опять это тронуло: она всегда так себя утешала – подумаешь, у кого-то проза более раскрученная...

Она заколебалась перед следующей шпилькой, но уж эта-то тема ужасно провоцировала и сама просилась на язык.

– Да, Юрий Владимирович, следует признать, что вы правы, – деланно смутилась Стамбровская. – Наверное, попытки сделать советского разведчика компанейским парнем среди нацистов были бы... вульгарны, что ли. Тем более, был бы некий привкус подражательности.

– Вот именно, – кивнул председатель, – приятно, что есть понимание. Только вы уж не думайте, что я совсем не приемлю критики, – усмехнулся он.

– Тогда есть ещё один момент. Вы, конечно, не режиссёр и не курировали фильм от и до – но вы как человек знающий разве не могли проследить за соблюдением исторической правды?

Председатель глянул с настороженностью.

– Может, это художественный вымысел, но тогда он просто нелеп! – бесцеремонно заявила Алеся.

– Не понимаю, о чём вы, – сухо проронил председатель.

– Зачем там Барбара? Нет, ну правда, Юрий Владимирович, разве вы не знали, что женщины не могли служить в СС?..

Она уже откровенно веселилась и улыбалась во весь рот.

– Хотя, с другой стороны, зачем придираться? И фильм уже не переснимешь, и образ просто блеск, вот что главное. Я думаю, лет через тридцать у нас многое изменится, и женщины будут ей подражать – разве Барбара не шикарна? А мужчины будут видеть строгую эсэсовку в своих мечтах, – со сладким вздохом закатила глаза Алеся. – Да, я думаю, в нашем обществе будут совсем другие эстетические предпочтения.

Нет, всё-таки хулиганить – весело. До поры до времени. Потому что в следующий момент ей стало не по себе. Андропов вскипел от возмущения, но голоса почти не повысил. Вместо этого он заговорил змеиным тоном, не предвещавшим ничего хорошего.

– Послушайте, вы забываетесь, – произнёс он, сверля Стамбровскую взглядом. Признаться, ей стоило усилий выдержать его и не потупиться. – Вы знаете, что с вами могут сделать за такие высказывания?

Она посчитала за лучшее промолчать. Ну же, ну же, вот-вот...

– Знаете, Алеся Владимировна, вы слывёте одной из самых оригинальных фигур нашей молодой интеллигенции, – с лёгкой издёвкой протянул Андропов, – но я не подозревал, что эта "оригинальность" заходит настолько далеко.

Алеся чувствовала, как её пронизывает и чуть не сносит потоками бешеной энергии.

– До сих пор вам удавалось выкручиваться, – продолжал он, – хотя нет, скорее – ускользать. Вы даже не имели понятия, какие тучи сгущались – и рассеивались – у вас над головой. А здесь вы ведёте себя, как самоубийца.

Председатель покачал головой. Казалось, на него нахлынули внезапные раздумья, такие непростые, что даже гнев частично отступил.

– Я вас просто не понимаю. Чего вы хотите этим добиться? Притом... – Он замешкался. – У меня странное чувство, дежа вю. Такое ощущение, что эта сцена повторяется – тогда тем более удивляет ваша безнаказанность, – криво усмехнулся он.

Вот, догадывается, что-то заподозрил – почти...

– Совершенно верно, – максимально спокойно произнесла Алеся, хотя ей всё равно пришлось откашляться, чтобы продолжить. – Мы беседовали о национализме, я довела вас до белого каления и заслужила титул экстремистки, а потом... потом я назвала вас человеком без роду и племени – и вы меня выгнали. Навсегда, – мужественно закончила она.

Андропов смотрел сквозь Алесино лицо с застывшим, странным выражением. Казалось, почва уходит у него из-под ног, точнее, из-под стула. В нависшей тишине слышалось только тиканье часов, которое раньше не замечалось. Председатель молчал. Он провёл двумя пальцами по поверхности своего стакана с чаем. Затем перевёл взгляд на собеседницу в чёрном кителе и уронил кратко:

– Кто вы?

Наконец.

– Юрий Владимирович, выслушайте меня, – попросила Алеся. Она бросила задираться, и тон её звучал почти смиренно. – Я расскажу вам, кто я. Но взамен прошу ответить на такой же вопрос.

Андропов чуть заметно хмыкнул:

– Мне кажется, ответ вам без того известен. А вот вас было бы интересно послушать. Чёрт возьми, ну какие же невозможные дела творятся... как во сне... – пробормотал он.

– Правда в том, что вы, то есть, мы оба – действительно во сне.

– Ничего не понимаю...

– Сейчас я всё объясню.

И после этих слов она впала в растерянность. Потому что не имела ни малейшего понятия, с чего начать. Алеся мысленно выругала себя. Зря понадеялась, что у неё есть легенда – официальная литвинская биография. Ведь сейчас её придётся и кроить, и плавить, и сочинять на ходу.

