Текст книги "Анубис"

Автор книги: Вольфганг Хольбайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 44 страниц)

Мерсер первым вышел из оцепенения.

– Доктор Грейвс, – с укором сказал он. – Воздаю должное вашей склонности к драматическим эффектам, но стоило бы подумать, что есть люди со слабым сердцем!

Грейвс засмеялся – мерзостный блеющий звук, который непостижимым образом обрывался у расписанных стен, словно поглощаясь ими.

– В таком случае вы недалеки от истины, мой дорогой доктор, – изрек он. – Все-таки вон это там гроб.

Если у Могенса и оставались какие-то сомнения касаемо личности его визави, последнее замечание полностью развеяло их. Сомнений не было: перед ним стоял Джонатан Грейвс – не демон, вырвавшийся из глубины веков, чтобы погубить его.

Однако это соображение не улучшило его самочувствия.

– Джонатан, – слабо вымолвил он. Не слишком красноречивое приветствие, но все же лучшее, на что он был сейчас способен. В этот момент Могенс едва ли мог облечь свои чувства в слова. Он чувствовал себя… оглушенным. Ученый в нем бесстрастно стоял на том, что все разыгрывающееся перед ним попросту невозможно, но его глаза утверждали обратное.

– Могенс, – Грейвс изобразил на своем лице гримасу, которую Могенс еще минуту назад считал на физиономии этого человека немыслимой: а именно открытую, абсолютно искреннюю улыбку. Не удостоив Мерсера, – который в задумчивости наморщил лоб, тщетно пытаясь найти смысл в его туманном высказывании, – даже мимолетного взгляда, Грейвс ступил навстречу профессору и протянул ему обтянутую черной перчаткой руку. – Рад, что ты приехал. По правде говоря, я в этом и не сомневался, однако признаюсь, что в последние два дня немного нервничал. Но теперь ты здесь.

Ван Андт машинально пожал протянутую ему руку, и малая часть его мозга, еще способная к рациональному мышлению, мимоходом отметила, что рукопожатие Грейвса оказалось совершенно не похоже на то, чего он ожидал. Оно не было ни вялым, ни исполненным копошения под черной кожей перчатки, будто там скрывались не кости и мышцы, а нечто самостийное, противоестественно кишащее в упорном намерении вырваться из тюрьмы в образе человеческой кисти. Это было совершенно нормальное, даже не лишенное приятности крепкое рукопожатие, вызывающее доверие. Даже в этот момент эмоционального и умственного смятения Могенс осознавал, что он попросту не в состоянии изменить свои взгляды. Все в нем противилось тому, чтобы признать за Грейвсом хотя бы такую малость, как совершенно нормальное человеческое рукопожатие.

– Я… – неловко начал он, но не смог продолжить и закончил только беспомощным пожатием плеч.

– Ты слегка поражен, – пришел ему на помощь Грейвс. – И должен признаться, что я был бы сильно разочарован, если б было не так.

Могенс все еще не мог говорить. Шок должен бы уже отступить, но все было наоборот. Ощущение нереальности, которое охватило его, все усугублялось. С тех пор как Джонатан Грейвс заново вторгся в его жизнь, она стала больше смахивать на кошмар, который теперь приобретал все более абсурдные черты. Они находились в египетском храме, глубоко под землей и всего лишь в пятидесяти милях от Сан-Франциско!

– Но это… невозможно! – наконец выдохнул Могенс.

– Однако реально, – язвительно ухмыльнулся Грейвс. Он отпустил руку Могенса, отступил на пару шагов и сделал приглашающий жест. – Добро пожаловать в мое царство, дорогой профессор!

«Мое царство»? Могенс лишь краем сознания зафиксировал это странное определение. Прилагая все усилия, он пытался оторвать свой взгляд от невероятного окружения и полностью сконцентрировать его на Грейвсе, но это никак не удавалось.

– Я… я поражен, – пробормотал он.

