Текст книги "Анубис"

Автор книги: Вольфганг Хольбайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 44 страниц)

– Что за бумагу он тебе вручил? – спросил Могенс.

Грейвс махнул рукой:

– Предписание суда, которое выхлопотали драгоценные коллеги. По нему любому члену моей группы запрещается спускаться в пещеры до тех пор, пока компетентная комиссия не удостоверится, что от нашей деятельности не исходит никакая опасность. Могу себе представить, – добавил он презрительно, – как формируется такая комиссия!

– Мы не сможем спуститься под землю? – растерянно спросил Том.

– Под угрозой штрафа в тысячу долларов, – подтвердил с воодушевлением Грейвс. – За каждый случай нарушения предписания.

– Но они не имеют права!

– Боюсь, все-таки имеют, – Грейвс похлопал ладонью по карману, где упокоился документ.

– А на каком основании? – поинтересовался Могенс.

Грейвс фыркнул.

– Наши уважаемые коллеги, – ответил он тоном, полным брезгливости, словно говорил о чем-то тошнотворном, – уверены, что наши раскопки мешают проведению их измерений. И «нельзя исключать, что эти работы несут в себе угрозу городу, а также жизни и здоровью его обитателей». Идиоты!

Однако было не похоже, чтобы Грейвс действительно сердился или хотя бы обеспокоился. Это Могенс и выразил вслух.

– Тут ты прав, дорогой профессор, – весело сказал Грейвс. – Бумага все стерпит. А пока наш Уайатт Эрп[20]20
  Эрп, Уайатт Берри Стрэпп (1848–1929) – легендарная личность эпохи освоения американского Запада (Фронтира), картежник и авантюрист, самый известный из четырех братьев Эрпов. В легендах его называют героем нескольких скотоводческих городков, поскольку он якобы очистил некоторые поселения Фронтира от бандитов. Эрп был вынужден уехать сначала в Колорадо, а потом в Лос-Анджелес, где в течение недолгого времени консультировал голливудских режиссеров на съемках нескольких вестернов.


[Закрыть] Уилсон сообразит, что предпринять по этому предписанию, все уже будет кончено. Сегодня решающий день, не забывай. Нам нужна только одна ночь, всего одна.

Могенсу не понравилось, каким тоном Грейвс сказал «мы», однако уклонился от возражений и повернулся к мисс Пройслер. Все это время она молча, но очень внимательно прислушивалась к разговору, и взгляд ее был красноречив. Могенс слишком хорошо знал, какого мнения она от такого рода несдержанных высказываниях, а предписание суда для нее стояло по ранжиру чуть ниже заповедей Моисеевых.

– Не обращайте внимания, мисс Пройслер, – постарался успокоить ее Могенс. – Главное, что вы живы и снова с нами. Мы все очень о вас беспокоились. И, честно говоря, я уже опасался худшего, когда увидел, что этот… это чудовище утаскивает вас.

По выражению ее глаз он понял: то, что с ней случилось, было достаточно худо, но он совсем не был уверен, хочет ли на самом деле знать, что именно. Какое-то мгновение ее взгляд был устремлен в даль, населенную страшными чужеродными тварями – наверное, ее мир между днем и ночью, – однако она на удивление быстро вернулась и даже заставила себя улыбнуться, правда, в глазах при этом не отобразилось и тени улыбки. Ее рука крепче сжала палец Могенса.

– Я же говорила вам, профессор, не надо связываться с этим безбожником, – упрекнула она. – Я знала, что все плохо кончится.

– По крайней мере, вы пока что живы, моя дорогая, – холодно заметил Грейвс. – Что вы видели там, внизу, мисс Пройслер?

Могенс не был уверен, будет ли она ему вообще отвечать, но спустя некоторое время мисс Пройслер сказала:

– Не кажется ли вам, доктор Грейвс, что в первую очередь вы должны мне ответить на пару вопросов?

– Не кажется, – невозмутимо возразил Грейвс. – Поверьте мне, моя дорогая, лучше вам не знать обо всех этих вещах. Вы и так видели слишком много. А ведь мы вас предупреждали, что не надо вам туда спускаться. – Он обождал ее реакции, но понапрасну, и продолжил: – Но раз уж так случилось, для нас теперь тем более важно знать, что вы видели за той дверью. Это вы понимаете?

