Текст книги "Анубис"

Автор книги: Вольфганг Хольбайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 44 страниц)

Вместо этого он присоединился к своим соплеменникам, которые, принюхиваясь и урча, двигались в сторону ящика с телом Хьямс. Один-единственный свирепый удар расколотил в щепу дюймовые дубовые доски, от второго отлетели стальные полосы, скреплявшие дерево. Одна тварь вожделенно зашипела, наклонилась и взметнула в воздух тело археологини.

Где-то позади Грейвса и Могенса послышалось дребезжание и позвякивание, а когда Могенс, вздрогнув, обернулся, увидел мерцающий теплый свет, приближающийся по туннелю с иероглифами.

– Э-эй! Доктор Грее-эйвс! Профессор! – раздался хорошо знакомый звонкий голос. – Это я, Бэтти Пройслер!

Мерцание свечи приближалось, а через секунду показалась и сама обладательница голоса, которая шла к ним с прижатым к груди подносом, полным позвякивающей посуды, дымящимся кофейником и свечой.

– Я подумала, если уж вы меня не послушались и заработались тут всю ночь, принесу-ка я вам хотя бы кофе.

– Ради Бога, – прохрипел Могенс. А услышав за своей спиной движение, крикнул: – Мисс Пройслер! Бегите! Спасайтесь!

Само собой разумеется, мисс Пройслер никуда не побежала, а, наоборот, продвинулась еще на два шага, прежде чем остановиться и непонимающе заморгать.

– Но профессор, – слегка обиженно сказала она. – Я только хотела…

Могенс услышал, как Грейвс позади него истошно закричал и отлетел в сторону, а потом и его самого что-то швырнуло о стену с такой силой, что он, как мешок, рухнул на пол. Кровавая пелена боли зависла перед его глазами, и на какое-то время он ослеп. Но слышал крик мисс Пройслер, грохот падающего металла и звон бьющегося фарфора, а потом снова ее крик, выше, пронзительнее, чем прежде, и столько в нем было ужаса, что он даже разорвал пелену боли, застившую его сознание. Он со стоном перекатился на бок и заставил себя открыть глаза.

Грейвс, как и он, съехал по стене с другой стороны от входа в туннель и сейчас сидел, подтянув колени к груди и заслоняя руками лицо. Один из упырей грозно нависал над ним, рыча и пуская слюни и время от времени размахивая когтями в его сторону, правда, не задевая его. Второй упырь, закинув труп Хьямс на плечо, удалялся вперевалку. И как раз в этот момент из туннеля показался третий. Он держал в лапищах мисс Пройслер и тащил ее как пушинку. По крайней мере, она была еще жива и в сознании, поскольку визжала изо всех сил, била руками и ногами как одержимая и даже пыталась ногтями расцарапать ему морду. Только чудовище не обращало на это ни малейшего внимания, оно даже не давало себе труда защищаться от ее атак.

В приступе бесшабашного отчаяния Могенс вскочил на ноги и бросился на упыря. Но ему, конечно, не удалось ни повалить монстра наземь, ни даже отбить у него беспомощно барахтающуюся жертву. Упырь ответил только грозным рычанием и одним молниеносным движением, как бы походя, которое, однако, словно ударом молота выбило из Могенса дух. Острые, как ножи, когти располосовали его рубашку, а повезло ему меньше, чем прежде Грейвсу: четыре параллельные царапины резанули болью от плеча до бедра, и Могенс снова упал, сначала на колени, потом завалился на бок. Теплая липкая кровь заструилась вниз по телу, а боль была столь сильной, что он взмолился о том, чтобы лишиться сознания.

Но эта благодать не была ему дарована. Какое-то время Могенс блуждал на тонкой грани между бодрствованием и обмороком, но, в конце концов, вышел победителем в борьбе за сознание – хотя бороться за него было нелепостью, потому что он жаждал его потерять, чтобы избавиться от страшных мук. Но оставалось нечто более важное, чем его страх и боль. Он с трудом поднялся и тут же упал на раненый бок, от боли у него потемнело в глазах, но то, более важное, дало ему сил встать на колени.