Наверное, это было не совсем то, чего ожидал Грейвс, но на большее Могенс был сейчас не способен, в его мыслях все еще царил беспросветный хаос.

– Может, сходить за коньяком, который Сьюзен прячет у себя под столом? – спросил Мерсер. – Нашему дорогому профессору, кажется, не помешает хороший глоток.

– В этом… нет необходимости, – вяло возразил Могенс. – Спасибо.

– Наш дорогой профессор не употребляет алкоголя, – вмешался Грейвс. – По крайней мере, так было раньше. И не думаю, что с тех пор что-то изменилось, или?.. – Пару минут он понапрасну ждал ответа, а потом, пожав плечами, круто повернулся к Мерсеру:

– Большое спасибо, доктор. А теперь вы и доктор Мак-Клюр можете вернуться к работе. Все остальное я беру на себя.

Мерсер хотел было возразить, но ограничился лишь разочарованным вздохом и пожатием плеч. Мак-Клюр же без всяких комментариев повернулся и вышел. По всему видно, Грейвс имел власть над своими людьми.

Грейвс не только дождался, пока оба покинут помещение и решетка опустится за ними, но и пока их шаги, становясь все глуше, совсем не умолкли. Когда он снова повернулся к Могенсу, выражение его лица резко переменилось. Он все еще улыбался, но это больше не было бесшабашной юношеской улыбкой, то есть ее след еще оставался, но в глазах появилось вдруг что-то… подстерегающее.

Могенс мысленно призвал себя к порядку. То, что он увидел, было слишком впечатляющим, чтобы позволить личной неприязни к Грейвсу взять верх или, того больше, помутить его рассудок. Он глубоко вдохнул, расправил плечи и заставил себя не только выдержать взгляд своего противника, но и ответить улыбкой на улыбку. К его собственному удивлению, ему это почти удалось.

– Прошу прощения, Джонатан, – откашлявшись, начал он. – Сам не знаю, чего я ожидал, но то, что я здесь…

– Знаю, такого ты не ожидал, – перебил его Грейвс. – Я был бы в высшей степени удивлен, если бы это было не так. – Улыбка окончательно исчезла с его лица и уступила место крайней серьезности. – Мне тоже следует извиниться за то, что напустил столько таинственности. Но теперь, когда ты своими глазами видел, в чем здесь дело, думаю, согласишься, что я не мог даже сделать малейшего намека, как бы тяжело мне ни было сдерживаться.

Могенс кивнул. Дальнейших объяснений и не требовалось, но Грейвс тем не менее продолжал:

– Ты, конечно, можешь себе представить, какие бы это имело катастрофические последствия, если бы хоть одно-единственное слово просочилось на публику. – Он отмахнулся обеими руками, хоть на этот раз и не так размашисто, как до того. – Но хватит об этом, Могенс. Идем, я устрою тебе экскурсию! – На миг озорная ухмылка школяра промелькнула по его лицу. – Полагаю, ты уже готов лопнуть от любопытства.

Это соответствовало истине, так что Могенс лишь молча кивнул. Но в нем говорило не одно любопытство. Несомненно, должно пройти еще немало времени, прежде чем его разум оправится от осознания невозможности происходящего, с которым он столкнулся, но пока что ощущение нереальности, овладевшее им, только усугублялось. Он беспрекословно последовал за Грейвсом, однако ему по-прежнему было трудно сосредоточиться на его пояснениях и рассуждениях. Хотя вины Грейвса в том не было. Могенс не был египтологом и интересовался этой сферой лишь в разумных пределах. Но толкования Грейвса увлекли его, он подпал под их чары. Он не смотрел на часы, но, должно быть, пролетело куда больше часа, пока Грейвс с неподдельной гордостью властелина водил его по «своему царству». И за это время Могенс узнал о мифологии древних египтян и услышал имен богов, владык и демонов гораздо больше, чем за все университетские годы. Он не понимал и половины того, что Грейвс со все возрастающим воодушевлением первопроходца втолковывал ему, а из этой половины тут же забывал добрую часть услышанного еще до того, как эта импровизированная экскурсия едва ли подошла к середине.