– Джонатан, прекрати, – утомленно сказал Могенс. – Она не хочет об этом говорить, неужели ты не видишь?

– Оставьте его в покое, профессор, – неожиданно вступилась мисс Пройслер. – Доктор Грейвс плохой человек. Это я почувствовала сразу. Но виновата во всем происшедшем я. Мне не надо было сюда приезжать.

– Да, не надо, – согласился Могенс. – И тем не менее я рад, что вы это сделали.

– Мисс Пройслер, что вы там видели? – не унимался Грейвс.

Мисс Пройслер не одарила его даже взглядом.

– Эти создания, профессор, – прошептала она, еще крепче сжимая руку Могенса. – Эти ужасные создания… скажите, вы приехали сюда, чтобы их уничтожить?

– Нет, – покаянно сказал Могенс. – Я вообще не знал об их существовании, по крайней мере здесь.

– А после того как узнали?

– Боюсь, это превыше наших сил, дорогая мисс Пройслер, – вмешался Грейвс, прежде чем Могенс успел ответить. На этот раз, ради исключения, Могенс был даже благодарен ему за это. – Во всяком случае, пока вы не соблаговолите открыть нам, что же вы там видели.

Могенсу пришлось взять себя в руки, чтобы не вскочить и не дать ему пощечину, только для того, чтобы он наконец заткнулся. Даже Том посмотрел на Грейвса с плохо скрываемым гневом в глазах.

– И тогда вы их уничтожите, доктор Грейвс? – захотела удостовериться мисс Пройслер. – Они богопротивные существа. Им заказано являться пред ликом Божиим.

– Что вы видели за той дверью?

– Больше, чем хотелось бы. Больше, чем человек должен видеть. Эти чудовища, они… их… их было так много. Страшно много.

Могенс обменялся с Томом быстрым обеспокоенным взглядом. Он уже понял, что они имеют дело не с одной тварью, по крайней мере, с прошлой ночи они точно знали, что их не меньше трех. Но «много»?..

– Много? – переспросил он.

– Не одна дюжина. – Голос мисс Пройслер стал тише, а тень, которая недавно мелькнула в ее глазах, вернулась. – Если не сотня. Я видела не всех. Они меня схватили и… и мне стало страшно. Все было так ужасно.

– Можете не говорить, мисс Пройслер, если не хотите, – шепнул Могенс.

Грейвс наградил его взглядом, который он физически ощутил между лопаток, а мисс Пройслер, ответив ему благодарным взглядом, покачала головой и снова обратилась к Грейвсу:

– Я не слишком много могу вам рассказать, доктор. Я очень испугалась, и там, внизу, было темно. Но этих созданий много. Страшно много. Пообещайте, что вы их уничтожите.

Грейвс молчал.

– А как вам удалось от них убежать? – взволнованно спросил Том.

– Я не убегала.

– Не убегали? – удивился Грейвс. – Что вы хотите этим сказать?

Темнота в ее глазах разлилась еще шире.

– Они меня потащили в это ужасное место. Я все время думала, что вот-вот потеряю сознание. Сначала вниз по лестнице, очень длинной лестнице, это я еще помню. Потом там было что-то вроде дома, и…

Голос отказал ей. Она так сильно и неожиданно вцепилась в Могенса, что он едва не вскрикнул от боли, но даже не сделал попытки высвободить руку. Он чувствовал, как невыносимо тяжело мисс Пройслер продолжать рассказ. Но, наверное, ей самой было необходимо высказаться, для того чтобы не сломиться под бременем жутких картин, которые и вырвал из ее памяти тот вопрос.

– Они были повсюду, – заговорила она снова едва слышным дрожащим голосом. – Они… они сорвали с меня платье и… и всю одежду. Я… я была уверена, что пришла моя смерть. Или что похуже… Совершенно уверена. Но они меня только… только трогали и обнюхивали.

– Обнюхивали? – уточнил Грейвс. Его голос прозвучал заинтересованно, но, как показалось Могенсу, не особенно удивленно.

– Да. – Мисс Пройслер несколько раз сглотнула ком в горле. Ее взгляд, минуя Грейвса, блуждал где-то по ту сторону тьмы. – Это было ужасно. Так… так непристойно и… и унизительно. Они меня везде обнюхали. Понимаете… везде. Я чуть не сгорела со стыда. Но что я могла поделать?

