Текст книги "День гнева"

Автор книги: Вячеслав Усов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 31 страниц)

Стрельцы исчезли с улиц, стянулись в Кремль. Торговые ряды закрылись. Посадские шатались без видимого дела, пошумливали и задевали воинских людей, но отнюдь не пили. По огородцам и переулочкам изредка пробегали деловые молодцы, а возле оружейных складов их скопилось как в Рядах. Шутили: 4Почём ныне пищали?» Стража пыталась снестись с Кремлем, просить подмоги. Посыльных то ли избили до полусмерти, толи упоили. Но главный торг шёл у Фроловских ворот Кремля.

Престарелый Иван Фёдорович Мстиславский, руководитель Боярской думы, привык к незаслуженным обидам, но от царя, а не от стрелецкого пятидесятника. Тот саблей загородил ему дорогу. От возмущения Иван Фёдорович терял слова, опасно багровел. Никита Романович не дешевился, молча и гордо ждал, когда у стражи проснётся не совесть, а соображение: они же за своё самоуправство завтра кровью умоются! На устранение дяди царя даже Годунов не решится. А живой Романов им не уступит! Войдёт в Кремль!

Толпа на площади бродила густым, свежим суслом. Годунов первым догадался, что творится неприличие: на глазах посадских унижаются первые люди государства. И без того у москвичей истратился душевный трепет перед властями. Но вооружённых боярских слуг было слишком много, не избежать боя со стрельцами. Ещё и вовсе незнаемые дети боярские пристали к ним – дознайся, кто чей слуга... Внезапно ворота распахнулись. Бояре, храня обиженно-грозное выражение, вступили под своды воротной башни. Им бы сперва телохранителей пустить, они из гордости не захотели. За последним – Василием Шуйским – успели войти десятка полтора детей боярских, затем стрельцы дружными бердышами отсекли толпу боярских слуг и опустили предвратную решётку-катаракту. Какими словами лаяли бояре стрелецких сотников внутри кремлёвских стен, было уже не разобрать из-за железных створок.

Сочувствующие посадские саданули по ним камнями. Стрельцы, аки соляные столпы, ждали приказа – стрелять, разгонять или терпеть. Их неподвижность раздражала сильнее, чем если бы отругивались или шпыняли пиками: она олицетворяла окостенелость власти. Хоть лоб разбей, останется по-ихнему.

Да не останется! Поодаль от Кремля, у оружейных складов брёвна уже измочалили двери в пороховую и пищальную палаты. Охрана благоразумно разбежалась. Казаки старались не сливаться с толпой, всегда держали в запасе пути отхода, но удержаться от соблазна не могли. Глаза горели на немецкие самопалы, московские тяжёлые пищали, английские седельные ручницы-пистолеты. Какие самоцветы сравнятся с сизобулатными ножами, персидскими саблями с игольчато сходящимися лезвиями и русскими – с елманями[101]101
  Елмань — расширение на конце сабли.


[Закрыть], убойно отяжеляющими концы клинков? Филипка тоже любил оружие. Оно давало уверенность в шалом казачьем обществе, уравновешивало немоту. Люди обижают уродивых бездумно, мимоходом, а саднит долго, если не отплатишь. Саблей Филипка владел не хуже взрослого рубаки, но самопала не имел. Посадские расхватывали дармовщину без ума, казаки выбирали. Филипке высмотрели английскую пищаль по росту, с несложным колесцовым замком. В ограду оружейного двора завели телеги, грузили до высоких бортиков копьями, рогатинами, боевыми топорами, кулями с порохом и ядрами. За всем присматривали облечённые таинственными полномочиями люди, по одёжке – посадские, по говору и повадке – дворяне не из последних. Чьи служебники – Шуйского, Романова?

Игнатия подсадили на телегу, подшучивая – ишь, бес бунташный ему в седую бороду! Ядра придерживай, а то рассыпятся, аки яйца! Казаки предусмотрительно оставили коней на постоялом, бежали со всеми пёхом. Не доезжая Красной площади, в ложбинке между Василием Блаженным и Английским подворьем начали раздавать оружие. Нужные люди известили своих на площади, народ потёк за храм. Ругатели у Фроловских ворот отвлекли стрельцов. Те ждали – изрыгнут черносотенные злобу и расползутся по лавкам да дворам.