Должно быть, прошло не слишком много времени. Упыри исчезли, но где-то впереди еще мерещилась колеблющаяся тень, и отчаянные крики мисс Пройслер хоть и слышались слабее, не утихли. Качаясь, Могенс поднялся на ноги, прижал руку к истекающей кровью ране, скрючился от боли, но принудил себя сделать шаг. Вопли мисс Пройслер затихали, но в то же время звучали еще истошнее.

– Могенс, что ты делаешь? – подал голос Грейвс.

Могенс оставил его окрик без внимания и, стиснув зубы, чтобы подавить стон, отважился на следующий шаг. Глаз на свою рану он не опускал, но чувствовал, как намокла от крови одежда. Еще никогда не испытывал он такой боли. И тем не менее, заставив себя распрямиться, заковылял дальше, ему даже удалось чуть-чуть ускорить шаг. Голос мисс Пройслер все еще был слышен. Он должен ее спасти. Все равно как. Чего бы ему это ни стоило! Больше такого не должно произойти. Больше он не имеет права на бездействие.

– Могенс, ты с ума сошел! – завопил Грейвс позади него. – Куда ты? Они распотрошат тебя!

Могенс хромал дальше. Он чувствовал, как из его глубоких ран, нанесенных бестией, вместе с кровью вытекает если не жизнь, то сила. И тем не менее он продвигался вперед, даже убыстряя запинающиеся шаги. Он едва не сверзнулся, когда споткнулся об обломок статуи, бывшей прежде конем, и все-таки добрался до потайной двери позади статуи Гора. Каменное божество с птичьей головой тоже разлетелось на мелкие кусочки, а саму дверь словно разнесли в щепки ударом топора. За ней зиял черный провал без стен и пола.

Дрожащая полоска бледного света пробилась из-за его спины и скользнула по открытому тайному проходу. Могенс остановился с занесенной было ногой и повернул голову. Грейвс все еще сидел у стены и выкрикивал какие-то отчаянные предостережения, но Том реагировал иначе. Он не только последовал за Могенсом, но по дороге прихватил и один из двух фонарей.

– Профессор! Ради Бога! Подождите!

Могенс опустил ногу и – к собственному удивлению – на самом деле остановился. Все вокруг него закружилось, все стало безразличным, а боль достигла такого порога, о котором он несколько мгновений назад и не помышлял. Но и это стало странным образом неважным, боль его не останавливала. Остановил голос Тома, который окликнул его. Если бы это был Грейвс, он из одного упрямства поковылял бы дальше, пусть даже навстречу верной смерти.

Возможно, все уже и было поздно. Раны, нанесенные упырем, кровоточили все сильнее. Одежда свинцом обременяла тело, подташнивало от запаха крови с медным привкусом на языке. Он чувствовал себя жертвой. Все в нем кричало: «Ты жертва!» А он не спасался бегством от охотников, он мчался за ними по пятам.

Том, тяжело дыша, подтянулся к нему. Фонарь у него в руке дрожал так сильно, что в его луче иероглифы на стенах заплясали в причудливом танце. В другой руке блеснул металл, возможно, какое-то оружие, лицо тоже было залито кровью, но Могенс не мог бы сказать, собственной ли.

– Как вы, ничего?

Могенсу стоило труда понять смысл вопроса. Пещера перестала кружить, а атмосфера вокруг сгущаться до каменной жесткости, грозившей его задавить. Он больше не мог дышать, с каждым принудительным вдохом в легкие поступало все меньше кислорода. Часть его сознания регистрировала с кристальной отчетливостью, что это результат потери крови; ученый в нем настойчиво растолковывал ему, что конкретно в этот момент происходит в его теле: сердцебиение учащается, чтобы насыщать кислородом каждую фибру организма, отчаянно нуждающуюся в нем, но, как бы напряженно ни работали сердце и легкие, крови просто не хватало, чтобы донести до каждой клетки драгоценный кислород. Другими словами, он был близок к тому, чтобы погибнуть при полном сознании от потери крови.