– Ничего-ничего, – мягко сказал Могенс. – Это были всего лишь звери, мисс Пройслер. Кучка безмозглых животных. Вам нечего стыдиться.

– И потом они вас просто отпустили? – спросил Грейвс.

– Нет, не знаю, – прошептала мисс Пройслер. – Я все-таки потеряла сознание. Очнулась я на кладбище. Чудищ нигде не было.

– Там вас и нашел шериф Уилсон, – предположил Могенс.

Мисс Пройслер поджала губы. Могенс поражался стойкости этой женщины, но вдруг заметил, что в ее глазах блестят слезы.

– Это было так… так унизительно, – ее голос дрожал, – мне так стыдно.

– Не надо, – Могенс нежно погладил ее руку. – Все прошло. Отдохните немного, а потом Том отвезет нас в город. Если повезет, то еще сегодня вечером мы сядем в поезд и поедем домой.

– Нет, профессор, это невозможно, – вздохнула мисс Пройслер.

– Что?

– Мы не можем просто взять и уехать. И дело не только во мне, профессор. Я видела там внизу еще…

– Что? – сердце Могенса часто забилось.

– Я была там не единственной. Там еще много женщин. И все они живые.

Уже с час как зашло солнце, и с тех пор Могенс по меньшей мере дюжину раз открывал гравированную крышку своих карманных часов, снова и снова бросая взгляд на витиеватую минутную стрелку под ней. Хотя он был абсолютно уверен, что делает это через равные промежутки, каждый раз времени утекало все меньше. Вот и теперь, когда он опять откинул крышку, чтобы в мерцающем свете единственного огарка свечи на письменном столе Грейвса глянуть на стрелку, ему показалось, что она вообще не сдвинулась с места.

– Профессор?

Могенс удержался от искушения бросить гневный взгляд на Грейвса, сидевшего по другую сторону захламленного стола. В этом не было смысла – густые сизые облака сигаретного дыма, из которого Грейвс за этот час возвел непроходимую стену, он все равно не смог бы пробить взглядом. Грейвс беспрестанно и много курил. Даже с точки зрения терпимого человека, считающего, что курение хоть и является дурной привычкой, однако дело каждого решать, на какой манер отдать концы, с тех пор как они пересекли порог этого дома, он дымил чересчур. Могенс гадал: что это, признак нервозности? Или Грейвс знает, что через несколько часов ему вообще не придется курить, и напоследок сладострастно предается своему пороку? Хотя, возможно, и то и другое.

Могенс демонстративно неспешно закрыл часы, аккуратно убрал их в карман и на незаданный вопрос Грейвса ответил, только выждав еще пару секунд:

– Разумеется, я нервничаю. А ты разве нет?

Грейвс покачал головой, по крайней мере, Могенс именно так расшифровал смутное движение за густым облаком чада.

– Не думаю, – ответил он. – Я хочу сказать, что, по твоему мнению, должен. Но я чувствую себя… как-то особенно.

– Особенно? – Могенс удивленно поднял брови. – Я бы на твоем месте испытывал страх. Гораздо больше, чем я на своем.

Грейвс тихонько засмеялся:

– Растолкуй яснее.

– Думаю, ты лучше меня знаешь, что ждет нас там, внизу. По крайней мере, надеюсь, что знаешь.

– Боюсь, должен тебя разочаровать. Нечто великое, в этом я уверен. Однако большего и я не знаю. Но ближе, чем теперь, я еще никогда не подступался к тайне всех времен. А чтобы быть честным, скажу: конечно, мне страшно. Я бы не был человеком, если бы не боялся.

«Что касается степени твоей человечности, – подумал Могенс, – это вопрос для долгой дискуссии. Но не сейчас». Он поймал себя на том, что его рука снова тянется за часами, и поспешно отдернул ее. Грейвс тем не менее, заметив его жест, усмехнулся:

– До полуночи еще около трех часов. Почему бы тебе не пойти к себе и немного поспать. Том разбудит тебя ко времени.

– Поспать? А ты бы на моем месте заснул?

