Текст книги "Анубис"

Автор книги: Вольфганг Хольбайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 44 страниц)

До сего дня рацион питания в лагере ограничивался сытным завтраком и еще более обильным ужином, которые Могенс и его коллеги потребляли каждый в своем жилище. Могенс полагал, чтобы экономить время – спуск и подъем в подземный храм всякий раз занимал не менее четверти часа. Том неукоснительно придерживался графика, который установил Грейвс для запуска и отключения генератора – но больше потому, что это превосходило бы даже граничащие с фантастикой способности Тома, чтобы наряду со всеми работами, которые он выполнял, еще и успеть приготовить третью горячую трапезу и разнести ее по четырем домам.

Сегодня завтрак Могенса состоял всего лишь из двух чашек чуть теплого горького пойла, которое Уилсон упорно называл кофе. Так что к полудню Могенс сидел с урчащим от голода животом и в соответствующей пропорции упавшем настроении над своими талмудами. И в это время снаружи раздался нервирующий металлический звон, чуть ли не удары гонга, только более жестяной.

Могенс оторвался от чтения, не потому что придал этому грохоту какое-то значение, а просто из раздражения. Однако его недовольство относилось скорее не к помехе в работе, а было досадой на самого себя. Он уже битых два часа, а то и больше, корпел над книгами, которые Грейвс привез с собой из университетской библиотеки Аркхама, и тщетно пытался извлечь хоть какой-то смысл из начертанных рисунков и знаков.

Разумеется, слова он понимал. Он мог даже составлять их в предложения и что-то там разбирать, однако того идущего глубже, почти мистического постижения жутких посланий, скрытых за вроде бы безобидными словами, больше не возникало. Мрачная тайна, прежде открывавшаяся ему при чтении древних манускриптов, теперь ускользала от него. Ни одна книга не хотела с ним говорить.

А возможно, он перестал их слышать.

Могенса терзали сомнения. С каждой секундой росла его уверенность, что он снова совершил ошибку, пойдя навстречу Грейвсу и оставшись. Аргументы Грейвса были, конечно, убедительны, против них нечего было возразить, как и не было ничего, что бы говорило против того, чтобы оставаться ему здесь и разгадать загадку тех тварей, которые убили Дженис и обратили в прах его жизнь. И все-таки! Глубоко изнутри пробивался настойчивый голос, который нашептывал, что ему надо убираться отсюда, что Грейвс отнюдь не поведал ему всей правды и что за всем этим скрывается еще одна, намного более опасная тайна. И что он в опасности, в страшной опасности, которая растет с каждой минутой, пока он здесь. Это вовсе не было невнятным чувством, нет. Это было абсолютным непосредственным знанием, которому не требовалось каких-либо обоснований. Нечто притаилось и подстерегает там, внизу, за запертой дверью.

Между тем Могенс сознавал, что он крайне необъективен к Грейвсу. То, как Грейвс разоткровенничался утром, в некоторой степени застало его врасплох, однако с каждой утекающей минутой недоверие Могенса возрастало. И не имело никакого значения, считает ли он поведение Грейвса порядочным или нет. Правдой являлось то, что он не желал быть к нему справедливым. Что-то в нем сопротивлялось против того мгновения, когда он однажды окончательно признается себе в несправедливости по отношении к нему. Грейвс был неправ только в одном пункте: все последние девять лет он жил не только скорбью по Дженис, но в той же мере жизненные силы ему придавала ненависть к Джонатану Грейвсу. И он не был готов от нее отказаться.

Бряцающий звук повторился, на этот раз он звучал нетерпеливо, почти гневно. Могенс бросил последний взгляд в раскрытый фолиант – на этот раз даже буквы показались ему бессмысленными, они складывались в путаную цепочку знаков и символов, которые начинали непостижимым образом двигаться, как только он задерживал на них взгляд, – отказался наконец от лишенного смысла занятия и захлопнул книгу. Может быть, он просто слишком многого требовал от себя. Как бы то ни было, сегодня он узнал такие вещи, которые не только представили девять лет его жизни в другом свете, но и пошатнули всю картину мира. И что теперь? Разве мог он просто отмахнуться и перейти к рутинным делам, будто ничего не произошло?