И начала она вовсе не с себя, а с параллельных миров, сновидений и энергоинформационных теорий. При этом переживала, как беспорядочно выплёскивается информация – она просто вываливала всё, что знала, в общих чертах. Неизвестно, сколько продолжалась эта лекция. Но во рту у Алеси не раз пересыхало, и она не раз смачивала горящие губы терпким молдавским каберне. Когда она с лёгкой тоской посмотрела на высокий прозрачный кувшин, Андропов без слов опередил её – налил ей стакан воды и так же молча пододвинул. Алеся благодарно посмотрела на него и продолжала говорить. Председатель слушал, характерно сцепив пальцы, и ни разу не перебил. Алеся не знала, как на это реагировать: может, лучше бы хоть что-нибудь спросил?

Когда она закончила и с облегчением осушила оставшиеся полстакана, председатель глубоко вздохнул, поправил очки на носу и откинулся на стуле, по-наполеоновски скрестив руки.

– Я вижу, вы "не с пустыми руками" пришли, – медленно произнёс он, – на самом деле не для бесед о шведской модели и советском кино.

Она чуть двинула уголочком губ и еле-еле заметно кивнула.

– Я не могу сказать, что мне не знакомы подобные теории, – продолжил председатель. – Более того, мне всегда казалось, что, в свете определённых фактов, причём достоверных, но не известных широкой публике, следует учитывать и... вот такие стороны нашей реальности. Хотя они, разумеется, никогда не выходят на первый план. Слишком много других забот, очень приземлённых. Всё, что вы изложили, довольно любопытно. Но вы ничего не рассказали о себе. Вообще. Хотя я так понял, ваша лекция была предисловием, а хотите вы мне сказать, что вы человек из параллельного мира – верно?

Алеся сглотнула.

– Не совсем. Я жила в двух мирах. И по отношению к вам я являюсь... может, громко сказано, но – человеком будущего. И поэтому биографии у меня тоже две.

Андропова это явно позабавило.

– Вот так так! – воскликнул он со смехом. – Обычно люди не спешат о таком говорить!

– Ну, мы с вами, в определённом смысле, коллеги, – оробев, произнесла Алеся. По щекам разлился предательский румянец.

– В этом тоже обычно не признаются, – колко подметил председатель.

– Потому что я вам не враг, – горячо возразила Стамбровская. И прибавила, смутившись своего порыва: – Надеюсь, вы мне тоже.

Это и предстояло узнать.

– Враг – это слово на эмоциях, – возразил Андропов. – Вот "противник" – это более нейтрально. А этого я не исключаю.

– И я, – парировала Алеся.

– Но вы не рассказали мне.

– Я не на допросе. Простите, но я строю рассказ так, как мне удобно.

– Мне даже начинает нравиться, – иронически отметил председатель, – со мной давно так никто не разговаривал. И всё равно не уходите от темы.

– Ну хорошо. Биография номер один. Я, Алеся Владимировна Стамбровская, родилась в деревне Юровичи Гомельской области, край Беларусь, Великое княжество Литовское, в 1949 году...

И она довольно гладенько, кратко рассказала ему обе биографии до того момента, как в одном варианте она уехала заниматься наукой в Европу, а в другой работала в Министерстве обороны в Минске.

Она рассказывала так, как рассказывают стишок, стоя на табуретке. Сосредоточенно, душевно и отрешённо. И даже в таком состоянии она наблюдала за Андроповым и заметила, как жёсткий обычно рот его расслабился, а в глубине глаз смутно что-то промелькнуло – быть может, собственные воспоминания?

– Таких, как я, поэтически называют странниками, – в завершение сказала Алеся. – И я имею довольно необычную природу. Как и вы, Юрий Владимирович – раз вы видите и осознаёте этот сон. Всё с вами очень странно, потому что только посвящённые могут выходить на такой уровень и устанавливать такую связь. С точки зрения некоторых теоретиков, я имею в каком-то смысле не совсем человеческую природу. Но и вы, по моим предположениям, тоже.

– И что из этого следует? – осведомился председатель.

– Я хотела бы... мне необходимо, – исправилась она, – произвести один тест.

Он усмехнулся – до обидного иронически.

– Интересно, интересно...

Стоп. Не поддаваться на ответные провокации. Хотя она уже дала слабину. Вот только где? Хватит. Не время для придирок. Все действия – по наитию. Не оплошать бы.

– Предупреждаю, если вы отреагируете... необычно резко... – Ей и слова с трудом давались. – Тогда я окажу сопротивление. Но и это будет результатом.

– А если нет?

– Я буду рада, – тихо ответила Алеся.

Пора. До нелепости просто. А происшедшее дальше было страшно до крика. Рука похолодела и слушалась с трудом. "Началось", – в панике подумала Алеся.

Пульс резко участился. Глаза налились давлением, выжимающим тёмную пелену – этого не хватало.

Кончики пальцев немели.

Боже, неужели со всеми в подобных ситуациях – так?!..

Он смотрел на неё неотрывно.

Первое движение такое вялое, как у пьяной – теперь вниз, это легче.

Это точно неприятельское вмешательство.

Дрожь в плече такая, будто она поднимает гантель...