– Я и на своем-то не могу спать, – сыронизировал Грейвс, снова затягиваясь сигаретой. На мгновение через плотную завесу дыма вспыхнула красная точка и снова погасла. – Может, тогда партию в шахматы?

– В шахматы? – не поверил своим ушам Том. – Ты сейчас можешь играть в шахматы?

– Почему бы и нет? Мне знакомы люди, которые предпочитают каждые две секунды пялиться на часы. Шахматы кажутся мне куда лучшим способом убить время. Успокаивают и оттачивают мышление. И то, и другое тебе сейчас не повредит.

Он и не подумал дожидаться ответа, встал, подошел к небольшому комоду и вернулся с обтянутым кожей футляром, из которого вынул шахматную доску с искусной резьбой и резные фигуры. Хотя каждая из них и была величиной с мизинец младенца, она представляла собой истинное произведение искусства. Был в них лишь один небольшой изъян.

– Фигуры… – пробормотал Могенс.

– А что с ними? – спросил Грейвс, расставляя со своей стороны сначала ладьи, а потом и остальные фигуры.

– Они белые!

– Конечно. Они же вырезаны из слоновой кости. – Он явно развлекался.

– Но они все белые!

– Слоновая кость всегда белая, – издевался Грейвс дальше.

– А как играть, когда не различить, где твои, а где противника?

Грейвс закончил свое дело, наклонился вперед и принялся расставлять фигуры со стороны Могенса. Могенс наблюдал за движениями его пальцев со смешанным чувством завороженности и брезгливости. Он и теперь не смог бы сказать, что именно в этих движениях не так, но несомненно было одно: человеческие пальцы не могут и не должны двигаться подобным образом. «С такими пальцами, – вдруг пришло ему в голову, – Грейвс мог бы сделаться отличным шулером».

– Ты полагаешь, друзей от врагов отличать легче? – осведомился Грейвс. – Как это бывает в реальной жизни. – Поставив последнюю фигуру, он плюхнулся в свое кресло. – Это особенные шахматы, Могенс. Они очень древние и очень ценные, но не только по этой причине, не ради хвастовства я вынул их, чтобы сыграть с особенным человеком.

– Да? И по какой же еще?

– В них есть различия. Надо только приглядеться. А еще требуется хранить в памяти каждый ход, который ты сделал. Совсем как в реальной жизни. – Он повел рукой. – Ты начинаешь, Могенс. У тебя белые.

Могенс всерьез задумался, стоит ли затевать это дурацкое состязание и не разумнее ли будет просто встать и уйти. Одна его часть была готова поддаться, но другая – и к тому же большая – удерживала от соблазна. Тем не менее он придвинул стул и склонился над крошечными фигурками, чтобы получше их рассмотреть.

Грейвс оказался прав: небольшие отличия имелись, хотя, по соображениям Могенса, и недостаточные, чтобы различить фигуры на игровом поле, когда они вступят в борьбу. Но что он, в конечном счете, теряет? Разве что время, которое и без того тянется мучительнее, чем бессмысленная игра.

Он начал классическим ходом, передвинув пешку на две клетки вперед. Грейвс поморщился и ответил тем же. К своему удивлению, уже через несколько ходов Могенс втянулся в игру настолько, что партия не только захватила его целиком, но он еще и исполнился решимости ни в коем случае ее не проиграть. Раньше, в университете, они с Грейвсом часто сражались в шахматы, правда, на нормальной доске и правильными фигурами; и девять из десяти партий Могенс выигрывал. Но ведь не все. И те немногие поражения, которые наносил ему Грейвс, были стремительны и молниеносны, все без исключения. Грейвс принадлежал к числу игроков, чьи действия нельзя предугадать. В принципе, он играл не очень хорошо и, уж конечно, не творчески – что касается шахмат, – но при этом был склонен к таким шагам, которые сбивали противника с толку или вообще захватывали врасплох. «Но больше ему сделать это не удастся!» – решил Могенс.