– Видишь, Могенс, – заключил Грейвс, после того как завершил описание каждой отдельной статуи, объяснение содержания каждого отдельного рельефа и смысл не всех, но большинства иероглифов, – я ничуть не преувеличивал, когда говорил о значении моей… нашей, – поправил он себя, – находки.

– Но здесь! – Могенс потряс головой. Вопреки всему, что он увидел и услышал за последние часы, он все так же находился в полной прострации, как и в самый первый момент. – На Северо-Американском континенте! Это…

Он не мог говорить дальше. Пусть он не был специалистом в этой области, но прекрасно представлял себе, какие потрясения это открытие вызовет в кругах научной общественности, а посему все это должно быть неопровержимо подлинным. И оно, без всякого сомнения, было подлинным. Уж не говоря о том, что все здесь превосходило потенциальный размах безумнейшего из безумных шутников в мире, а предположение, что вообще возможна фальсификация такого масштаба, не имела ни малейшего шанса на успех. Сюда, несомненно, устремится весь научный мир и будет скрупулезно искать любые ничтожнейшие доказательства обмана или подлога. Но он, Могенс, просто знал, что этот храм – подлинник. Он чувствовал возраст окружавших его стен, чувствовал дыхание тысячелетий, вереницей веков прошедших перед глазами каменных статуй и высеченных фигур. Ничто здесь не было фальшивым. И вместе с тем все было неправильным. Грейвс поведал ему еще далеко не все – это он тоже чувствовал. При всем выставленном напоказ избытке научного воодушевления, с которым Грейвс представлял ему свое открытие, он явно утаивал, от него нечто важное, может быть, даже самое важное. Какую-то еще большую, возможно что угрожающе опасную тайну, которая от начала времен скрывалась за покровом видимых вещей.

– Знаю, что ты хочешь сказать, и поверь, со мной было то же самое, когда я в первый раз узрел это место. – Грейвс замотал головой, словно душил в зародыше возражения, которые Могенс вовсе и не собирался высказывать. – Ведь вполне возможно, что древние египтяне еще в незапамятные времена достигли этих берегов. Не забывай, что царства фараонов прочно держались на протяжении тысячелетий! Есть теории – спорные, должен признаться, но они есть! – предполагающие, что культура аборигенов Южной Америки уходит корнями к другому, еще более древнему народу, чье происхождение или, если угодно, прихождение до сих пор неизвестно. Подумай хотя бы о схожести пирамид племен майя и египетских пирамид! А Мексика не так уж и далеко отсюда. – Он возбужденно всплеснул руками. – Но что я тебе тут вещаю! Сьюзен объяснит тебе все много лучше, чем я.

– Доктор Хьямс?

Грейвс снова кивнул так яростно, что очки чуть было не соскочили с его переносицы. Странно, но Могенс не помнил, чтобы Грейвс когда-либо нуждался в оптическом приборе для улучшения зрения.

– Она египтолог, – пояснил он. – И, кстати, очень сильный.

– Что естественно подводит меня к следующему вопросу. – Могенс охватил широким жестом пространство вокруг. – Все это чрезвычайно интересно, если не сказать сенсационно. Но при чем здесь я? Я, конечно, археолог, но древний Египет никоим образом не входит в мою компетенцию, не говоря уж о том, что у тебя имеется специалист в этой области.

– Если точнее, корифей, – удостоверил Грейвс. – Доктор Хьямс принадлежит к ведущим авторитетам в своей области.

«И являясь таковым, – подумал Могенс, – вряд ли она на седьмом небе от счастья от того, что Грейвс привлек к участию еще одного специалиста». Могенсу стала понятнее казавшаяся безосновательной враждебность в ее взгляде, что, однако, никак не улучшило его самочувствия.

– Разумеется, ты прав, Могенс, – продолжал между тем Грейвс. – Есть причина тому, что ты здесь. И даже очень веская причина. Но сегодня уже поздно. У тебя был трудный день, ты, наверное, устал и проголодался. Мне предстоит еще многое тебе рассказать, но на данный момент это все.