Комок подкатывает к горлу...

Вправо...

Алеся выдохнула, вроде бы сдержанно, с плёнкой затемнения на глазах, и опустила руку.

Она осенила председателя крёстным знамением.

Внезапное недомогание проходило быстро, так что делалось и легко, и досадно.

Снова раздалось позабытое тиканье часов.

Председатель шевельнул рукой и задел серебряную ложечку, она тоненько звякнула о край стакана.

– Кажется, тест я прошёл? – вопросительно глянул он.

Боже, и опять эта невыносимая, хуже ножа, ирония!

Алесе стало обидно почти до слёз. Она не понимала, что с ней произошло, что вообще творилось, но вот так вот небрежно, одной репликой принизить после такого потрясения...

– Вы так легко не отделаетесь, – огрызнулась Алеся чуть злее, чем надо.

Чуть подёргивающимися пальцами она начала нащупывать нечто во внутреннем кармане кителя.

Андропов метнул в неё взгляд со смесью секундного испуга и ярости: "Это тебе даром не пройдёт, мерзавка..." и вскочил – Алеся отпрянула с криком: "Стойте!".

В руках у неё был не пистолет и не кинжал, а плоская фляжка с гравировкой в виде оленя.

Ох, ну зачем ей отскакивать, как ошпаренной?! – стыд и срам, ведь она могла бы шарахнуть его любым заклятием – но в тот момент у неё будто память отшибло, она забыла, что она специалист...

– Сядьте, – велела она как можно спокойнее, – я не собираюсь причинять вам вреда.

– Я не знаю, чего мне от вас ожидать, – сумрачно произнёс Андропов.

– А чего мне от вас, я не знаю тоже, – парировала Стамбровская.

Она протянула руку за стаканом, отвинтила пробку фляжки.

– Выпейте это, – велела она, подавая председателю стакан.

Тот взял его деланно непринуждённым движением, хотя скованность выдавала его. И в очередной раз усмехнулся, качая головой, теперь ещё более откровенно:

– Если у вас хватило смелости утверждать, что мы коллеги, то вы прекрасно понимаете, что я это пить не буду.

Алеся присела на стул и вылила вторую половину себе в стакан:

– Я выпью вместе с вами.

Председатель помолчал и произнёс с неожиданно меланхоличным оттенком:

– Вот интересно, почему я вам верю?

– Я б не сказала, что очень уж верите, – пробурчала Алеся, аккуратно одёргивая китель.

– И всё-таки. Потому что я всё-таки выпью.

Её снова окатила волна паники, невидимый разрушитель.

– Итак, за сегодняшнюю безумную встречу, – задумчиво провозгласил председатель.

– За истину, – чуть слышно поправила его Алеся и поднесла стакан к губам.

Время замедлилось. Каждый глоток был вечностью.

И тут произошло... ничего. Ну просто до обидного ничего.

Та же комната, круглый стол, тяжеловатые портьеры и прозрачные солнечные лучи из окна.

– Ну что ж, а теперь что скажете? – нарушил молчание Андропов. – Надеюсь, я не умру в течение ближайших трёх часов?

– В течение ближайших трёх часов – точно нет, – хмыкнула Алеся.

Она испытала знакомое чувство – навалившуюся усталость. И – радость. У неё уже не было сил отслеживать тонкие реакции.

– Всё с вами в порядке, Юрий Владимирович, – повторила она.

– И как вы это определили? Ничего ведь не произошло.

– В этом-то "ничего" и был весь смысл, – вздохнула она. И, собравшись с духом, прибавила: – Вы даже не представляете, как мне радостно. Вы не понимаете, что бы с вами было, если б что-то пошло не так.

Теперь они словно поменялись ролями, и это она его отчитывала.

– Например, что?

– Всякое бывает, – пожала плечами Алеся. – Вы могли бы вспыхнуть, или рассыпаться на атомы, или взорваться, или просто исчезнуть. А я б не хотела ничего из перечисленного. Я б хотела... – Она запнулась. – Всё-таки здорово, что вы не "вражеский агент", а один из нас.

Алеся только мельком отметила, что не может сдержать слишком яркой, неприлично счастливой улыбки.

– И кто же я? – с лёгким недоумением переспросил председатель.

– Вы человек, Юрий Владимирович, – тихо произнесла Алеся.

И, повинуясь внезапному импульсу, она чуть подалась вперёд и мягко накрыла его руку, лежащую на столе, своей. И Андропов не убрал своей руки. И даже, как ей показалось, несмело, со смущением, улыбнулся. Но она этого не видела, потому что от волнения отвела глаза, и в следующий же миг всё смазалось, растворилось, и она проснулась с ощущением радости, и робости, и стыдливого осознания своей дерзости, а главное – она помнила тепло. И наконец подумала со вздохом: "Слава Тебе, Господи...".

И после этого перевернулась на другой бок и с чистой совестью снова уснула, уже без всяких видений и путешествий. Во-первых, потому что на будильнике было всего полчетвёртого. Во-вторых, после таких снов необходимо... как следует выспаться.