Однако его ждал сюрприз, к тому же малоприятный. За эти годы Грейвс явно набрался опыта. Играл он, конечно, не как гроссмейстер и тем не менее много лучше, чем Могенс помнил. Как он и ожидал, стало гораздо сложнее, когда фигуры на доске перемешались. Чтобы запомнить расположение каждой из шестнадцати фигур, Могенсу пришлось напрячь большую часть своих извилин, и то не с безусловным успехом. Пару раз Грейвс качал головой, молча, но с ядовитой улыбкой, когда он брался не за ту, таким же образом, только когда делал противоположную ошибку, он потерял коня и три пешки. И тем не менее ему удавалось теснить Грейвса медленно, но неумолимо. После двадцати или двадцати пяти ходов сомнений в исходе партии не оставалось. Он предложил Грейвсу ничью, но тот гордо отклонил предложение:

– Никогда нельзя сдаваться, пока игра не доведена до конца. Эта максима давно стала моим принципом. Без нее меня давно бы не было в живых.

Могенс не оторвал взгляда от доски. Он чуял, что Грейвс сказал это не только затем, чтобы отвлечь его, но и спровоцировать вполне определенную реакцию, возможно вопрос. Однако у него пропало всякое желание пускаться с Грейвсом в какие бы то ни было дискуссии, а кроме того, он прекрасно сознавал, что тут же потеряет преимущество, если хоть на секунду оторвется от доски.

– Ты ведь понимаешь, что она не там, внизу? – внезапно спросил Грейвс.

– Кто? – опешил Могенс. Он понадеялся, что Грейвс, как и он, не отводит взгляда от шахмат, и поэтому не заметил, как он вздрогнул.

– Дженис.

На этот раз Могенс вздрогнул так, что Грейвс этого никак не мог не заметить. Он молчал.

Грейвс передвинул единственную оставшуюся у него ладью вперед, подставляя ее под очевидную угрозу, и Могенс спросил себя, какая за этим кроется западня. Он протянул руку за слоном, чтобы воспользоваться неожиданно подвалившим подарком, но тут же отдернул ее, задумчиво оглядывая доску. Ловушки он не увидел, но это вовсе не значило, что ее нет.

– Ты не ответил, – сказал Грейвс. – А при этом мне надо бы молчать.

– Почему? – невольно спросил Могенс.

– Потому что я знаю ту единственную причину, по которой ты изменил свое решение. Надеешься найти там Дженис. Разумеется, ты понимаешь, что этого не случится. И что это даже полностью исключено. Но что-то знать наверняка и верить, вопреки всему, – вещи разные.

Могенс все-таки взял ладью. Если это ловушка, то слитком изощренная, он ее не обнаружит, даже если будет час ломать себе голову.

– Ты мелешь чепуху, Джонатан, – сказал он намеренно небрежным тоном. – Если мисс Пройслер сказала правду, то это просто наш долг – спуститься туда и вызволить бедных людей из лап этих бестий.

– Если сказала правду? – повторил за ним Грейвс, между тем делая еще один напрочь глупый ход, тем самым приводя Могенса в совершенное замешательство. – Ты что, вдруг стал сомневаться в порядочности мисс Пройслер?

– Разумеется, нет, – машинально ответил Могенс. – Но ведь ты сам сказал: она была в панике. Ей застилал глаза страх. Возможно, даже истерика. Я бы на ее месте чувствовал то же самое. И к тому же эти бестии, которые бог знает что с ней сделали. Я бы, во всяком случае, не удивился, будь у нее галлюцинации.

Грейвс на добрую минуту сосредоточился на доске, прежде чем осведомиться как бы между прочим:

– Так ты оставил всякую надежду найти Дженис?

– Джонатан, зачем ты так? Я делаю, что ты хочешь, иду с тобой в это проклятое подземелье. Чего тебе еще надо? Просто помучить меня из чистой злобы?

– Нет, – Грейвс передвинул ферзя и взял ладью Могенса. – Просто я хочу выиграть. Мат.

Могенс не мог вымолвить слова, только ошарашенно таращился на доску. Он протянул руку к фигурам, убрал ее, снова протянул и снова убрал, потом бестолково помотал головой.

– Скажи, ты поднял эту тему только ради того, чтобы меня отвлечь?

– Надо использовать любую подвернувшуюся возможность, – усмехнулся Грейвс. – Признаешь, что я тебя побил?

– Что ж, если ты настаиваешь, – мрачно буркнул Могенс. – Только понятия не имею как. Но пожалуйста: ты выиграл.

– И при этом твоим собственным ферзем, – расхохотался Грейвс.