Уже давно стемнело, когда они поднялись на поверхность. Могенс был так потрясен нахлынувшими на него мыслями и впечатлениями, что по-настоящему пришел в себя, только толкнув дверь своего жилища. Здесь его ждал новый сюрприз. Электрический свет, наличие которого все еще повергало его в легкое изумление, был выключен, а его место заняла керосиновая лампа под желтым колпаком и полдюжины свечей, которые распространяли мягкий свет. Стол был покрыт белой льняной скатертью, и кто-то – по всей вероятности, Том – уставил его фарфоровой посудой и бокалами. Едва Могенс скинул плащ и пиджак, как дверь за его спиной снова распахнулась, и вошел Том с подносом, на котором дымились миски с кушаньями и кувшин свежесваренного ароматного кофе. Он без комментариев выгрузил все это на стол.

– Садитесь, профессор, – пригласил он, закончив свое дело. – Я положу вам.

Могенс был слишком огорошен, чтобы возражать, и молча повиновался. Со все возрастающим изумлением он наблюдал, как Том с ловкостью, сделавшей бы честь и обер-кельнеру престижного ресторана, подал ему кушать, но решительно покачал головой, когда тот взялся за бутылку с вином, чтобы налить ему.

В первое мгновение Том казался сбитым с толку, но затем на его лице появилось почти покаянное выражение:

– О, простите, я совсем забыл. Вы же не пьете спиртного. Пожалуйста, простите!

– Ничего страшного. – Могенс махнул рукой в сторону изобилующего яствами стола. – Великолепно! Ты знаешь толк в кулинарном искусстве?

Том скромно покачал головой и продолжил накладывать на его тарелку мясо, поливая подливкой, картофель с поджаристой корочкой. Одного запаха было достаточно, чтобы у Могенса потекли слюнки. Он вдруг почувствовал, как проголодался. Все-таки единственной трапезой за весь день был завтрак – пусть и обильный, – который перед его отъездом приготовила мисс Пройслер, а между тем перевалило далеко за восемь вечера. Ему пришлось взять себя в руки, чтобы не схватить с неприличной поспешностью нож и вилку. В желудке у него громко заурчало, отчего он сконфузился. Но Том только улыбнулся.

– Надеюсь, вам понравится. На повара я не учился.

– Если хоть на малую толику так вкусно, как выглядит, это, несомненно, будет самой изысканной едой, которую мне предлагали на протяжении долгих лет.

Том польщенно улыбнулся, но тут же махнул рукой в сторону двери:

– Если это все… Мне надо еще позаботиться об остальных.

– Ты со всем этим справляешься один? – Могенс понадеялся, что Том не заметит его явного разочарования. Он-то намеревался за ужином потолковать с юношей и, возможно, получить ответы на тот или иной вопрос, которые Грейвс не дал даже возможности задать.

– Не так уж трудно, – скромно ответил Том. – К тому же готовить мне нравится. Я уж подумывал открыть в городе ресторан, когда работа здесь кончится. Но до этого пока далеко.

– Так говорит доктор Грейвс? – осторожно спросил Могенс. – Он считает, что это еще долго продлится?

Как бы безобидно ни звучал вопрос, он явно поверг Тома в смущение. Он немного помялся, а потом все-таки сказал:

– Извините меня, профессор, но доктор Грейвс запретил нам говорить о работе за пределами пещер.

– Ладно, Том, – отступил Могенс. – Я не хотел смутить тебя.

Том нервно кивнул:

– Я… я зайду попозже… за посудой. Если что-нибудь понадобится, просто откройте дверь и покричите меня.

Он поспешно вышел, чтобы не предоставить Могенсу повода к дальнейшим неприятным расспросам, а Могенс стряхнул последние мысли о Джонатане Грейвсе и его столь же сенсационной, сколь и зловещей находке и принялся за еду.