По всей очевидности, ответом на этот вопрос должно бы быть решительное «да», но это казалось столь абсурдным, что он сам себе покачал головой, поставил книгу на полку и направился к двери.

Шум и грохот раздались в третий раз, когда Могенс открывал дверь. А когда он вышел из дому и сощурился от солнечного света, показавшегося ему ослепительным после напряженных часов сидения в полутьме за фолиантами, его глазам предстала картина, которая была столь же ошеломляющей, сколь и комичной. Мисс Пройслер стояла на пороге своей хижины в колпаке и переднике и с воодушевлением била огромным половником в левой руке по крышке большой кастрюли в правой.

Могенс был не единственным, у кого шум вызвал любопытство. Почти одновременно с ним из дома выскочил Грейвс. Даже с большого расстояния Могенс разглядел свирепое выражение его лица.

– Что происходит? – накинулся он на женщину. – Что значит весь этот адский шум?

Мисс Пройслер с воодушевлением ударила еще пару раз в свой импровизированный гонг и весело выкрикнула:

– Обед готов! Где вы все?

– Обед? – Грейвс покатал на языке слово, как будто не знал, что с ним делать.

– Время обеда, доктор, – весело ответила мисс Пройслер. – Пока еда не остыла.

Она снова скрылась в хижине, и дверь захлопнулась за ней. Грейвс бросил Могенсу беспомощный взгляд, но тот ответил ему лишь пожатием плеч и исчез за своей дверью, чтобы помыть руки и надеть свежую сорочку, последнюю, которая осталась в его гардеробе. Его желудок издал продолжительное урчание, как будто громкие выкрики мисс Пройслер возбудили каждую клеточку в его организме, которая напоминала о том, что сегодня в нем еще ничего не было, и теперь он жаждал пищи.

Могенс последовал бы приглашению мисс Пройслер, даже если бы не хотел есть. Уклониться от приглашения мисс Пройслер к обеду было безнадежным делом. Напоследок он еще раз окинул себя взглядом в потускневшем зеркале, висевшем над раковиной, только ради того, чтобы убедиться, что его опрятный вид соответствует строгим стандартам мисс Пройслер.

Отражение в зеркале было… жутким. Хаотичные царапины и шрамы на его физиономии не то чтобы полностью изменили внешность, но придали его лицу какие-то фальшивые черты, не соответствующие человеческому облику. Нет, ужасными они не были, но внезапно Могенс подумал о том, что утром рассказывал ему Грейвс, о тех вещах, которые люди вообще не должны видеть, и им овладел страх. Его сердце забилось чаще, когда он за своим отражением в зеркале увидел тени, которые обретали самостоятельную жизнь.

Могенс не позволил выкидышам своего подсознания материализоваться, а просто отпрянул с определенным усилием воли от дурной картинки и ретировался из дому. Когда он снова проходил мимо зеркала, пляшущие тени в котором снова представили ему лживую картину, он словно бы почувствовал дыхание, коснувшееся самых глубин его души. Могенс подавил озноб, пробежавший по его спине, и мысленно обругал себя. Тот факт, что он сейчас находился в смятенном душевном состоянии, еще не давал повода его подсознанию выходить за рамки дозволенного.

Несмотря на то что он поторапливался, пришел он последним. Том уже занял место за столом, а Грейвс стоял в двух шагах поодаль. Выглядел он каким-то беспомощным, если не сказать деморализованным. Как и Том, он был в том же костюме, что и утром. Мисс Пройслер одобрительной улыбкой отметила, что Могенс – единственный – переоделся к обеду, но тем не менее в профилактических целях обратилась к нему в категоричном тоне:

– Надеюсь, вы помыли руки, профессор?

От глаз Могенса не укрылись ни ее подмигивание украдкой, ни блеск глаз под ресницами, и он решил подыграть ей, послушно протянув руки, чтобы мисс Пройслер могла проверить отсутствие грязи у него под ногтями.