Вооружение посадских явилось неожиданностью и для бояр, особенно – для Шереметева и Мстиславского. Что думали про себя Шуйский и Юрьев, кого к кому подсылали, темна вода. Мстиславский и побои государя терпел, считая, что, если ослабнет и самодержавная десница, разнесёт телегу по буграм. Он первым предложил мириться.

Но Богдан Бельский усмотрел в подавлении бунта возможность возвеличить и выставить воинскую силу, замазать стрельцов посадской кровью и припугнуть бояр. Кто укротит народную стихию, тот станет истинным правителем при Фёдоре. Годунов же был всегда слишком занят дворовыми делами, чтобы глубоко вникать в военные... Богдан Яковлевич отдал приказ: выйти на площадь, беспощадно разогнать, не останавливаясь перед кровопролитием!

Теперь и люди, собравшиеся на площадь и запертые в Кремле, окончательно осознали, что после подавления бунта установится правление Бельского с опорой на бердыш. Посадским надоело ползать на карачках, платить двойные и тройные подати, ждать казней и правежей. Только из-за границы казалось, будто опричнина давит одних бояр. Чёрных людей и казнено, и, главное, разорено было гораздо больше... Конных стрельцов, прогромыхавших по мостовому настилу, встретила неподвижная щетина копий, рогатин, сулиц. Лошади заартачились. Стрельцы и сами видели, что в людском потоке, захлестнувшем не только площадь, но берега Неглинной и Тверскую, их закрутит, а коням порежут жилы.

Можно ударить по живой плоти из кремлёвских пушек. Кровавые ошметья полетят. Но и посадские не зря грузили телеги порохом.

Трудно сказать, зачем тогда на Лобном месте стояла пушка. Для убедительности при выкликании приказов? Или чтобы ударить поверх голов в случае возмущения? Зачем ни стояла, была исправна. Пушкарь из посадских заложил порох, вкатил железное ядро, помощнички поворотили её рылом на Спасские ворота, святая святых Кремля, царский выезд.

Стрельцы теснили толпу конями, не решаясь убивать. На помощь вылезли из Кремля пешие, стали пихаться древками бердышей с железными пятками. Боярские слуги, не пропущенные в ворота, и посадские тоже сперва остерегались, но как передних потоптали, рассердились все. Первая кровь, как водится, невинная, хлестанула из конского горла. Потом железо – крючья, сабли, кривые лезвия бердышей – стали когтить людей. Стрельцы хотели загнать посадских в ров или на заболоченную Неглинную, покрытую раскисшим снегом. Но скоро их самих утеснили, не размахнуться. Среди слободских, как при всех беспорядках, хватало ночного ворья, душегубцев. Те стали доставать стрельцов запазушными кистенями. У них железных шапок не водилось, только хлопчатые, простёганные проволокой. А против воровского пёрышка-ножа в толпе и вовсе обороны нет.

Филипка метался в первые ряды, под самые копыта. Казаки не останавливали его: жизнь человеку даётся и отнимается Божьей волей, необъяснимой и неумолимой. Одной Владычице Небесной, покровительнице Сечи, ведомы её тайные извивы. Потому в Запорогах все церкви посвящены Покрову Богородицы, что всё-таки надеются на её заступничество, как на ворожбу. Женщины все ворожеи... И тут удачно получилось, что площадь осеняет Покровский храм, его пасхально изукрашенные маковки оберегут Филипку.

Не Богородица ли внушила земским боярам и Годунову объединиться, извергнув Богдана Бельского? Кто-то из совещавшихся даже предложил отдать его толпе. Не согласились: порвут в кровавые клочья, грех на всех и неприлично перед поляками. Но раньше, чем пушка на Лобном месте выплюнула ядро, раздался сигнал рожка. Стрельцы проворно втягивались в ворота – железозубая змея, чешуйчато мерцающая зелёным, красным, синим. Ещё не всё её тулово упряталось, когда на башне взвыла пронзительная сурна, помост перед воротами очистили, и на него ступили бояре Мстиславский, Юрьев, Шереметев.