Уже с первым куском ему стало ясно, что это и впрямь была наилучшая еда, которую он получал в последние годы за стенами пансиона мисс Пройслер; она бы выдержала конкурс в соревновании с кухней ресторанов при гостиницах-люкс. Совершенно очевидно, что Том, помимо водительских способностей, обладал еще целой кучей других скрытых талантов. И хотя Том навалил в его тарелку явно чрезмерную порцию, Могенс проглотил ее на раз, да еще смакал куском хлеба последние капли подливки.

По телу разлилось ощущение сладкой истомы, когда он закончил трапезу. Его взгляд на мгновение задержался на застеленной свежим бельем постели, и одного этого взгляда хватило, чтобы приятная расслабленность перетекла в свинцовую тяжесть. Веки закрывались сами собой, и ему пришлось собрать всю силу воли, чтобы не заснуть прямо за столом.

Он имел полное право на усталость. Все-таки позади был крайне напряженный – и долгий – день, уж не говоря о том, чего ему стоило преодолеть шок от открытия Грейвса. Было бы не только простительно, но и в высшей степени разумно уступить соблазну, сделать несколько шагов до кровати и растянуться на ней, чтобы тут же погрузиться в сон.

Но этого ему не хотелось.

Это не только противоречило бы его привычке не ложиться слишком рано, но и в свете того, что он сегодня испытал, было бы прямо-таки непростительным. И хотя ему было совершенно ясно, что еще долго предстоит заниматься этим невероятным открытием колоссальной важности, в то же время у него не оставалось ни малейшего сомнения: сегодня не только самый значительный день в его жизни, но и день, который войдет в учебники истории, день, о котором будут говорить не только его коллеги, но, возможно, весь мир, и на протяжении еще многих десятилетий. И что он скажет, когда его спросят, как он провел этот судьбоносный день, в корне переменивший картину мира?

Что он с час осматривался, потом насладился великолепным ужином и рано лег спать?

Он преодолел усталость, налил себе еще чашку кофе, следом за ней третью и напряг всю силу воли, чтобы окончательно победить чувство утомления, пока кофе не начнет оказывать действие, разливаясь по жилам живительной влагой.

Остатки кофе в кувшине еще не успели окончательно остыть, когда сонливость постепенно отступила и чуть позже прошла свинцовая тяжесть в членах. Бодрым он себя отнюдь не чувствовал, но воздержался от того, чтобы выпить еще чашку. Если переборщить, то, скорее всего, он проваляется всю ночь без сна, а наутро будет совершенно разбитым. Он поднялся, привычным, хоть и бессмысленным жестом расправил свой костюм и принялся за инспекцию помещения, которое на ближайшие недели, а возможно, и месяцы, по всей видимости, станет его домом.

Повторный осмотр дал не намного больше, чем первый, поверхностный. Если вычесть место, занимаемое кроватью, столом и конторкой, то оставшегося пространства хватало лишь на то, чтобы принять не более одного гостя и при этом избежать опасности приступа клаустрофобии. Том занес в дом его чемоданы и поставил нераспакованными у кровати, что Мерсер, бесспорно, истолковал бы как еще одно доказательство его лености, а для Могенса это скорее служило доводом в пользу тактичности юноши.

Могенс подошел к конторке, которую достал для него Грейвс, и откинул крышку. Небольшое отделение за наклонным пультом хранило в себе лишь перьевую ручку с чернильницей и кожаную папку с сотней листов белоснежной бумаги – а он чего ожидал? Что Грейвс оставит ему письменное послание, в котором откроет свою великую тайну? Вряд ли.

Может быть, книжная полка даст больше? Могенс прикинул на глазок, что число томов, стоящих рядком на грубо оструганных досках, было не менее двух сотен, и вряд ли Грейвс велел расставить их тут для того, чтобы он мог коротать вечера с развлекательным чтивом. По крайней мере, перечень названий может дать ему намек на причину его пребывания здесь.