– Хорошо, – удовлетворенно констатировала она. – С этими старинными книгами, в которые вы зарываетесь, никогда не знаешь, какую заразу можно подхватить! – Она сделала приглашающий к столу жест: – Садитесь, профессор. А вы что, доктор Грейвс?

Могенс чуть не расхохотался, когда заметил, что Грейвс чисто машинально пробежал взглядом по своим черным перчаткам, прежде чем спрятаться за извиняющуюся улыбку:

– Мисс Пройслер, мы здесь не обедаем.

– Так я и думала, – нимало не смутясь, сказала мисс Пройслер. – Но с этими чисто мужским ведением дел отныне покончено. Кажется, я появилась как раз вовремя, чтобы навести у вас порядок. Вы что, не знаете, как важно для организма регулярное питание, доктор?

– Ваше рвение заслуживает похвал, мисс Пройслер, – слегка раздраженно ответил Грейвс. – Но у нас на такие глупости нет времени.

– Чепуха! – мисс Пройслер была непоколебима. – В здоровом теле здоровый дух, а на пустой желудок много не наработаешь, разве не так? – Она решительно махнула рукой на свободное место. – А теперь садитесь без лишних разговоров. Или вы хотите меня обидеть?

Могенс почувствовал, что за благопристойным пока что фасадом в Грейвсе что-то готово взорваться. Придвигая к себе тарелку и берясь за ложку, он поспешно сказал:

– Но мисс Пройслер, разве вы забыли, что доктор Грейвс может употреблять не все продукты питания?

– О, – смутилась мисс Пройслер. Она явно забыла, но тут же нашлась: – Если вы назовете мне компоненты вашей диеты, я приготовлю еду и для вас.

– Нет, спасибо, – холодно ответил Грейвс. – Лучше я вернусь к моей работе. И буду признателен вам, господа, если и вы поторопитесь.

Он вышел. Том порывисто вскочил, чтобы последовать за ним, но ледяной взгляд мисс Пройслер осадил его.

– И не подумай принимать пищу слишком поспешно, Томас, – строго предупредила она. – Кое-как заглоченная пища вредна для здоровья не меньше, чем пропущенный обед!

Том закатил глаза, но без возражений сел и принялся за еду. Могенс ухмыльнулся, благо, мисс Пройслер на него не смотрела. Обед стоил того, чтобы претерпеть назидания мисс Пройслер. Могенс всегда ценил кулинарные способности своей квартирной хозяйки, но на этот раз она превзошла саму себя. Он не только проглотил свою порцию, но съел еще и добавку, и не попросил следующую только потому, что Том все время сверлил его взглядом, едва ковыряясь в своей тарелке.

– Не прими за обиду, Том, – вещал Могенс с набитым ртом, – твоя готовка заслуживает похвал, но кухня мисс Пройслер превосходит все!

Том нахмурился. Он явно обиделся. Могенс тем временем покончил со вторым и выпил напоследок еще чашку крепкого черного кофе.

– Это было поистине великолепно, мисс Пройслер, – не унимался он. – Но, к сожалению, пора прощаться. Боюсь, доктор Грейвс был прав: у нас очень много работы.

– Идите, идите, профессор, – она выразительным взглядом обвела комнату. – У меня тоже дел хватает.

Могенс про себя удивился, что она имела в виду, потому что кроме следов, оставшихся после приготовления обеда, все вокруг было настолько чисто, что можно было в буквальном смысле есть с пола, однако благоразумно удержался от того, чтобы задать вопрос вслух. Результатом стало бы замечание типа «понятия мужчина и порядок – вещи несовместимые» или долгая лекция на тему чистоты. А может быть, и то и другое. Он только кивнул Тому, чтобы тот шел за ним, и покинул обиталище мисс Пройслер.

На выходе Том было направился в сторону своего дома, однако Могенс остановил его:

– Минутку, Том!

Том безропотно остановился, хоть и против воли, и с таким упреком посмотрел на руку, удерживающую его, что Могенс поспешно ее отдернул.

– Да?