– Да, – пролепетал он.

Взгляд Тома стал еще озабоченнее. Истекла еще одна невозвратимая секунда из оставшихся Могенсу совсем немного, прежде чем Том принял наконец решение и кивнул.

– Хорошо, – он протянул Могенсу руку.

То, что Могенс принял за оружие, оказалось грубой лампой, испускавшей белый свет и острый карбидный запах, когда Том зажег ее. Она весила целую тонну. Могенсу пришлось ухватить ее обеими руками, чтобы удержать, и то он не был уверен, что не уронит ее через пару шагов. Но это тоже не имело значения.

Том резко повернулся и быстрым шагом устремился в туннель, и, к величайшему изумлению Могенса, ему удавалось не только последовать за ним, но и не отставать. Та часть его сознания, которая все еще цеплялась за иллюзию под названием «логика» и кричала, что он погубит себя, приглушила голос – он стал отчаяннее и истеричнее, но тише. И голос был прав: Могенс сам чувствовал, как жизнь пульсирующими толчками исходит из него. Он оставлял за собой на пыльном полу кровавый след, а боль странным образом постепенно перетекла в приятное ощущение головокружения. И это было все равно. Пусть там, впереди, в конце туннеля его поджидала смерть, он должен пройти весь путь до конца, чтобы расплатиться с судьбой по долгам. Такого больше не должно повториться!

Ближе к концу туннеля Могенс стал значительно отставать от Тома. Качающийся танец луча лампы Тома постепенно удалялся и вдруг пропал, но всего лишь на мгновение, чтобы снова появиться, бледнее и раздробленнее. Том преодолел завалы и ступил в палату с вратами. Могенс слышал, как он что-то кричит, но что, разобрать не мог. Возможно, это был только вопль.

Могенс устремился к нему, но сил не хватало. Смертный страх и паника, а также чуть не десятилетие терзавшее его противление судьбе мобилизовали последние резервы сил, таившиеся глубоко внутри, но и этот запас был не бесконечен. Сил еще хватило, чтобы забраться на завал, и не более того. На самом гребне он упал. Лампа выскользнула из залитых кровью пальцев, но удивительным образом не потухла, а со стуком покатилась, кувыркаясь, по другую сторону кучи, ее пламя то вспыхивало, то пригасало в такт движению, а горящий фитиль чертил в воздухе геометрические круги и линии, прорезывающие тьму. Они выхватывали из вековечного мрака части рельефов, смутные очертания лиц и, едва явив их взору, снова погружали в небытие – из-за этого иероглифы и барельефы оживали к движению, которого не должно было быть. И более того. Несмотря на полуобморочное состояние и невероятную слабость, Могенс увидел, что это не было просто игрой теней. Точно на пороге ярких сполохов и абсолютной черноты, на самой узкой грани, где свет и тьма окончательно разделяются, и откуда явился ему призрак Дженис, что-то двигалось. Это были… твари. Жуткие бесформенные твари, которые двигались, оставаясь на месте. Твари, чье время протекало, и при этом не истекало и миллионной доли секунды.

В конце концов лампа со звоном разлетелась, сыпля брызгами стекла и пламени, и милосердная тьма опустилась на Могенса, останавливая безумие, которое уже запустило когти в его мозг.

Но она царила недолго, слишком недолго. На месте его угасшей лампы появился свет фонаря Тома, и когда Могенс уже думал, что хуже быть не может, чем тот мимолетный взгляд, которым он скользнул по пропасти, он жестоко ошибался.

Направленный луч фонаря не вызывал к жизни высеченные рельефы и иероглифы. Он падал точно на устрашающие врата на другом конце палаты.

Они стояли открытыми.

И там не было пусто.

На сей раз он знал с самого начала, что это сон. Однако это знание не спасало от страха, который сон принес. Здесь была Дженис, но еще и Грейвс, и каким-то образом еще и мисс Пройслер, хотя он не видел ее, не слышал, ни вообще не получил какой-либо знак ее присутствия.