Должно было пройти время, чтобы Могенс сообразил: фигура, которой Грейвс поставил ему мат, принадлежала ему.

– Обманщик! – возмущенно воскликнул он.

– Я же сказал тебе, что использую любую возможность, которая идет мне в руки.

– Даже обман? – презрительно скривился Могенс.

– Ты всегда был сильным игроком, Могенс, – спокойно ответил Грейвс. – Я не могу тебя побить. Не могу, если буду придерживаться правил.

– И тогда ты берешь обманом?

– Я меняю правила, – исправил его Грейвс. – Иногда это единственная возможность выжить.

Могенс не совсем понял, что этим ему хотел сказать Грейвс, и вообще, хотел ли что сказать или просто выделывался тут перед ним. Однако им овладело непреодолимое желание смахнуть со стола доску вместе со всеми фигурами. Возможно, его удержало только уважение к ценному антиквариату. Он встал.

– Да, ты прав, Джонатан, – отрезал он. – Пойду попробую немного отдохнуть.

Он испытал – пусть и скромное – удовлетворение: Грейвс однозначно был разочарован. Эта игра и все разговоры были только приготовлением, но Могенсу вдруг стало безразлично, к чему. Разум подсказывал ему, что будет лучше остаться и послушать, но вместо этого он буквально выскочил из дома и первые шаги пролетел без оглядки. Только потом пошел медленнее, а потом и вовсе остановился. Пульс был таким частым, что ему пришлось сделать несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы избежать гипервентиляционного синдрома. Разве еще несколько минут назад он не думал, что больше не позволит Грейвсу напасть на него врасплох? И вот Грейвсу это снова удалось. Он настолько основательно и надолго выбил Могенса из колеи, что тот даже и представить себе не мог. И он даже не знал, как так случилось.

Возможно, этому вообще не было объяснения. Возможно, Грейвс просто чудовище, которому доставляет удовольствие мучить других.

Несколько минут Могенс стоял неподвижно и ждал, пока успокоится бешеный пульс и хоть наполовину восстановится дыхание. Возможно, он придает слишком много значения мелочам. Все они сейчас нервничают, и сам он жутко боится того, что предстоит и что…

Земля под его ногами задрожала.

Собственно говоря, не то чтобы это было настоящее землетрясение, скорее так, отклик на какой-то дальний толчок, будто где-то глубоко под ногами в чреве земли шевельнулось что-то гигантское и снова погрузилось в сон. Сотрясение было не слишком сильным – Могенс даже не был уверен, что обратил бы на него внимание, останься он у Грейвса, слушая его умствования, явно извлеченные из какого-нибудь пирожка с сюрпризом, – и в то же время таким мощным, что заставило его внутренне застонать. Ничего не произошло. Земля не разверзлась. Небо не обрушилось на землю. Не слышался ни звон битого стекла, ни грохот рушащихся зданий, ни одна птица не взвилась из крон деревьев, ни одна собака не залаяла. Но в его душе что-то сотряслось с неимоверной опустошительной силой, так что он внутренне содрогнулся, раненный в самую свою человечность. Наверное, это не было землетрясением, мысленно успокоил себя Могенс. Наверное, сотряслась сама реальность, а сотрясение, которое он почувствовал, было просто потрясением, сфабрикованным его сознанием, потому что у него не находилось слов, чтобы выразить, что в действительности произошло.

Позади него хлопнула дверь. Могенс в ужасе так резко обернулся, что его сердце снова бешено заколотилось, руки задрожали. В первое мгновение он различил лишь тень, потом в ней зажегся красный глаз и подмигнул ему.

– Так ты тоже почувствовал?

– Само собой, – Грейвс неторопливо двинулся ему навстречу, по дороге щелчком отшвырнув бычок и тут же прикуривая новую сигарету. – И не только я.

Он мотнул головой в сторону того края площади. В хижине Тома зажегся свет, и всего через пару мгновений на мокрую землю упала полоса света. Грейвс как-то странно улыбнулся, сделал полшага назад и запрокинул голову, чтобы посмотреть на небо.