– Я не это имел в виду, Том, не обижайся, – сказал Могенс. – Но я буду спокоен только тогда, когда мисс Пройслер уедет. А пока что, поверь мне, не стоит ей противоречить.

Том кивнул. Но промолчал. В первое мгновение его детское упрямство показалось Могенсу ребячеством, а потом он напомнил себе, что перед ним действительно еще ребенок. И вместо того чтобы дальше развивать эту тему, он сказал:

– Надо как можно быстрее увезти ее отсюда. Хорошо бы еще сегодня.

– Не получится, – ответил Том. – Шериф Уилсон запретил всем покидать лагерь, пока дело не будет раскрыто.

– Но оно уже раскрыто, – возразил Могенс с наигранным удивлением. – Или нет?

Том закусил губу и ничего не ответил. Смотрел он мимо Могенса.

– Мне кажется, для шерифа дело решенное: Мерсер был пьян и не справился с управлением. Всем известно, что он постоянно пил. К тому же еще плохая погода. В такую грозу и опытному водителю было бы трудно удержать машину на дороге. Так что ничего удивительного.

– Да, наверное, так и было, – ответил Том, все еще избегая его взгляда.

– По крайней мере, для Уилсона.

Том испуганно поднял взгляд и тут же опустил его снова. По всему было видно, ему хотелось уйти.

– Только Мерсер не был пьян, – невозмутимо продолжал Могенс, – во всяком случае, не больше, чем всегда. А выехали они за час до грозы. До того места, где они съехали с дороги, всего минут пять езды.

Говоря все это, Могенс не отрывал взгляда от Тома, но юноша упорно смотрел в никуда.

– Грейвс мне все рассказал, – сказал Могенс.

Том вздрогнул, и Могенс поспешно добавил:

– Я не сержусь на тебя, Том. Знаю, ты не по своей воле соврал мне.

– Доктор Грейвс велел, – тихо сказал Том, по-прежнему избегая взгляда Могенса, только теперь по другой причине.

– Знаю. Это он мне тоже сказал. – Могенс улыбнулся, чтобы разрядить напряжение. – И должен тебе сказать, ты был так убедителен, что я и вправду поверил.

– Это была не моя идея, – продолжал оправдываться Том.

– Грейвса?

Том кивнул, и Могенса охватила внезапная ярость. Придумай нелепое объяснение Том, он бы просто удивился, но то, что оно исходило от Грейвса, выводило его из себя.

– Ты ничего плохого не сделал, – чуть помолчав, не слишком веско сказал Могенс. – И я уже говорил, что не сержусь на тебя. Я знаю доктора Грейвса подольше, чем ты. И знаю, как он может… убеждать, если хочет. – Он мотнул головой в сторону другого конца лагеря. – Пойдем, Том, пройдемся.

– Доктор Грейвс… – нерешительно начал Том.

– Все в порядке, – перебил его Могенс. – Я просто хочу, чтобы ты мне немножко рассказал о себе.

– Обо мне? – теперь Том был по-настоящему напуган.

Могенс кивнул и вместе с тем двинулся неспешным шагом, так что Тому пришлось последовать за ним.

– Доктор Грейвс рассказал мне, как вы познакомились.

На этот раз Том не только вздрогнул, но и в его глазах заметался панический страх:

– Он?..

– Эти… твари убили твоих родителей, так ведь? – быстро добавил Могенс. – То есть я имею в виду, приемных родителей.

– Они были родителями, – ответил Том. Он казался таким растерянным, словно ожидал чего-то другого. – По крайней мере, для меня.

– Если не хочешь, можешь об этом не говорить. Могу себе представить, как тебе тяжело.

Они прошли не меньше четырех или пяти шагов, прежде чем Том ответил, а когда он заговорил, голос его странным образом изменился. Он переводил взгляд с Могенса на барьер почти непроходимых зарослей, к которому они медленно приближались, но, похоже, видел перед собой нечто совершенно иное.

– Никто мне не поверил, – сказал он. – Я видел их и рассказал всем, но никто мне не поверил.