Издалека казакам было плохо слышно, что они говорили. Ругательски поминали Богдашку Бельского. Ему более не править. Игнатий уверенно предсказывал, что сунут его не в тюрьму, а в дальнюю дыру воеводой. Когда в Москве утихнут беспорядки, начнётся сыск. Всё это уже было. Для настоящей смуты русские ещё не наголодались, не обозлились, им не хватает прошлых возмутителей. И – имени, чтобы сплотить обиженных. Вот подрастёт царевич Дмитрий...

   – Эва – ждать! – не согласились казаки. – Разве Филипка дождётся, а казак долго не живёт.

   – Не выберемся вовремя – попадём в сыск. Что нам поручено, мы вызнали, нехай теперь атаман с есаулами башки ломают.

С этим охотно согласились. По-тихому убрались с площади, расплатились на постоялом дворе и выехали из столицы за полчаса до закрытия ворот. Дорогомиловскую слободу по Смоленской дороге миновали в густо-синих сумерках, по-весеннему влажных, исполненных каких-то грешных ожиданий. Тянуло к родным куреням. Один Филипка задумчиво хмурился. В Москве остались люди, с которыми ему необходимо посчитаться, но если старшие казаки послушались Игнатия, Филипке оставалось подчиниться. Да и как объяснит безъязыкий, какую незаживающую рану-язву оставил в его детской душеньке тот опричный погром, разом переломивший жизнь и сделавший сына боярского калекой, вором, вечным странником. Один Игнатий понимал его. Он указал на дальний огонёк на противоположном, высоком берегу Москвы-реки, где под Воробьёвыми горами расходились дороги Смоленская и Киевская:

– Вот так и смута в России. Кажется, далеко, а не заметишь, як настигнет. Всё в руце Божьей, казак!

И поверилось Филипке, что в фиолетовой дали, пахнущей уже апрельскими подснежниками, светится и искрится его удача. Он молодой, дождётся, лишь бы не померли своей, милостивой смертью опричные душегубцы, как помер, сказывают, без мучений их душегубец царь...

Казаки запамятовали про заставы, усиленные ввиду смерти государя на западных подступах к столице. В очи плеснуло пламя костра. Три всадника, казавшиеся громадными в багровых отсветах, ринулись на топот казацких лошадей. Казаки, не сговариваясь, рванули левые поводья и сгинули в низине, залитой талой водой, перемешанной со снегом, и обрамленной заманчиво чернеющей рощей. За чавканьем копыт по мочажинам было не разобрать, гонятся за ними дозорные или для острастки орут. Роща не приняла чужих, тыкала в лица голые сучки, хлестала коней по мордам распушившейся вербой. Справа дышала тающим льдом Москва-река. Он уже трогался вовсю, местами нагромождая заторы от берега до берега. Удача, вздорная подруга смелых, вывела их к одному из таких заторов, они перебрались на противоположный берег, рискуя поломать ноги лошадям.

Изъеденный оврагами, загромождённый оплывинами склон воздымался в уже ночное небо с проклюнувшимися звёздами. Воробьёвы горы... Просёлочная дорога полого волоклась вдоль берега, вывершивала овражек и выводила в просторную низину с бедным ручейком. Возле него притулилась деревенька. Она спала уже так глухо, что даже псы не взлаяли. За ёлку зацепился месяц. В его заёмном свете жирно блестела глина, взбитая копытами. Сметанным языком она сползала с обрыва над дорогой. Усталые кони оскользались, поддавали крупами, дорога пошла круче. Лишь на лесистом взлобке стала ровнее, суше. Старшой дозволил глотнуть горелки, а молодой расстрига из монастырских певчих заиграл вполголоса походную казачью: «Соколинку сынку, вернись до домоньку, эмыю тобе головоньку, розчешу гребенцем... Соколихо мати, не вернуся не зостанусь, мене, йене, змоют дожчи, а розчешут густы тёрны...» Даже Филипка заулыбался облегчённо, хоть и не прикоснулся к фляжке.