Могенс последовал его примеру. Небо было таким ясным, что каждая звездочка сверкала, как дырка от булавки на черном картоне, за которым установлен сильный источник света. И на какой-то момент, до того как Могенс узнал знакомые созвездия и их положение, ему показалось, что весь небосвод над ним кружится, будто звезды исполняют таинственный танец, чтобы занять новые позиции в причудливом узоре.

Могенс сморгнул, и звезды снова заняли свои места. Может быть, он просто слишком резко закинул голову, и его вестибулярный аппарат сыграл с ним злую шутку, но если честно, дело было не только в вестибулярном аппарате. Прошлой ночью он получил серьезные ранения, и отнюдь не был человеком, привыкшим к таким вещам. Из-за одной потери крови он должен бы два-три дня провести в постели, не говоря уж о резаных ранах от когтей упыря. Если исходить из этого, то он еще нереально прекрасно себя чувствовал и был полон решимости действовать. Хоть и не обманывал себя. В его состоянии спускаться под землю и, возможно, вступить в борьбу с упырями – как там сказала мисс Пройслер? Дюжины, если не сотни? – было полнейшим безумием.

Подошел Том. Его шаги издавали странные чмокающие звуки в жиже. Звуки, которые неподдающимся описанию образом производили такое же впечатление, как и мнимое землетрясение – нечто фальшивое и живое. Он молча кивнул Могенсу, встал рядом с Грейвсом и тоже, запрокинув голову, уставился в небо.

Чуть погодя он тихонько спросил:

– Начинается, да?

Грейвс кивнул:

– Да. Начинается.

От этого диалога Могенса бросило в дрожь. Голос Грейвса был не громче, чем шепот, и все-таки он оглушил Могенса. Он звучал счастливо. В нем слышалось такого рода счастье, от которого Могенсу стало совсем не по себе.

Он сосредоточился на той части небосвода, куда были устремлены взоры Тома и Грейвса. Чистое, усеянное звездами небо являло собой великолепие, и все-таки он не видел там ничего необычного.

– О чем вы? – спросил он, в то же время ощущая, что делает что-то неподобающее. В этом особом мгновении было нечто возвышенное, и одно звучание его голоса казалось кощунством.

Могенс призвал свои мысли к порядку. Что это с ним? Неужто заразился псевдофилософской болтовней Грейвса?

– Ты когда-нибудь задумывался о том, что там, наверху? – спросил Грейвс все еще тем особенным тоном, который теперь показался Могенсу больше благоговейным, чем счастливым. Он так и не отрывал взгляда от неба, что бы он там ни видел.

– Звезды, – ответил Могенс. – Бесчисленное количество звезд.

– Конечно, – негромко засмеялся Грейвс. – А помимо звезд? За ними, Могенс?

– За звездами? – обалдело переспросил Могенс. – Что ты имеешь в виду?

– Жизнь, Могенс, жизнь. Ты никогда не задавался вопросом, есть ли там, наверху, жизнь? Люди как мы или, возможно, другие причудливые создания?

Разумеется, Могенс уже задавался этим вопросом, как и каждый человек однажды, когда он смотрит в ночное небо и видит эти бесчисленные звезды. Ответа на вопрос он не знал да и не думал, что сейчас подходящий момент, чтобы спорить об этом.

Во всяком случае, ничего выразить он не успел, потому что позади него раздался голос:

– Что за богохульная чепуха, доктор Грейвс!

Могенс чуть ли не испуганно обернулся, а Грейвс выждал еще секунду-другую и только потом подчеркнуто спокойно повернулся к мисс Пройслер и смерил ее взглядом, в котором боролись ирония с легким презрением.

– Мисс Пройслер, – сказал он. – Что вы здесь делаете, моя дорогая? Вы должны находиться в постели и отдыхать после всего, что с вами произошло.

Мисс Пройслер придвинулась еще на два шага, уперла руки в боки и в ответ смерила Грейвса, который был на голову выше, таким взглядом, что он показался еще на столько же ниже ее.

– Да, вам это было бы на руку. Тогда я не услышала бы тех богохульств, которыми вы здесь разразились, не так ли?

Она повернула голову и сверкнула на Могенса глазами, полными упрека и негодования, что ему показалось: сейчас весь ее гнев выплеснется на него. Однако, когда она открыла рот, ее голос прозвучал мягко и вовсе не гневно, а скорее разочарованно и озабоченно:

– А вы, профессор? Стоите и преспокойно слушаете эти непристойности? Вы, человек такого образования! Я ждала от вас большего!