Может быть, то, что послышалось Могенсу, было горьким смешком, а может, подавленным плачем от одолевавших Тома воспоминаний. Могенс ощутил укол совести, что заставляет юношу испытывать страдания, но тем не менее он чувствовал, как важно ему узнать все, а не только то, что хотел ему открыть Грейвс.

– Просто рассказывай, Том, – попросил он. – А станет невмочь, остановись.

Если бы это было возможно! Могенс по собственному опыту знал, что, раз начав выкладывать жуткую историю, камнем лежащую на сердце, остановиться уже невозможно.

– Мы жили здесь неподалеку, – начал Том. – Прямо на другой стороне кладбища. У родителей была небольшая ферма. Сейчас ее давно нет. Когда она стала заброшенной, то быстро пришла в упадок, а потом как-то возник пожар. То, что осталось после него, поглотило болото. Но раньше мы там жили, у нас был хороший дом. – Он махнул рукой к востоку, очевидно, указывая то место, где была когда-то ферма. А Могенс спросил себя, что можно выращивать в такой местности. – Мой отец, помимо прочего, подрабатывал сторожем на кладбище. Никто не хотел этого делать. О кладбище шла дурная молва, да и платили немного, но нам были нужны деньги. Ферма приносила немного. А потом, в семье еще был младенец.

Могенс аккуратно обходил бесчисленные лужи, оставленные вчерашним ливнем, подумывая о том, что теперь ему придется выслушивать всю жизненную историю Тома. Тем не менее он сделал Тому одолжение, переспросив:

– Младенец?

– Моя сестренка, – кивнул Том. – Мне было восемь, когда она родилась. – Он застенчиво улыбнулся. – А может, девять. Она с самого начала была слабого здоровья, ей не исполнилось еще и года…

– Она умерла? – уточнил Могенс.

– В первую же зиму. От воспаления легких.

– Сочувствую тебе.

– Да я ее как следует-то и не знал, – грустно ответил Том. – Она все время только болела. Или плакала, или спала. А зимой умерла. Отец похоронил ее на кладбище. Только зима была чересчур суровой, земля так промерзла, что могилу он вырыть не смог.

– И он положил ее в старый склеп, – предположил Могенс.

– Он уже был ничей, – поспешил защитить отца Том. – Он уже лет пять, как стоял пустой. Туда никто не ходил. Да и не надолго это, только пока мои родители не накопят денег на новый или до весны, когда земля оттает и…

– Хорошо-хорошо, – остановил его Могенс. – Я понимаю. А что значит «стоял пустой»? Склепы не стоят пустыми, даже если за ними перестают ухаживать.

– А этот был пустой, поэтому отец и похоронил сестренку там.

– А когда пришел, чтобы перенести тело в другое место, оно исчезло, – догадался Могенс.

Том молча кивнул. Могенс хотел задать следующий вопрос, но его горло странным образом сдавило. Еще несколько минут назад он спрашивал себя, надо ли подвергать Тома такой пытке, заставлять ворошить старые воспоминания, а теперь это он был тем, кого воспоминания грозились одолеть.

Они уже вышли за пределы лагеря и прошли изрядный кусок тропы вдоль зарослей, отделявших полдюжины домишек от кладбищенской стены, когда Могенс нашел в себе силы заговорить.

– И что было дальше?

– Приехал шериф Уилсон и даже еще детектив из Фриско. Они обыскали все, обшарили все кладбище и ничего не нашли.

Как знакома была Могенсу эта история!

– Они и не могли найти, – подтвердил он.

– Да, но тогда я этого еще не знал, – ответил Том. Его тон стал жестким, в нем звучала холодная непримиримая ярость, направленная против всех и вся, и против себя тоже. – Никто не поверил отцу. Даже я.

– Но он был прав.

– С того дня он каждую ночь сидел там в засаде, – продолжил Том глухим, без всякого выражения, голосом. – Неделю за неделей, месяцы… Люди в городе стали считать его сумасшедшим.

– А ты?

Том пожал плечами, словно это и было ответом.