За лесом лежало Воробьёве, царское село. Игнатий был здесь однажды, когда всем городом, с земским палачом во главе, в сопровождении священников, но и с оружием посадские ходили к молодому государю Ивану Васильевичу требовать правды и свободы. Им обещали... Слишком многое изменилось с той поры, дороги тоже. Вместо Киевского большака Игнатий вывел казаков к заставе на окраине села.

   – Хто за люди? Стой!

Кони уже привыкли, что от костра надо лететь галопом, не жалея дыхалок. Но вышколенная воробьевская стража держала пищали на сошках. Громыхнули вдогон, по теням.

   – До неба, – порадовался старшой, услышав жужжание пули, значит – мимо.

Рванули лесом, вылетели к откосу, падавшему к Москве-реке. Отсюда легче оглядеться, сметить дорогу. Игнатий изумлённо крикнул:

   – Пуля во мне!

Брюхом, по-бабьи соскользнул с седла, вытянулся ничком, сунулся в таличок седой, плешивой головой. Жёлтую свитку, зазеленённую луной, от ворота до задранного подола облило чёрным.

Старшой кинжалом вспорол сукно, обнажил тощую, зябко съеженную спину. Пощупал и в бессильной досаде махнул в небо кулаком. Опомнился и по-казачьи размашисто перекрестился.

   – Помогайте, хлопцы. К небу очами, чого уж там.

Игнатия перевернули на спину. Он пристально смотрел на звёзды, косился на хищный месяц. Губы и подбородок деревенели. Пролепетал:

   – Пи-липк!

Филипка опустился на колени. Игнатий уцепился за его плечо хваткой утопающего. Через ладонь передавался озноб старого тела, терявшего остатки крови и что-то ещё, неосязаемое, может быть – волевую основу души, неисполненную мечту Игнатия и веру... Он задышал глубже, приостанавливаясь на выдохе, удерживая последнее из сладкого в этой жизни – весенний воздух. Выцедил из него немного сил:

   – Час придёт, воротишься до них... за нас... злодейством за злодейство! Ведают только силу.

У самого уже и смежить веки не хватило силы.

Расстрига прочёл отходную. Заикнулся:

   – Погрести в лесу...

   – Ножами много не накопаем, псы разроют.

   – В часовню положить, аки подкидыша.

Поодаль, на бровке склона, как бы готовая взлететь с неё в звёздную бездну, маячила часовенка. Неизвестно, по царскому указу её построили, по обету или вид с Воробьёвых гор на Москву-реку был так божественно ясен, что всякий странник испытывал желание помолиться. В светлое время далеко внизу, за опушённой дубами и тополями речной излучиной белели или зеленели ухоженные царские луга с тихой слободкой Лужников, а дальше, как на расписном подносе с чернёными зимой, осенью – золочёными, летом – зелёными закраинами лежала сама Москва, усаженная маковками церквей, с лучисто разбегавшимися улицами, слепо утыкавшимися в стены Китай-города, Белого, Земляного, с обильными садами, тесными огородцами, с торгами, тюрьмами, Монетным и Пушечным дворами... Сегодня мглу внизу даже лунный свет не пробивал. Казаки, утихомирив коней, чующих мёртвое, перевалили тело Игнатия через седло. Мерин взбрыкивал, норовил убежать.

   – Тако и мы, – пробормотал расстрига. – От чого убежать надеемся, незримо на хребте несём. До самыя до смерти...

Покуда казак, сноровисто подламывая замок, отчинял дверь в холодную часовню, Филипка сидел возле Игнатия, уставясь в черноту. Рука привычно лежала на кинжальной рукояти, глаза искали проблеска в заречной дали. Старшой кивнул на звёзды:

   – Вмер чоловик, а ни едина зорка не зморгнула.

Глянул в залитое слезами и лунной зеленью лицо Филипки. Оно бесовски исказилось, судорога усилия изморщила его. Отрок кинжалом ткнул во мглу, проклокотал вязко, неумело:

   – Гор-рыт... Москва!