– Почему ты бросил меня в беде, Могенс? – спрашивала Дженис. – Ты не должен был этого делать. Никогда. Сначала ты предал меня, а теперь ее.

В отличие от прошлого явления, ей не надо было предлога, чтобы проникнуть в его сон, и сложного образа тоже. Может быть, потому, что она всегда жила в его грезах.

Медленно она приближалась. Дверь и окна его убогой хижины были закрыты, но ее волосы развевались, словно ими играл ветер. А может, это были и не волосы, а сплетение тонких, с волосок, живых змей, чьи безглазые головки присосались к черепу.

Разве не слышалось едва уловимое шебуршение и поскабливание, будто тысячи крохотных чешуйчатых телец скребутся друг о друга?

– Выходит так, что ты приносишь несчастье каждой женщине, встречающейся на твоем пути, – продолжала Дженис, неизменно приближаясь, пока наконец не остановилась у его кровати.

Могенс попробовал шелохнуться, но не смог, и когда окинул взглядом свое тело, понял почему: у него не было ни кистей рук, ни ступней ног. Его конечности срослись с ветхим постельным бельем, будто изношенные льняные тряпки пожирали его плоть. Льняное белье? Но белье у них было не льняное, а…

«Профессор! Вы меня слышите?»

– Но я всегда знала, что ты слабак, – неумолимо выносил приговор голос Дженис. – Любимый, но слабак. Никакой не мужчина, на которого женщина может положиться в трудную минуту.

Змеи на голове, словно в подтверждение ее слов, зашевелились. Грейвс, до сих пор стоявший неподвижно и сверливший его глазами, которые стали вдруг шакальими, тоже согласно кивнул.

– Сначала я, теперь бедная мисс Пройслер. Две из двух – неутешительный итог. Даже с научной точки зрения.

– А с научной точки особенно, – согласился Грейвс.

Он пыхнул своей крепкой черной сигаретой, и его лицо скрылось в густом вязком облаке дыма, словно растворилось в нем.

«Могенс, черт тебя побери, открой глаза!»

Грейвс начал стаскивать перчатки. Пальцы, показавшиеся из них, пальцами не были, а были пучками тонких безглазых червей, сплетшихся в жгуты разной длины, чтобы подойти по размеру к своей темнице из черной кожи. И все-таки каждая из тварей была наделена собственным злобным разумом и существовала ради одной цели: разрушать и уничтожать.

Могенс снова попытался пошевелиться, и почувствовал себя еще более скованным. Уже не только кисти и ступни, но полностью ноги и руки превратились в серое полотно, с которого каплями стекало не вполне затвердевшее средство для бальзамирования. Глухой, накатывающий волнами то ли шелест, то ли шорох повис в воздухе, и Дженис оказалась почти вплотную. Под ее ногами дрожала земля.

«Да очнись же, ради Бога!»

Ее волосы встали дыбом, миллион крошечных безглазых кобр, изготовившихся к нападению…

…и Могенс проснулся.

Безумие быстро и бесшумно убралось в мрачную обитель, из которой и выползло, не побежденное, но пока что прибитое. А перехватывающая дыхание ирреальность его кошмара перетекла в не менее подавляющую реальность его жилища. Дженис исчезла, а Грейвс таинственным образом переместился от двери к краю его постели. Его глаза снова были человеческими, а не шакальими, и руки снова были руками. Боже правый, а его руки?

Могенс со сдавленным криком взвился и уставился на свои конечности, которые срослись с потертым серым бельем. Волокнистая масса льна пожрала его плоть, поглотила кости и теперь…

– Могенс! Да успокойся же ты, ради Бога! Все в порядке. Это был сон!

Грейвс руками в черных перчатках мягко уложил его обратно на пропитанную потом подушку и повторил:

– Всего лишь сон.

Часть его сознания знала, что Грейвс говорит правду – та часть, которая хранила его в катакомбах от опасности скатиться в безумие; рассудок ученого, который вопреки всему старался объективно рассматривать суть вещей или, по меньшей мере, сохранять видимость логики и искать логическое объяснение самому невероятному. Но эта его часть становилась все слабее, теряла силу и прежде всего убежденность. Ведь там, внизу, во тьме туннеля с иероглифами, он перешагнул некую грань, из-за которой не было возврата, по крайней мере, без потерь или, наоборот, привнесения чего-то.