– Однажды ночью я услышал выстрелы. Два или три, точно не помню. Мы с матерью испугались. А потом еще один выстрел и после этого крик. Это кричал отец. Я еще никогда не слышал, чтобы люди так кричали. Я ждал, что он снова будет стрелять. Но он больше не выстрелил.

Могенса, хоть он и был ученый и в принципе понимал причины такой странности, испугал холодный, бесстрастный тон Тома: теперь, когда он подобрался к самому страшному моменту своих воспоминаний, из него исчезли боль и ярость. Его голос звучал ровно, почти равнодушно, словно все, о чем он рассказывал, происходило не с ним.

– Мама была в ужасе. Она не хотела показать свой страх, но я видел. Она вынула из шкафа вторую винтовку отца, а мне велела лезть на чердак и там спрятаться. Я не хотел. Я хотел остаться с ней и защищать, но потом послушался.

«И, очевидно, именно это он не может простить себе, – подумал Могенс. – Восьмилетний или девятилетний мальчишка, который слышал, как погиб его отец, и не смог защитить мать. Как можно простить себе такое!»

– А потом пришли они, – продолжал Том. – Я их не видел. Я ничего не видел, хоть и старался разглядеть через щели в полу. И выйти не мог, мама меня заперла. Я только услышал выстрелы снизу. Один, потом другой и… и эти шаги. Тяжелые, шаркающие шаги. И это вонючее дыхание.

– Значит, ты их так и не видел?

– Я расковырял щель и потом как-то все-таки открыл крышку. Когда я слез, мамы уже не было. Везде была кровь. Я выбежал из дома и тогда увидел. Мельком. Одну тень на фоне ночного неба. Но это была не человеческая тень.

– А твоя мать? – спросил Могенс.

Это был дурацкий, совершенно излишний вопрос, но Могенс почувствовал, что Том близок к тому, чтобы потерять самообладание. И нужно было – неважно как – отвлечь его от созерцания страшного момента, когда девятилетний ребенок мог только беспомощно стоять и наблюдать, как на его глазах утаскивают мать. На мгновение Могенсу показалось, что его попытка обречена на провал, но потом чернота так же внезапно опустилась в глубину зрачка Тома, как прежде выплыла оттуда.

– Ее не нашли. И отца тоже.

– А тебе никто не поверил, – тихо сказал Могенс. – Ты все рассказал, как было, но тебе никто не поверил. Наверное, тебя даже не слушали, так?

Том молча покачал головой.

– Шериф Уилсон на какое-то время взял меня к себе. Он задавал мне один и тот же вопрос. Он хотел выяснить, что же произошло на самом деле. Под конец они решили, что моих родителей утащили дикие звери.

– Ну, не так уж они и не правы.

– Они – не звери! – гневно воскликнул Том. – Я не знаю, что они такое, но они не звери!

Его голос дрогнул, а в глазах появилось такое выражение, от которого по спине Могенса побежали мурашки. Не потому, что пылающая в них ненависть была яростной и неукротимой, а потому, что она вообще была. Такое юное существо не должно испытывать такой ненависти! Возможно, самым страшным преступлением тварей было то, что они научили Тома ненавидеть такой ненавистью, которой человек вообще не должен знать.

– А потом приехали еще люди, из Фриско. Они тоже все обыскали. И тоже задавали много вопросов.

– И никто тебе не верил, – тихо повторил Могенс.

Он сам поразился той горечи, что прозвучала в его голосе. На мгновение ему показалось, что он вернулся в собственное прошлое, и боль беспомощности, которую испытывал мальчик, стала его собственной болью. Как он понимал Тома! Бедный юноша и не догадывался, что в эти минуты рассказывает не только свою историю, но и историю Могенса. Он спрашивал себя, сколько уже судеб разрушили таким вот образом эти жуткие создания. И может быть, впервые в жизни он понял, что значит слово «сострадание», ибо именно это он сейчас и испытывал, с такой силой, что оно становилось почти физической болью: два человека разделяли общее страдание.

– Они увезли меня в Фриско, – продолжал свой рассказ Том. – В приют. Но я сбежал оттуда. Потом снова и снова. После третьего или четвертого раза шериф Уилсон сказал, что я могу остаться и жить здесь.