Ошеломлённые казаки увидели – из чёрной бездны, откуда-то с Лубянки, будто кресалом иссечённый, метнулся пунцовый стебель в россыпи искр.

Верно, по недосмотру полыхнула чья-то баня.

ХРОНОЛОГИЧЕСКАЯ ТАБЛИЦА

1530 год

25 августа в селе Коломенском родился Иван IV.

1533 год

4 декабря умер великий князь владимирский и московский, государь всея Руси Василий III. Регентшей при малолетнем великом князе Иване становится его мать, Елена Васильевна Глинская.

1535 год

В государстве проведена денежная реформа, введена единая монетная система.

1535 – 1538 годы

В Москве сооружена Китай-городская стена.

1537 год

Мятеж князя Андрея Ивановича Старицкого.

1538 год

3 апреля умерла Елена Глинская.

1547 год

16 января – Иван IV венчается на царство, принимает царский титул.

2 февраля — женитьба царя на Анастасии Романовне Захарьиной-Юрьевой.

Июнь – великий пожар в Москве.

Восстание посадских людей.

1547 – 1560 годы

Деятельность Избранной рады.

1547 год, ноябрь – 1548 год, март

Первый поход Ивана IV на Казань.

1549 год, ноябрь – 1550 год, февраль

Второй поход на Казань.

1550 год

Принят «Судебник» Ивана IV.

Организация стрелецкого войска.

Указ об ограничении местничества при назначении на командные должности в полках.

1551 год.

Февраль – март – Стоглавый собор.

1552 год

Октябрь – взятие Казани войсками Ивана Грозного. Присоединение Казанского ханства к Русскому государству.

Рождение царевича Дмитрия.

1553 год

Март — болезнь Ивана IV. Споры бояр о престолонаследии.

26 июня – смерть царевича Дмитрия.

1554 год

Март — рождение царевича Ивана.

1555 год

Подчинение сибирского хана Едигера Москве.

Указ об отмене кормлений.

1555 – 1561 годы

Постройка Покровского собора в Москве (храм Василия Блаженного).

1556 год

Присоединение Астрахани к Русскому государству.

1557 год

Май – родился царевич Фёдор – будущий царь Фёдор Иванович.

1558 год

Январь – начало Ливонской войны.

1560 год

Август – умерла царица Анастасия.

1563 год

Февраль – взятие Полоцка русскими войсками.

1564 год

Февраль – поражение русских войск на реке Уле.

Апрель – бегство князя А.М. Курбского в Великое княжество Литовское.

Издана первая точно датированная русская печатная книга «Апостол».

Декабрь – Иван IV приступает к организации опричнины.

1565 – 1567 годы

Строительство опричного двора в Москве.

1566 год

Июнь — Земский собор в Москве.

1569 год

Октябрь – казнь князя Владимира Андреевича Старицкого. Люблинская уния Великого княжества Литовского с Польшей.

1570 год

Январь – февраль – погром в Новгороде.

1571 год

Набег крымского хана Девлет-Гирея на Москву.

1572 год

Июль – битва при Молодях (в 50-ти вёрстах от Москвы, на берегу р. Лопасни), в которой русские войска разгромили Девлет-Гирея. Отмена опричнины.

1575 год

Иван IV назначает великим князем всея Руси касимовского хана Симеона Бекбулатовича, сам он именуется князем Иваном Васильевичем Московским. В 1576 г. Иван Грозный возвратил себе царский трон.

1579 год

Войска Стефана Батория овладели Полоцком.

1581 – 1582 годы

Осада Пскова войсками Стефана Батория.

1581 год

Сентябрь — начало похода Ермака в Сибирь.

Ноябрь — смерть царевича Ивана.

1582 год

Январь – перемирие Русского государства с Речью Посполитой, заключённое в Запольском Яме.

Октябрь – родился царевич Дмитрий – сын Ивана Грозного и Марии Фёдоровны Нагой.

1583 год

Август — Плюсское перемирие со Швецией.

1584 год

18 марта – смерть Ивана IV.