Могенс даже и не знал, что сказать. Когда он видел мисс Пройслер в последний раз – часа два назад – она лежала на кровати, бледная, как смерть, и совершенно истощенная. Он даже не верил, сможет ли она встать на ноги. Сейчас ни того, ни другого не было и в помине. Мисс Пройслер не только помылась, оделась и тщательно взбила прическу, она предстала прежней категоричной Бэтти Пройслер, которая не потерпит, чтобы кто-то или что-то противоречило привычной картине мира или взгляду на вещи, или понятию чистоплотности. Если бы он собственными глазами не видел, в каком плачевном состоянии она находилась утром, ни за что бы не поверил, что человек может так быстро оправиться.

– Умоляю вас, моя дорогая мисс Пройслер, – сказал Грейвс, – не направляйте ваш праведный гнев на бедного профессора. Мы вели чисто академическую дискуссию, вот и все.

– Академическую дискуссию, да? – мисс Пройслер снова повернулась к Грейвсу. В ее глазах горел воинствующий огонь. – Может быть, я и не разбираюсь в ваших ученых темах, я всего лишь глупая старая женщина из провинциального городка. Но я хорошо понимаю, когда кто-то порочит Господа, даже если он пытается выдать ересь за научную дискуссию.

Грейвс на какое-то мгновение впал в замешательство, и Могенсу с трудом удалось подавить злорадную ухмылку, расползавшуюся по лицу. Сам он – лишь единожды за все годы! – попробовал вести со своей квартирной хозяйкой подобного рода беседу и с тех пор благоразумно отказался от таких попыток навсегда. У Грейвса же не было сходного опыта, и особой симпатией мисс Пройслер он не пользовался, так что он совершил ошибку: вместо того чтобы на этом остановиться, продолжал:

– Прошу вас, мисс Пройслер! Никто не хотел вас задеть, ни вас, ни вашу веру, могу вас заверить. Пойдемте, моя дорогая!

Он сделал жест, как если бы собирался обнять ее за плечи, но, так и не доведя его до конца, предусмотрительно отдернул руку, когда наткнулся на пылающий гневом взгляд. На секунду он выглядел совершенно растерянным, а потом, пожав плечами, выдавил из себя улыбку и показал рукой на небо:

– Я и не думал сомневаться в Божьих творениях или каким-то образом умалить их. Видите все эти звезды? Как думаете, сколько их?

– Много, – ответила мисс Пройслер. – Тысячи.

Грейвс покачал головой:

– Намного больше. Миллионы, мисс Пройслер, много-много миллионов, в одном только Млечном Пути… Вы знаете, что такое Млечный Путь?

«Этим вопросом, – усмехнулся про себя Могенс, – ты окончательно лишился расположения мисс Пройслер, если, конечно, имел хоть малую долю его!» Вместо того чтобы вмешаться, как собирался, Могенс внезапно решил спокойно обождать и посмотреть, до чего договорится Грейвс и как поплатится головой за свои речи.

– В одном только Млечном Пути много миллионов звезд, а многие из тех звезд наверху, – он ткнул кончиком горящей сигареты в небо, словно хотел продырявить его, – только кажутся звездами, просто потому, что находятся бесконечно далеко от нас, но на самом деле это в свою очередь целые Млечные Пути.

– Очень интересно, – холодно сказала мисс Пройслер. – И что конкретно вы хотите этим сказать, доктор?

– Что вселенная бесконечна, моя дорогая мисс Пройслер. Каждая крохотная звездочка над нами в действительности является солнцем, таким же жарким и животворным, как наше. И число их превосходит силу нашего воображения.

– И? – в голосе мисс Пройслер появилось нетерпеливое раздражение, и Могенс поймал себя на том, что инстинктивно отступил на пару шагов. Определенная дистанция никогда не помешает, если разгорается битва титанов.

– Не могу себе представить, что чудо жизни могло произойти лишь под одним из бесчисленных солнц.

– Господь создал человека по образу и подобию своему, – ответила мисс Пройслер. – Вы сами только что сказали, доктор Грейвс, что жизнь – это чудо. Не больше и не меньше.