Могенс удивленно посмотрел на него:

– Но ведь тебе тогда было лет девять-десять?

– Достаточно, чтобы уметь позаботиться о себе самому, – с упрямством возразил Том. – Всякому найдется работа, кто не боится испачкать рук.

«Или пробавляться мелкими кражами», – добавил про себя Могенс. Но в этой его мысли было столько добродушия и теплоты, столько искренней симпатии, что даже удивило его самого. И больше того, он едва сдержался, чтобы не обнять Тома и не прижать его к своей груди. То, что он этого не сделал, лежало не столько в том, что он боялся, как бы Том не истолковал его порыв неверно, а по большей части потому, что это было бы признанием того, что сам он не меньше Тома нуждается в утешении.

Могенс пару раз откашлялся, чтобы скрыть неловкость, и отступил на несколько шагов, не только физически устанавливая таким образом дистанцию.

– И поэтому ты теперь сторожишь кладбище? – спросил он.

Том кивнул. Они тем временем дошли до наезженной дороги, ведущей из лагеря, и его взгляд застыл на том месте, где грязная сероватая белизна кладбищенской стены проглядывала сквозь листву, как кость через гангренозную рану ноги.

– Шериф Уилсон поставил меня на прежнее место отца. Он сказал, что так я смогу немного подзаработать, да и все равно никто не хочет этим заниматься. Хотя он знает, профессор. Знает, как и все остальные. Пустое кладбище, на котором уже двадцать лет никого не хоронят, и не требуется охранять. Все, как сказал доктор Грейвс: «Все знают, но никто не хочет знать». – Он тихонько засмеялся, только это был не настоящий смех, а режущий звук, который ледяным клинком полоснул Могенса по сердцу. – Он просто ждет, когда они и меня утащат.

И снова Могенс ужаснулся той горечи, что звучала в голосе Тома. Возможно, он и прав. Возможно, есть почва для всех древних и мрачных историй, плетущихся вокруг кладбища, не только этого, а любого на земле. Может быть, люди всегда носили в глубине души знание об исчадиях ночи, и вовсе не случайность, что они обитают только в легендах. Люди не хотят допускать их в свою действительность, набрасывая покров лжи на пугающую правду. Ему вдруг стало отчетливо ясно, какой непосильный труд взвалили на себя Грейвс и этот мальчик. А вместе с ними и он. Если человечество веками изгоняло страшную тайну в легенды и мифы, как можно заставить его взглянуть в глаза правде, которой тысячи поколений родителей пугали детей как страшной сказкой?

Через какое-то время Могенс все-таки возразил:

– Может, шериф просто хотел помочь тебе.

Том посмотрел на него едва ли не с презрением:

– Возможно.

Он резко повернулся и хотел идти назад, но Могенс снова остановил его, на этот раз только жестом:

– Покажи мне.

– Что?

– Тот склеп, в котором твоя сестра…

Он не договорил, но Том и так понял его. Он коротко кивнул, но не сдвинулся с места.

– А вы уверены, профессор, что хотите туда пойти? – помедлив, спросил он.

– Вопрос в том, хочешь ли ты, Том, – мягко ответил Могенс.

Его тактика возымела действие. Он целил в уязвимую гордость ребенка, которым Том, по сути, все еще был, и, похоже, попал в нее. Том вскинул на него разгневанный взгляд, тут же резко развернулся и с таким остервенением начал продираться сквозь заросли, что Могенсу пришлось закрывать лицо руками, чтобы ветки не исхлестали его, когда он пошел следом.