Могенс сделал пару шагов к полке и остановился. Освещения было явно недостаточно. Керосиновая лампа и мерцающие свечи создавали уютную атмосферу, но для чтения их свет не годился. Вместо того чтобы пройти дальше, Могенс поднял голову к электрическому светильнику под потолком и проследил за черным, в палец толщиной, проводом вплоть до двери, где он обнаружил массивный выключатель. Он подошел и повернул его. Раздался лишь щелчок, но лампочки не зажглись.

Могенс попробовал еще раз, но с тем же успехом, потом, на всякий случай, и в третий раз. Светильник оставался темным. По всей вероятности, не было тока.

Наверное, света хватило хотя бы для того, чтобы прочитать названия на корешках, но Могенс стоял как раз у двери. Он не забыл слова Тома о том, что может лишь позвать его, если ему что-то понадобится. Может быть, предоставился как раз подходящий случай, чтобы еще раз перекинуться парой словечек с Грейвсовым «мальчиком на побегушках».

Он вышел из дома. Немного постоял, размышляя, не вернуться ли за плащом, потому что ветер, ударивший ему в лицо, оказался неожиданно холодным, но потом передумал. До ближайших домов было всего лишь несколько шагов. Слегка прохладный воздух не повредит ему. Он решительно пересек площадь, устремляясь наугад к ближайшему строению, и сложил пальцы, чтобы постучать; но снова опустил руку и, нахмурившись, обернулся. Ему послышался шорох, только в первый момент он не понял, ни с какой стороны он раздавался, ни что это был за звук. Но что-то в нем было не так, на какой-то трудноописуемый манер он нес в себе угрозу.

С бьющимся сердцем Могенс огляделся по сторонам. После захода солнца спустилась почти полная темнота. Даже его собственный дом едва угадывался приземистой тенью, хотя он находился от него всего лишь в дюжине шагов. За домом тьма была непроглядной. Рассудок Могенса подсказывал ему, что в этой тьме кроме самой тьмы ничего и нет, но внезапно другой голос в его мозгу принялся рисовать ему образы жутких тварей, крадущихся в ночи и следящих за ним жадными черными глазами.

С некоторым усилием Могенсу удалось стряхнуть с себя это наваждение, но на сердце осталось странное тяжкое чувство. Подстерегающие жуткие тени он, конечно, мог нарисовать в своем воображении, а вот шуршащий шорох определенно нет. Что-то там было: возможно, человек, а может быть, бродячее животное – какое угодно, от безобидной кошки до дикой рыси. И нечего ему стоять тут и таращиться в ночь, надо вернуться домой, а еще лучше найти Тома и сказать ему, что по лагерю кто-то слоняется.

Могенс только-только собрался осуществить свое намерение, как шорох раздался снова, и он был не только много громче, но и четко узнаваем. Шаги. Не осторожная, крадущаяся поступь дикой кошки, не шлепанье бродячей собаки, а вполне однозначно шаги человека, который не то чтобы крался, но определенно старался делать меньше шума. Конечно, тому могла найтись сотня объяснений, насколько правдоподобных, настолько и безобидных, но мысли Могенса непреклонно неслись по пути угрозы и коварства, как железные колеса локомотива на своих рельсах, и он ничего лучшего не придумал, как повернуться и с бешено колотящимся сердцем пойти в том направлении. Человеку со стороны поведение профессора непременно показалось бы очень мужественным, но все было как раз наоборот: Могенс просто-напросто боялся вернуться к себе, не выяснив причины этого шума и шороха. Слишком много пришлось ему пережить ночей, полных адских видений и кошмаров, от которых он просыпался в холодном поту и со стуком в висках, чтобы позволить своим необузданным фантазиям вторгаться в его сны.