С бьющимся сердцем он рассматривал свои руки. Разумеется, они не превратились в серые пелены для бальзамирования – они слишком болели – и все-таки это уже были не те руки, которые он знал. Кто-то, очевидно, с большим усердием и меньшей ловкостью, забинтовал их. Повязки не были настоящими чистыми бинтами и сидели так туго, что он буквально не мог пошевелить пальцами.

– Не волнуйся, Могенс, – сказал Грейвс, заметив его взгляд. Но по его лицу было видно, что он беспокоится, хоть и постарался натянуть кривую улыбку и принять беззаботный тон. – Это выглядит страшнее, чем есть на самом деле.

Дженис, которая все еще незримо стояла в тени и слышала его, молча покачала головой, а взгляд ее сверкающих шакальих глаз подтвердил ложь, которую Могенс и сам расслышал.

– Зато ощущается скверно, – пробормотал он.

Грейвс по-прежнему прилагал усилия сохранять добродушное выражение лица и отеческий тон, словно внушая упрямому сыну, что мир не рухнет, если тот всадил себе занозу:

– Пара царапин. Неприятно и, наверное, немного больно, но не страшно. Том перевязал тебя, – он скривил губы в улыбке. – Он хороший парнишка, и у него масса талантов, но боюсь, не слишком умелый санитар.

Могенсу было не до шуток. Он поднес руки к глазам, чтобы получше рассмотреть их. Не удивительно, что он не мог шевельнуть пальцем. Том, похоже, оказался самым бесталанным медбратом на свете, потому что недолго думая перебинтовал ему все пальцы вместе, так что его руки словно торчали в грубо пошитых рукавицах. Он спросил себя, действительно ли дело в неловкости или на это были другие причины. Плоть, которую он не мог видеть под грязной повязкой, так горела, будто он опустил руки в кислоту. Странно. Он вообще не помнил, чтобы поранил их…

На память вдруг пришли поблескивающие клыки, которые клацали перед его лицом, и острые, как лезвия, когти, которые между делом, но проворно прошлись по его телу хирургическим скальпелем.

Воспоминание пробудило боль. Могенс снова сел, в результате чего острая боль в боку пронзила его, а одеяло соскользнуло к ногам. Он был голый. Почти. Там, где не просматривалась грязная и поврежденная кожа, ее прикрывала тугая повязка из того же серого перевязочного материала, как и на руках.

– Наверное, тебе сейчас кажется, что тяжелый сон стал явью, – ухмыльнулся Грейвс.

Могенс мрачно посмотрел на него, но тот лишь расплылся еще шире:

– Может быть, ты первый в мире археолог, который на собственной шкуре знает, как чувствует себя мумия.

Он не спеша откинулся назад и размеренными движениями начал раскуривать сигарету, совершенно игнорируя то обстоятельство, что находится у ложа больного.

Могенс попробовал привстать больше, но отказался от этой мысли, когда почувствовал легкое головокружение. Кроме того, он заметил, что и ниже на нем нет ничего помимо повязки – так что сходство с египетской мумией, вынужден он признаться, было почти полное. А стоять перед Грейвсом голым ему совсем не хотелось, как бы смешно это ни было. Вполне возможно, что именно Грейвс раздевал его.

Его потуг, видимо, хватило на то, чтобы вызвать неудовольствие Грейвса, который покачал головой, выдохнул зловонное облако дыма и сказал:

– Постарайся пока поменьше двигаться, старина. Раны оказались не такими страшными, как выглядели в первый момент, но ты потерял много крови.

– Что произошло? – спросил Могенс, чисто из духа противоречия приподнимаясь еще чуток. Он терпеть не мог, когда Грейвс называл его «старина». Черт подери, сам он был на полгода младше Могенса!