В глубине души Могенс не был так уверен, как старался показать Тому. Наоборот, Том был куда проницательнее, когда спрашивал, действительно ли он хочет пойти на кладбище. Нет, он был уверен в обратном. Он испытывал панический страх перед этим местом. Рассказ Тома пробудил призраки его прошлого, и по мере приближения к кладбищенской стене с каждым шагом на сердце у него становилось все тяжелее. Но именно поэтому он должен был довести дело до конца, и, если он сейчас повернет вспять, у него никогда больше не хватит мужества на такой поступок. Глупое, а возможно, и опасное представление, что человек становится хозяином своего страха, если глянет ему прямо в глаза, в этом случае попадало прямо в цель. Тем не менее он здорово отстал от Тома. И юноше пришлось остановиться и подождать, пока Могенс вслед за ним не переберется через стену. И дело было не только в том, что Том ловчее и проворнее лазал.

Даже при свете дня кладбище являло собой жуткое зрелище, по-своему даже еще более жуткое, чем ночью. Ночь не только пробуждала к жизни тени, но и укрывала очертания предметов, а солнечный свет высвечивал каждую деталь этого места, которое постепенно погружалось в трясину. Большинство надгробных плит покосилось, они торчали во все стороны, как мачты каменных галер медленно разлагающегося флота на мегалитическом кладбище кораблей. Некоторые упали совсем и едва виднелись из земли. Земля неприятно ходила под ногами, не то чтобы она была настолько топкой, чтобы в ней можно было завязнуть, а скорее пружинила на такой лад, что возникало ощущение, будто идешь по натянутой парусине, готовой при любом неосторожном движении прорваться.

– Это там, – Том показал рукой в центр кладбища.

Могенс кивнул, и Том быстрым шагом пошел вперед, он передвигался так проворно, что Могенсу пришлось поторопиться, чтобы не слишком отстать.

К середине кладбища надгробия становились все больше, как дома средневекового города, которые к центру становятся все роскошнее и, наконец, лепятся к подножию боевой крепости. Здесь был один-единственный мавзолей, который и близко не стоял по пышности к тому, который преследовал Могенса в кошмарах. И все-таки он застыл на полушаге, когда завиднелось невысокое граненое сооружение из выветрившегося песчаника, к которому направлялся Том. Пусть сходство и оставалось поверхностным, у него возникло ощущение, что он физически вернулся в те прошлые времена, чтобы прикоснуться к самым страшным мгновениям своей жизни.

Скрепя сердце он двинулся дальше – преодолевая почти физическое сопротивление, словно какая-то сила пыталась удержать его – медленным волочащимся шагом, что дало ему возможность как следует разглядеть склеп.

Его первая оценка оказалась не совсем точной. Мавзолей и вправду был меньше, чем тот, на кладбище Гарварда, его стены и портал были не так обильно украшены резьбой, но производил то же впечатление упадка, который оставили за собой время и ветер, десятилетиями трудившиеся над серовато-бурым песчаником. Однако сооружение было значительно больше, чем показалось Могенсу на первый взгляд. Как и все надгробные плиты вокруг, он начал погружаться с землю и стоял косо. Три ступени, которые прежде вели к двери в хороших шесть футов, сейчас не только были покрыты сетью трещин, но и не меньше чем на два фута лежали под землей, так что Могенсу стоило усилий пройти в здание, не переломав ноги и не разбив голову о дверную перемычку.

И вообще, он не рвался внутрь. Даже в лучах солнца вход представлял собой мрачное зрелище. Лежащая за ним темнота казалась абсолютной, так что Могенса пробила невольная дрожь. Порог был несуществующей в действительности разделительной линией между светом и тьмой, на которой жил ужас. В его ли воображении или на самом деле тьма отрастила призрачные руки, которые, словно хлесткие щупальца, приготовились вцепиться в реальность.

Могенс закрыл глаза и решительно шагнул через порог. Ничего не произошло. Естественно, ничего не произошло.

Том уже находился внутри, он зажег штормовой фонарь, желтый свет которого спорил со слабым лучом света, проникавшего снаружи. Могенс с содроганием огляделся. Он сам не знал, чего, собственно, ожидал – ничего конкретного, но тем не менее чего-то – однако помещение было совершенно пустым. И все-таки холодок ужаса прошелся по его спине. Все здесь напоминало его прошлое, хотя сходство и было смутным. Последовав сюда за Томом, он с самого начала шел за своей историей страданий, возможно, чтобы замкнуть круг.