Не было видно ни зги, но когда он пробирался между своей хижиной и домом Грейвса, то в третий раз услышал осторожный шорох шагов, и где-то в темноте перед ним что-то двигалось; всего лишь тень на фоне теней, и все-таки достаточно четкая, чтобы быть галлюцинацией. В последний раз рассудок Могенса попытался предостеречь его от безумного намерения, но страх перед демонами неизвестности был попросту много сильнее. Медленно, слыша стук собственного сердца, но непреклонно, он продвигался в том же направлении и через несколько шагов добрался до разъезженной колеи, оставленной на топкой почве шинами автомобиля Тома. Несмотря на недостаток освещения, она легко угадывалась. В двух параллельных канавках стояла вода, просочившаяся из мягкого грунта, и отражала бледный свет звезд, словно в двух рядом положенных зеркалах.

Могенс едва смог подавить дикий вопль, когда по лицу его что-то хлестнуло без предупреждения, оставив за собой след хоть и быстропроходящей, но чувствительной боли. Инстинктивно он поднял руки, чтобы защититься от следующих ударов, но все, что он нащупал, было тонкими ветками и мокрой от росы листвой. Перед его внутренним взором мелькнула недавняя картина: «форд» раздвигает своим радиатором темно-зеленые заросли, которые хлещут ветками по лобовому стеклу. А что еще это могло быть? Он же шел по колее, оставленной «фордом», и, очевидно, достиг въезда в лагерь, за которым дорога шла параллельно кладбищенской стене.

Теперь он колебался, идти ли дальше. Еще при прибытии он уяснил себе, что кто-то – вроде бы Том и, скорее всего, по категорическому приказу Грейвса – изо всех сил старался скрыть подъездной путь к лагерю, но, может быть, тогда он дал этому обстоятельству неверное толкование. А что если таких предосторожностей Грейвс требовал не ради того, чтобы оградить себя от слишком любопытных глаз?

Нет, эта мысль вела прямиком к паранойе, и Могенс раздраженно отогнал ее. Чуть ли не разъяренным жестом он раздвинул ветви и продолжил свой путь.

Как только он преодолел живой барьер, видимость сразу стала лучше. Могенс застыл на месте и устремил свой взор к небу. В течение последних недель луна шла на убыль и сейчас стояла на небе, как узкий, едва ли в толщину пальца, серп, но ночь была ясной и огромная диадема из сверкающих звезд восполняла недостаток лунного сияния, и ее блеск не заслоняло ни единое облачко, ни тучка. И не то чтобы на этом месте стало слишком светло, нет. Просто по ту сторону, в лагере Грейвса, было слишком темно: будто там находилось нечто, что отпугивало свет.

Снова зашелестели шаги, а потом послышалась долгая возня и грохот, которые долетали издалека, но, несомненно, с той стороны кладбищенской стены. Могенс сделал один-единственный шаг и снова остановился. Его сердце бешено колотилось. Недавно, когда они проезжали здесь с Томом, ему удалось увидеть в этой древней стене всего лишь ограду из неровных каменных глыб, которая ничего иного и не значила. Но сейчас этот фокус у него никак не получался.

С той, предрешившей его судьбу ночи девять лет назад, его нога не ступала больше на кладбища, и он поклялся себе никогда в жизни этого не делать. Но шум шел явно оттуда, и в той же мере, в какой Могенс все отчаяннее пытался обуздать демонов, рвущихся из глубин его подсознания, в нем росло убеждение, что докопаться до источника этого шума имеет для него жизненно важное значение. Он двинулся дальше, через несколько шагов подошел к кладбищенской стене и снова остановился, пытаясь унять стук сердца. Слышен ли еще этот звук? Его собственная кровь так громко шумела в ушах, что он уже не был уверен.

Могенс помедлил еще последний тяжелый удар сердца, а потом почти что с детским упрямством закинул руки на раскрошившуюся кромку стены, нащупал правой ногой щель в выветрившейся от времени кладке и размашистым движением перемахнул через стену. Акробатическая гибкость, с которой он проделал такой совершенно непривычный ему трюк, удивила его самого и едва не закончилась катастрофой, поскольку уровень грунта на кладбище оказался намного ниже, чем на дороге по ту сторону стены, так что задуманный пружинящий прыжок обернулся неловким спотыканием, грозившим закончиться падением. Могенс одним взмахом развел руки и в самый последний момент ухватился за древнюю покосившуюся надгробную плиту, которая под его весом медленно и со странным чавканьем начала клониться набок.