– Если бы я знал, – ответил Грейвс и выпустил в его сторону следующее облако дыма. Могенс демонстративно закашлялся, а Грейвс счел это сигналом к следующей, еще более глубокой затяжке. – Кажется, кое-что пошло наперекосяк, – добавил он.

– Наперекосяк? – ахнул Могенс.

В его воспоминаниях о прошедшей ночи все еще были провалы, но и то немногое, что он припоминал, уж точно являлось не тем, что заслуживает небрежного «наперекосяк». Грейвс холодно смерил его взглядом, пожал плечами и затянулся снова.

Могенс напряженно рылся в памяти, но там царила полная неразбериха из бессмысленных и сплошь внушающих ужас картин, и он чувствовал, что они вполне в состоянии сложиться в такое же бессмысленное целое – но не складывались. Возможно, какая-то его часть противилась этому и вовсе не хотела вспоминать.

Он сделал вид, что хочет занять более удобную позицию, а сам использовал это движение для того, чтобы незаметно для Грейвса глянуть мимо него в ту сторону, где стояла Дженис. Она действительно была там, тень в тени, которая неотрывно смотрела горящими шакальими глазами, а губы неслышно произносили страшные слова – напоминание о том, что он не хотел вспоминать.

– Мисс Пройслер! – вырвалось у него. Внезапно все происшедшее нахлынуло на него. Воспоминание обрушилось ударом кулака. Широко открытыми глазами он посмотрел на Грейвса и прошептал: – Мисс Пройслер, Джонатан! Что… что с ней?

Из тени донесся безмолвный насмешливый ответ Дженис: «Ты и сам знаешь, мой дурачок. С ней случилось то же, что и со всеми твоими женщинами». Грейвс же ответил, только пожав плечами и качнув головой.

– Боже правый, Джонатан, – выдохнул он, – мисс Пройслер во власти этих… этих бестий… или уже мертва. И все, что ты можешь на это сказать – просто мотать головой?!

– Ее что, вернет, если я ударюсь в слезы? – холодно ответил Грейвс. – То, что произошло, прискорбно. Никто не сожалеет о том, что выпало на долю твоей несчастной хозяйке, больше, чем я, можешь мне поверить. Но что произошло, то произошло, и этого не вернуть.

– И это все, что ты можешь сказать? – не веря своим ушам, прошептал Могенс. То, что минуту назад он с трудом мог вспомнить, теперь обрушилось на него со всех сторон, и не было защиты от этих жутких картин.

– Это был эксперимент, который вышел из-под контроля, – возразил Грейвс, внешне все такой же хладнокровный, но с раздраженными нотками в голосе. – Я уже сказал, мне жаль. Но иногда приходится приносить жертвы научному прогрессу, как бы это ни было прискорбно.

Могенс растерянно смотрел на него. Он ожидал от Грейвса чего угодно, но такое потрясло даже его.

– Приносить жертвы? – Могенс никак не мог опомниться.

– Я тоже принес свою жертву, – стоял на своем Грейвс. – И ты, Могенс, насколько я помню. Или ты уже забыл ту забытую богом дыру, из которой я тебя вытащил?

– Нет, не забыл, – выдавил Могенс. Ему пришлось собрать все свое мужество, чтобы не наорать на Грейвса. Если он и приписывал Грейвсу остатки человечности, то в этот момент тот ее окончательно утратил в его глазах. – Только, знаешь ли, есть большая разница. Нас с тобой никто не принуждал приехать сюда. Мы оба пошли на риск. А мисс Пройслер не имела ни малейшего понятия, на что она идет.

Грейвс приготовился к еще более резкой отповеди, но неожиданно сменил тактику.

– И ее никто не заставлял переться прошлой ночью под землю. Совсем наоборот. Я ей это категорически запретил! – Решительным жестом он заткнул Могенсу, который хотел возразить, рот, но все же сбавил тон и добавил: – Ты сейчас перевозбужден, Могенс. Могу это понять, после всего, что ты пережил. Успокойся и отдохни. Я зайду позже, и мы поговорим. У меня есть интересные новости.