На какой-то момент Могенс застыл, согнувшись почти в гротескном поклоне, а потом принял единственно правильное решение и, недолго думая, оттолкнулся от камня. Могильная плита окончательно потеряла равновесие и с глухим шлепком упала в трясину, погрузившись чуть не на половину, а Могенс, размахивая руками, удержался на ногах. Этого ему только не хватало для полного счастья: растянуться во весь рост в грязи и вернуться в лагерь испачканным с головы до пят!

Могенс еще с полминуты постоял неподвижно, ожидая, пока уймется дрожь в руках и коленях, и при этом задумчиво разглядывал надгробный камень, на который по неосторожности налетел. Камень продолжал тонуть в иле. Глядя на это, он угрюмо перевел взгляд на свои туфли: как там с ними дела? Они проделывали то же самое, то есть постепенно утопали в земле, правда, не так быстро и не столь глубоко, как плита, которая весила не один центнер, но и его туфли исчезли уже почти по верхний край в болотистой трясине, а если он будет и дальше стоять здесь и наблюдать за собственным погружением, то скоро окажется по колено в грязи.

Могенс не собирался так далеко заходить. С некоторым усилием он вытащил ноги из трясины и даже исполнил ловкий трюк, не утопив ни одной туфли. Однако они пришли в полную негодность, как он мрачно заключил, и, возможно, эта частичная победа над топью окажется непродолжительной, потому что он хоть и отступил поспешно на два шага в сторону, но тут же стал снова погружаться. Ему пришлось сплясать настоящий танец, пока не обнаружилось местечко, на котором почва была хотя бы настолько твердой, что держала вес его тела.

Могенс в замешательстве огляделся. Могильная плита, которую он ненароком опрокинул, была здесь далеко не единственной, находившейся в таком положении. Совсем наоборот: большая часть надгробных камней, которые виднелись в бледном свете лунного серпа, уже не держалась прямо, они клонились в самых разных направлениях, как колосья окаменевшей нивы, над которой пронесся торнадо. Некоторые совсем опрокинулись и затонули, частично или полностью. И повсюду между покосившимися или упавшими надгробьями мерцал отраженный свет звезд в неподвижно стоящей воде там, где она просочилась из ноздреватой почвы и собралась в лужи. Складывалось такое впечатление, что покинутое кладбище засеяно миллионами маленьких зеркальных осколков.

Могенс оторопело наморщил лоб, когда до него дошел смысл увиденного. Кто, ради всего святого, настолько сошел с ума, чтобы соорудить кладбище посреди болота?

Он снова вспомнил о причине своего нахождения здесь, медленно повернулся по кругу и попытался проницать взглядом темень. Да, на кладбище было значительно светлее, чем в лагере Грейвса, но безлунная ночь все-таки безлунная ночь, и Могенс видел не дальше пятнадцати-двадцати шагов. Тем не менее через минуту ему померещилось какое-то движение, где-то слева и почти на грани видимости. Оно было смутное и некоторым образом неправильное, хотя он и не мог сказать, какое. И еще ему показалось, что он услышал голоса, но и в них было что-то не так, как должно было быть.

Все затухающий, но еще не умолкший голос его разума нашептывал ему, что настал тот момент, когда надо покончить с этими ребяческими испытаниями на мужество и вернуться обратно, прежде чем он не угробил не только пару замшевых туфель, но и чего-то побольше. Но вместо того чтобы прислушаться к нему, Могенс развернулся в сторону жуткой тени и пошел. Какой бы детской ни казалась ему самому пришедшая в голову мысль, все же это и было пробой на мужество, и он слишком далеко зашел в этой игре с самим собой, чтобы отступить. Он мог выиграть или проиграть, но избежать ее было уже невозможно.